Он не помнил своего имени. Он не помнил своих близких. Он знал только Господа.
Иваныч появился при деревенской церквушке, когда его подобрал её настоятель протоиерей отец Арсений. Священник возвращался домой, когда заметил у дороги упавшего старика. Отец Арсений остановился, выбрался из старенького запорожца и подбежал к горемычному. Старик был обессилен, очень тощ и грязен.
— Голубчик, голубчик! Что с тобой? Плохо тебе? Болит что? — зачастил вопросами батюшка. Дедок попытался разлепить глаза, но силы совсем оставляли его. Отец Арсений бережно поднял совсем обмякшее, лёгонькое тельце и понёс к машине. Кое-как устроил на свободном сиденье и помчался в деревушку Вышки к старому и доброму другу, фельдшеру Фёдору. Старик совсем потерял сознание, голова его была запрокинута, казалось, что человек еле дышит.
Через двадцать минут запорожец уже припарковался к покосившемуся от времени плетню, а батюшка зычным голосом звал:
— Фёдор, Фёдор, на помощь!
Из хатки-мазанки расторопно выскочил сухощавый, очень жилистый мужичок. Он быстро подскочил к машине, вдвоём с батюшкой они бережно вытащили из неё старика и понесли в хатку.
Отец Арсений спешно рассказывал, как и где нашёл страдальца. Опытный фельдшер сказал, что у старика голодный обморок, к тому же температура.
Документов при незнакомце никаких не было. Осторожно сняв со старика одежду, фельдшер попросил жену Степаниду принести немного куриного бульона.
— Надо бы влить в него ложек пять, чтоб хоть какие-то силы были! — обратился он к жене. Степанида метнулась на кухню и принесла тёплого бульона в алюминиевой кружке, других в доме не водилось. Умело приподняв голову больного, разжала ему зубы деревянной ложкой и влила немного жидкости. Старик закашлялся, но судорожно глотнул.
— Ничего, ничего, — приговаривал Фёдор, — помереть не дадим! Ишь, намылился на ту сторону!
Согрев в тазике воды, старика помыли с помощью куска марли, сложенного в несколько раз, вроде самодельной тряпичной мочалки. Грязную и почти истлевшую одежду Фёдор приказал жене сжечь.
Вскоре старик заснул, словно провалился в сон.
Степанида с жалостью посмотрела на измождённое лицо, всё в морщинах, но какое-то благостное.
— Чем-то похож на покойного сторожа Иван Иваныча, — сказала она.
— Ну, что ж, Иван Иваныч, значит. Пока так и будем величать, — откликнулся отец Арсений.
— Что будем делать с горемыкой? — спросил Фёдор.
— Надо Петра, участкового, позвать, — предложила Степанида.
— И то верно, — одобрил батюшка.
Женщина накинула кожушок и вышла в сени.
— Вот и люди бывают не лучше собак бездомных… Где его родные? Не старик, а Божий одуванчик… Придёт в себя, выясним, кто такой и откуда.
Степанида вернулась через полчаса вместе с участковым.
— Благослови, отче, — подошёл Пётр к отцу Арсению под благословение и, пожимая руку Фёдору, пророкотал: — Ну, где тут ваш подкидыш?
Фёдор кивнул на кушетку.
— Что-то ваша находка на ладан дышит… Документы есть какие-нибудь?
— Ничего нет. Одежда вся истлела. Тело всё в шрамах. Кожа да кости, словно его месяц не кормили. В чём только душа держится… — ответил Фёдор.
— Куда ж его определять? — озадачился участковый, — в участке холодно, до больницы три деревни проехать надо. Не выдержит.
Степанида возмутилась:
— Какой участок, какая больница?! Пусть у нас будет. Я сама за ним присмотрю!
Пётр облегчённо вздохнул.
Старик болел долго, но тёплая забота делала своё дело. Через неделю он мог сидеть, опираясь на подушку, а через две уже ходил с клюкой, принадлежавшей когда-то матери Фёдора.
Участковый Пётр, посоветовавшись с начальством, сделал Иванычу какую-то справку вместо паспорта, которая удостоверяла его личность.
На данное ему имя Иваныч охотно откликался, но ничего о себе не помнил. Отмытый и чистенький, он напоминал беззащитного ребёнка, у которого почему-то поседели волосы, отросла седая борода и сморщилась кожа. Взгляд его был каким-то беспомощным и виноватым.
— Иваныч, ты крещённый? — спросил отец Арсений. Тот кивнул и жалобно показал на шею.
— Крестик… —тихо прошептал он и вдруг заплакал. По морщинистому лицу крупными каплями катились слёзы.
Фельдшер расстегнул ворот рубашки Иваныча, и отец Арсений увидел шрам-крест, грубый и безобразный, кем-то вырезанный на груди старика. Священник шагнул к страдальцу, прижал его к себе и сказал:
— Не плачь, Иваныч, теперь ты среди добрых людей!
Иваныч никогда не рассказывал о себе, говорил, что ничего и никого не помнит. Может, не хотел помнить…
Отец Арсений сделал его звонарём при церквушке и сторожем, и забрал жить к себе, хотя фельдшер Фёдор и Степанида не хотели отдавать старика, говорили, что он им вместо отца будет.
С тех пор Иваныч почти жил при церкви. Не пропускал ни одной службы, во всём помогал отцу Арсению.
Народ в деревушке был незлой, к дедушке привыкли и полюбили. Взрослые не давали его в обиду и не позволяли детям дразнить старика.
Иваныч был какой-то не от мира сего. Взор кроткий и ласковый.
Бывало, что Фёдор и отец Арсений пытались его разговорить, но Иваныч отмалчивался. Все его ответы сводились к двум словам:
— Не помню, не знаю.
— А кого ж ты знаешь, Иваныч? — как-то, смеясь, спросил Фёдор.
Иваныч долго молчал, а потом вдруг неожиданно тихо и твёрдо промолвил:
— Господа.
Фото из интернета. Спасибо предоставившему его!