Так, как работал Пушкин, кажется, не работал в русской литературе никто - ни до, ни после него. Он как будто ткал какой-то волшебный ковёр, в котором орнамент повторяется, дополняется, обыгрывается много раз, и эти повторы поддерживают красоту и гармонию изделия. Пушкин сразу пришёл со всеми своими темами, и только в течение жизни варьировал и развивал их. Он как будто действительно писал какую-то единую поэму, и только для удобства нашего восприятия разделил её на отдельные произведения. Или, - может быть, так: ему сразу было спущено от Бога какое-то единое задание, как картинка для пазла. А он в течение своей недолгой жизни лишь вставлял в неё соответствующие звенья. И, как в пазле повторяются цветовые пятна, так в его поэзии повторяются рифмы и строчки, темы и обороты фраз. Чтобы не быть голословной, приведу сразу же пример. Вот что я обнаружила, просто листая страницы Пушкинского сборника, отмечая только рифмы со словом "дитя":
Monsieur l'Abbe, француз убогой,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя.
/ "Евгений Онегин" Гл. I. 1823.
Охоты властвовать примета,
С послушной куклою дитя
Приготовляется шутя
К приличию, закону света,
/ "Евгений Онегин", Гл. II, 1823.
Кокетка судит хладнокровно,
Татьяна любит не шутя
И предается безусловно
Любви, как милое дитя.
/"Евгений Онегин", Гл III. 1824;
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,..
/"Зимний вечер" 1825;
Ты на корабль перешагнул, шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
/ "19 октября" 1825;
Глаза и кудри опустя,
Я в умиленье, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!
/ "Признание" 1826;
"Увы! Татьяна не дитя",
-Старушка молвила, кряхтя.
/ "Евгений Онегин" Гл.VII. 1827-1828.
Ты, бывало, мне внимала,
За мечтой моей бежала,
Как послушная дитя;
То, свободна и ревнива,
Своенравна и ленива,
С нею спорила шутя;
/"Рифма, звучная подруга..." 1828.
Вы видите - здесь имеет место особое пристрастие Поэта к слову "дитя". Слово это, безусловно, характеризует прежде всего самого Пушкина, который был гений, и поэтому - вечное дитя. Кроме того, все мы - дети Божьи. Каждое из нас - дитя - в каком бы возрасте и как заскорузло ни было бы... И, как вы видите, здесь обыгрываются рифмы: "шутя-дитя"; "не шутя-дитя"; "крутя-дитя"; "опустя-дитя"; "дитя-кряхтя"; "дитя-шутя". Вышел круг.
Хотя, возможно, стихотворение "Рифма, звучная подруга" не замыкает этот ряд, и Пушкин продолжил рифмовать со словом "дитя" и дальше, - просто я пока не нашла этой рифмы в более поздних стихах. В самОм же "Евгении Онегине" рифма "дитя-шутя" повторяется несколько раз, создавая особый ритм романа в стихах, внося в него определённые акценты. Вы видите - к Онегину применима рифма "дитя-шутя". То есть, он был дитя в силу возраста, и к нему не отнёсся серьёзно "француз убогой". Девочка, подобная Ольге Лариной, готовится "шутя" к приличию, закону света... То есть, не готовится быть приличной женщиной, - верной супругой и добродетельной матерью, - а готовится соответствовать тому, что считает приличным свет... Тоже дитя она - по возрасту, и только. А "Татьяна любит не шутя И предаётся безусловно Любви, как милое дитя". Татьяна вся включена в игру под названием Любовь. Всей собой, всей открытой душой. Бесстрашно. Как дитя милое. Как гений; как сам Пушкин. То есть, Поэт не только повторяет удачно найденные рифмы, но наполняет их каждый раз новым смыслом, делает ими определённые заметки для внимательного читателя, как закладки оставляет в определённых местах - чтобы мы вернулись к тому месту, где такое же уже цеплял взгляд. Такое, да не такое. Что изменилось? А если повторилось опять - почему? Пушкин ведь потому и живой, что ведёт с нами этот непрерывный диалог.
Другое свойство пушкинских произведений - их насыщенность цитатами. Таким образом Пушкин вёл диалог как с современными ему поэтами и писателями, так и поэтами и писателями прошлого, с друзьями-мертвецами.* Цитатность - вообще свойство как Пушкинского, так и несколько более раннего, времени. Они все цитировали - Вяземский, Жуковский, Батюшков, Баратынский. Но больше всех - Пушкин. Цитатность - это тоже способ заговорить произведение "на жизнь". Прошу понять меня правильно. Я не говорю о той жизни, на которую всё равно обречены непревзойдённые Пушкинские шедевры, - то есть, всё, что вышло из-под его руки. Просто потому, что видно: это - шедевр, и к этому надо относиться как-то особенно. Оттого, что мы пробегаем глазами - даже и с удовольствием, - даже и повторяя губами - Пушкинские сладкозвучные строфы, - они не оживут! Мы их только "поглаживаем", а они спят себе дальше в своём хрустальном гробу... Формулу "читая книгу, надо шевелить мозгами" вывел Лоренс Стерн, автор книг "Жизнь и мысли Тристрама Шенди, джентльмена" и "Сентиментальное путешествие". Пушкин, учившийся у Стерна, взявший у него его приёмы ложного пропуска строк и глав в своего "Онегина", несомненно воспринял от него эту формулу: чтобы книга жила, читатель должен, читая её, шевелить мозгами. И ещё он воспринял у Стерна его замечательный английский юмор. Конечно, вы можете сказать мне в возражение, что у Пушкина и своего хватало. Но - одно дело - иметь юмор "по жизни", другое - знать, что его можно и нужно применять при писании. И то, что комический эффект получается от вставки цитаты из известного произведения в нужном месте своегО творения, он, скорее всего, усвоил, читая Стерна. Недаром в том же "Евгении Онегине" он даёт сноску к "Poor Yorick!" "см. Шекспира и Стерна". Потому что, когда "Бедный Йорик!" восклицает Гамлет, стоя посреди кладбища с черепом в руке, нам не смешно, а когда это восклицание повторяется в романе Стерна, мы уже улыбаемся. И когда его шепчет Ленский, нам и грустно и смешновато. Мы не можем не улыбнуться на это восклицание поэта, хотя и жаль нам от души господнего бригадира Дмитрия Ларина... И так же улыбались современники Пушкина первой строчке "Евгения Онегина" - "Мой дядя самых честных правил..." потому, что у них в памяти была свежа почти такая же строчка из басни Ивана Андреевича Крылова "Осёл и мужик": "Осёл был самых честных правил..." В басне глупый мужик приставил Осла охранять огород. Осёл был самых честных правил - и сам не крал хозяйского добра, и другим красть не позволял, и всё же - лучше б крал! Он потоптал всё так, что всё стало никуда не годным. Вот какая ирония кроется за этим Онегинским "Мой дядя самых честных правил..." - дядя не промотал наследства и сберёг всё для племянника, но теперь заставляет за него сидеть с ним и день, и ночь... То есть, - как вы видите, - цитата играет.
* "Друзья мне - мертвецы..." /"Городок", 1815.
* * *
Первым - и пока, кажется, последним, - писать об этих методах работы Пушкина начал Владислав Фелицианович Ходасевич. В 1924 году была издана его книга "Поэтическое хозяйство Пушкина", издана без участия автора и с огромным количеством опечаток. Автор печатно снял с себя ответственность за её содержание. Не знаю, предпринимал ли кто-нибудь труд по восстановлению именно этой - первоначальной - книги Ходасевича. Кажется, нет. Ходасевичем же была написана другая книга под общим названием "О Пушкине", которую в данное время можно купить в московских книжных магазинах.** Книга эта - как пишет сам Ходасевич, - "состоит из статей и заметок, по теме примыкающих к "Поэтическому хозяйству Пушкина"". И вот что мы находим в том же Авторском "Вступлении" к названной книге:
"Общеизвестно обилие самоповторений в произведениях Пушкина. Одни из них представляют собою использование материала из недовершённых произведений; другие объясняются сознательным пристрастием к определённым образам, мыслям, слово- и звукосочетаниям, интонациям, эпитетам, рифмам и т.п.; третьи могут быть названы автоцитатами, цель которых - закрепление (иногда - для читателя, иногда - для самого себя) внутренней связи между пьесами, порой отделёнными друг от друга значительным промежутком времени; четвёртые суть не что иное, как стилистические, языковые или просодические навыки, штампы; пятые, наконец, являются в результате бессознательного самозаимствования и могут быть названы автореминисценциями."
Владимир Фелицианович Ходасевич нежно и сильно любил Пушкина, благоговел перед ним, всю жизнь изучал его. Он сам был талантливым поэтом и "изнутри" знал, как слагаются стихи. Я люблю Пушкина всю жизнь, но изучать его стала только недавно. Стихов я не пишу, да мне и не следует их писать. Тем не менее, я чувствую за собой право говорить с Ходасевичем "на равных", а в одном пункте и возразить ему - а именно - в том, что Пушкин что-то в своём творчестве делал бессознательно. Это применимо ко всем поэтам, кроме него. Он - самый трезвый, самый бодрствующий из поэтов - по крайней мере, - русских. Если он что-то делал, то делал сознательно. Со всем прочим в высказывании Ходасевича я абсолютно согласна. Согласна, поскольку сама иду тем же путём и делаю те же выводы. Вот я выявила повторения эпитета "дитя" в ряде Пушкинских произведений и в "Евгении Онегине". Выявила далеко не все места, в которых есть это слово, а - так, первые, наиболее легко попавшиеся. Ходасевич работал более серьёзно и скрупулёзно, и в главе "Явление Музы" написал о тридцати четырёх выявленных им фрагментах этого самого "явления Музы". Он так же приводит их по хронологии, и хронология вышла - с 1814 по 1835-й годы - то есть, практически всю свою творческую жизнь Пушкин обращается к образу Музы.(Что и неудивительно). Это - к постоянству некоторых тем, - впрочем, здесь и эпитеты, и рифмы перетекают из одного произведения в другое:
в "Мечтателе" о Музе сказано
- "....горним светом озарясь,
Влетела в скромну келью",
в "Евгении Онегине" - о Ней же:
"Моя студенческая келья
Вдруг озарилась..."
Далее, - в "Евгении Онегине":
Как часто ласковая дева
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
Как часто по скалам Кавказа.., -
- у этого четверостишия, - как пишет Ходасевич, "есть рифменная и лексическая связь с обращением к Кюхельбекеру в "19 октября 1825 г.":
Приди: огнём волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа...
Вы увидели, почувствовали, как всё у Пушкина перекликается? Мои друзья, пишущие сами и разбирающиеся в литературе, думаю, намного лучше меня, возразили мне на ту работу, что я хочу привести ниже, что тогда получается, Пушкин был беден на рифмы! А этого не могло быть по определению, поскольку Пушкин - ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПОЭТ, ГЕНИЙ И "НАШЕ ВСЁ". Но беден на рифмы не Пушкин, беден сам русский язык, о чём А.С. Пушкин писал в "Путешествии из Москвы в Петербург".*** Возможно, ещё и поэтому он был так бережлив в отношении найденных им рифм и созвучий. Следующая глава в книге Ходасевича так и названа "Бережливость". В начале её автор пишет: "Он был до мелочей бережлив и памятлив в своём поэтическом хозяйстве. Один стих, эпитет, рифму порою берёг подолгу и умел наконец использовать". Далее Ходасевич приводит пример пушкинской бережливости:
..."набросав в 1820 году два с половиной стиха:
Жуковский,
Как ты шалишь, и как ты мил,
Тебя хвалить - тебя порочить! -
он воспользовался вторым из них шесть лет спустя в послании к Языкову:
Языков! кто тебе внушил
Твоё посланье удалое?
Как ты шалишь, и как ты мил..." [1826]
Я бы добавила к этому ещё два стиха из "Евгения Онегина":
Потом Monsieur её сменил.
Ребёнок был резов, но мил.
[1823] Гл. I, III.
То есть, между двумя приведёнными Ходасевичем примерами был ещё третий - в известных всем нам строчках "Евгения Онегина". Получается - сначала Пушкин набросал послание Жуковскому, которое осталось в наброске, потом доработал пришедшее тогда, в 1820, в голову для "Онегина", а после уже передал строчку, предназаначавшуюся изначально Василию Андреевичу Жуковскому, Николаю Михайловичу Языкову. В "Онегине" Пушкин нашёл рифму для слова "мил" - "сменил", для "Послания к Языкову", возможно, поэт сначала попробовал "вменил", но потом выбрал более точное "внушил"...
Далее в книге В.Ф. Ходасевича идёт главка, целиком посвящённая поэме А.С. Пушкина "Гавриилиада". Известно, что Пушкин имел неприятности в связи с этой поэмой и при жизни всячески от неё открещивался. Конечно, он и думать не мог это произведение напечатать. Но он брал из этой поэмы строчки в другие свои, вполне "лояльные", творения. Кроме того, в самой "Гавриилиаде" были использованы во множестве строчки из более ранних пушкинских произведений. Вот как пишет об этом в начале главки сам Ходасевич: "Гавриилиада" - один из больших бассейнов, куда стекаются автореминисценции и самозаимствования из более ранних произведений. В свою очередь, она питает позднейшие". И поэт-исследователь приводит примеры как первого:
1. "Романс", 1814:
Она внимательные взоры
Водила с ужасом кругом.
"Друзьям", 1816:
И томных дев устремлены
На вас внимательные очи.
"Гавриилиада", 1821:
И знатоков внимательные взоры...
К этой строчке из "Гавриилиады" Ходасевич делает ссылку - "Впоследствии, в 1829 году ("Зима. Что делать нам в деревне?.."):
Сначала косвенно-внимательные взоры...,
так и второго:
1."Гавриилиада":
.............Любви, своей науки,
Прекрасное начало видел я...
"Первое послание цензору", 1822:
Дней Александровых прекрасное начало.
К последней строке Ходасевичем дана сноска: "Через двенадцать лет, 2 апреля 1824 г., он записал в дневнике: "Сперанский у себя очень любезен. - Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра".
2."Гавриилиада":
И дерзостью невинность изумлять.
"Евгений Онегин", гл. I, строфа 11, 1823:
Шутя невинность изумлять.
Следующий пример у Ходасевича стоит под номером "4", но я приведу его как третий:
3."Гавриилиада":
Поговорим о странностях любви.
"19 октября", 1825:
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Соответственно, у меня вся последующая нумерация сдвигается по отношению к авторской на единицу:
4."Гавриилиада":
На вражью грудь опершись бородой...
"Пред рыцарем блестит водами...", 1826:
На грудь опершись бородой...
5."Гавриилиада":
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу...
"Евгений Онегин", гл.VIII, строфа 27, 1830:
О люди! все похожи вы
На прародительницу Еву:
Что вам дано, то не влечёт;
Вас непрестанно змий зовёт
К себе, к таинственному древу...
"Примечательно, - пишет по поводу последней цитаты Ходасевич, - что в черновике было: "к погибельному древу", но затем Пушкин вернулся к старому эпитету из поэмы, от которой усиленно отрекался". На этой добродушной усмешке Автора над любимым поэтом я остановлюсь, хотя у Ходасевича ещё есть высказывания о "Гавриилиаде" и дальше. Мне хотелось бы закончить разговор о заимствованиях в поэму и из поэмы собственным наблюдением, вероятно, совсем "крамольным". Описание Девы Марии у Пушкина совпадает с описанием девки Варюшки из "Опасного соседа" дядюшки Василия Львовича.
"Опасный сосед":
Шестнадцать только лет, бровь черная дугой...;
"Гавриилиада":
Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь темная...
Таким образом, почти буквально цитируя дядюшку, Пушкин приравнивает Деву Марию к ..... Варюшке, и это, думаю, было самым большим преступлением Пушкина, от которого он краснел и много лет спустя при упоминании об этой поэме. В самой же "Гавриилиаде" столько изящества и молодой откровенной игры сил, что никакой "похабщины" и следа нет. И это сравнение подсказал ему тоже Стерн в своём "Сентиментальном путешествии": "Я встретил Смельфунгуса в большом портике Пантеона - он только что там побывал. - Да ведь это только огромная площадка для петушиных боев.., - сказал он, - Хорошо, если вы не сказали чего-нибудь похуже о Венере Медицейской, - ответил я, так как, проезжая через Флоренцию, слышал, что он непристойно обругал богиню и обошелся с ней хуже,чем с уличной девкой,без малейшего к тому повода."
Пушкин тоже обошёлся с Богиней хуже, чем с уличной девкой - о чём сожалел и в чём раскаивался. Ему надо было попробовать всё... ****
Следующую главку своей книги В.Ф. Ходасевич посвятил отдельно восклицанию "Пора!", присущему Пушкину, как никому больше.
"У него было исключительное пристрастие к слову "Пора!", - пишет пушкинист. "Начиная с "Мечтателя"(1815) и кончая наброском "Пора, мой друг, пора!.." (1836?), я насчитал около пятидесяти случаев только в стихах, не считая художественной прозы, статей и писем, в которых оно тоже не редко". Далее Ходасевич приводит часть из найденных им примеров и делает такой вывод: "Лексические и интонационные пристрастия не случайны. Они порой говорят о поэте больше, чем он сам хотел бы сказать о себе. Они обнаруживают подсознательные душевные процессы, как пульс обнаруживает скрытые процессы физического тела. Считать их - не пустое занятие."
Следующая главка у Ходасевича посвящена Пушкинским перечислениям.
"Ни у одного поэта не встречаются так часто перечисления, как у Пушкина", - говорит Владислав Фелицианович, - и поясняет. - "Перечислением я называю ряд однородных частей предложения, соподчинённых одному слову, как, например, - ряд подлежащих при одном сказуемом, ряд сказуемых при одном подлежащем, ряд прямых дополнений, зависящих от одного сказуемого, и т.п." И с немецкой упорядоченностью приводит примеры этих перечислений.
"А. Ряд сказуемых при одном подлежащем:
1) Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила в баню по субботам,
Служанок била, осердясь -
Всё это мужа не спросясь...
("Онегин", II, 32-33)*
2)Идёт волшебница Зима.
Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла на суках дубов;
Легла волнистыми коврами
Среди полей, вокруг холмов;
Брега с недвижною рекою
Сравняла пухлой пеленою...
("Онегин", VII, 29-30)
3)И русский в шумной глубине
Уже плывёт и пенит волны,
Уже противных скал достиг,
Уже хватается за них...
("Кавказский пленник")
Б. Ряд подлежащих при одном сказуемом:
1) Но ни Вергилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал.
("Онегин", V, 22)
2) Гвоздин, Буянов, Петушков
И Флянов, не совсем здоровый,
На стульях улеглись в столовой,
А на полу мосье Трике.
("Онегин", VI, 2)
Далее Ходасевич показывает: "В" - "ряд дополнений к одному сказуемому"; "Г"- "ряд определений к одному подлежащему"; "Д" - "ряд составных сказуемых к одному подлежащему"; "Е"- "ряд обстоятельств места и образа действия - при одном сказуемом"; "Ж" - "ряд приложений к одному подлежащему"; "З"- "ряд обращений"; "И"- "чистые перечни без легко подразумеваемого сказуемого". Все примеры можно найти, обратившись непосредственно к работе Владислава Фелициановича, а также - самостоятельно обратившись к стихам А.С. Пушкина. Следующая главка книги Ходасевича называется "Отъезды, отлёты, исчезновения". Три любимые Пушкинские сюжета. Ходасевич пишет: "Изображения отъездов, отлётов, исчезновений, бегств и т.п. у него необычайно живо". И живость эта достигается, как обнаруживает Автор, двумя приёмами: 1)изменением времени при изображении предотъездного, так сказать, момента и самого момента отъезда, и 2)вставкою прямой речи между этими моментами". Далее Ходасевич даёт примеры, поясняющие его вывод. Я не стану их приводить; кому интересно, может почитать саму книгу. Следующая глава озаглавлена тремя определениями: "Прямой. Важный. Пожалуй". Эти три слова, тоже часто встречающиеся у Пушкина, его любимые определения, по мнению Ходасевича, теперь(то есть, в его время, но поскольку язык с его времени до нашего не так изменился, как с пушкинского до его, то и для нас это тоже "теперь") понимаются не в тех смыслах, которые вкладывал в них Пушкин. Главка ценна для тех, кто любит Пушкина и хочет его лучше понимать; тот её и сможет прочесть сам. Я же перейду сразу к следующей главке, более интересующей меня в связи с моей работой; она называется "Истории рифм". Эта главка для меня очень важна, и её я приведу полностью.
"Истории рифм.
В одном из самых ранних стихотворений, "К сестре" (1814), Пушкин поминает
... Моську престарелу,
В подушках поседелу.
В 1816 году, в стихотворении "Сон", дано человеческое подобие этой моськи:
Похвальна лень, но есть всему пределы.
Смотрите: Клит, в подушках поседелый,
Размученный, изнеженный, больной...
Итак, наметилось созвучие: престарелы - поседелу - пределы.
Год спустя, в начале "Руслана и Людмилы", Пушкин начинает перечисление соперников Руслана:
Один - Рогдай, воитель смелый,
Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей.
Таким образом, от слова "пределы" рифма сворачивает в новое русло, по направлению к "смелый". Но в 1823 году оба русла ("пределы-поседелый" и "пределы-смелый") сливаются в наброске, начинающемся словами:
Завидую тебе, питомец моря смелый,
Под сенью парусов и в бурях поседелый.
Набросок остался неотделанным, но его отголоски ещё не раз звучали в стихах Пушкина. В частности, рифма "смелый-поседелый" снова всплыла наружу и, что характерно, снова в связи с приведёнными стихами из "Руслана и Людмилы". Три соперника Руслана с окончанием поэмы не исчезли из пушкинского творчества. В стихах о Клеопатре они воскресли тремя соискателями царицыной любви: Рогдай стал Флавием, Фарлаф - Критоном, а "младой Ратмир" - тем последним юношей, который "имени векам не передал". И как в "Руслане и Людмиле" было сказано:
Один - Рогдай, воитель смелый, -
так теперь почти повторяется:
И первый - Флавий, воин смелый,
В дружинах римских поседелый...
Круговое движение рифмы закончено: "престарелу - поседелу"; отсюда - "поседелый - пределы - смелый" и - обратно к "поседелый". Таков многолетний ход звука - от моськи до римского воина".
Здесь я прерву цитату и скажу, что я начала свою работу, как помните ( кто не помнит, см. начало работы), тоже с исследования кругового хода рифмы в пушкинских произведениях - рифмы со словом "дитя". Исследования наши схожи, что меня лично радует, показывая мне, что я не блуждаю "вкось и вкрив", а вышла, дай бог, на прямую дорогу. Да, к рифме, исследуемой Ходасевичем, я могу добавить ещё, что он пропустил замечательное место из "Сказки о Золотом петушке":
В сорочинской шапке белой,
Весь как лебедь поседелый...
То есть, рифма продолжила своё развитие и дополнилась эпитетом "белой". (Боже мой, я только сейчас поняла, что не Мудрец поседелый - под его шапкой не видно волос! - а лебедь! Вы видели поседелого лебедя?! То есть, Звездочёт уподобился поседелому лебедю, а не поседел, как лебедь... Видимо, Пушкин хотел сказать, что мудрец стал похож на лебедя перед смертью...) Выходит, Ходасевич не совсем прав, рифма развивается от моськи к Звездочёту, а по большому счёту, - к самому Пушкину. Остаётся повторить за поэтом: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" ( Шучу.)
** Вероятно, не только в московских: Ходасевич В.Ф."О Пушкине". - М.: "Статут", 2013.
***«Обращаюсь к русскому стихосложению. Думаю, что со временем мы обратимся к белому стиху. Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую» /А.С. Пушкин "Путешествие из Москвы в Петербург".
**** Но - с третьей стороны - у Креста стояли рядом Дева Мария и Мария-Магдалина...