Альманах Победа 7-й выпуск

Альманах
ПОБЕДА

7-й выпуск

Май 2014г.

Вам, выжившие и победившие!

Посвящается 69-летию Великой Победы нашего народа в Великой Отечественной войне.

Альманах «Победа" - частный гуманитарный проект в рамках Сайтов ПрозаРу и СтихиРу.

Произведения, включенные в наш Альманах, отобраны не в результате конкурсов, а своим появлением здесь обязаны лишь доброй воле Авторов.

Прошло 69 лет. Стирается память, утихает боль. Но мы – живы, и это – главное! Несколько лет назад мы создали и продолжаем выпуски Альманаха для того, чтобы нынешние и будущие поколения знали правду о той войне, о том, какой ценой и какой болью досталась нашему народу Великая Победа!

С великим праздником, друзья!

С Днем Победы!

9 мая 2014г.


За помощь в оформлении Альманаха «Победа», 7-й выпуск, наша сердечная благодарность Автору ПрозыРу и СтихиРу - Ивану Есаулкову.



Наши Авторы:

Александр Жданов –Добромыслов http://www.stihi.ru/avtor/ugrumiy1
Алексей Руденко Граф http://www.stihi.ru/avtor/graf35
Анна Бударина http://www.stihi.ru/avtor/annabudamail
Арина Грачёва http://www.stihi.ru/avtor/arinagra
Баловство http://www.proza.ru/avtor/ppsch
Борис Бочаров http://www.proza.ru/avtor/boribocharov
Валентина Агафонова http://www.proza.ru/avtor/ernawais
Ванико http://www.proza.ru/avtor/kvn1952
Василий Азоронок http://www.proza.ru/avtor/vazar
Василий Маковецкий http://www.proza.ru/avtor/mackovetsky
Василий Муржа http://www.stihi.ru/avtor/vasiliymurzha
Владимир Голдин http://www.proza.ru/avtor/vladimirgoldin
Владимир Исаев 2 http://www.proza.ru/avtor/volodya2
Владимир Плотников-Самарский http://www.proza.ru/avtor/plotsam1963
Дина Иванова 2 http://www.proza.ru/avtor/divanova08
Дина Лебедева http://www.stihi.ru/avtor/dzina
Елена Гвозденко http://www.proza.ru/avtor/elena3
Елена Полякова 2 http://www.proza.ru/avtor/elenpolyakova
Зера Черкесова 2 http://www.stihi.ru/avtor/zeratcherckeso
Иван Есаулков http://www.stihi.ru/avtor/esaul1940
Игорь Лебедевъ http://www.proza.ru/avtor/lii2008
Леонид Серый http://www.stihi.ru/avtor/greywb
Людмила Киргинцева https://www.stihi.ru/avtor/v1e9r2a0
Масюта http://www.proza.ru/avtor/masyta
Наталья Ларская http://www.proza.ru/avtor/larskaya
Наталья Смирнова 5 http://www.stihi.ru/avtor/beatricedior
Нина Измайлова 2  http://www.proza.ru/avtor/umlekan
Петр Кожевников 2 http://www.proza.ru/avtor/petrmkrambler
Поправкин http://www.proza.ru/avtor/65alekseys
Серж-Бродяга http://www.proza.ru/avtor/prohogiy2010
Тамара Привалова http://www.proza.ru/avtor/tamara1946
Таня Белова http://www.proza.ru/avtor/tanjabelova
Фрида Дроздова http://www.proza.ru/avtor/frida7
Элла Хафизович http://www.proza.ru/avtor/elllla
Эмма Жарикова http://www.proza.ru/avtor/mmauck


Содержание:

Вступительное слово.

Наши Авторы.

Дыханье затаили
Арина Грачёва

Старое знамя
Александр Жданов –Добромыслов

Весёлая балка
Алексей Руденко Граф

Шепчет ковыль через летА
Алексей Руденко Граф

У папы до войны была семья... Жертвы Холокоста
Фрида Дроздова

Завтра снова была война
Серж-Бродяга

Эхо войны
Валентина Агафонова

Когда-то, говорят, была война,
Таня Белова


Живы будем, не умрем...
Елена Гвозденко

Живы будем... Чудо
Елена Гвозденко

Храм-спаситель
Наталья Ларская

Лейтенант
Василий Муржа


В. Н. Гаврилов. За родную землю. 1959 г
Иван Есаулков

Фильм ужасов
Леонид Серый


Военных книжек нет в моей квартире
Леонид Серый


Венский вокзал в сорок пятом
Леонид Серый
(поезд из Санпёльтена)


Штрафной батальон
Масюта


Забыты даты, имена...
Тамара Привалова


Полицайка
Елена Полякова 2

Война
Элла Хафизович

О чем не принято вспоминать
Баловство

Дед Николай
Владимир Исаев 2


Воспоминания моего отца о войне. Эпизод 5
Нина Измайлова 2

Август сорок первого года
Иван Есаулков

К победе на Волге
Людмила Киргинцева

Битва за Днепр. Плацдарм
Иван Есаулков


Битва за Днепр. Штрафники
Иван Есаулков


Первый Бой
Поправкин

ОТЕЦ И СЫН
Василий Азоронок

Блокадный рояль
Анна Бударина


Просто... была война...
Наталья Смирнова 5


Предчуствия Ольги Берггольц
Зера Черкесова 2


Дай им силы, Боже...
Дина Лебедева

Потрясающее из Ишима
Эмма Жарикова

Мой юбилей
Василий Маковецкий


Солдат автоматного взвода
Борис Бочаров


ВАСЁК
Борис Бочаров


Любимая медаль
Дина Иванова 2


Блокадная история
Ванико

БАТЯ
Петр Кожевников 2

Воспоминания и размышления. День Победы
Владимир Голдин


Кино
Игорь Лебедевъ

С победою - акростих
Владимир Плотников-Самарский




Дыханье затаили
Арина Грачёва

*  *  *

Дыханье затаили и в селе,
и в городе... Предпраздничная фаза.
И, будто пёс, беря кровавый след
военных бед, мой разыгрался пафос.

Он в площадей парадной красоте,
и в первом громе, что не слишком гневен,
и в том, что перед славной темой тем
стоять могу я только на коленях,

лелея мысль о мире на земле. 
Война ни с кем и никогда не шутит.
И вновь бинты георгиевских лент
легли на раны незаживших судеб...



май - 2014


© Copyright: Арина Грачёва, 2014
Свидетельство о публикации №114050704557


Старое знамя
Александр Жданов –Добромыслов

Стрелы лет вонзаются, как вехи
В долгую историю Руси...
В скромном зале, обнажив прорехи,
Алый стяг израненный висит...

Сколько лет! Но сохранить сумели!
- Хочешь, подойди и поглазей,
С ним в атаку шли и песню пели,
А теперь поставили в музей...

И висит в музее перед нами...
Дух России тех великих лет,
- Старое чапаевское знамя
С лозунгом: "Победа или смерть"!..

И глядит другое поколенье,
Удивляясь, чем же дорог так
Старикам, что помнили сраженья,
Этот старый ветхий алый стяг?..

Алый стяг, - как алая зарница,
Возвращает прошлого зарю,
Ту зарю, которой поклониться
Мы приходим в память Октябрю...

Русский!.. Знай всегда России силу!
Помни павших за тебя людей!..
Положи цветы им на могилу,
Поклонись истории своей...

А в мозгу всё продолжает биться
Гулко..., словно колокола медь,
Этот лозунг, что в крови хранится
Русского: - "Победа или смерть"!..


© Copyright: Александр Жданов -Добромыслов, 2013
Свидетельство о публикации №113082204139
http://www.stihi.ru/2013/08/22/4139
(Иллюстрация по ссылке)




Весёлая балка
Алексей Руденко Граф

Памяти ребят нашей улицы, посвящаю.
              Баллада.

Весёлая балка,
Пастуший простор,
Игрищ свалка,
Пацанячий спор.
Игры в мяча, дука,
Цурку, слеп и стенку на гроши,
В подкидного дурака,
В тени дикой груши.
На перегонки к реке, -Уды рядом,
Купанье, до губ синевы, стука зубов,
Тела побитого градом,
На чих, не сложить, -будь здоров.
Убила пастушью вольницу война,
Тушёнкой в банки загнан скот.
Разумом взрослела пацанва,
От военных, не детских забот.
Третья осень войны,
Приказы, комендантский час...
Истосковались по балке пацаны,
Задор ребячий гас.
Сны о былом,
Кукурузное поле молочных качанов,
Зёрна пропахшие костром,
Манило к балке пацанов.
Утром из улицы стекала,
Чопорно умытая ребячья гурьба
Прифронтовые заветы поправ,
Катилась туда, где варилась война.
Балка неузнаваемо чужая,
Окопами, траншеями изрыта,
Фронта передовая,
Для ребят закрыта.               
Немцы, на вопрос, -куда?
-К нашим, раскрывая секрет,
Звучал пацанов ответ.
Они, со смехом я...я...я,
Затем,- яволь, вернуть домой,
Солдатам поставлена задача.
Неуместны словесные прятки.
Врассыпную, к реке, там встреча.
Через окопы, брустверы-барьеры,
             засверкали пятки,
Из-за реки стелится дух
Заправленного салом кулеша,
Сводит живот, обостряется нюх,
Там наши, стынет в котелках каша.
Над головами зашуршали мины - война,
Вокруг балки взрывов стена,
Окружив немецкое стойло,
Образуя к реке горло.
Что к чему, смекнула детвора,
Но у войны свои коварные законы,
Залпами перепахана земля, утонули схроны.
Смерть гонялась за живыми, хоть и мальчуган.
Огонь "Катюш", "Андрюш"- ракетных батарей,
Слилась в смертельный ураган,
И всё, что бухало, стреляло,
Падало на балку, кукурузное поле,
Немецких солдат и  моих ребят,
Рвало, метало, и ещё живую плоть,
                огнём лизало.
Умножая во сто крат, материнское горе.
...........................
Первая осень после войны.
Потянула к себе балка.
С "Весёлой", стала "Зажигалка",
Чьи-то здесь лежат сыны и мои пацаны.
Лысая, поседевшая земля,
Вперемешку, как арбузы каски, шапки "Андрюш",
Вывернутые наизнанку железные чрева "Катюш",
Воронки...воронки...
Рваные осколки...,
И витает над балкой,
Упоительный покой.
Лишь одинокий донник, с курганной высоты,
Покачивая жёлтой бородой,
Ещё прощался с ними,,
И здоровался со мной.

Теперь, как память у меня,
Рубцов на теле ползущая змея,
Нож из стальной кожи "Катюши",
С рукояткой из корня дикой груши.

     Осень 2011г.   
 
   
 Фото дочери Ольги.
             
             


© Copyright: Алексей Руденко Граф, 2011
Свидетельство о публикации №111090108526
http://www.stihi.ru/2011/09/01/8526
(Иллюстрация по ссылке)



Шепчет ковыль через летА
Алексей Руденко Граф

          К 70-й годовщине Курской битвы.
          Памяти отца Руденко Фёдора Митрофановича,
          пропавшего без вести в 1943 году.
          Фронтовой адрес: почтовая полевая станция №715
          Стрелковый батальон, 3-я рота.

Как она стонала,
Курская земля,
Когда смертельной пахотой хоронила,
Солдат горячие тела.

Косил поднявших на взлёте,
Жаждущий крови свинец.
В грохочущей чёрной рвоте,
Затерялся ада конец.

Резали степную темень,
Прожекторов ножи.
Жевали гусеницы тела, зелень,
Выплёвывая на танковые ежи.

Трещали лбы стальные,
Под гусеничный лязг.
Плакали окна-глазницы,
Кровью пенных брызг.

Держал солдат удар смертельный,
Боя страх поправ.
И как  лунатик полусонный,
Волю к победе, приказу отдав.

Больно ровнялась,
Фронта Курская дуга,
Пока не прокатилось
Пехоты-царицы,-Ура а!

************************

Шепчет ковыль через летА
Героев Битвы имена.
На мой вопрос, головой качает,
Где и как погиб отец, скорбно умолкает.
   


© Copyright: Алексей Руденко Граф, 2013
Свидетельство о публикации №113032908539
http://www.stihi.ru/2013/03/29/8539
(Иллюстрация по ссылке)



У папы до войны была семья... Жертвы Холокоста
Фрида Дроздова

У папы до войны была семья,
Дружная, счастливая, большая.
Об этом, став постарше, вдруг узнала я,
Весь ужас их судьбы не сразу постигая.

Украйна, Миньковцы, военный 41-й год,
Фашисты в ров большой людей сгоняют,
Стереть с Земли желая мой народ,
Евреев там живыми в землю зарывают.

Но, сколько бы не злобились враги,
Жестокостью своей бросая вызов Б-гу,
Всех уничтожить они так и не смогли,
Бессмертен наш народ, Израиль есть, мы живы и за это Слава Б-гу.


© Copyright: Фрида Дроздова, 2011
Свидетельство о публикации №211012700236




Завтра снова была война
Серж-Бродяга

Завтра снова была война… Нам об этом теперь известно.
Но, как прежде, искажена нить истории повсеместно…

Боль войны мне через слова достаётся – убитых ею…
Их цена теперь такова, что весной каждый год немею…

Их молчание – не даёт прав за них говорить, убитых…
Только память всю жизнь гнетёт – слишком много имён забытых…

Мы должны были их сберечь, не растратить за годы эти…
Не сумели предостеречь – о войне той не помнят дети…

Ветераны войны для них – бесполезные стариканы…
Слишком много забот своих, чтобы помнить о чьих-то ранах…

От забвения той войны – только память предохраняет…
НЕ ЗАБЫТЬ мы обречены – пока вечность не уравняет…


© Copyright: Серж-Бродяга, 2013
Свидетельство о публикации №213062101588
http://www.proza.ru/2013/06/21/1588
(Иллюстрация по ссылке)



Эхо войны
Валентина Агафонова
                Быль
          Тридцать лет, как отгремела война. Страна строила новую жизнь, в космос летали космические корабли, подрастало поколение, знавшее о войне только по рассказам взрослых, по фильмам и книгам.
          Директор детской спортивной школы Николай Петрович из южного среднеазиатского городка привез на соревнования по плаванию детскую команду в г. Ленинград.
          В то же время, приехал в северную столицу и Иван из глубинки Белоруссии. Передвигаясь по тротуару на инвалидной коляске, он увидел походку впереди идущего гражданина. Как ножом по сердцу полоснули воспоминания. Эту походку он узнал бы из тысячи. Проследил Иван за гражданином до самой гостиницы и сообщил в органы безопасности.
          Белорусское село. В войну враги его сожгли, а жителей расстреляли. Мальчишка, лет четырнадцати, убегал по полю, но автоматной очередью перебили ноги. Подошли каратели, смеялись и не стали добивать, мол, куда он денется?
          Ваня лежал средь поля и смотрел вслед удаляющимся немецким прислужникам. Самый главный из них шел, повиливая задом и помахивая веточкой. Навсегда запомнился его смех и эта небрежная походочка.  Он истекал кровью, потом потерял сознание.
          Подобрала Ваню женщина из соседнего села, выходила.
          Случайная встреча. Статья в местной газете. У Николая Петровича была жена, двое детей дочь и сын. Он был весёлым дядькой, относились к нему все хорошо.
          История для горожан, как гром среди ясного неба. Семья бывшего карателя покинула город в неизвестном направлении. Позор! Детей было искренне жаль.
          Надо же, какое эхо войны ?! И как аукнулось.
         


© Copyright: Валентина Агафонова, 2013
Свидетельство о публикации №213050601556
http://www.proza.ru/2013/05/06/1556
(Иллюстрация по ссылке)



Когда-то, говорят, была война,
Таня Белова

Когда-то, говорят, была война,
Но кто сейчас об этом вспоминает?
То стужа, то заботы, то весна,
То праздники, то хвори донимают…
На свалку брошен старый школьный стенд,
Где с выцветших, помятых фотографий –
Мальчишки смотрят тех, военных лет,
Кто похоронен был без эпитафий.
У многих – нет могил, в земле истлев, -
Берёзкой проросли иль снегом лилий,
Другие, в медсанбаты не успев,
Схоронены безвестно – без фамилий.
Их матери, последнее письмо
У сердца – до Победы проносили.
И вот, когда - рёв канонады смолк, -
Те письма следопыты попросили…
-Милочки, мне не жалко, вот оно…
Истёрлось да помялось вот немножко…
Война уже закончилась давно,
А я – всё жду, читаю у окошка…
Вот пишет, что скучает он без нас
И просит псу пожать покрепче лапку,
Что плавать научился, друга спас
И на разъезде мельком видел папку…
Вы только не порвите письмецо
И Ванечкин портретик сберегите…
Не суждено вернуться им с отцом…
Их пирожки любимые… Берите…
На свалку брошен старый школьный стенд,
Огонь коснулся глянца фотографий…
Другая жизнь… Всё в мире с «хэппи энд»
Что нам теперь до чьих-то эпитафий?..


© Copyright: Таня Белова, 2010
Свидетельство о публикации №210031401499




Живы будем, не умрем...
Елена Гвозденко
                ***

Как сильно пахнет цветами. И небо надо мной такой синее, как платочек из песни. Если закрыть глаза, то можно представить, что я опять в своем родном довоенном Миллерово, гуляю по городским улицам весенним вечерком. Если только постараться, то можно не слышать ни звуков разрывающихся снарядов где-то там за пыльным горелым горизонтом, ни стонов бойцов в беспокойном сне. Надо же, Митяй постарался, наломал где-то целый букет веток цветущей вишни и положил рядом с моим брезентом. Конечно же, Митяй, больше некому. Он у нас самый юный в экипаже, ему бы не воевать, а к девчонкам на свидания бегать. Ну, ничего, вот добьем фрицев. Уже недолго осталось. Поговаривают, что это наш последний мирный привал, а дальше без остановки на Берлин. Истребим врага в его же логове.

«Да, Лена, жаль, конечно, было уезжать от тебя, но ничего не поделаешь. Вот добьем гадов, тогда уж свое возьмем. Я прошу тебя, Лена, не огорчайся, что пишу мало, но знай, что танкисту нет времени на письма. Много забирает машина. Знай, танкист любит машину горячо, а женщину еще горячее. Будет так, как я сказал. Жив буду, значит приеду на крестины дочери или сына».

Ну вот, теперь не уснуть. И ведь устал. Пока капонир вырыли, пока танк укрыли. Командир должен во всем пример подавать. Крестины. Господи, я так хочу растить своего ребенка. Думаю, что мой сын обязательно будет мной гордиться. А что, ребятишки из детского дома, меня уважали, говорили, что я воспитатель строгий, но справедливый. Если родится сын, обязательно назовем Борисом. Борис Михайлович Осташков – звучит. А если дочка, то пусть будет Людмилой, вырастет доброй и ласковой девочкой. Надо обязательно Леночке написать. Леночка, милая Леночка, как я раньше жил, не зная тебя? Как она переживает, не доверяет мне. Да и трудно верить мужчинам после предательства мужа. И постоянно прячет руки, не хочет, чтобы я видел, как сильно они покалечены. Наверное, боится, что тоже уеду и забуду наши ночи. Глупышка. В самый первый миг я понял, что это навсегда. И ведь даже проститься, по-человечески, не вышло. Сорвали нас из училища, погрузили в автобус и повезли на вокзал. Всю дорогу до Нижнего Тагила думал, дошли мои письма или нет. А уж в Тагиле не до переживаний было. Из завода не выбирался, смотрел, как коня моего железного собирают, да на обкатку ездил. Приходил в свою землянку и валился с ног. Холод, голод, уже не чаяли, когда на фронт отправлять будут. Да только теперь кажется, что выдержал бы любой голод, только, чтобы не видеть всего, на что за эти два месяца насмотрелся. Говорят, что человек ко всему привыкает, но только до сих пор я стараюсь не дышать, когда выпадает моя очередь гусеницы очищать, стараюсь думать, что это просто грязь. А запахи. Вот к чему никак привыкнуть не могу. Кажется, что все пропахло трупами и еще какой-то гадостью, которой себя фрицы обмазывают. Поговаривают, что у них этих притираний целый арсенал. После них спустя неделю в дом не войдешь.

- Товарищ командир, не спите?
- Что тебе, Митяй?
- Снаряды подкалиберные привезли. Видно серьезные бои нас ждут, «Тигры»  встречать будут.
- Ты панику не сей. Живы будем, не умрем.

                ***

Как рано в этом году зацвели вишни! Эх, сейчас бы пройтись с Мишенькой по саду. Как он там? Враг лютует, совсем уже к Берлину подобрались. А это значит, конец войне. Приедет мой Мишенька, заберет в свое Миллерово. Обязательно заберет, по-другому и быть не может. Надо же, а ведь мы могли с ним и не встретиться. Долго меня Наталья уговаривала на вечер в танковое училище сходить. Говорила, что совсем я в старуху превратилась, что, мол, разучилась жизни радоваться. До радости ли было? Когда мужа своего Петра на фронт провожала, думала ли, что так будет.  Каждую минутку молилась о том, чтобы живым вернулся. А сама на заводе по двенадцать часов детали варила. Сварка меня и сгубила. Ведь видела, что аппарат неисправный, да только у мастера одна отговорка, мол, закончится война, все в порядок приведем. Как шланг сорвало, да руки, бензином облитые полыхнули, так первый побежал меня ловить. Я тогда от боли обезумела, бегу, руками горящими размахиваю. Как ловили, как тушили, как в больницу везли – ничего я этого не помню. Помню только, очнулась, а руки мои к перекладине подвязаны. Я сначала решила, что их тряпицей черно-красной завернули, а оказалось, что так выглядит обгорелое мясо. Кожи совсем не осталось, открытые раны до самых плеч. Меня подруги мои заводские спасли. По очереди около меня дежурили. После смены приходили ко мне на вахту, раны обрабатывать.  В больницу с фронта и Петр мой приехал навестить.  Сидел, глаза прятал. Говорил, что это, мол, судьба, что неизвестно, каким он вернется. Да только как уехал, так писать перестал.  Сорок третий год, война в самом разгаре. Саратов хоть и в тылу, а бомбили часто. После одной такой бомбежки стали раненых с завода «Крекинг» свозить, меня пришлось выписать. Хорошо, что сноха в деревне меня приняла. Ведь я ничего руками делать не могла. Помню, сшили мне девчонки сумку с длинной ручкой, повесили на шею, карточки хлебные положили, я в магазин и пошла. Постучала ногой, продавщицы впустили, сами карточки достали, сами хлеб мне положили.  В деревне я почти год прожила. Хорошо хоть на обеспечении с рабочими карточками. Подружка его фронтовая ко мне в деревню и приехала. Зашла в дом, на руки мои глянула, губки брезгливо так скривила и говорит, что теперь Петр ко мне не вернется, что любовь у них случилась.  Да я и не осуждаю их, зачем ему жена-калека? Вернулась в город, надо было как-то выживать. Сноха, конечно, слова поперек не скажет, да только у нее самой четверо маленьких детей. А тут и руки подживать начали, конечно, былой силы в них уже не было, но простую работу я выполняла. Пришла на завод, да только на сварку и смотреть не могла. Устроилась подсобницей, тележки со стружками возить, да детали подавать.

Эх, Мишенька, Мишенька, помнишь ли, под какую песню мы с тобой танцевали в первый наш вечер? Я ведь до сих пор ее напеваю. Помнишь, как обещал мне привезти с фронта синий платочек? Вьюга разыгралась, и я собралась домой пораньше. А ты вызвался меня провожать. Долго стояли у калитки, не замечая декабрьского холода. Где ты сейчас? Мы с нашей дочкой ждем тебя. Я знаю, что обязательно родится девочка.

                ***

«Здравствуй, Лена! Прими привет с фронта. Здоровье пока хорошее. Знаешь, Леночка, как-то за год уже отвык от снарядов и пуль, а сейчас все это напомнилось. Пишу письмо на ходу. Кругом рвутся снаряды, враг огрызается крепко. Но все равно победа близка и вот тогда, конечно, увидимся, если будем живы. Лена, пиши обо всем и побольше…»

                ***

Какой удивительный рассвет сегодня. Багровые всполохи прорываются сквозь низкие тучи.  Елена остановилась возле уличного репродуктора в надежде развеять тревогу. Было очень душно, и женщина развязала тугой узел синего платка, наброшенного на плечи.

«Центральная группа наших войск вела наступательные бои западнее реки Одер и реки Нейсе. На Дрезденском направлении наши войска, переправившись через реку Нейсе, прорвали укреплённые позиции противника. В образовавшиеся бреши двинулись подвижные соединения. Несмотря на трудные условия лесистой местности, изобилующей озёрами и реками, наши войска продвинулись вперёд на 15 километров и вышли к реке Шпрее. На подступах к Шпрее противник сопротивлялся с необычайной яростью…»

Неожиданно стало темно. Раскаты первого весеннего грома заглушили трансляцию. В эту секунду ребенок внутри женщины сделал свой первый толчок.

P.S.  Все эти годы наша семья пыталась отыскать следы моего деда, Осташкова Михаила Никитовича, 1916 года рождения. До войны он проживал в городе Миллерово Ростовской области по адресу: ул. Куйбышева д.15. Работал воспитателем в детском доме. В феврале 1945 года окончил курсы в танковом училище города Саратова и был отправлен на фронт. Адрес полевой почты: 52589 «К». В августе 1945 года на свет появилась моя мама: Людмила Михайловна. Все, что есть у нее от отца – несколько фронтовых писем и пожелтевшая фотография.  В рассказе использованы цитаты из этих писем.


© Copyright: Елена Гвозденко, 2013
Свидетельство о публикации №213050701057
http://www.proza.ru/2013/05/07/1057
(Иллюстрация по ссылке)



Живы будем... Чудо
Елена Гвозденко

Посвящается Дмитрию из Днепропетровска, без которого не случилось бы чуда.

В детстве, для полного счастья, мне не хватало дедушки. Я совершенно точно знала, что дедушки созданы специально для игр с детьми. Родители, целыми днями пропадающие на работе, в выходные почему-то не спешили к куклам и велосипеду. Бабушка редко отходила от своих вечно шипящих кастрюлек, а вот дедушка… Дедушка мог бы смастерить качели ничуть не хуже, а может даже лучше, чем у подруги. И еще дедушки обычно учили своих внуков кататься на велосипеде и мастерили вместе с ними всякие полезные вещи, ходили с ними на рыбалку, за грибами. Но дедушки у меня не было. Я знала, что когда-то давным-давно у меня было сразу два деда, но они погибли на войне.

Так я и росла со знанием, что война не просто осиротила моих родителей, сделала вдовами бабушек, но и меня лишила чего-то очень важного, значимого. Мне всегда хотелось узнать судьбу моих предков, судьбу людей, которые знали цену жизни и смерти, и я по крупицам собирала воспоминания близких, любую информацию, которая сохранилась в их памяти. В юношеском возрасте даже предприняла поездку к месту предполагаемой гибели одного из дедов, но следов так и не нашла. Есть сокровенные темы, на которые говорить очень сложно. Именно поэтому я долго не решалась писать о своих предках. Но внезапно что-то изменилось. Рассказ сам пророс во мне, вырываясь, требуя обнародования. Я опубликовала историю отца моей мамы «Живы будем, не умрем», сделав приписку с тайной надеждой, что обнаружатся следы человека, пропавшего перед самой победой, человека, который ждал рождения своей дочери, моей мамы.

И сегодня произошло чудо, самое настоящее чудо. Прочитав мой рассказ на сайте, мне написал Дмитрий из Днепропетровска, человек, занимающийся историей второй мировой войны, поисковик, с информацией о моем дедушке. Признаться, я испытала настоящий шок. Оказывается, мой дед, Асташков Михаил Никитович не погиб весной сорок пятого, а был тяжело ранен – контузия, ампутация ноги. Он попал в госпиталь в Польше.  В апреле его представили к Ордену Великой Отечественной войны 1 степени.  Не знаю, почему и как он принял это решение, но к моей бабушке, носящей под сердцем его дочку, он не вернулся. Мне почему-то кажется, что он побоялся стать ей обузой. Он поехал в Ростовскую область, но не в Миллерово, где жил до войны, а в Тарасовский район. Последнее упоминание о нем датировано 1985 годом, когда его наградили медалью 40-летия Победы.  Удивительно, но мне почему-то кажется, что сквозь годы он протянул нам свою руку.


© Copyright: Елена Гвозденко, 2013
Свидетельство о публикации №213091900337
http://www.proza.ru/2013/09/19/337
(Иллюстрация по ссылке)




Храм-спаситель
Наталья Ларская

Перед началом войны 1941-45 годов моей бабушке приснился сон.
(Это был пророческий сон о предстоящей войне и чудесном спасении бабушки с детьми в эвакуации).
Страшная свинцовая туча нависла над пещерой-гротом, где укрылась молодая женщина с двумя маленькими детьми.
Сильную грозу, ураган и смерч предвещала туча.
Молитва звучала в душе, а стены и купол грота были надежны, и прошёл ураган, и бедствия миновали, и снова солнце озарило мир.
И радостно стало на душе, и спокойно.

Так в прекрасном сквере возле Храма Христа Спасителя, переполняет чувство радости и защищенности от всех бед и тревог.
Купола - шлемы древних русских воинов - высятся торжественно и всепобеждающе мощно.
На века!



Иллюстрация - рисунок автора "Московский звон". бумага, пастель, 2011 г.


© Copyright: Наталья Ларская, 2013
Свидетельство о публикации №213071701825

http://www.proza.ru/2013/07/17/1825
(Иллюстрация по ссылке)




Лейтенант
Василий Муржа

Заметет февраль из последних сил,
Задрожат деревья на холоде...
А я вспомню некстати, как нежно любил
Девушку в заснеженном городе.

Нам Господь простит пусть не все, так треть;
Политрук - и "разврат", и пьянки --
Нам за наши грехи не в аду гореть,
А гореть на подбитом танке.

Записал адресок на клочке листа:
Городок да название улицы.
Не забуду, думал, писать не стал
Имя голубоглазой умницы.

Я со смертью дружил, торопился-жил,
Спирт глушил со своим комбатом,
И на свой эшелон успеть спешил,
Как положено лейтенантам.

Я в заветный листок завернул "махру",
Послюнявил и затянулся -
Потому, наверное, на лютом ветру
Я в окопе своем не загнулся.

Очень скоро забыл, где живет, как зовут.
Мы летели, как в печку поленья.
Лейтенанты недолго на фронте живут,
Когда полк идет в наступленье.

Если выжил, братва, на плечах голова,
Хоть ушёл на одной из двух ног,
То найдётся в России чья-то вдова,
Как родному снимет сапог.

Чтоб войну забыть, я себя забыл,
Самогон на медали выменял...
Слишком поздно вспомнил, как сильно любил
Девушку с утерянным именем.


© Copyright: Василий Муржа, 2013
Свидетельство о публикации №113070401369




В. Н. Гаврилов. За родную землю. 1959 г
Иван Есаулков

Идёт жестокая война…
Прощание изображает
Художник в полотне: жена
На фронт солдата провожает -

Фигуры их разделены,
И мы черты не видим мужа...
Зато отлично нам видны
Трепещущие синью лужи.

Блестит холодная вода
И стынет под его ногами.
А неба серого слюда
Вся затянулась облаками.

Содержит столько чувств в себе
Немногословная картина –
И думаем мы о судьбе
В бой уходящего мужчины.

Покинул дом родной солдат,
И женщине ждать остаётся,
Когда вернётся он назад,
А, может быть, и не вернётся...


© Copyright: Иван Есаулков, 2013
Свидетельство о публикации №113102601770
http://www.stihi.ru/2013/10/26/1770
(Иллюстрация по ссылке)



Фильм ужасов
Леонид Серый

Вчера смотрел фильм ужасов от скуки –
Там на каких-то диких берегах
Покойники, задравши кверху руки,
Бродили на негнущихся ногах.

Мне почему-то вспомнилась Калуга,
Холодный дождь, угрюмый небосклон
И, вышедший из адового круга,
Потрепанный боями, батальон.

Мы, промесив в усталом отупенье
Шесть километров глины и воды,
Шагали отрешённо в предвкушенье
Сна, крыши, бани, курева, еды.

По сторонам, среди золы и смрада,
Как тени тех, что полегли в боях,
Бродили похоронные бригады
И собирали трупы на полях.

Землистые, измученные лица
Серели под завесой дождевой.
Пустые, почерневшие глазницы
Тех, кто пригоден был к нестроевой.

Они казались мне ещё мертвее
Покойников, что, как утильсырьё,
Таскали к свежевырытой траншее,
Сгоняя с тел погибших вороньё.

Вот подошли небрежно, как на свалку,
К могиле, уж который раз подряд,
И сбросили с носилок санитарку,
Попавшую как видно под снаряд.

Мне, хоть и удалось в живых остаться
И было не до этих пустяков,
Подумалось: какое святотатство –
Ложить девицу в кучу мужиков.

Дождь, яма, грязь, дымы на горизонте.
Покойным все равно, в конце концов.
И эта будничность смертей на фронте
Страшнее, чем кино про мертвецов.


© Copyright: Леонид Серый, 2006
Свидетельство о публикации №106070100536




Военных книжек нет в моей квартире
Леонид Серый

Военных книжек нет в моей квартире,
Военных фильмов не люблю вдвойне,
Живу со всеми в мире в этом мире
И редко вспоминаю о войне.

Я не певец романтики сражений,
Для нас, нормальных рядовых людей,
Война – не цепь побед и поражений,
А череда бессмысленных смертей.


© Copyright: Леонид Серый, 2006
Свидетельство о публикации №106060201790




Венский вокзал в сорок пятом
Леонид Серый
(поезд из Санпёльтена)


Я помню "Западный" вокзал. Так, не вокзал - одно названье.
Сраженья гул ушел на запад и постепенно вовсе смолк.
На рельсах сидя отдыхал прошедший укомплектованье,
А проще - заново рождённый, наш боевой стрелковый полк.

О том, что завтра будет, мы не говорили суеверно.
В дыму и копоти над Веной апрельский вечер догорал
И очень юный лейтенант, учитель музыки наверно,
Красиво на аккордеоне нам вальсы Штрауса играл.

И на платформу вполз состав, идущий на восток куда-то,
Шел медленно и осторожно, как бы стараясь не греметь,
В вагонах, в тех, что возят скот, стояли дети в полосатом
Так ужасающе худые, что жутко было посмотреть.

Состав вздохнул и тихо встал, поскрипывая тормозами.
В другое время я бы думал, что это зрения изъян -
Скелетики в товарняках с пустыми темными глазами.
Одни глаза. Сейчас такими рисуют инопланетян.

Скупой военный разговор на полуслове прерывая,
Мы замолчали. Всех вернее здесь подходило слово "шок".
И наступила тишина на самом деле гробовая…
Я как лунатик сел на рельсы и стал развязывать мешок.

И вся стрелковая братва от онемения очнулась,
Волна шинелей колыхнулась, для наших нет беды чужой,
Солдаты, гравием хрустя, к вагонам шли и вверх тянулись,
Протягивая этим детям всё, что имели за душой.

Тушёнка, сахар, сухари, всё из потаек извлекалось,
Трофейный шоколад, галеты, компот, трофейная халва,
И мужики, в бою – зверьё, всё повидавшие, пытались,
Сквозь неудержанные слёзы, найти поласковей слова.

Сопровождавшие детей медсёстры-девушки примчали,
Они метались вдоль состава, весь полк пытаясь вразумить,
Отталкивая нас назад, они рыдали и кричали –
Солдатики, остановитесь! Нельзя! Нельзя детей кормить!

Пришедшие на тот перрон две местных тётки с узелками
Упали разом на колени там, где стояли в пыль и грязь,
И, наклонившись до земли, и, заслонив лицо руками,
Раскачиваясь, жутко выли то ли казнясь, то ли молясь.

Гнетущий хор людской беды звучал нелепо и нестройно,
Народ не мог остановиться в порыве чувства своего.
И только дети в полутьме стояли тихо и спокойно
И их глаза на бледных лицах не выражали ничего.

До нас дошло - кормить нельзя! Мы всё сложили аккуратно
На полках первого вагона, где был устроен лазарет.
В последний раз я в те глаза взглянул, и стало мне понятно...
В тот миг отчётливо и ясно я осознал – Что бога нет!!..

Война не ждёт, мы шли вперёд, наш мир нуждается в защите.
Недалеко в моей колонне шел пожилой седой солдат
И всё шептал: - Простите, деточки… Ох, деточки простите…
Как будто он и правда в чём-то был перед ними виноват.


© Copyright: Леонид Серый, 2007
Свидетельство о публикации №107040701919




Штрафной батальон
Масюта

-Дед! Ну сколько можно копаться?
Скоро парад начнется, а ты все сидишь и сидишь-весело кричала Юлька своему деду-ветерану.
-Что-то он совсем сдал - тихонько сказал Павел Юлькиной маме.
Нужно после Дня Победы повести его к врачу.
Возраст все-таки не шуточный. Почти девяносто лет.
Подумать страшно.
Игорь Олегович улыбнулся сыну и невестке и негромко сказал:
-»Родные мои. Как с вами хорошо.
Мы последнее время очень  редко видимся.
Я понимаю.
Дела, работа.
Не до меня, старого.
Да и ты, внучка, вроде как еще выросла?
 Ну-ка признавайся?
 Совсем взрослая?
Юлька радостно засмеялась.
Она достала из шкафа  офицерский мундир  деда и стала привинчивать на него боевые награды.
Почему-то из года в год  Игорь Олегович после парада снимал все награды, аккуратно засовывал их в коробочки и прятал в старый, рваный портфель, трогать который было запрещено абсолютно всем.
В этом портфеле, как казалось сначала его сыну Павлу, а потом и внучке Юльке жили какие-то страшные тайны, но открыть его и посмотреть, что там было кроме наград  – никто не решался.
Дед был человеком властным.
Несмотря на свой преклонный возраст, он продолжал преподавать в Университете философию.
Ему в свое время не дали уйти на пенсию, уговорив остаться на преподавательской должности.
После смерти его любимой жены Людочки, с которой они познакомились на фронте и прожили почти пятьдесят лет, дед замкнулся.
Настоял на том, чтобы разменять квартиру и получив свою однокомнатную на окраине города, стал жить один.
У него осталось несколько  друзей–фронтовиков, которые уходили один за другим, а он все продолжал работать.
 По утрам совершал ежедневные пробежки  для поддержания формы.
-Папа! Поторопись.
Ты же всегда говоришь, что это твой день.
Почему ты продолжаешь сидеть и не одеваешься?
С тобой все в порядке? - беспокоился сын.
Павел был единственным и очень поздним ребенком.
 Игорь Олегович с  Людочкой  уже и не надеялись, что смогут иметь детей.
-Я в полном порядке - ответил Игорь Олегович.
-Ребятки.
Знаете что.
Ждите меня на улице, я сам подготовлюсь и выйду.
Минут через двадцать.
Ладно?
-Чудной ты у меня, отец - сказал Павел и знаком показал своей семье, чтобы оставили деда одного.
Дверь за детьми закрылась.
Игорь Олегович мог, наконец, спокойно одеться и достать награды из своего таинственного портфеля.

Война. Война.

Сколько еще она будет сидеть во мне?
Сколько еще лет я буду слышать разрывы снарядов и стоны раненых.
Сколько раз я буду объяснять, что не предатель, что не виноват в том, что остался жив, выйдя из окружения.
Почему этот майор  сверлит меня своими крошечными злобными глазками уже почти 65 лет?
У них совсем нет времени, чтобы разобраться, кто - в чем виноват.
Нужно пополнять батальон штрафников.
После последнего наступления потери в штрафном батальоне  были в три раза больше, чем в  обычном.
Это неправда, что мы воевали без оружия.
Нам все поставляли вовремя.
Наш батальон  был собран из провинившихся офицеров, а не из уголовников.
В чем была их вина?
 Да у каждого свое.
Один майор, несмотря на войну, вел себя, как Дон–Жуан, преследуя своими сексуальными домогательствами  медсестричек,  и пугая их  тем, что в случае отказа отправит  в штрафную роту.
Девчонки его боялись.
Неведомо  было им, что женщин не берут в штрафные роты.
Другой попал  за клеветнические письма на  своих командиров, но таких были единицы.
Их не любили за подлость и трусость.
В основном в нашем штрафбате  были те, кто побывал в немецких концлагерях и чудом бежал оттуда, или  те, кто потерял во время боя знамя, которое могло попасть к врагам народа или к фашистам.
Очень давили и таких, которым, как и мне  удалось  выйти  из окружения.
Какое право имел остаться в живых?
 -Почему не погиб? - вопрошали судившие их тыловые крысы.
 Наш батальон состоял из  штаба,  стрелковых рот, роты автоматчиков, пулемётной, миномётной и роты противотанковых ружей и взводов связи.
 Был в нём и представитель Особого отдела  "СМЕРШ" («Смерть шпионам»), и медико-санитарный взвод с батальонным медпунктом.
Искупить свою вину можно было только ранением, смертью или героическим поступком.
В первом же бою в штрафном батальоне я убил четырех немцев и взял «языка».
Задача состояла в следующем: в ночь незаметно для противника перейти линию фронта и, избегая боевого соприкосновения с ним, броском выйти в тыл и дойти до западной окраины города R.
Там, во взаимодействии с лыжным батальоном захватить город и удерживать его до подхода основных сил армии.
 На всё было дано меньше трех суток.
Под покровом темноты мы выступили.
Все шло, как по маслу.
Вдруг откуда–то раздались пулеметные очереди.
Мы стараясь не шуметь попытались снять пулеметчика, но все попытки были тщетными.
Тогда наш командир майор Богатый, обращаясь ко мне, сказал:
-"Ну что, князь Олег Игорьевич.
Надеюсь  тебе все понятно.
Вперед  и  убрать пулемет."
-Я тихо его поправил.
-Меня зовут Игорь Олегович.
На что майор Богатый, улыбаясь, сказал:
-"Какая разница? Все равно – князь"
и засмеялся своим заразительным смехом.
Я взял с собой еще двоих ребят-лейтенантов.
 Мы  мелкими перебежками  начали  приближаться  к пулеметчику, который стрелял  не давая нам расслабиться  ни на минуту.
Наконец  мне  удалось отвлечь  пулеметчика  стрельбой  из автомата в другую сторону, а ребята приблизились к нему.
То, что мы  увидели, заставило ужаснуться.
Молодой немец был прикован  толстой цепью к пулемету.
Получается, что у них тоже были штрафные роты или батальоны.
Он стрелял от отчаяния, из последних сил цепляясь за свою жизнь.
Нам удалось его обезвредить.
Батальон сумел, несмотря на большие потери, зайти в тыл к противнику и продержаться до подхода наших.
В этом бою я искупил свою вину  кровью.
Меня  направили в госпиталь, наградив орденом «Славы».
Потом я всегда стеснялся этого ордена.
Он приносил  много неприятностей.
Дело в том, что орден «Славы» был предназначен только для солдат.
И если орден  красовался  на груди  у офицера - сразу  становилось понятно, что получен он в штрафном батальоне.
Я до сих пор не одеваю его даже на День Победы.
Мысли не давали покоя Игорю Олеговичу.
Он постоянно  на протяжении  многих  лет  задавал себе один и тот же вопрос:
-"Пришло ли уже время рассказать правду ?
 А может оно просто прошло и его правда никому не нужна?".
Рассказывать о штрафных  батальонах   начали совсем недавно.
До этого все было засекречено.
 Даже года точного уже не  помню: то ли в 2004, то ли еще позже, появились первые правдивые  сведения  о штрафбатах.
Не все соглашались  рассказывать, все  больше  предпочитали отмалчиваться.
Игорь Олегович начал надевать свой офицерский мундир.
-"Сегодня, может, после парада расскажу.
Потом будет поздно" - думал он.
Не молодею ведь.
Одевшись, Игорь Олегович почувствовал некоторую слабость в ногах.
-"Ничего. Посижу немножко и пройдет.
И не такое бывало".
Ему явно представились картинки далекого прошлого.
Вот он в госпитале.
Рядом  еще два раненых солдата.
Один  в бреду  что-то все время стучит.
Второй догадался.
-Да это же азбука Морзе.
Он передает донесение.
Встав с кровати, он  отстучал  несчастному, что донесение принял.
Тяжелораненый, который  пытался  что-то передать,  успокоился.
Глубоко  вздохнул  и  затих.
Какой кошмар.
Даже перед смертью он  думал, как  передать  нашим какие-то данные.
Подлечившись в госпитале, Игорь Олегович получил отпуск.
Вернувшись из отпуска  - снова в штрафбат.
На все вопросы, почему вернулся без автомата, Игорь отмалчивался.
Ни избиения в тюрьме, ни крики о том, что он предатель и заслуживает смерти, не заставили его заговорить.
Его посылали на те участки, откуда выйти живым  было практически невозможно, но он выживал.
Потом  снова ранение.
 Вина опять  искуплена кровью.  Чин  майора.
Да  и война закончилась.
Никогда никому Игорь Олегович не говорил, почему тогда вернулся из отпуска без оружия.
 
Никому.

После войны  оставшиеся  в живых соседи  рассказывали, что когда в их городок пришли немцы, его тринадцатилетний  братишка  стрелял  из автомата до последнего патрона.
Когда патроны закончились,  его  убили  на глазах у всех,  вместе с мамой.
Никто  не мог объяснить, откуда  у мальчишки  появился автомат.
Игорь Олегович смахнул предательскую слезу.
Ну, все.
Пора выходить, а то дети заждались, наверное.
Тело не слушалось.
Игорю Олеговичу казалось, что  он встал и идет, но он продолжал неподвижно  сидеть.

Вместо обещанных  двадцати  минут,  прошел целый час.
Павел  поднялся в квартиру и увидел, что Игорь Олегович сидит, как-то  неестественно опустив голову.
-«Папа! Ты чего?» - закричал испугавшийся Павел.
Уходящим  сознанием Игорь Олегович ловил  последние  мысли:
- "Сегодня  после  парада  расскажу  правду.
Иначе  может  быть поздно"...
26 октября 2013 год
Масюта

p.s.В  рассказе  использованы, как реальные события, так и вымысел.
Я благодарна всем ветеранам за их воспоминания, опубликованные книги, дающие  возможность  узнать  правду.
Дай Вам Б-г.
А тем, кто  уже  не  здесь  и моему   папе - Светлая  Память.


© Copyright: Масюта, 2013
Свидетельство о публикации №213102700022




Забыты даты, имена...
Тамара Привалова
                Привалова Тамара.


                ЗАБЫТЫ ДАТЫ, ИМЕНА…


                Неизвестные истории войны.
               


                Война по судьбам колесом прошла,
                И никого не пощадила….
                Забыты даты, имена,
                Стираются с земли могилы….

    Горькие строчки, но в них, вся, правда наших дней. Проходят годы…. Всё меньше и меньше остаётся тех, кто не жалея жизни сражался за свою Родину. Обидней всего, что вспоминаем мы о наших ветеранах, только 9-го мая. Только в этот день мы чествуем их, только в этот день дарим цветы, да и то не всем. А ведь вместе с ними уходит история нашей страны. Каждый из них, это кладезь памяти тех дней, о которых мы уже никогда не сможем узнать, если сейчас не расспросим живых участников тех событий.
    Люди, остановитесь! Найдите время поговорить с ветераном, запишите его рассказ, возможно, он когда-то сыграет ключевую роль в чьей-то судьбе.

    Я хочу вам сегодня поведать о Георгии Александровиче Кононенко, жителе нашего города. Он не бросался на доты, не поднимал в атаку бойцов, не брал Берлин…. Он, просто, не успел этого сделать.
    Когда создалась прямая угроза взятия города, завод имени Сталина № 59, где в деревообрабатывающем цехе работал Георгий Александрович, решено было эвакуировать. В народное ополчение столяра не взяли, так как он нужен был своему заводу. Кононенко, и его товарищи должны были сопровождать эшелон с оборудованием в тыл.
    Под непрерывными бомбёжками и обстрелами, заводчане добрались до города Сальска, там они были перехвачены немцами. Не дожидаясь, когда фашисты решат их судьбу, тёмной ночью, друзья покинули эшелон. Местные жители прятали беглецов, до тех пор, пока немцы потеряли надежду их отыскать. Три долгих месяца они добирались до Таганрога по оккупированной территории.
    Придя в город, Георгий Александрович не рискнул идти домой, так, как догадывался, что там ему уготовлена западня. Он стал скрываться у своей сестры Анфисы, которая проживала по адресу: Загородний переулок № 31. Там же и состоялась его встреча с женой и двумя сыновьями – Виктором и Борисом.
    Смотреть, как фашисты хозяйничают на их родной земле, друзья не могли. Они решили покинуть город, и морем уйти в Ейск, чтобы вступить в ряды Советской армии. Но уйти друзья решили с «подарком», - взорвав подстанцию своего завода. Разведав к ней все подходы, через тайные лазейки, доставили взрывчатку на её территорию. Всё было подготовлено к взрыву. На берегу, в укромном месте, их ожидала лодка, на которой они должны были отплыть в Ейск.
    Взрыв прогремел такой силы, что в близь стоящих домах повылетали стёкла.
    На дворе стоял декабрь, а Георгий Александрович был легко одет для путешествия по морю. Он решил заскочить домой, переодеться, и заодно проститься с женой и сыновьями, благо, что его дом стоял в нескольких минутах ходьбы от места взрыва. С друзьями было оговорено, встретиться в условленном месте.
    Его прежние опасения оказались не напрасными. Кто-то зорко следил за их квартирой. Его предали, а вот кто, осталось тайной. Едва только он стал переодеваться, как в квартиру вломились эсесовцы. Георгий Александрович был арестован. В какой день это произошло сыновья точно не помнят, так как были очень сильно напуганы.
    Потянулись дни ожидания и надежды. Но чуда не произошло. О муже и отце не было никаких известий.
    В оккупированном городе всем была известна дорога смерти. Она пролегала по улице Карантинной, через завод Димитрова, к Петрушанской балке. По ней немцы возили своих жертв на расстрел. Когда везли Георгия Александровича, он сидел возле борта машины. Его случайно увидели соседи. Он крикнул им, чтобы они сообщили родным, что его повезли в балку смерти.
Это произошло в ночь на 11 декабря 1941 года. С тех пор о нём ничего не было известно.
Жизнь коммуниста Георгия Александровича оборвалась на 39-м году жизни. Архивов не сохранилось. Но эти сведения объективно подтверждаются показаниями свидетелей Максютова и Головиной.

    Тяжёлые испытания выпали на долю его жены – Галины Николаевны Кононенко, и детей: - Бориса и Виктора. В июне 1943 года они были вывезены из Таганрога в село Калиновка, Винницкой области, где работали до января 1944 года на немецком аэродроме «Юнкерс 88». После чего их отправили в Латвию, город Кован, а из Латвии перебросили в Германию - город Эльбинг. Затем был Лейпциг, деревня Адорф, а потом эту семью привезли в Бридла, где их освободили американские войска. В Таганрог Галина Николаевна с детьми вернулась с чужбины только в сентябре 1945 года.

    О нелёгкой судьбе данной семьи мне поведала Кононенко Людмила Александровна – жена Кононенко Виктора Георгиевича, умершего 25-го января 1998 года. Эта удивительная женщина свято хранит память о своих близких. Благодаря ей, передо мною лежат пожелтевшие листочки документов, рассказывающих о нелёгкой судьбе одной взятой семьи нашего города.


© Copyright: Тамара Привалова, 2013
Свидетельство о публикации №213050801496




Полицайка
Елена Полякова 2

(Рассказ Нины Фёдоровны Полетаевой)



Как-то однажды летом поехали мы  с отцом его сестру проведать, тётку мою, Галю. Я ещё девчонкой была - двенадцать лет. Двое суток поездом ехали, потом со станции автобусом. Тётка в селе жила. Большое такое село, красивое. Двое ребят у неё было: Зина, ровесница моя, и Серёжка, года на два помладше. Ну, подружились мы, крепко подружились. И на речку вместе, и в лес, и в огороде тётке помогать. Вот как-то плещемся в речке. Визг, писк, вся ребятня сельская там. Жарко…

Вдруг слух прошёл, кто и принёс этот слух, не помню... Мороженое в магазин привезли! А редко привозили, всё же не город. Ну, всех словно сдуло! Бегом, кто к мамке за деньгами, кто очередь занимать. Мы с сестрой  тоже побежали к магазину, а Серёжку к тётке Гале отправили, денег-то нет! Очередь заняли, стоим, волнуемся, ну, как денег не дадут? Или мороженого не хватит? А магазин особенный был, сельский. В одном отделе продукты продают: хлеб там, селёдку, крупу, а в другом – обувку, ткани, игрушки детские. Ну, тогда всего-то вдосталь не было, за всем очередь выстраивалась. Гомоним мы, а продавщица, тётка Мария, возится и возится, не продаёт мороженое… Потом повернулась, да как прикрикнет на нас:
- Ну-ка, цыц все! А то не буду продавать!

Ну, попритихли чуток.  А потом снова: а какое мороженое? В вафельные стаканчики будут накладывать или в бумажные? Вафельные вкусные! А. если в бумажные, то палочку дадут, лопаточку такую…

А мы с Зиной всё оглядываемся – где наш Серёга? Зина уже хотела сама сбегать, недалёко дом-то. Вдруг дверь магазина открывается, и Серёжка забегает. В руках сетка «авоська», в сетке бутыль пустая болтается, в кулаке деньги зажимает. Показал нам – во! Три рубля тётка Галя дала! Правда, велела ещё масла купить растительного, да хлеба три буханки. Хлеб-то тоже привезли. С мороженым вместе и привезли. Поэтому и взрослые в магазине тоже были, в основном, тётки наши,  сельские.

А тётка Мария уже открывает цилиндр такой металлический, на длинное ведро похожий. И стаканчики на прилавок кладёт. Вафельные! Опять все загомонили, задвигались. Только она было первое мороженое продала, как в магазин ещё одна женщина вошла. Обычная такая. Юбка, кофточка, платочком повязана. Как все. Только все притихли почему-то, даже малышня. Ну, она в хвост очереди встала.  Тут тётка Мария посмотрела на неё и говорит:
- Вы тоже мороженое брать будете? Нет? Давайте я вас отпущу…
Ни по имени не назвала, никак.  А ведь здесь все всех знали, кто чей, кто кому кем будет.
Ну, взяла тётка эта что-то: хлеб там, соль, крупу какую-то  и вышла.
Как вышла она, одна женщина из очереди и говорит, усмехается:
- Что, Мария, пожалела?
- Да, ну, прямо, пожалела… - это тётка Мария говорит. – Чище воздух, а то мозолила бы глаза-то…

Купили мы всё, идём домой, сетку вдвоём по очереди тащим, меняемся. А мороженое снизу подтекает…  Тонкое дно у стаканчиков. Вот снизу лизнёшь, сверху…. А вкусно! И чего я про эту тётку спросила? Вроде, почему мороженое не покупает, некому что ли? А Зина сделала страшные глаза, говорит:
- Это ж полицайка…  Она у немцев в войну работала. А муж её полицаем был. Партизана сам убил… Сбежал с немцами, а её и не взял. Все знают.
И Серёжка подключился, тоже своё добавил:
- У неё никого нет, только куры, да коза… Она на базар в город ездит, продаёт яйца и молоко, а деньги копит…  Жадная. У-у, полицайка!

Мы потом специально ходили, они мне домик  её показали. Ничего особенного, дом как дом, небольшой, старый. Если не знать, подумаешь, что обычный человек живёт…

В другой раз я приехала в село лет двадцать спустя.  Так случилось, что переехали мы с родителями на другой конец страны, далековато было по гостям-то разъезжать. И у меня, и у Зины, и у Серёжки уже дети были. Только Сергей с семьёй не здесь жил, а неподалёку, в городе. Село изменилось, конечно, новые дома появились, ещё зеленее оно стало, ещё красивее. Как-то идём с Зиной и с ребятами нашими, а они мороженое запросили. Ну, зашли в магазин.  Теперь-то мороженое каждый день было, и какое хочешь. И в брикетах, и в стаканчиках. И уже упакованное. В городе хладокомбинат построили, вот там Серёжка наш и работал. Да и магазинов стало поболее. Всё отдельно: булочная, продукты, одежда с обувью. Большое село. Разрослось.

И что-то вспомнилось мне… Про полицайку-то. Спросила.
- Померла, - говорит Зина, - уж лет десять как… Старая была. Да и не полицайка она вовсе. А как раз наоборот…
- Как это? – спрашиваю.
- Да, вот так… - задумчиво говорит Зина. – Не знали мы, несли абы что… А она молчала. Гордая. Ей плохо на базаре стало. Ну, «Скорую» вызвали, отвезли в больницу. Там и померла. А документы-то нужны на похороны. Из сельсовета кто-то, да наш участковый с соседями пошли в дом. Понятые ж нужны. Открыли ящик в комоде, а там… Шкатулка, а в ней медали партизанские, её и мужа. Удостоверения к ним. И орден Красной Звезды. Мужа орден, посмертный. Похоронка ещё на мужа. Что погиб в Польше где-то…  Ну, вот. А потом журналист приехал. Немолодой такой дядька. Ходил всё, расспрашивал. Ещё же оставались те, кто партизанил. Да и сейчас ещё есть, но меньше… Старые уже. Он и в архивах сидел в городе.  Ну. а потом, когда отмечали годовщину освобождения нашего села, митинг был…  На площади у сельсовета обелиск открыли всем погибшим партизанам. И её фамилия, и мужа там есть, золотом…

Митрофанова она была, Анна Афанасьевна… И в газете местной вышел очерк  журналиста этого. Оказывается она, Анна-то Афанасьевна, из состоятельной  семьи. Отец её инженером был, по электричеству что-то. Мать рано умерла. Вот он девочке няньку нанимал, потом гувернантку, учителей домашних. А гувернантка из немок была.  Анна и научилась по-немецки, хорошо немецкий понимала. Особенно разговорную речь. Потом она гимназию окончила. А тут и революция.  Отец стал на большевиков работать, заводы поднимать какие-то. А её устроил работать машинисткой, тоже куда-то на завод, документы печатать.  Там она с мужем и познакомилась. Муж-то из простых был, плотник, она его на рабфак готовила. Поженились. Девочка у них родилась. Только перед войной, года за три-четыре, померла девочка от дизентерии.  Антибиотиков же ещё не было. А уже большая была, лет тринадцать… Отца Анны уж давно не было. Вот муж, Алексей Митрофанов этот, и привёз её сюда. Здесь у него  мать жила престарелая. Ей уход был нужен, да и Анне тяжко в городе было… Сам в колхоз устроился плотником.  А как война-то началась, ему задание партия дала. Специальное. Он же партийный был. Чтобы, значит, в полицаи идти, как немцы в селе окажутся. Связь чтобы с партизанами держать. А они уже подступали, фашисты…

Ну, он и устроился. А Анну в комендатуру – полы мыть. Никто же из местных туда не рвался, понимаешь? Конечно, фашисты эти аккуратные, документов по столам не раскладывали. А только и из разговоров можно было много понять. А Анна понимала. Они её не стеснялись, не думали, что баба деревенская их язык знает. Рисковала она , конечно… Ведь сколько операций фашистских провалилось, у-у! Могли догадаться про неё. А он, когда ночью патрулировал село, со связником встречался. Тоже риск… Он же не один, парой ходили. Исхитрялся один ненадолго остаться, как уж, кому теперь известно…

А когда наши пришли, ушёл он с войсками.  Ненавистно ему было фашистским рожам улыбаться каждый день… А она ждала. Никому ведь не скажешь. А скажешь, кто и поверит. Видели, что она в комендатуре работала, вот и всё.  Так и жила. Орден мужа уже после войны в городе получила. Не дождалась его с фронта-то… А молоко козье, да яйца на рынок возила, чтобы женщине одной помочь. Та к ней как-то подошла, молоко купила, сын у неё больной был, слабый. Познакомились. Стала она им молоко и яйца возить даром, просто так. А иногда и на базаре продавала, ведь и другое им нужно было покупать, деньги-то нужны. Вот она и помогала. Видно, помнила девочку свою…  Женщина эта на похороны приезжала, плакала... А домик снесли. Совсем старенький был, развалюха.
- А говорили, он партизана сам убил…
- Да, ну… Никого он не убивал. Это уже потом сочинили, сами себе страх нагоняли.  Пойдёмте через центр, я вам обелиск покажу...

...Ну, увидела я обелиск этот, фамилии… Много фамилий. И среди них – Митрофанова А.А. Вот так  И никому никогда ничего. А ведь знала, что её «полицайкой» за глаза называют. Только не хотела  доказывать ничего.  Зачем? Не нужно ей это было, вот и всё.  А может, и правда, не нужно? Правда-то, она сама выплывет, как ни скрывай…


© Copyright: Елена Полякова 2, 2013
Свидетельство о публикации №213062701142
http://www.proza.ru/2013/06/27/1142
(Иллюстрация по ссылке)




Война
Элла Хафизович

(отрывок из повести)      

     Посвящается моей маме Жителю блокадного Ленинграда.


                Солнечный день, мы все весело бегаем , играем на улице.  Прибегает девочка с соседнего двора и кричит нам ВОЙНА.   Мы все бегом домой, домашние все у радио и слушают диктора. Я тогда первый раз в жизни увидела страх в глазах родителей. Мы дети не могли понять, что значит война.   Все соседи побежали с сумками в магазин за продуктами. Через день всем полки в магазинах опустели. Ничего не было в магазине, даже страшно было заходить туда. В городе не звучит музыка, никто не смеётся, даже маленькие, маленькие дети примолкли.
                Через день после начала войны у нас в Кронштадте слышны залпы гранатометов, пушек. Мужчины толпами идут в военкомат и на призывной пункт. Тут же идет отправка солдат  на фронт,  жены ревут, чувствуют, что многие не вернутся. Отец наш работал на военном заводе, приходил домой только поспать на несколько часов. В военкомате ему отказали в отправке на фронт, по здоровью.
Никогда не забуду, как  при грохоте артиллерийских  залпах дрожали стены нашего деревянного дома. До войны в Кронштадте почти все дома были деревянные. При сильных бомбёжках по сирене мы все бежали в бомбоубежище. Там сидели долго, долго, после бомбежек потихонечку возвращались домой. Сколько было убитых и раненых при бомбежках. При сильных фейерверках в Санкт- Петербурге в наше время, мне иногда мерещится те бомбежки которые мы пережили.
                Сколько у  меня погибло подружек с кем училась в школе, играла во дворе.  Многие на каникулы уезжали в деревню к бабушкам и не вернулись  обратно, т.к. наступали немцы,  и никому не суждено было спастись. Как было всем тяжело, понимают только те кто это пережил. Зима, мороз, дома нет воды, за ней надо идти к проруби. Зачерпнешь одно ведро с водой, а там кошка сдохшая, зачерпнешь другое ведро, а там крыса...  Сколько всего люди пережили, даже жутко вспоминать. Мама наша не отпускала младших братиков одних на улицу погулять. Она боялась за них. Были случаи, когда пропадали дети и не известно, что с ними произошло.
                Война закончилась много, много лет, а иногда просыпаешься от страшного сна и не можешь в себя прийти, от увиденного во сне.  Помню, как мы с подружками ходили в госпиталь подбадривать солдат песнями и стихами, солдатики были молодые, но почти все седые. Про блокаду очень трудно говорить, было только одно желание  покушать хлебушка, нас эвакуировали  полуживых в 1942 году, на барже через Ладогу. Молоденькие девушки в военной форме помогали нам забираться на баржу, в тот день, когда мы эвакуировались, уходило три баржи из Кронштадта. Первая и третья баржа затонули от бомбежек. Мы чудом уцелели. Наши лётчики  нас сопровождали и тут же немецкие летчики низко- низко летали, видели они,  что дети в баржах и всё  равно бомбили. Светлая память  и  низкий поклон военным, благодаря которым мы остались живы.


© Copyright: Элла Хафизович, 2011
Свидетельство о публикации №211102900284




О чем не принято вспоминать
Баловство

Весна 1946 года.  Кенигсберг. Пока еще Кенигсберг. Через несколько месяцев умрет Калинин, город переименуют, и начнется новый отсчет.
Разрушенный войной и разграбленный уже после войны город выглядит трагично, но в  то же время величественно,  чем производит сильное впечатление на пребывающих переселенцев. Некоторые районы разрушены до основания и больше напоминают «лунный пейзаж», некоторые частично, но есть и сохранившиеся полностью, не тронутые варварством английских  бомбардировок и  последующим штурмом уже советской армией.
Родители получили жилье в одном из таких, частично разрушенных районов – маленькая двухкомнатная квартирка, в трехэтажном доме, покинутая хозяевами видимо задолго до начала кошмара. Из всей обстановки осталась только немецкая железная кровать с панцирной сеткой, да плетеное кресло, одиноко стоящее посреди комнаты. Пара чемоданов вещей, привезенных с собой, отцовская шинель, служившая по совместительству одеялом и окрестные развалки в которых добывалось все необходимое, начиная от ложек и посуды и заканчивая экзотическими предметами быта, назначение которых не всегда было понятно.  А еще барахолка у «семи палаток», где оставшиеся в городе немцы обменивали на хлеб и продукты то, что удалось сохранить – столовое серебро, хрусталь, драгоценности и просто домашнюю утварь.  Сегодня мало кто помнит месторасположение этого «торжища», равно как и происхождение его названия. Все это «кануло в лету» вместе с памятью первых переселенцев и скоро окончательно забудется  не оставив в истории города и следа. Да и кому это нужно?
Шесть квартир – шесть семей, прибывших из различных районов огромной страны на «освоение новых территорий». Седьмой была немецкая семья, жившая в подвале дома. Отец их погиб где-то на восточном фронте, дом сгорел во время бомбежек и единственным прибежищем для Марты и двоих ее детей стал небольшой закуток, где раньше хранились дрова и разные припасы.
 Немцы. Их было много, очень много, не успевших бежать в последние месяцы войны, чудом уцелевших в огне пылающего города и обреченных погибнуть уже в другом, не менее страшном кошмаре зимы с 46 -го на 47 -й год. Тех, кто выживет,  вывезут в Германию в период массовой депортации. Но это будет позже.
А пока что весна окончательно вступила в свои права, плавно перетекла в жаркое лето и город (теперь уже Калининград) украсился зеленью цветущих садов, скверов и парков, оставшихся  от  Кенигсберга и слегка  прикрывших его молчаливые руины.
Город немного ожил. Пребывающие все новые и новые переселенцы обживались  в  непривычных для них условиях.  Кто как мог. Бабушка привела откуда-то бесхозную корову.   Днем она пасла ее  где-то в районе Луизеналее, а на ночь привязывала в развалке неподалеку от нашего дома. Дед, кадровый военный, смотрел на все это «животноводство» не одобрительно, но молчал, понимая, что детей надо кормить и молоко для них вовсе не будет лишним.
Как-то постепенно стали возникать взаимоотношения с немцами. Общие проблемы и заботы, неизбежность сосуществования, заставляли людей находить общий язык,  несмотря на то, что одни были победители, а другие побежденные. Ненависть,  порожденная войной, притупилась  и  присущие  русскому менталитету  доброта  и сострадание  брали свое.
 Немецкое население, в основном, составляли женщины  дети и старики. Несмотря на всю безысходность  своего положения они, насколько это было возможно, старались сохранять достоинство и человеческий облик. Старая, видавшая виды одежда была аккуратно заштопана, постирана и выглажена. Как им, лишившимся в одночасье всего, это удавалось – одному Богу известно.
Наступившая осень принесла некоторое облегчение в виде прибавки к скудному пайку «даров природы» из окрестных садов и огородов. Но ненадолго.  Ранние холода  и на редкость лютая зима вновь заставили вспомнить обо всех тяготах послевоенного времени. Продовольствия становились все меньше, а морозы сильнее. Оголодавшую корову пришлось зарезать. Ели ее  всем подъездом, включая  исхудавшую Марту, лишенную даже минимального пайка, положенного гражданскому населению и отдававшую все до последнего двум своим пацанам.
Но  это было только начало катастрофы. К середине зимы в городе не осталось ни кошек, ни собак – их съели. Случаи каннибализма власти старались не афишировать, хотя они были не единичными и население все равно об этом знало. А к началу весны ко всем бедам добавились   инфекционные болезни и расплодившиеся в неимоверном количестве крысы, наводнившие город  и наводившие  на людей ужас.
Трупы умерших от голода и холодов убирали почти до самого лета.  Сначала с улиц, потом из развалин и подвалов. Их были тысячи. Тех, для кого родной город оказался братской могилой. Это была их последняя зима в Кенигсберге.

Ранним апрельским  утром  1947 года в дверь нашей квартиры постучали. Мама открыла  – на пороге стояли два белобрысых мальчугана.  Они тихо плакали, изредка всхлипывая и пряча глаза, из которых по ввалившимся щекам текли крупные слезы. В едва заметном и почти беззвучном шевелении обескровленных синеватых губ  угадывалось  – «Мутер, капут…».
Вечером Марту увезли. А еще через пару дней забрали и мальчишек. Говорили, что их отправили в Германию с ближайшим эшелоном.

Где-то они теперь ?

 ( По воспоминаниям моей матери.)


© Copyright: Баловство, 2010
Свидетельство о публикации №210101900848
http://www.proza.ru/2010/10/19/848
(Иллюстрация по ссылке)




Дед Николай
Владимир Исаев 2
I
   
    В начале восьмидесятых, будучи школьником, я проводил лето у дедушки и бабушки. А жили они в городе Сальске.
    Сальск — это цветок в пыли южных степей, где само понятие «город» весьма и весьма условно-досрочное (да простят меня жители этого прекрасного населенного пункта).
    Иногда, чтобы мы с дедом «не путались под ногами», бабушка отправляла нас пасти корову. Без паники! В этом городе можно было запросто держать корову в частном доме и выгуливать её возле школы хоть целый день. Вот ведь как было в те времена: люди что хотели, то и делали…
    Привязав животное к дереву, мы играли в карты. Я ни разу за всю историю не выиграл. Повторюсь: ни разу!
    — Дедушка, — я обращался к нему только так, ибо сильно уважал, — а где ты так научился играть?
    — В Сибири, на лесоповале. Да разве я игрок, Вовка? Вот там были игроки!
    — А что ты там делал, и как она, Сибирь, выглядит? — удивленно спрашивал я.
    В то время моё понятие о Сибири базировалось на «трех слонах»: найденных на чердаке в сарае пустых бутылок из-под водки с надписью «Сибирская особая» и разудалой тройкой на картинке; дымовых шашек для травли гнуса, валявшихся там же и дедушки Феди из Вихоревки, которого я видел один раз: он ел яйца вместе со скорлупой, читал мелкий шрифт без очков в свои шестьдесят с лишним и подарил мне три рубля, которые я потратил на мороженное и лимонад «Саяны».
    — Я лес возил из зоны в поселок. Расстояние — триста километров в одну сторону. Это как отсюда до твоего дома и ещё половина. Кстати, знаешь такой анекдот про чукчу, когда он угостил геолога пельменями?
    — Да
    — Ни хрена это не анекдот, Вовка! Вот слушай, я ж как ездил за лесом: «мать» — теща, значит, моя любимая, мне в котомку положит пельменей россыпью и борща на палочке, что твое эскимо, и в путь!
    — Это как? Он же жидкий! — я бросал карты и садился поближе.
    — Ну, зима там, знаешь, минус пятьдесят, замерзнет — не растает! На улицу выносила кастрюлю и палку туда, в борщ, а когда замерзал — опа! и в котомку; удобно так, понимаешь?.. Во-о-от, проеду половину пути по тайге — уже ночь, как раз до первого стойбища; и к бурятам в юрту ночевать прошусь. Я был частый гость, поэтому принимали как родного. Выкладывал свою еду, они — свою, и мы ели. Я оставался на ночлег, а утром ехал дальше. В этот раз старый бурят мне и говорит: «ты нас все время пельменями кормишь, вот и мы решили тебя угостить». Он поставил полную чашку: «ешь, не стесняйся!» А меня, сам знаешь, не надо упрашивать по сто раз, тем более голодный, как собака. Съел я порядочно, прежде чем заметил странную вещь: жена бурята сидела и ничего не кушала. На мой вопрос: «почему жена с нами не ест?» он ответил: «у неё челюсти болят, ибо весь день жевала фарш для пельменей»…
    Рвало меня весь вечер, не знаю почему, ведь я прекрасно знаю, что такое голод и раскидываться мясом не в моих правилах. Но не смог удержать в себе такой продукт, не смог...
   
    Вообще, деда часто благодарили: будучи вхожим в зону, он всегда привозил зекам папиросы, еду и одежду. В конце сороковых таких вещей, мягко говоря, было мало не только у заключенных. Но дед, видя, что людям ещё хуже, делился не задумываясь. Однажды к нему подошли двое блатных:
    — Коля, ты всегда нас выручаешь, позволь и тебе сделать подарок. — один из воров достал папиросу и протянул деду. — На, это очень дорогая папироса и смешная.
    Недолго думая, дед закурил. Он никогда не слышал о гашише и его действии на организм, поэтому выкурил всё и сразу. А когда настало время выезжать из зоны — в его глазах появилось несколько ворот, одни из которых он и снес… Проехав ещё несколько десятков метров, лесовоз свалился в канаву, а Николай отключился…
   
    После закрытия уголовного дела он никогда больше не прикасался к неизвестным папиросам и тем более к наркотикам, но продолжал возить лес и помогать зекам. И благодарность опять нашла деда. На этот раз в более изощренной форме: в зону этапом пришел отбывать свой срок парикмахер из Москвы.
    — Ой, Николай! Это ещё что у тебя на голове?!! — теща трепала деда за красиво вьющиеся волосы. Объясню: дед был потомственный казак и всегда носил чуб — длинную челку.
    — Мамо, так это ж «химия»! В Москве сейчас самая мода! — и Николай лихо забрасывал чуб на макушку.
    — Николай, та ты чи с ума сошел?! Ну какая мода?! — теща бежала рядом, размахивая руками и причитая.
    Дед Николай приехал с рейса: в зоне ему делал прическу парикмахер, который учился искусству в Париже и применял самые новые технологии в этом деле. Деду, по требованию авторитетов, он сделал ультрамодную «химию». Уж какими инструментами он завивал волосы — осталось загадкой, но сделал не хуже, чем в столице моды, это уж точно! И Николай ходил по поселку как «первый парень на деревне» целую неделю, пока волосы не распрямились.
   
    А потом был грузин. Дед случайно нашел его на вокзале практически уже замерзшего: южный гость догадался приехать в Сибирь зимой в туфлях и костюме. Нее, ребята, такие проколы тамошняя зима не прощала!
    Уже в хате у Николая, отогревшись и поев, грузин рассказал, что приехал торговать мандаринами. Оделся, говорит, потеплее, но здесь оказалось не просто холодно, а смертельно холодно! Мандарины все замерзли — с ними получилось ещё хуже, чем с грузином. Одев его по-сибирски: в зипун и валенки, дед Николай купил ему обратный билет и дал на дорогу денег. Грузин, расшаркиваясь в бесконечных извинениях и «спасибо», укатил к себе на родину. Что характерно для людей того времени, он вернул почтой не только деньги, но и до самой смерти присылал посылки с разными фруктами, деликатесами и прочей грузинской экзотикой.
   
   Но о самом главном поступке деда мне рассказала мама. Значительно позже, когда дед уже умер, а я был достаточно взрослым, чтобы понимать его смысл.
   
    Дело шло к зиме, Николай возвращался из колонии груженый лесом. Как всегда к тягачу прицепили бочку с пищевыми отходами: то немногое, что оставалось в виде отбросов на кухне, либо уже не могли есть зеки — нравилось свиньям в поселке. Где-то, через два часа пути вдруг из тайги выбежал человек в робе. Дед остановился. Мужик запрыгнул в кабину:
    — Слушай, спаси! — безумные глаза беглеца, казалось, вот-вот выпрыгнут и побегут дальше. — Если поймают, ты же знаешь, убьют «при попытке»!
    — Эй, если мы так будем ехать, и меня пристрелят «за соучастие»! — дед, прошедший войну пулеметчиком от Бреста до Манчьжурии, не боялся разговаривать с незнакомыми людьми.
    — Давай-ка, вылазь, и мы придумаем что-нибудь получше, — Николай выпрыгнул из кабины и подошел к прицепу с отходами. Беглец, хромая, поплелся за ним. Дед отвязал ведро и открыл бочку:
    — Прыгай туда, а ведро на голову оденешь: будет чем дышать. Вряд ли сунутся в помои проверять.
    Человек, озираясь, полез в бочку… Дело в том, что недавно, таким вот образом, он возил в поселок блатного на «свиданку» с любимой женщиной. Разрабатывали «самовол» долго и тщательно, и в тот раз все прошло без осложнений.
    С остановками на передышку, дед привез беглого в поселок. И только глубокой ночью, в мешке принес его в дом. Надо заметить, что в то время побег из лагерей было делом исключительным, и не дай Бог, если кто-то поможет беглецу…
    — Николай, да ты с ума спятил! Перестреляют же вместе с этим дураком, ей Богу, перестреляют! — теща в истерике голосила полушепотом, пока двое мужиков вскрывали полы на кухне.
    Наспех выкопав яму под кухней и постелив одеяло, спрятали беглеца.
    — Тебя как зовут? — дед выравнивал гвозди. — За что сел?
    — Николай я, пятнадцать дали за растраты, бухгалтером был в Севастополе…
    — После Крыма здесь, поди, не жарко? Ладно, жить будешь в этой яме. Искать будут до весны — как пить дать. Надо бы переждать эту суету…
    Облавы, и правда, были все три месяца. За это время мужики прокопали подземный ход к речке, куда беглый Николай ночью выходил погулять и подышать свежим воздухом.
   
   Весной дед умудрился женить беглеца Николая на местной поварихе Зине и выправить ему паспорт. Конечно же, ни о каком возвращении на родину в южные края и речи быть не могло. Поэтому беглец Николай со своей новой женой подался мыть золото на Алдан. Где и пропахал семь лет, накопив неслабые деньги: мы гостили у него целый месяц в Севастополе с родителями в 1980 году. Огромный белый каменный дом с персиковым садом; интересно кто там сейчас живет? В то время для нас это был двоюродный брат деда Коли — Николай…
   
II
   
    Карты давно заброшены, и я, открыв рот, слушал деда. Почему? Да потому что это был единственный человек, который ничего и никого не боялся. Ну, я так думал тогда. Да и сейчас так думаю, если честно.
   
    Была одна история, когда пьяный дедовский сосед погнался за своей женой с топором. Ну, знаете, не сошлись они характерами в тот день. А топор — вот он, всегда под рукой. В общем, баба бежит и орет, а следом летит огромный пьяный битюг с лозунгом «зарублю!» Именно такие семейные разногласия и увидел Николай, случайно выйдя в огород. Что бы сделал сейчас человек, оказавшись в такой ситуации? Ну да, спрятался бы в кустах, снял это дело на мобильник и выставил на «You Tube». А вот Николай, перемахнув через забор, с голыми руками побежал навстречу соседу.
    Когда между ними оставалась какая-то пара метров, дед всем телом сделал резкий бросок в ноги. Словно неудачная резиновая кукла, битюг кубарем покатился по свежевскопанному огороду, а Николай, подобрав отлетевший в сторону топор, не спеша подошел к нему и добавил с левой, для страховки.
   
    — Это что…вот в рукопашной…на войне, девчата, было куда веселее, — отвечал на восхищенные взгляды закуривший «Беломор» Николай.
    Так вот, о войне. Это была особая тема. И говорил дед о ней только в День Победы. Мы всегда приезжали всей семьей, чтобы поздравить его, ну и, конечно, послушать. Рассказывал дед Николай очень интересно: помнил каждую мелочь — все четыре года и два месяца — от Бреста до Маньчжурии.
   
    Как правило, утро девятого мая начиналось с примерки костюма с орденами и медалями, коими война деда Колю не обидела: орден Красной Звезды, орден Славы третьей степени, орден Великой Отечественной Войны, медали «За победу над Германией», «За победу над Японией» — многое я не помню, но эти были точно. Далее выступление на линейке в школе №2, возложение венков и встреча с ветеранами. А потом, уже в тесном кругу семьи, начинался рассказ о войне…
   
    Призвали Николая из села Первомайского, что в Ставропольском крае, в 1939 году в Брестскую крепость. Уходил на три года: с конём и шашкой, как настоящий казак.
   После долгих дней пути он, как и другие новобранцы, прибыл в крепость. Глубокой ночью их привели в казарму и приказали лечь на свободные места.
    Утром командир увидел, что один из новобранцев спит на кровати с табличкой «на этой кровати ночевал народный комиссар В.М.Молотов». Всех в срочном порядке выстроили на плацу. Мальчишку, неудачно выбравшего место для ночлега, здесь же приговорили к высшей мере — расстрелу. Из строя выбрали десять новоиспеченных солдат: в эту десятку попал и Николай. Всем раздали по винтовке и строем повели к кирпичной стене. Командир сказал, что перед нами враг народа, и если кто не выстрелит или промахнется (попадания потом считали), то будет стоять на этом же месте. Так Николай впервые убил человека. Позднее оказалось, что Молотов там не ночевал, а проезжал мимо, но командирам уж очень хотелось иметь в части «святое» место — вот и придумали кровать. Ну а покушение на «святое» и каралось соответственно…
   
    — Перед самой войной нам доверяли ходить «за языком». — дед наливал из графина вино, но меня пропускал: мал ещё. — Немцев было вокруг, что грязи в Сальске! Выдавали на троих винтовку и один патрон — больше не было. Мы подкарауливали какого-нибудь фашиста и брали в плен. Как игра что ли была такая: немец с удовольствием сдавался и рассказывал на ломаном русском, что нам скоро конец. Не обращая внимания на эти россказни, мы вели его к командиру, предварительно оторвав пуговицы на ширинке — связывать-то было нечем! А так, держа штаны в руках, далеко не убежишь; если вообще сможешь бежать. Командиры допрашивали языка и, слыша одно и то же в сотый раз, отпускали немца восвояси. Назавтра взятие пленных начиналось по новой.
   
   Но двадцать второго шутки закончились, и начался ад. Ранним утром, мы повыскакивали из казарм и, как тараканы, бежали со всех ног, кто куда. Свист и вой бомб сводил с ума тех, кто ещё не успел оглохнуть, получить контузию, а то и просто разлететься на куски. Не знаю, кто как, но я бежал, не видя и не думая ни о чем, лишь бы подальше оказаться от этого ужаса! Через десять минут было уже непонятно: день сейчас или ночь — всё превратилось в жуткое месиво из земли, людей, кирпичей, воя и крика.
   
   После долгих военных перипетий, в конце лета 1942 года, Николай оказался на Кавказе. Там, отступающими частями советской армии пополняли горно-стрелковые дивизии и полки для одной из самых главных битв Великой отечественной: Битвы за Кавказ. Ведь практически вся нефть в те времена добывалась в Баку (71%) и Майкопе (24%) – дураку понятно, что захватив эти места о дальнейшей войне можно было и не заикаться – полная и беззаговорочная победа. Также перекрывался и южный путь через Иран, по которому шла помощь от союзников.
   Вот Гитлер и направил лучшие, и что самое главное – подготовленные для горных боев дивизии, собрав из них целую армию, и обозвав её не абы как, а «Армия А». Саму же операцию назвал скромно и со вкусом: «Эдельвейс».
  Но дед Николай в то время таких тонкостей не ведал и волею судьбы 19 августа 1942 года был определен в 20-ю горно-стрелковую дивизию, 379-й горно-стрелковый полк, пулеметчиком. Николай носил станину, его напарник — ствол. Станина пулемета «Максим» весила тридцать килограмм. Чтобы прочувствовать вес, который носил дед три года, надо положить в рюкзак пятнадцать кирпичей и сходить, например, в Варшаву.
 
   Здесь надо заметить, что Николай родился и вырос в степи и до сего момента горы не видел даже на картинках - что нельзя было сказать о фашистах, которые шли на прорыв Белореченского перевала: это части 97-й легко-пехотной егерской дивизии и 207-й горно-пехотный егерский полк. Что такое егерский? Это скромное слово подразумевает «простых» тирольских егерей, которые с незапамятных времен, целыми поколениями, жили в Альпах. Думаю, продолжать про попадание белке в глаз, лазанье по отвесным скалам и про уровень маскировки особо не надо…
 
   Так вот, наследующий день, 20 августа на Белореченском перевале (направление от Майкопа к  Черному морю по реке Белая) они и встретились: наш 379 горно-стрелковый полк и 207-й егерский из Германии… Четверо суток шел ожесточенный бой. Повторюсь: четыре дня и четыре ночи. Причем, силы и подготовка фашистов были на порядок больше и лучше, но, видимо, не хватало им чего-то главного…
 А 25 августа на помощь 379-му пришло подкрепление в виде 23-го и 33-го полков НКВД. Вот тут-то и получили от души тирольские егеря по соплям! Гнали их из ущелий и гор Белореченского перевала аж до линии Даховская – Темнолесское – Нижегородская – Самурская, и 10 октября 1942 года угроза выхода немцев к побережью Черного моря через Белореченский перевал была ликвидирована. А в конце октября на перевале выпал снег до двух метров и задули ветра – фашисты отступили ещё дальше.
 
   С ноября по декабрь 379-ый ГСП пропадает из военных сводок вместе с Николаем: Иранский поход частей Закавказского фронта в очередной раз закончился подписанием 26 января 1943 года соглашения о сотрудничестве и дружбе между Ираном, СССР и союзниками. А так же ЗКФ успокоил Турцию и немецкие части из Африки…
 
   С 16 января 20-я ГСД в составе Северо-кавказского фронта идет по кубанской земле: освобождение станиц Смоленская, Григорьевская, Северская, Ильская, Меречанская… 3 мая – освобождение станицы Крымская (г. Крымск)…
 
   И вот на пути – один из трех мощнейших узлов «Голубой линии» - высота 121.4 или как её называют «Сопка Героев». При штурме этой высоты погибло 16 тысяч советских воинов; сорока семи солдатам и офицерам присвоено звание Героя Советского Союза. Штурм начался 26 мая. А  в 4-х километрах от этой высоты находилась станица Плавненская (сейчас это хутор Плавненский, Крымского района, Краснодарского края) где и произошел бой, в котором дед Николай получил свой первый орден. Случилось это  28 мая 1943 года.

Из архива МО РФ (Огромное Человеческое Спасибо за помощь в поиске этих документов Антонову Виталию Александровичу):

Щетинников Николай Алексеевич, 18.12.1919 г.
В РККА с 1939 года.
Призван:  Дмитриевский РВК Ставропольского края
В комсомоле с 1940 года
На СКФ с 19.08.42 г.
Помощник командира пулеметного взвода 379 горно-стрелкового полка 20-й дважды краснознаменной дивизии.
Участник Иранского похода и боев на Северном Кавказе.
Участник  боев ЗКФ, СКФ
«В бою за ст. Плавненскую  28.05.43 г. противник (при поддержке артиллерии и минометного огня) контратаковал далеко превосходящими силами стрелковую роту, прикрываемую пулеметным взводом.
Завязался ожесточенный бой.
Вышел из строя командир взвода. Командование принял на себя т.Щетинников.
Оставшись с двумя пулеметными расчетами, он отбил две контратаки до двух рот противника, позволив укрепиться своей роте.
Награда:  Красная Звезда
По наградному листу от 30.06.43 г.
Подпись: комдив майор Шацкий.


   Что такое отбить две контратаки до двух немецких рот* двумя пулеметными расчетами** - нам понять не дано, да и не приведи Господи! А если учесть, что фашистов поддерживала артиллерия и минометы, то в голове просто не укладывается -  как можно было просто выжить?!
«В гостях у смерти» - иначе такой денек и не назовешь…
* 2 немецкие стрелковые роты - это, как минимум, 300-350 человек с 24-мя ручными пулеметами; это более 30-ти автоматов и примерно  200 карабинов.
** 2 пулеметных расчета РККА - это в лучшем случае 10-12 человек, 4-6 винтовки, 2 пистолета и два станковых пулемета «Максим». 

 - Знаете, — тут Николай хитро прищуривал глаз, — вообще-то ваш дед-коммунист. Но когда я уходил в армию, то бабушка, соседка, написала на листочке молитву и зашила мне её в мешочек, который приказала всегда носить с собой.
- Много места не займет, а живым точно останешься… Так и прошептала. — дед выпивал стакан вина залпом и, крякнув, с удовольствием закусывал свежей жареной свининой…
   
  Вообще я, Вовка-внук из восьмидесятых, до сих пор люблю это «поколение войны»: если они работали — так в три смены; если Родину защищали — то до самого Берлина!
   
  А помните, как они пили?
   
  Ведь пили много и часто, но я никогда не видел этих старых, но крепких мужиков валявшимися или «буксовавшими» не по делу. В них, наоборот, просыпалось что-то детское, наивное и радостное: они много шутили, смеялись, пели песни и плясали. Может, кто из вас замечал, что после выпитого глаза у дедов начинали блестеть, а не тускнеть, как у нас.
   
   И что ещё хочу заметить: тогда, за праздничным столом, передо мной сидел не пьяный старый дед, а реальный седой воин — в настоящих шрамах от битв и в настоящих боевых орденах и медалях! Как же это было мощно! А рассказ о войне только начинался…
   
III
   
    После освобождения Кубани, в начале апреля 1944 года, Николай, в составе Особой Приморской Армии, участвовал в освобождении Крыма: Глейка, Жуковка, Аджимушкай (северный район Керчи), где освобождали из пещер и каменоломен людей…
 
  В мае 1944 года, в г.Клиницы, Брянской области 20-ю горно-стрелковую дивизию переформировывают в 20-ю стрелковую: Николай становится помощником командира взвода 2 батальона 67 полка, 20-й СД, 28 армии  1-ого Белорусского фронта.

  А уже 26 июня – взятие города Любань, 5 июля – город Клецк; 8-го июля в результате обхода с юго-запада частями 20-й стрелковой дивизии и фронтального удара частей 65 армии был освобожден город Барановичи. В последствии, 20-ой СД за проявленный героизм было присвоено звание Барановичская.

  Далее города Слоним, Иванцевичи, и вот 22-23 июля – 20-я стрелковая ведет бои на внешнем обводе укреплений Брестской крепости!
28 июля дивизия обходит Брестскую крепость с севера и выходит на Государственную границу по реке Западный Буг.

  Форсирование реки Западный Буг и взятие крепости и города Брест:
   
  Ночью, по команде началась переправа: кто на чем, а дед с напарником и пулеметом — на плоту. Думать особо было некогда, да и приказы надо выполнять, а не размышлять о последствиях. Только когда плот разлетелся на мелкие куски от прямого попадания, а дед оказался в воде, стало очевидно: Николай плавать не умеет, но на другой берег попасть надо. Такая дилемма — жизнь или смерть? — стояла перед ним впервые. И время на то, чтобы не утонуть так же много не давалось: законы физики персонально для деда никто не отменял.
    Захлебываясь и барахтаясь, он вдруг зацепил рукой что-то скользкое. Ещё толком не разобрав что это, Николай схватился обеими руками: лошадь, мать едрить! Вцепившись в горло перепуганного животного — поплыли. Лошадь, выпучив глаза, гребла своими копытами почище, чем та моторная лодка! Надо ли говорить, что с такой скоростью дед оказался одним из первых на берегу, так сказать, в авангарде. Схватив автомат (а такого добра там до сих пор лежит немерянно) и, примкнув к одной из штурмовых групп, Николай занялся уже привычным делом - бить фашиста!
 
   Вот оно как бывает: откуда начинал в таком далеком 1939 году службу и в 41-м войну – туда и вернулся; живым и здоровым, но уже не мальчишкой, а воином, у которого накопилось ну очень много вопросов к фашистам…И   краснознаменный 67 полк, как особо отличившийся в освобождении Брестской крепости  получил почетное наименование «Брестский».
   
   А в августе 1944-ого Николай побывал в гостях у смерти ещё раз. В принципе, на войне каждый день — это не завтрак в «Макдональдсе». Но были и там моменты, когда ад просто таки делал бесподобные скидки на все. На этот раз тема называлась «освобождение Польши». Войска 1-ого Белорусского фронта вели боевые действия по удержанию и расширению плацдармов на Висле.
   
  — Знаешь, Вовка, смерть на войне — штука не то чтобы привычная, но обыденная. Человек привыкает ко всему, и к ней — тоже! — дед смотрел прямо в глаза, и от его взгляда становилось как-то неуютно. — Нет боязни, нет страха…На войне нет этих понятий, иначе воевать было бы не кому. Вот и думай, как жить, если жизнь – та же война, только невидимая…

Из архива МО РФ:

Щетинников Н.А.
Член ВКПБ с 1943 года.
Помощник командира взвода 2 батальона 67 Брестского Краснознаменного полка 20-й дважды краснознаменной стрелковой дивизии.
Участник  боев ЗКФ, СКФ, ОПАРм, 1-ого белорусского фронта.
Ранен и эвакуирован в госпиталь 11.08.44 г.
«В бою 11 августа у села Рябаны в 7 км. южнее местечка Ядув – Польша,  товарищ Щетинников уничтожил из пулемета 15 гитлеровцев, был ранен, но не покинул поле боя.
31 августа. Ком полка подполковник Пирязев.
Награжден Приказом 019/Н
Орден Славы 3-й степени.
От 3 сентября 1944 года. (нач. отдела кадров дивизии капитан Бакаев)


    - Провалялся в госпитале я долго: рана была серьезной, и медленно заживала. Да пока все осколки повытаскивали — тоже время… - дед Николай непроизвольно потирая ногу, смотрел в ночное окно…
   
  Отгремела Победа девятого мая, наступило лето: июнь, июль.
   
  Ура, наконец-то! Вот оно, долгожданное: «Ты здоров, старший сержант! Завтра — домой!!!»
   
  Погрузили нас в товарняк: да кто об удобствах в этот момент думал?! Четыре года в грязи да холоде — и ничего! А тут какой-то поезд — тоже мне проблема! Но когда мы проехали неделю, то стало как-то неуютно. Останавливались только по ночам: справить нужду и получить паек на следующий день. Стоянки, как правило, были в открытом поле или в лесу: оцепление НКВД четко следило за нашими передвижениями. На наши вопросы ответ был один: вы являетесь бойцами Красной Армии и обязаны выполнять приказ «ехать и отдыхать!».
   
  Через две недели мы приехали. На построении сказали, что Япония объявила нам войну. От себя командир добавил что-то типа: «как здорово, что все мы здесь, сегодня собрались!»
   
  Мы посмеялись и пошли бить японца.
   
  Воины из них были никакие. Бежали, сдавались, прятались — нам даже неловко было иногда: не война, а позорище какое-то…
    Хотя, люди они с головой. Ровно две недели хватило, чтобы в Японии поняли: так дело не пойдет.
    На этом война и закончилась.
    Как-то пленный японец с вызовом нам сказал: «вы всю жизнь делали пушки, а мы игрушки!»
    Только не понятно мне стало, зачем идти к людям, которые делали пушки со своими игрушками? Хотя, восток — дело тонкое… Хрен их там разберет, что у них в голове…
    А японца мы расстреляли: обидно как-то сказал, не подумавши, наверное.
      
IV
   
    Поезд мчал по бескрайней тайге. Николай, как и сотни демобилизованных солдат-победителей, сидел в товарном вагоне, свесив ноги и болтая ими как маленький ребенок. Домой!
    Для кого как, а для деда Коли дом ещё в раннем детстве кончился. Мать с отцом умерли от голода, а его, чудом выжившего, подобрал в степи Добрый Человек. Так и ходили по ставропольским степным просторам: Добрый Человек, пятилетний Николай и верблюд. Выкапывали ямы и хоронили умерших от голода. Позже, его приютил колхоз, который Николая воспитал, дал образование и работу. Но война все перечеркнула.
    — Ехать опять туда? — дед был в раздумье…
    — Скоро Хилок! — пронеслось по вагону. — Девчат и цветов будет море!
    На каждой станции победителей встречали всем миром: от мала до велика! Солдат буквально забрасывали букетами, кричали, плясали! Всеобщая радость победы переполняла страну! Но война никого не жалела, поэтому, очень часто в букетах цветов были записки с адресами: оставались вдовы, семьи, где мужчины погибли, а жить дальше как-то надо. Хозяин был на вес золота.
    Вот такой букет и поймал Николай. Развернув бумажку, он прочитал, что его ждет уютный дом и одинокая женщина.
    — Что тебе ещё надо, Коля? — спросила деда судьба.
    — Ай, мужики, пожалуй, с меня хватит! Надоело мне, устал! — и Николай, наспех попрощавшись с однополчанами, спрыгнул с поезда.
    Деревянный чемодан и победный паек слегка утяжеляли поиск, но вскоре дед нашел улицу и дом.
    — Здравствуйте, — перед ним стояла высокая и красивая женщина, лет сорока, — вы к кому?
    — Я…вот, — Николай протянул листок, — это ваш адрес?
    — Ах! Ну…да, извините, проходите, — женщина засуетилась и неловко зацепила пустое ведро. Оно загремело, женщина еще больше покраснела:
    — Ой, проходите же, проходите!
    Николай зашел в дом: огромный деревянный сруб, большой стол, лавка.
    Но как-то все грязно, запущено. Видно, что не убиралось и не мылось довольно давно. Николай такого не любил. Ох, как не любил!
    — Мужа убили в сорок четвертом…Я осталась одна, никого больше нет…а Сибирь — и дрова нужны, и прокормиться как-то надо…без мужика — хоть сейчас — ложись и помирай!.. вот и написала… — женщина плакала, а Николай сидел и думал, что лучше бы ехал дальше, в свой колхоз…
    — Ладно, тут всё, что у меня есть, — он снял с себя мешок, — там сгущенка, консервы, хлеб… разберешься, одним словом, а я поехал домой. Ждут меня, понимаешь? — и дед, схватив свой чемодан, пошел на станцию.
    Звеня орденами и медалями, он летел по тропинке. Из вещей — чемодан с документами и фотографиями, да сменное бельё. Всю еду и деньги он оставил одинокой женщине.
    Вдруг на тропинку вышла красивая молодая девушка с коромыслом на плече. Она несла два полных ведра воды. Николай встал, как вкопанный — это и была моя бабушка!
    — Девушка, а давайте поженимся! — дед загородил собой узкую тропинку.
    — Тебя как зовут-то, жених? — девушка весело засмеялась.
    — Коля, — и здесь все поняли, что ни домой, ни в какой колхоз он уже не поедет.
    — Ну, пошли, Коля, если не шутишь. У папки с мамкой и спросим…
    А на следующий день была свадьба: семнадцатилетняя Крестинья и двадцатипятилетний Николай стали мужем и женой. Такое после войны бывало довольно часто.
    Итак, после четырех лет войны, ещё пятнадцать годков Николай возил лес из лагерей по сибирским трактам. Что это был за человек? Не знаю. Но мне кажется, что Batman загнулся бы на второй неделе, если бы начал повторять жизнь деда.
    В конце пятидесятых, когда у бабушки стало неважно со здоровьем и врачи сказали, что надо срочно менять место жительства, они уехали в Ростовскую область. Здесь дед устроился крановщиком и строил дома, школы и детские сады.
   
    Всю свою жизнь Николай курил как паровоз. Если честно, то я и не помню его без папиросы в зубах. В день он выкуривал 2-3 пачки «Беломора». Не знаю, от этого ли, а может от чего другого, но в 65 лет у него обнаружили рак легких. Он бросил курить и прожил ещё год. Последние полгода Николай провел в больницах: смех стоял на всех этажах, куда добирался дед.
    — А где Николай Алексеевич? — мать, заходя в больницу, спрашивала у дежурной медсестры.
    — А вы не слышите? В пятой палате опять мужиков веселит!
    И правда, смех слышно было по всему этажу. Дед не боялся смерти, мало того, Николая ещё хватало на то, чтобы поддерживать других, таких же безнадежно больных.
    Его не стало третьего марта 1986 года, когда «перестройка» делала свои первые гаденькие шажочки. Видимо, Там, На Самом-Самом Небе, Кто-то не захотел, чтобы Николай Алексеевич увидел, как развалили и разворовали страну, которую он защищал и строил всю жизнь; как превратили её в голодную и нищую дойную корову, в угоду так называемому «новому мировому порядку».
V
        Ветер маялся и бродил по просторам Ставропольских степей. Казалось, что сотни голосов кружили и спешили что-то сказать на ухо, но, перебивая друг друга, вновь превращались в бесконечный шум и убегали вдаль, так и не открыв своей тайны. Сколько просидел Николай на пригорке? Он не помнил…
    Незаметно к нему подошел Добрый Человек.
    — Кто ты, и как тебя зовут? — шепотом спросил Добрый Человек.
    — Коля. — мальчик весь дрожал. — А ты кто?
    — Я Добрый Человек. Кушать будешь? — он протянул черный сухарь. — Это все что у меня есть… Голод, знаешь…
    Николай взял сухарь и начал медленно жевать:
    — А что ты тут делаешь, Добрый Человек? Здесь больше никого нет: все умерли… мама, папа, братья и сестры… Ты тоже пришел, чтобы умереть?
    — Нет, я пришел похоронить их. Нельзя так людям умирать. Понимаешь, Коля, в жизни всегда будет тот, кто должен передать мертвых земле. — Добрый Человек достал кусок бумаги и, рассыпав по всей длине табак, скрутил козью ножку.
    — Тебе сколько лет, Коля?
    — Не знаю.
    — Закури, Коля, это помогает… Голод не так чувствуется… — Добрый Человек передал ему папиросу…
    Николай затянулся, и дикий кашель буквально разорвал грудь.
    — Ладно, ладно, поднимайся. Потом научишься…
    — Добрый Человек, а что такое любовь к Родине? — Коля медленно встал: его худое тело слегка покачивало на ветру.
    — Идем… у тебя ещё столько времени… сам поймешь, сам… — Добрый Человек посадил мальчика на верблюда, и они пошли…


© Copyright: Владимир Исаев 2, 2012
Свидетельство о публикации №212120500650
http://www.proza.ru/2012/12/05/650
(Иллюстрация по ссылке)




Воспоминания моего отца о войне. Эпизод 5
Нина Измайлова 2

        Боевые вылеты в глубокий тыл противника я предпочитал выполнять во вторую половину ночи в расчёте на то, что в эту пору бдительность ПВО противника до некоторой степени усыплена. Наметив вылет на 2-ю половину ночи мой экипаж ожидал вылета. В городе неоднократно объявлялась воздушная тревога.
Нервы личного состава нашего ПВО, как я предполагал, были взвинчены, поэтому у меня возникли опасения, как бы при вылете на задание наша ПВО не приняло мой самолёт за самолёт противника.
       
        Опасение моё оказалось не напрасным. Взлёт я совершил примерно вскоре после полуночи. Линия фронта проходила недалеко от Белостока, доносились звуки артиллерийской стрельбы с фронта. Поэтому высоту приходилось набирать над своим аэродромом. Когда мы набрали высоту 600 метров, начали включаться один за другим прожекторы, направлявшие свои лучи на мой самолёт.

        Началась стрельба наших зенитных батарей по нашему самолёту, мы были над городом единственной целью, которая, впрочем, ничем не угрожала нашему ПВО. Возможности меня сбить ничем не ограничивались, на мне были сосредоточены лучи большого количества прожекторов и огонь множества батарей зенитной артиллерии Белостоцкого укрепрайона.

        Пришлось на большом неуклюжем самолёте выделывать немыслимые для этого типа самолёта фигуры пилотажа для того, чтобы вырваться из лучей прожекторов и уклониться от обстрела. В конце концов, удалось далеко за пределами города снизиться до минимальной высоты, уйдя, таким образом, от преследования. Было принято решение выполнение задания прервать, произвести посадку на свой аэродром. Боясь обстрела, к аэродрому подкрадывался на минимальной высоте. Посадка была благополучно произведена.
       
        Прибыв на командный пункт, я услышал разговор майора Ваканьи со штабом ПВО. Из штаба сообщили, что только что обстреляли самолёт противника, по их мнению «Юнкерс». На самом деле они стреляли по мне. Оказалось, что у нас был один сигнал «Я свой самолёт», а у ПВО другой. Произошло недоразумение. Когда мы в воздухе с самолёта давали сигнал ракетой «Я свой самолёт», то эти сигналы ещё больше вводили в сомнение ПВО. Они считали, что это самолёт противника даёт наугад ракеты и ещё с большим ожесточением старались его сбить.

        Когда с этим недоразумением окончательно разобрались, то представители ПВО заявили, что они очень рады тому, что самолёт не был сбит.
 


© Copyright: Нина Измайлова 2, 2013
Свидетельство о публикации №213090401694




Август сорок первого года
Иван Есаулков

К Валдаю, по линии из Старой Руссы,
Шёл поезд. В нём чуть не две тыщи детей
Из Питера с чувством печали и грусти
Поехали в тыл от боёв и смертей.

Во всём эшелоне на крышах вагонов
Большие кресты издалёка видны...
Немало тогда вот таких эшелонов
Детишек везли вглубь Советской страны...

Шёл август, и небо безоблачно чисто –
Казалось, пропахло насквозь синевой.
Но над эшелоном ползущим фашисты
Проносятся с воем, так тягостен вой!

Ведут планомерно фашисты бомбёжку.
В сердцах же у взрослых набатом звучит:
«Да что ж вы творите! Здесь дети же, крошки!
Неужто не жалко детей, палачи!»

Но снова и снова фашисты бомбили
Утративший скорость тяжёлый состав
И бомбой в передний вагон угодили,
Его опрокинув, как выбив сустав.

Курганы из дерева и из металла
Дымятся. Бери свои жертвы, война!
И белая ночь скорбно всё освещала,
И плакала горько вокруг тишина.

Пожарища дым вверх поднялся клубами,
Закашлялось небо, глотнув этот чад,
А детские души - по-над облаками,
И сверху на поезд разбитый глядят.

Детишек на кладбище, возле Лычкова*,
Всех похоронили... Прошло много лет.
На братской могиле встал памятник новый,
Оставивши в душах собравшихся след.

И память о детях сердца наши сушит,
И падает снова вагон под уклон,
И снова летят в небо детские души,
И вновь под крестами дымит эшелон...

-----
* Эшелон был разбит возле села Лычково Новгородской области.


© Copyright: Иван Есаулков, 2013
Свидетельство о публикации №113112302210




К победе на Волге
Людмила Киргинцева

Венок к плите гранитной приложу,
В глубокой скорби преклонив колени,
Поникну, как солдатка, потужу,
Но вряд ли вспомню это - Сталин, Ленин.

Противны спекуляции опять
На нашем прошлом, на войне народной,
Чтоб городу-герою навязать
Тирана имя - символ несвободы.

Как будто, до бедового всего,
Не знали люди имени иного,
Как только - Сталинград, а до него
Что, не было названия другого?

Нам разрешают с памятью играть,
Как с надоевшей детскою игрушкой,
Заброшенной надолго под кровать,
На что она ещё нужна - старушка?

И мы живём, не ведая подмен,
Да просто так: легко, не замечая!
Что наш рассудок кем-то загнан в плен,
И кто-то ложь свою в него качает.

Каким красивым этот город был,
Царицын - наречённый от рожденья!
Не весь народ об этом позабыл,
А если - да, от Бога - и отмщенье.

И я готова встать с оружьем - в ряд
Уж коль беда ещё раз  повторится,
Но только не за город Сталинград,
А за родной, за русский наш - Царицын!



Материал из Википедии — свободной энциклопедии
10 апреля 1925 г. — ВЦИК постановил переименовать Царицын в Сталинград,
Царицынский уезд — в Сталинградский уезд,
Царицынскую губернию — в Сталинградскую губернию.
Известно, что Сталин был против этого — он отказался явиться на местный Съезд Советов.
             
Отказался явиться. (Вы там без меня, дескать.)
И это - в самом начале своего царствования! "Отказался", но не запретил.
Сама скромность!


© Copyright: Людмила Киргинцева, 2013
Свидетельство о публикации №113020400195
https://www.stihi.ru/2013/02/04/195
(Иллюстрация по ссылке)



Битва за Днепр. Плацдарм
Иван Есаулков

Вдали темнеет берег правый –
От страха можно и сомлеть!
И новобранцу не до славы:
Ему во время переправы
Не утонуть бы, уцелеть!

Здесь каждый метр врагом прострелян,
За миной вслед летит снаряд.
Но, всяк боец вперед нацелен
(Будь пожилой он или зелен), –
Ведь позади заградотряд!

Не все бойцы умеют плавать,
А перед ними – ширь Днепра!
Но штаб на штурм готов отправить
Их всех, чтоб Сталина поздравить
Плацдармом, взятым на «ура»!

Вот пулемёты зачастили,
Бьют по прибрежной полосе -
Бойцы телами замостили
Все отмели, их угостили
Изрядно, – гибли чуть не все!

Так потеряли на рассвете
Бездумно, как всегда, бойцов.
Никто за это не ответит:
Забреют снова в сельсовете
Любом подросших молодцов!

Когда людей у нас жалели
Князья, цари, большевики?
Тела вдоль берега белели;
А те бойцы, что уцелели,
Вгрызались в яр Днепра-реки

Без пищи и боепитанья,
Без связи – лишь туман да грязь!
Отдав усилия титаньи,
Прошли и это испытанье,
По-русски смачно матерясь.

Что много пало, то второе:
Не отдан был врагу плацдарм!
А уцелевшие – герои
(Из каждой сотни, может, трое!)...
Овеян славой командарм!

Вот так врагов числом мы били
И проявляли героизм...
Про то, какие жертвы были,
В реляциях войны забыли...
К чему ненужный прозаизм?!


© Copyright: Иван Есаулков, 2013
Свидетельство о публикации №113111602514




Битва за Днепр. Штрафники
Иван Есаулков

Только слышался крик, то ль «Ура!», то ль «Вперёд!»
И Господь не поймёт того, не разберёт,
Потому что бежал разномастный народ.
А чего ещё ждать от штрафроты?

Ради жизни бежали, не ради наград:
Впереди нас ждал ад, позади – тоже ад,
Не заляжешь – всех выкосит заградотряд,
Всех положат свои пулемёты.

Лётчик рядом с танкистом, а дальше – моряк,
Матершинник, любитель скандалов и драк.
Он вчера говорил: «Если есть у нас враг,
Это - мудрый учитель наш Сталин!

Из-за Сталина все мы пошли в штрафники
И по взмаху его сатанинской руки
Завтра смеряем дно у Днепра - у реки,
О которой так много читали».

По приказу назавтра в атаку пошли,
И уже не хватило штрафроте земли.
Как бы нам одолеть этот чертов залив,
Что пристрелян фашистом проклятым?

По плывущим прямою наводкой он бил.
Очень мало осталось тех, кто переплыл.
Растерявши и хмель, и воинственный пыл,
Берег брали со смачным мы матом.

Взявши берег, опять побежали вперёд,
Перекошен от крика иль выдоха рот.
Пусть строчит пулемёт, пусть плюет миномёт,
Мы со смертью ещё раз сыграем!

Есть потери в бою у обеих сторон,
Но пока есть в винтовке последний патрон,
Не настала для всех нас пора похорон –
Рвёмся в бой мы и не умираем!

Коль проштрафился, гонят тебя на убой:
Будь доволен, штрафник, даже этой судьбой!
Уцелей и сумей этот выиграть бой
У противника или у смерти!

Одному ли тебе жизнь сломала война?
Дома ждут старики, молодая жена.
Героизмом загладится наша "вина"...
Вы, родимые, в нас только верьте!


© Copyright: Иван Есаулков, 2013
Свидетельство о публикации №113111602551




Первый Бой
Поправкин
               
После Смоленского сражения фашисты возобновили наступление на Москву.  Ставка сосредоточила основные силы Западного Фронта на оборонительных рубежах в районе   Вязьмы.  На защиту Москвы были брошены все силы, вся новейшая техника ВВС и ПВО
Москвы получили новейшие истребители, такие как МИГ-3, ЛАГГ-3 и Як-1.Прилагались максимум усилий в недопущении бомбардировок столицы. (ПВО столицы, было лучше, чем, к примеру, Лондона)
Именно 4 октября 1941 года  состоялся первый бой младшего лейтенанта Дмитрия Иванова. Дмитрию стукнуло уже 22, и он уже летал целых  3 года и уже считался лётчиком. Нужно было патрулировать в районе Карманово и не допустить бомбардировки мостов. Местность там лесистая и много маленьких речушек пересекали тот район.
Мосты и переправы работали с перенапряжением пропуская тысячи солдат и оставшейся техники на восток, к сердцу нашей страны, к Москве.
Получив боевую задачу, Дмитрий надел парашют и при помощи техника забрался в кабину. Нельзя сказать, чтобы он волновался, но это первый боевой вылет, со всеми вытекающими страхами. Он был ведомым, как и Серёга.. И их главнейшей задачей было удержаться за велущим
А как поведёт себя он сам? А как поведёт себя новый истребитель ЛАГГ-3? Да и какой он по сравнению с хвалёным Мессершмиттом?
Выдержит ли он тот самый первый бой, не подведёт ли товарищей?
Эти мысли копошились в его голове на земле, а в кабине всё стало привычным и ясным.
Сигнальная ракета появилась в небе всё равно внезапно, и тишину бодрого октябрьского утра нарушил рокот двигателей ЛАГГов. Через 20 секунд он был в воздухе, и земля убегала назад и вниз.
В шлемофонах треск и фоновый шум. Два звена ЛАГГов, целых 6 истребителей набирали высоту. Видимость была хорошей и даже расположенная в 30 километрах по курсу взлёта Вязьма была уже хорошо видна с высоты всего 600 метров, но это продолжалось   доли секунды, они вставали на курс.
Через 5 минут полёта они уже были в зоне патрулирования. Высота в 3000метров, светило  солнце и земля в дымке просто завораживала.
- Ниже по курсу Мессеры!
Получилось так, что патрулируя зону, солнце оказалось сзади, а противник впереди по курсу и  ниже. Идеальная позиция для атаки!
Звено бросилось в атаку, а немцы увидев атакующих и первые горящие и падающие свои самолёты бросились врассыпную. Дмитрий следовал за своим ведущим. Ведущий открыл огонь и очередной Мессер задымил, от него отвалилось крыло и он беспорядочно завертелся, понёсся к земле.
Ведущий отвернул вправо и начал выводить из пикирования. Дмитрий опоздал всего на секунду, он не думал на шаг вперёд, он проскочил своего ведущего, самолёт начало трясти от превышения скорости, а земля набегала стремительно.
Дмитрий убрал газ и упёршись ногами в приборную доску стал тянуть штурвал(ручку) на себя.
Он смог вырвать самолёт лишь метрах в 50, и наконец, пошёл в набор. Спина Дмитрия была мокрой от пота, но самолёт был выведен.
Прошло меньше 10 секунд, но ведущего уже не было видно. Спина Дмитрия покрылась потом ещё. Бросить в бою ведушего…
Его короткие и тягостные мысли прервали две разрастающиеся на глазах чёрные точки, от которых потянулись трассёры- это Мессы открыли огонь. Трассы пронеслись рядом, но мимо.
Дмитрий шёл в лоб.
-Хрен, не сверну.
Он нажал на гашетку и  20мм пушка и пулемёты заговорили, изрыгая всю ненависть к фашистской сволочи. Залп продолжался менее секунды, чёрные кресты пронеслись совсем  близко.
Дмитрий развернул самолёт, пытаясь разглядеть точки самолётов, но горизонт был чист.
Пару пуль всё же попали в мессершмитт-109Е, пилотируемым Гансом Штаубергом, который к  25 своим годам уже имел 2-х летний опыт боёв в Польше, и  Англии.  Он сбил 4 Польских и Английских самолёта, и поездка в СССР представлялась ему милым приключением.
Мотор водяного охлаждения, какой имел и Мессершмидт, и Лавочкин с Горбуновым был более уязвим, чем мотор воздушного охлаждения.
Всего лишь пуля пробила систему охлаждения мотора мессера. Вода через пулевое отверстие, проделанного Дмитрием начала выливаться, потом вскипело масло, произошёл заброс температуры и двигатель, чихнув остановился. Высота была около 1500 метров.
Внизу был лес, а чуть впереди, километрах  в 10 -15 поле.
 Хотя это и была временная территория СССР, славные войска Вермахта так стремитетельно продвигались к Москве, что Ганс решил дотянуть до поля.
Мессер снижался по 5-7 метров в секунду,  скорость поддерживалась, и Ганс уже знал, что дотянет.
А в этот момент баба Дуся шла по этому самому полю, на которое планировал подбитый мессер Ганса. Вчера баба Дуся рубила топором     ветки, уложив их на близь лежащее бревно. Рукоятка топора  устала и сломалась, поэтому баба Дуся на следующее  утро и тащила  топорище и верёвку для веток, которые должны быть вывезены чуть позже с оказией.
Пели птички, солнце уже хорошо пригревало. Может, конечно, немцы ещё пройдут, но скоро их остановят- думала тётя Дуся.
Думы её прервал планирующий самолёт, который коснувшись земли, пропахал целую борозду остановился.
Тётя Дуся, завидев огромные кресты бросилась к аэроплану.
Когда самолёт  плюхнулся на землю, Ганс открыв фонарь кабины начал вылезать. Он уже почти вылез, когда тётя Дуся в два прыжка оказалась у самолёта и ударила  топорищем по голове. Ганс упал на фонарь, а  баба Дуся достала верёвку и крепко связала руки немецкому оккупанту.
Так баба Дуся Ганса в сельсовет привела, за что дополнительное уважение односельчан приобрела.
Дмитрий, тем временем своих нашёл и все без потерь на родном аэродроме сели. Вылез из самолёта и к ведущему своему пошёл взбучку получать, а может и хуже. Но лётчики и особисты люди из разного сплава, поэтому решили никому не рассказывать, как ведомый от ведущего оторвался, ещё и потому, что сбили 3 немцев без своих потерь и для Дмитрия это был первый боевой вылет.
Вдруг телефонный звонок из штаба. Выяснилось, что сбили   ещё один и все от него отказывались, мол, не мы его сбили. Допросили Ганса, который обрисовал ситуацию, и выяснилось, что его Дмитрий сбил!
Продолжение http://www.proza.ru/2012/09/15/10


© Copyright: Поправкин, 2012
Свидетельство о публикации №212080800333
http://www.proza.ru/2012/08/08/333
(Иллюстрация по ссылке)




ОТЕЦ И СЫН
Василий Азоронок

Факты, изложенные в повествовании, не выдумка. Так было на самом деле. Рассказ - дань памяти моему прадеду, о судьбе которого я узнал от родителей и односельчан.               




...Дверь скрипнула, и руки зашуршали в поисках спичек. Вспыхнул огонь, зажглась лампа – керосинка, подвешенная к потолку. Ее свет закачался, цепляясь за стены и окна тристена. 

Отсвет проник в горницу и скользнул по лицу Прокопа.

«Сын вернулся», - подумал он и зашевелился, чтобы встать. Заскрипел половицами, натягивая кирзовые сапоги.

- Ты куда? – встревоженно спросила разбуженная жена и легонька провела ладонью по спине мужа: мягкая и теплая рука звала обратно, в согретую постель...

Мария была второй женой. А познакомились они еще в юности, на вечеринках, и Прокоп провожал ее домой, в соседнюю деревню, где плескалось древнее озеро – глубокое, как чаша кратера, и холодное. Только на мелком плёсе, у самой кромки, вода прогревалась и омывала высокий берег, откуда круто "шагали" в гору сосны-долгожители.

Хата Марии стояла с краю деревни, и Прокоп, распрощавшись с девушкой, заворачивал к уснувшей водной глади, чтобы проверить расставленные сети. Он был рыбак и охотник: ночь, лес, природа стали частью его жизни, и парень чувствовал себя в той стихии уверенно и надежно.

Однажды летом, после танцев, когда умиротворенно стрекотали цикады, расставаться не хотелось, и молодые вместе вышли к озеру. Тишина, подлунная, связывала ткань желаний в единое целое и звала в неизвестность, словно глубина - безумную рыбу, и Прокоп прикоснулся к полным губам Марии, поцеловал девушку. Она не отстранилась, не оттолкнула его, а потянула к земле, будто прощаясь с жизнью. Прижавшись друг к другу, они неистово целовались. Земля, согретая за день, вплеталась в объятия и щедро дарило впитанную теплоту. Молодые тела дрожали от нетерпения, слились в страстном порыве. Вдруг Мария резко отодвинулась и вскочила на ноги.

- Рано, Прокопчик, милый, рано... Пойдем домой! – решительно сказала Мария и отвела взгляд в сторону. В темноте лица не было видно, и Прокоп не мог определить, насколько девушка  искренна в своем желании. Но подчинился разуму. Он - охотник, не привык следовать дикому звериному инстинкту.

А женился Прокоп на другой, на полячке. Ее звали Юля, и так распорядились  родители. В то, еще не советское время, были сильны условные традиции, когда пары подбирались по признакам общности. Мужчина беспрекословно подчинился выбору родителей.

Охотники – люди долга, но то, что попало в прицел, - как пулевое ранение.

От Юльки пошли дети: гибкие, со своими признаками совместимости, послушные, но идущие к цели самостоятельно, со своим нравом. Юля подарила ему пять сыновей. А потом умерла: как богиня, выполнившая священный материнский долг.

Сыновья выросли при ней. Сашка - "Аляксандра", так звали его в Веребках – самый младший, был тоже от Юльки. Как и Прокоп в молодости, Сашка только присматривался к жизни, ему было шестнадцать лет. Но уже ходил самостоятельно с ружьем и часто приносил добычу в дом. Вот и сейчас он осторожно вытаскивал из полевого мешка что-то тяжелое и длинное.

«Лося завалил?» - мелькнуло в уме Прокопа. Его тень закрыла свет от лампы, и Сашка испуганно выронил мешок. Из горловины торчал ствол крупнокалиберного пулемета.

Во дворе неожиданно завыла собака, и Сашка торопливо натянул на оружейный ствол раструб мешковины, быстро зашнуровал мешок и оттащил за печь.

Собака брехнула и замолчала. Прокоп прищурился одним своим глазом – второй вышибли австрийцы на германском фронте – и поманил Сашку на свет лампы.

- Садись. Побеседуем.

Сашка уселся на голую канапку – широкую деревянную скамью, выточенную мастеровитым местным столяром, а Прокоп, прикрыв дверь в горницу, примостился рядом.

- Рассказывай, сын, - Прокоп сразу перешел к делу.

- А что рассказывать? – нехотя выразился Сашка, но в тоне прозвучала доверчивая нотка, ему давно хотелось объясниться с отцом:

– Ухожу я, батя.

Прокоп всё понял.

Начинался 1943-й год.

...Немцев в деревне не ждали. В тот день, когда гитлеровцы вторглись в страну, почти вся деревня собралась у Луки Шушкевича - на крестины: отмечали день рождения Леньки.

Весть принес колхозный бригадир Володька. Он зашел тихо в хату, где односельчане сидели дружно за столом и молча встал у порога. Шумевший радостно стол вдруг замолчал, и все повернули головы к бригадиру. Лука – хозяин дома – потянулся к бутылке: «Проходи, Володя! Что ты встал, как вкопанный?» И до краев наполнил шестигранный стакан, протянув бригадиру:

- Выпей за сына!

Все заметили некоторую растерянность на лице Володи: чего он побледнел?

Володя как-то странно, будто с недоверием – пить или не пить? – взял стакан и продержал его некоторое время, всматриваясь в дно. Потом одним махом опрокинул, вытер рукавом рот и громко произнес:

- Всё! Война!

Сначала ему не поверили: шутит, что ли? Но Володя снова властно повторил:

- Война, люди!

Запричитала бабка Марфа. Женщины повскакивали с мест и загомонили, обступив Володю. Мужики цыкнули на жён и остались сидеть за столом, допивая самогон, будто наслаждаясь последними мирными встречами. И быстро разошлись.

Уже на двенадцатый день со стороны моста на райцентр, с боку Лепеля, раздались первые выстрелы: пулеметная очередь и пистолетные хлопки – будто добивали скотину.

Прокоп, сняв ружье, кинулся к мосту. С высокого бугра над Эссой, куда вливался Березинский канал, хорошо просматривался район моста – он был расположен чуть выше течения Эссы, за голубой полоской искусственной водной системы.

Прокоп наблюдал странную картину. На дороге стояла русская танкетка, а на берегу мельтешили люди в красноармейской форме. Один из них старательно засыпал свежевырытую яму в подлеске, что редкой порослью подступал к речке. Набросав похоронный холмик, человек с лопатой резким движением поднял с земли винтовку и воткнул штыком в землю. 

Прокоп остолбенело всматривался в происходящее и ничего не понимал. Уже снял с плеча двустволку, чтобы пальнуть для острастки, как по шоссе  загрохотали машины с черными крестами на бортах. Прокоп перекрестился: «Подлые суки!»

Деревня была в стороне от дороги - за полуторакилометровой лесной чащей, и шум войсковых колонн доносился сквозь ветви деревьев, раскачиваемых порывами ветра.

В деревне расположился отряд фрицев. Они мало чем напоминали доблестных гитлеровских вояк, победоносно прошедших по Европе. Веребчане успокоились и повылезали из лесных нор – землянок, куда их загнала сталинская пропаганда в первые дни войны: немцы – звери, будут резать и убивать.

Отряд был на повозках, с лошадиной упряжью, и немцы пасли своих коней, ничем не отличаясь от деревенских пастухов. Только разговаривали по-своему и одеты были в серую форму мышиного цвета. Ничего плохого деревенцам не делали, даже угощали детей конфетами, но от них все равно "пахло чужеродностью" - как от полосатого хорька, давившего кур. Прокоп ставил капканы на зверей, но очень не хотел, чтобы туда попадал «шашок» - так называли хорька местные.

Оккупанты много ели и гоготали, как сытые гуси.

«Завоеватели», - глядя на них, думал Прокоп.

Власть поменялась. Володьку, бригадира, сместили, а назначили старосту. Он обязан был по малейшему указанию управы выгонять всех на работу, и каждому вменялось заботиться о процветании рейха. Было приказано: ни в чем победителям не отказывать.

Они забрали корову у Семенихи. Та заплакала, расставаясь с буренкой, и все шла следом за солдатами, которые уводили корову в расположение отряда. Семениха не понимала, куда ведут ее корову, и побежала к старому Ефрему: тот знал чужой язык, так как просидел в немецком плену много лет. Ефрем пошел к оккупантам, хотя догадывался, чем закончится история. Так и было. Буренка Семенихи лежала выпотрошенная на траве, и лужа крови растекалась вокруг туши.

- Эй, зачем Вы забрали животное у женщины? – спросил Ефрем немецкого лейтенанта, который, судя по званию, был старшим.

- Пусть возьмет себе две сталинских, - отрубил лейтенант и ушел по своим делам.

А колхозных коров угнал на восток перед приходом немцев Василь Шкирандо. Назад ни сам, ни стадо не вернулись.

В деревню возвращались призванные Сталиным резервисты. Они наблюдали за происходившим из родительских изб, кидая тайные взоры на лесные дебри, что подступали со стороны Березинской поймы. Шли слухи, что там скрываются остатки красноармейских частей и заброшенные из-за линии фронта диверсионные группы. А по шоссе гнали на запад колонны военнопленных. Некоторые пытались бежать, но попадали под пули конвоиров. Раненого русского солдата выхаживали деревенские бабы. Его нашли  в леску, примыкавшем к шоссе, истекавшего кровью. Бабы носили ему пить и есть. А однажды он исчез – наверное, кто-то перетащил простреленного солдата в свой дом.

Новости распространялись одна другой сногсшибательней. Передавали из уст в уста, что евреям теперь житья не будет, и что скоро начнут набирать молодежь на работы в Германию - батраками к  байерам. А из Логойска пришла весть, что идет  набор  белорусов в национальную пособническую армию.

Прокоп слышал разное и ловил себя на мысли, что оккупанты поступают как хозяева: точно так, как он в лесу, с ружьем, при отстреле зверей. Почуяв опасность, зверь уходит в глубь леса, и найти его в глухой чаще очень сложно.

- Ты уходишь, сын, в лес? – спросил Прокоп, глядя в глаза Сашки.

- Да, отец, я решил, - тихо промолвил Сашка, ожидая бурную реакцию.

Но наступила минута молчания. Каждый был при своих мыслях. А о чем говорить дальше?

Сашка уже давно вынашивал идею. Мир поделился. Той общности, что объединяла людей при колхозном строе, больше не было. От евреев и цыган избавлялись. Зачем? У Сашки не укладывалось в голове. Он знал только одного еврея - Гордона, который до войны  разъезжал по деревням на лошади, и ему сдавали тряпье и вышедший из употребления хлам. Гордон никому ничего плохого не делал, прятал вещи у Мойсеевича, под навозом в хлеву. А когда лепельских евреев вывозили к Черноручью и расстреливали, Гордон на краю ямы подкладывал под их босые ноги деревянные доски - мостил последнюю опору для несчастных. Эсэсовцы ему сказали: «Ты свое дело сделал, иди восвояси». А он повернулся к ним: «Стреляйте и меня!»

«С человеческим лицом...», - говорили веребчане, и жалели Гордона. И прятали пятилетнюю еврейскую девочку – дочку врачей.

Новая власть раздала колхозное имущество по семьям, но землю не делили. Оккупанты заставляли, как и при советском строе, пахать и сеять, но урожай забирали для нужд армии. А тут и с другой стороны объявились рты. Диверсионные отряды московских комсомольцев сбрасывались с самолетов и засылались через линию фронта, с автоматами и взрывчаткой, и поджигали амбары с фуражом, вырезали старост, которые выслуживались перед фашистами, а за пропитанием тоже рыскали по деревням. У Зоси, жившей на другой стороне канала, сняли с плеч последний кожушок. Возвращались страшные смутные времена, когда доселе мирные люди с топорами кидались друг на друга: брат на брата, сын на отца. Снова, как и в гражданскую, делились по надуманным символам: один в партизанах - с красной лентой и звездочкой, второй в полиции - с белой повязкой и под свастикой.

"За что нам столько мучений?" - задавал вопрос Прокоп и невольно вспоминал церковку под липой. Её рушили в 30-х с неким остервенением, а потом с ужасом оглядывались на пустое место, когда "черный воронок" увозил из деревни в неизвестном направлении наиболее зажиточных крестьян.

Но сейчас вина лежала на фрицах. Они были чужаками, они напали на страну, они завоеватели, с их нашествием жизнь встала дыбом.

«Сильных у нас не любят», - словно продолжая разговор с отцом, подумал Сашка.

К оккупантам и их пособникам было молчаливое негативное отношение. Как к гитлеровцам, так и к их пособникам, которые жили при шоссе - на «площадке» - в двухэтажном кирпичном здании, обнесенном колючей проволокой, и отгородившись шлагбаумом. 

Веребчане возили воду к их постам и выменивали соль, спички и сигареты на яйца. Там, «на площадке», в междуречье Эссы и Берещи, при строительстве шоссе на Минск, перед войной, жили камнетесы, а теперь расположились оккупанты - был оборудован лагерь охранного батальона. Пособники охраняли два шоссейных моста, ведущих в райцентр. И делали вылазки против партизан. Но никто долго не задерживался: убирались восвояси. Край был настолько пропитан лесной волей, что не подчинялся властному давлению. На смену латышскому легиону прибыл западноукраинский. Сначала украинцы вели себя вольготно: здоровенные бугаи не стеснялись деревенцев и разгуливали по улицам в одних трусах, из-под которых выглядывали залупленные дылды. По вечерам приходили на танцы, но местные девушки смущенно сторонились их. А у парней росла ненависть.

Первым предложил «мстить гадам» друг Сашки Якуш. Он был красноармейцем, но в первые же дни войны его часть разбили, командир приказал расходиться, и Якуш пришел домой – благо, от границы было недалеко. С ним возвратились Андрей и Женя.

Решили уходить вместе.

- Куда пойдете? – спросил Прокоп, когда Сашка выложил затею.

- Помнишь Пригожую веретею?

Прокоп знал всю округу. Пригожая была в Береще. Прокоп изучил Берещу, как свою двустволку, которую мог собрать с закрытыми глазами. Так же и по Береще мог провести любыми тропами, хотя болота тянулись до самой Березины – а это десятки километров.

- Там обосновался отряд Кирпича, из Москвы присланный, - откровенно выкладывал отцу Сашка всю подноготную.

Он понял, что отец перечить ему не будет. Наверное, он бы и сам пошел следом, да с одним глазом какой из него вояка?

Прокоп вздохнул. Он прекрасно понимал всю опасность затеи сына. Здесь уже был инцидент, чуть было не стоивший жизни всем веребчанам.

Из райцентра бургомистр послал в Веребки подводу за бульбой – кто-то донес в комендатуру, что ее прячут «на ямах» - в лесном бору, начинавшемся за скотным выгоном. Мужики и бабы, опасаясь реквизиций, прятали припасы в корнях деревьев, выкапывая глубокие ямы.

Подводу сопровождали немец и полицейский. Они уже заворачивали к тому месту, где была спрятана бульба, как из деревни раздались выстрелы. Немец соскочил с подводы и скрылся в лесу, а повозка с полицейским помчалась к речной переправе, и конь с ходу вынес ее на дамбу с противоположной стороны. Но она была пустой. Полицейский выпал на переправе.

Люди кинулись туда. Он лежал, свернувшись, в пойменной грязи, как большая хищная рыба, притворившись убитым, но был ранен. Испугался, что его добьют. Но его подняли и повели на «площадку». А немец приплелся сам.

Потом староста сказал, что деревенцы таким поведением спасли себе жизнь. Их бы сожгли, если б никто не вернулся живым.

Прокоп осознавал последствия действий сына. Но смиренно молчал.

Будто угадывая мысли отца, Сашка начал осторожно подходить к самому важному  – судьбе родителей.

- Батя, вас не тронут. Мария – не родная моя мать. Да и самостоятельный я уже...

Прокоп усмехнулся. Сын плохо знал эту свору. Уже в первые дни нашествия полицаи нагрянули в деревню. Возглавляли команду Сорокин и Мирголовский. Оба были не местные, откуда-то издалека. О Мирголовском веребчане ранее не слышали, а Сорокин Павел Давыдович успел выслужиться при оккупантах - занимал должность помощника в  районной полиции и даже, поговаривали, свояк кому-то из деревенских. Оба сразу пошли к дому, который выглядывал окнами на дамбу. Там жил Василь Шкирандо, а сейчас осталась жена Анна с малолетними детьми.

- Где твой муж? – рявкнул Сорокин. – Все к стене!

Они расхаживали вдоль строя домочадцев, выстроенных под стрехой дома. Дети испуганно жались к матери. Вдруг Сорокин бросился к мотоциклу и оттолкнул сидевшего там немца. Прильнул к пулемету и навел ствол на противоположный бок канала – где, спрятавшись за толстой березой, высовывалась кучерявая голова, а на уровне рук «голова» держала оружие и, направив его в сторону непрошеных гостей, громко орала: «та-та-та». Сорокин нажал на спусковой крючок, и пули вспороли бересту, разлетелись по дамбе мелким крошевом. Кучерявая голова спряталась за толстое дерево. А полицай бил из пулемета, пока Анна не закричала Мирголовскому:

- Скажи ему - там Витька Савишен! Подросток! Он «во!», - и закрутила пальцем у виска:

- У него с головой не того! А ружьё деревянное!

Мирголовский кинулся к сослуживцу и сжал тому плечо:

- Угомонись! Там пацан-дурачок!

Тот зло сплюнул на раскаленное дуло пулемета и набросился на Анну:

- Так, слушай, что скажу: если не приведешь Ваську в управу, тебе не жить!

И укатили в Лепель. Анна засобиралась в Новые Волосовичи, где, со слов полицаев, муж Василь возглавлял партизанский отряд. Никакого Василя она там не нашла. Так и сказала Сорокину.

- Ну, смотри, дура, если соврала, повешу!

В назидание во дворе Лепельской тюрьмы долгое время болталось тело женщины в петле.

...Прокоп за себя не боялся. Жену Марию они не должны были тронуть – действительно, она к его сыновьям никакого отношения не имела. А остальные сыновья были далеко.

- Батя, а может все-таки с нами? – Сашка вопросительно посмотрел на отца. – Братья Азаронки  мать с собой взяли...

Прокоп тоже был Азаронком, но их корни давно разветвлились, и родственные связи стерлись. Братьям  было проще – их отец сидел в Сибири, куда упек Сталин. Якуш до войны писал письма, чтоб освободили: «Прошу Вас как комсомолец – отец не виноват...» - и слал письма в Москву, но оттуда не было ни ответов, ни отца. Так и не поняв, за что осудили Миколу, братья, вернувшись с фронта, не спешили в гитлеровский набор – полицаями да националистами. Им тоже, как и Сашке, претило жестокое германское властвование. К тому же, старший брат Василий служил в Красной армии - где-то под Москвой, а оттуда приходили хорошие вести: врагу не удалось с ходу взять столицу, Москву удержали.

Прокоп ничего не слышал о победах Красной армии, но знал, что в лепельско-полоцких лесах много вооруженных групп партизан, и покоя захватчикам не будет - как при временном польском правлении в гражданскую. Были зоны, куда фашисты вообще боялись свой нос сунуть, обходили стороной. Тут уже давно люди жили отдельными общинами, особо не угождая любой власти. Даже Сталин не сломил лепельских староверов – во время «народных» выборов они демонстративно отказывались разговаривать с выборными комиссиями, а когда те наведывались в хаты, молчали, будто набрав в рот воды, либо так же демонстративно, без слов, укладывались на топчанах да лавках и закрывали глаза на происходящее.

- Иди, сын, я на твоей стороне. А я никуда не пойду. Хватит, находился. Да и Марию на кого я  оставлю, - и, понизив голос, грустно спросил:

- Ты еще побудешь с нами?

Сашка встал и показал глазами на место за печью, где лежал пулемет:

- Его нельзя здесь держать. Пока не рассвело, уйду. Марию не буди, пусть спит. Ей сам всё объясни.

Отец с сыном обнялись. Сашка закурил самокрутку, фитиль в керосинке догорал, но огонек сигареты не прибавлял света. У Прокопа навернулись слезы – что-то безотрадное и беспросветное заполонило душу, но  меркнущий свет лампы скрывал его состояние.

- Иди, сын, - снова повторил он, уже дрогнувшим голосом...

Утром деревню облетела весть – Азаронки ушли в партизаны. А Шура Шушкевич, деревенская красавица, вытирала платком слезы и растерянно вглядывалась в даль: то, что произошло, навсегда отпечаталось в душе. Ее любил Якуш, и звал с собой. Заскочив к ней, прощался:

- Шура, мне будет трудно без тебя. Пойдем со мной!

Шура не решилась. У Якуша настолько сдали нервы, что несдержанно двинул локтем по оконному стеклу, и то разлетелось на мелкие кусочки. Как зеркало. Больше они никогда не виделись. Якуш погиб при атаке немецкого гарнизона.


...Вскоре в деревню прибыли эсэсовцы. Пустую хату Миколы подожгли.

Прокоп не прятался. Он попросил Марию уйти к родственникам. Развевая седой бородой, он смело вышел навстречу карателям и заложил за спиной руки:

- Берите!

Его скрутили и бросили в холодный кузов. Офицер дал команду поджечь хату.

- Ефрем, - крикнул Прокоп другу, - скажи им, чтоб не жгли имущество. Скажи им, что разумней разобрать хату и вывезти бревна, они сгодятся им.

Прокоп уже не сожалел о доме – старинном гнезде своем, ему было страшно за соседей: огонь мог переметнуться на соседние дома.

Ефрем высказал на немецком языке последнюю просьбу Прокопа. Офицер задумался и что-то удовлетворенно ответил Ефрему.

- Он говорит, что согласен, - перевел Ефрем. – И приказал собрать рабочих.

Ефрем убежал созывать народ. А Прокоп лежал, скрученный, в машине и молил бога, чтобы Мария не вышла к нему. Краем одинокого глаза он видел встающую из утреннего тумана Берещу и думал о Сашке. Его лицо светилось умиротворением – Сашка поступил точно так, как поступил бы он сам в молодости.

Хату разобрали, чуть не пристукнув офицера упавшим бревном. Прокоп видел, как он ловко ускользнул из-под сброшенной колоды, но рабочих не тронул. Сел в кабину, вытирая проступивший от испуга пот на лбу, и приказал ехать в Лепель. За машиной долго бежал охотничий пес Прокопа.

Прокопа доставили в тюрьму. Несколько раз Мирголовский вызывал его на допросы: куда ушел Сашка? И предлагал оставить жизнь обоим, если Сашка выйдет из леса, а Прокоп согласится сотрудничать с властями. Прокоп показывал на выбитый глаз и отрицательно качал головой:

- Мне уже ничего не страшно.

Когда его в очередной раз вели на допрос, неожиданно появилась Мария. Она протягивала мужу сверток. Прокоп рванулся к ней:

- Мария! Я же тебе сказал...

Но не договорил, охранник ударил прикладом в лицо, из разбитой брови потекла кровь, и Мария бросилась к мужу:

- Ай, Прокопчик!

На шум выглянул Сорокин.

- Арестовать ее! – приказал он охраннику.

Марию увели. Прокоп видел, как Сорокин подбирал сверток, выпавший из рук Марии, и  заглядывал в содержимое. Там лежала передача Прокопу: несколько сваренных яиц и очищенные от кожуры хорошо выпеченные картофелины. Сорокин сунул сверток в карман и приказал вызвать автозэк.

Больше Прокопа и Марию никто и никогда не видел.
   

04.01/14


© Copyright: Василий Азоронок, 2014
Свидетельство о публикации №214010402284
http://www.proza.ru/2014/01/04/2284
(Иллюстрация по ссылке)




Блокадный рояль
Анна Бударина

Как же ты
пережил
эту страшную
ночь войны

звуки, слезы,
и плач тишины

и неприкосновение
рук,
и молчание клавиш...

и сон -
мучающий ночами..

"Мариинка" -
и там - ты...


© Copyright: Анна Бударина, 2014
Свидетельство о публикации №114013000729




Просто... была война...
Наталья Смирнова 5

18 января 1943 года в ходе наступательной операции "Искра"* войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда.
Памяти моих дорогих земляков-Ленинградцев, задушенных кольцом блокады, посвящаю:

(По воспоминаниям ребенка блокадного Ленинграда)

Помню - была война,
     Страшная, словно ад.
Горе познав сполна,
     Выстоял Ленинград.

Памяти календарь
     Перелистну назад:
Хмурый, святой январь
     Искру* зажег в глазах.

Помню - метель в лицо,
     Радостный стук сердец.
Дьявольское кольцо
     Прорвано наконец!

Скорбные те года
     Вижу я в каждом сне.
Мы победили. Да.
     Но...половины нет.

Стон Пискаревских плит
     Гулкий, как метроном.
Пол Ленинграда спит
     Вечным могильным сном.

Им не понять давно-
     День на Земле иль ночь,
Каждый...такой родной,
     Чей-нибудь сын иль дочь,

Каждый хотел любить,
     Петь, восхищаться, жить!
Но...оборвалась нить.
     Боже. За что? Скажи.

Господи! Чья ж вина?
     Их не вернуть назад.
Просто...была война...
     Страшная, словно ад.


© Copyright: Наталья Смирнова 5, 2013
Свидетельство о публикации №113011800132

http://www.stihi.ru/2013/01/18/132
(Иллюстрация по ссылке)





Предчуствия Ольги Берггольц
Зера Черкесова 2
 
 

Не знаю, не знаю, живу — и не знаю,
когда же успею, когда запою
в средине лазурную, черную с края
заветную, лучшую песню мою.

Такую желанную всеми, такую
еще неизвестную спела бы я,
чтоб люди на землю упали, тоскуя,
а встали с земли — хорошея, смеясь.

О чем она будет? Не знаю, не знаю,
а знает об этом июньский прибой,
да чаек бездомных отважная стая,
да сердце, которое только с тобой.

 

 До войны оставались считанные месяцы...

Ольга Берггольц. Что говорило это имя широкому читателю? Корреспондент газеты, автор детских стихов, не слишком широко известных.
И вот за несколько месяцев до начала войны Ольга пишет эти стихотворные размышления.
Прочтение их тонким интерпретатором поэзии Ольги Берггольц-Аллой Демидовой-натолкнуло автора этой статьи на обнаружение удивительных параллелей.
Чтобы увидеть их, надо погрузиться в бытие этой незаурядной и по своему уникальной поэтессы.
Имя Ольги Берггольц - священное  на скрижалях истории под названием «Ленинградская Блокада». «Блокадная Муза»  - титул еще при жизни прочно утвердившийся за ее именем.
900 дней и ночей Ольга, как признавалась в известнейшем Реквиеме Анна Ахматова – «оставалась со своим народом». – «Там, где мой народ, к несчастью был...»
Всю Блокаду Ольга Берггольц день за днем, словно античная Пифия, вещала перед микрофоном Ленинградского Радио. Поддерживая дух ленинградцев, на которых обрушилось небывалое в истории испытание на стойкость. Фашисты занесли Ольгу Берггольц в «почетный» список лиц по взятии Ленинграда подлежащих немедленному уничтожению. В тот же Список, как известно, входил Юрий Левитан, передаваший вести с фронта «В последний час» и возвестивший Победу.

Именно Ольге Берггольц принадлежала идея исполнения в осажденном городе Седьмой Ленинградской симфонии Шостаковича-акции, потрясшей мужеством мир, и несомненно подорвавшей безусловную веру оккупантов в легкости «блицкрига».

Именно Ольге Берггольц принадлежат слова, высеченные на Пискаревском Мемориале жертвам Блокады: »Никто не забыт, и ничто не забыто».

Если жизнь человека можно визуально представить как кривую, то Блокада - высшая точка в ее судьбе - наполненной столь отчаянным трагизмом, что кажется, что это слишком для одного человека. Но все это было до и после войны. Война же и была Бытием ее, в чем она и признавалась: В 1942 , ненадолго оказавшись в Москве, пишет в письме:  "Тоскую отчаянно… Свет, тепло, ванна, харчи - все это отлично, но как объяснить им, что это вовсе не жизнь, это сумма удобств. Существовать, конечно, можно, но жить - нельзя. Здесь только быт, бытие — там…"
 И вот перечитывая уже в уме эти легкие, как паутинка, так сами собой ложащиеся на память строки ее предвоенного стихотворения -поражаешься прозорливости поэта.

Не знаю, не знаю, живу — и не знаю,
когда же успею, когда запою
в средине лазурную, черную с края
заветную, лучшую песню мою.

Заветная лучшая песня Ольги Берггольц - была песня блокадная. Ее стихи, читаемые ею же ежедневно на протяжении всей Блокады из репродуктора, который был для Города единственной связью с внешним миром.

в средине лазурную, черную с края

Эту строчку понять непросто. Почему лучшая заветная песня представлялась ее воображению в таких красках. Черная с края. Но, однако, в средине -  лазурную.
Синий - цвет мира, лазурный - радость, духоподьемность... Посреди черноты ленинградской трагедии раздавалась лазурная песнь поэтессы. Интересно и то, что автор стихотворения мыслила свое лучшее - как Песню. Когда запою...заветную лучшую песню свою. И точно: спустя несколько месяцев она стала неотъемлемой от микрофона Радио, с которого декламировала свои стихи месяцы, превращавшиеся в годы Блокады. Это уже не просто издание своих поэтических сборников - это именно авторская Песнь Граду и Миру.


 Такую желанную всеми, такую
еще неизвестную спела бы я

И правда: не было желаннее, наверное, для ленинградцев, кроме, конечно, хлеба,- чем слышать из черных тарелок репродуктора голос своей Музы - ведь это, по крайней мере, значило, что Ленинград все еще не сдан врагу. Что надо держаться: она же держится! Хотя сама признавалась по Радио в стихотворных строках, что разделяет с народом всю тяжесть Блокады. Да, и нормы хлеба те же...Частенько не было сил идти домой, так и засыпала у микрофона радио. До следующего выхода в эфир.

еще неизвестную спела бы я

Едва ли даже самые изощренные знатоки мировой поэзии припомнят аналогичные опыты поэзии. Песня Ольги Берггольц, ее «Февральский дневник», это и была та будущая «еще неизвестная песня» невиданная в истории.


чтоб люди на землю упали, тоскуя,
а встали с земли — хорошея, смеясь.

Так и встают при чтении этих поразительных строк в  памяти много раз виденные кадры Хроники и фильмов о Блокаде:
люди, едва влачащиеся по глубокому снегу, замотанные в кучи платков, перевязанных крест-накрест, падают в снег. Потом медленно подымаются и продолжают тянуть за собой бидончик с водой.

Люди падали на землю, тоскуя... Не всегда зная-достанет ли сил подняться.
Но тут из жерла Репродуктора раздавался знакомый голос, каждый день, как на боевом посту,  держащий дух Города - и люди:

а встали с земли — хорошея, смеясь. 

Как точно. Если уж не смеясь, то, наверное, "хорошея" - наполняясь пусть малой, но новой  энергией и волей. А, может быть, иной раз, и, смеясь, как знать.
Тем смехом, что даруется на пределе отчаяния.
 
О чем она будет? Не знаю, не знаю,
а знает об этом июньский прибой,
да чаек бездомных отважная стая,
да сердце, которое только с тобой.

Июньский прибой... И здесь пророчество. Стихи были написаны и опубликованы в марте  за несколько месяцев до начала Великой Отечественной войны. Не в июне! Но почему Ольга в стихе пишет об июньском прибое, который знает ответ?..
Война-то началась 22 июня того же года! Через несколько месяцев после написания этого стиха, датированного мартом.
 
 Поэзия сродни пророчествам. Воздадим должное подвигу наших предшественников, склоним головы  перед их мужеством.


© Copyright: Зера Черкесова 2, 2012
Свидетельство о публикации №112102701003
http://www.stihi.ru/2012/10/27/1003
(Иллюстрация по ссылке)




Дай им силы, Боже...
Дина Лебедева


Светлой памяти жертв Блокады посвящается
_____________________ *


Казалось,  чувства выжжены дотла,
Такая боль живыми  –  нестерпима…
На Невском – тени,   на земле – тела…
Молитва к небу:  «Боже,  дай нам силы»

От бомб,  фугасок город ночью слеп,
И время, словно кадрами застыло…
Подвалы зданий –  добровольный склеп,
И снова к небу: «Боже, дай нам силы»

Блокадный хлеб – почти 120 грамм,
На Пискаревском… ранами  - могилы..
И счета нет  повозкам и  гробам…
Но мысли те же: «Боже, дай нам силы»

Буржуйки жрут вчерашний интерьер,
Утрата книг, статей – невосполнима…
Толстой  и Пушкин, Гёте и Вольтер…
Молитвой к небу: «Боже, дай им силы»

В глазах детей –  иконная  печаль,
И с каждым днем желанье жить – дороже.
И город жив,  и здесь куется сталь...
Здесь все для фронта. Дай им силы, Боже.


Фотография из интернета


© Copyright: Дина Лебедева, 2010
Свидетельство о публикации №110032104344


http://www.stihi.ru/2010/03/21/4344
(Иллюстрация по ссылке)



Потрясающее из Ишима
Эмма Жарикова

Неожиданно для себя я обнаружила в гугле стихотворение в прозе о моём отце на Ишимском городском сайте, г. Ишим, Тюменской области. Я никогда не была в этом городе, знакомых у меня там нет, я не смогла зарегистрироваться на сайте, чтобы узнать имя автора. Спасибо тебе, дорогой человек, за память о моем отце! (Очевидно, поэт прочел мою документальную повесть "Военное детство. Поиски отца").   
Автор: Валерий Михайлович Пономарев.


© Copyright: Эмма Жарикова, 2014
Свидетельство о публикации №214040300174
http://www.proza.ru/2014/04/03/174
(Иллюстрация – рассказ по ссылке)





Мой юбилей
Василий Маковецкий

Когда-то я был единственным писателем в Керчи.
Окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте СП, учился на  которых вместе с Виктором Астафьевым.
Керчь - город, конечно, небольшой, но с древнейшей и героической историей.
Потом учитель истории одной из войковских (район города) школ Наум Абрамович Славин написал прекрасную повесть из школьной жизни "Откровенный разговор" и даже получил за нее Всеукраинскую премию по детской и юношеской литературе.
Так нас стало двое.
Во время войны он служил рядовым в стрелковом полку и разведроте 150-й дивизии.
Награжден орденами и медалями.
После окончания исторического факультета Крымского пединститута (теперь университет) в 1951 г. был направлен в Керчь.
Автор книг "Мы - разведчики","Сестра", "В разведке".
Для детей написал "Голуби в небе", "Мяч, капитан и команда", "Сашкино лето", "Шум на третьем этаже".
Автор одной из лучших книг о войне "Моложе нас не было".

Теперь в городе существует Литературное объединение "Лира Боспора", ежегодно издающее  произведения своих членов - писателей, поэтов, бардов, баснописцев.
На снимке - фото с моего юбилея, организованного Центральной городской библиотекой имени Белинского.


© Copyright: Василий Маковецкий, 2012
Свидетельство о публикации №212010501560
http://www.proza.ru/2012/01/05/1560
(Иллюстрация по ссылке)



Солдат автоматного взвода
Борис Бочаров

Когда началась война, Михаилу не было и пятнадцати, но к осени 1943 он уже выглядел коренастым крепышом. В военкомате рассмотрели его просьбу об отправке на фронт добровольцем, похлопали по крепким плечам и с явным удовольствием всей медкомиссией крякнули «здоров!». Направили юношу в учебное подразделение, где готовили бойцов для подразделений автоматчиков. Учили там стрелковому делу хорошо, гоняли с утра до вечера с полной выкладкой, обучали строевой выправке и шагу, а вот кормили плохо. Поэтому Михаил за это время учёбы малость отощал. Но кормили также и обещаньями, скоро, мол, бросят на передовую, кормёжка станет гораздо сытнее, и будешь ты боец автоматного взвода, получать вволю сахар, тушёнку, табак и в придачу каждый день фронтовые «сто грамм». При упоминании о консервах у безусого деревенского пацана текли слюнки, и ему хотелось как можно быстрее попасть на передок. Хорошо бы, если так, - думалось ему.  Мальчишка, что с него взять..., кроме его же собственной жизни. Совсем не понимал дурень с голодухи, что для многих из них самый первый бой может оказаться и  последним.
Автомат и другие виды стрелкового оружия Михаил освоил очень быстро и лучше всех. Его много раз хвалили за прилежание в учёбе и бережное отношение к закреплённому оружию. Он быстро разбирал и собирал автомат, знал его положительные стороны и, главным образом, недостатки, которые проявлялись по разным причинам, но в основном,  из-за небрежного отношения к чистоте и смазке механизма. Все премудрости он ловил прямо на ходу  и вот, наконец-то,  настал долгожданный день, когда его с такими же  несмышлеными одногодками, или чуть постарше,  бросили на передовую.

- Маркин! А тебе, что устав не писан! – рявкнул старшина молодому бойцу взвода автоматчиков на марше, - и тут же скомандовал, - повесь автомат на грудь!
- Дык, товарищ старшина, дождь и грязища кругом, вдруг как водичка попадёт или грязь в механизм, да заклинит, чо тогда мне с ним делать, в плен  што ль сдаваться?
- Отставить разговоры, я кому сказал, автомат на грудь!
- Есть! – ответил боец и нехотя вытащил ствол автомата из внутреннего большого кармана левой полы шинели, который сам на днях смастерил и прошил толстыми нитками.
Старшина, дёрнув за левую полу шинели и, вывернув её наизнанку, по-своему оценил изобретение Михаила, и с ехидной усмешкой заметил:
- Вот, шельма, что натворил, я тя накажу за это, что б не портил впредь казённое имущество…, тоже мне Кулибин объявился! Дай, только до места добраться,  там я те покажу кузькину мать!
Михаил с трудом проглотил оскорбление от взводного, но как только старшина отвлёкся от него, он сразу же укрыл металлическую часть автомата, но теперь уже вверху под плащ-палаткой. 
До места дошли через два часа. В темноте они наткнулись на какие-то неуютные и мрачные траншеи, в которых их явно ждали. Это видно было по уставшим и земляного цвета лицам солдат, впавшие  глаза которых при встрече засветились радостным блеском и как бы выразили одно и то же слово много раз «подмога… подмога».    
Молоденький лейтенант, объясняя старшине задачу взвода, сказал, что немцы здесь явно пытаются прорваться и, не жалея сил, особо яростно контратакуют. Им нужно отсекать только пехоту, семь атак его рота уже отбила, но на рассвете ожидаются новые. Какими силами наступает немец, никто не знает, но дорогу приказано прикрыть, что они два дня и делали. Но от роты осталось меньше взвода и теперь они отводятся в тыл, настаёт наш черёд, надо принимать позиции и готовиться к бою. Справа новый взвод уже встал, а слева стоят артиллеристы и подвижный отряд заграждения.   
Михаил любил свой новенький пистолет-пулемёт системы Шпагина, попросту ППШ и всячески оберегал его, редко выпуская из рук. Ещё в первом же своём бою, когда боеприпасы почему-то закончились мгновенно, Маркин сразу понял, что в своём окопе оказался совсем беззащитным. Хорошо, что вспомнил о двух гранатах, заранее спрятанных в нише, и немного повеселел. Боец из соседнего окопа справа, видать, чуть опытнее, тогда громко выругался в его адрес такими словами, как то, - выдохся курилка, мать твою…, но тут же  беззлобно напомнил впредь постреливать не спеша, прицельно и короткими очередями, автомат, мол, так не перегреешь и «плеваться» он не будет. Потом дал знак, что б Михаил полз к нему. Когда Маркин пытался влезть к соседу в окоп, тот не пустил его, а просто дал ему две горсти патронов и посоветовал до прибытия подкрепления стрелять только одиночными. Урок пошёл на пользу. К расходу патронов впредь Михаил стал относиться экономно, осознав, что от этого, кроме других неприятных случайностей, тоже жизнь солдата и ещё как зависит.   

- Мишка! На-ко, держи диск, тебе он нужнее, автомат у меня забарахлил, что-то с затвором, разбирать надо заразу…, смотреть, а они, сволочи, как назло прут и прут…, никакого передыху тебе ...
-  Что  ж ты так собачишься, и ругаешь своего «Папашу», он ведь на тебя обидится и вовсе стрелять перестанет…, смазывать надо было чаще, да от грязи оберегать.
- Вроде смазывал…
- Вроде-вроде…, наверняка в чашечку затвора грязь попала с водой, и перемешалось всё с копотью…, ты пока возьми-ка мой пустой диск и перезаряди в него патроны со своего диска, мало ли что, а то вдруг твой диск к моему и не подойдёт вовсе, у меня так уже было…    Чуть, погодя, как схлынут фрицы, я сам посмотрю, что у тебя там случилось.
- Ладно, щас сделаем, -  ответил напарник и сноровисто приступил к перезарядке диска.
А Михаил, уже не обращая на него никакого внимания, продолжал хладнокровно делать своё дело. Короткими и точными очередями он отсекал фрицев с флангов, чтоб не допустить обхода обороны взвода. «Папаша» его татакал безукоризненно. В секторе его стрельбы уже нашли свой конец и упокоились навечно в различных позах больше десятка фрицев. Они лежали так близко, что на некоторых из них были видны знаки отличия. Отвоевались... Эх, старшину бы сюда! – подумал Михаил, - вот бы посмотрел  на мою работу, а уж потом обзывался и грозил наказанием. Маркин не знал, кто такой Кулибин, так как в сельской школе доучился едва до шестого класса, а книжек не читал и вовсе, но по-своему кумекал, что человек тот был наверняка плохим. Старшина просто так словцами своими не разбрасывается, а если и режет, то только всегда правду-матку. Поэтому Михаилу было обидно вдвойне. Правда-матка на этот раз прошлась прямо по его гордыне. 

В азарте боя Маркин не заметил, как рядом с ним оказался ещё один боец. Он виновато улыбался и протягивал Михаилу тоже свой диск.  Михаил обругал его и уже приказным тоном сказал, что ему надо делать. В траншее становилось тесно. Теперь уже возле Маркина суетились и перезарядкой патронов для его дисков занимались двое бойцов. Вдруг за их спинами совсем рядом разорвалась мина. Все трое плюхнулись на дно траншеи. Но через несколько секунд Михаил, чуя, что он жив и невредим, очистился от комьев кисло пахнувшей грязи, вскочил и бросился к своему автомату. "Папаша" его был целёхонек. Аккуратно и быстро протерев автомат ветошью, Михаил осмотрелся вокруг. Один боец, как ни в чём ни бывало, продолжал снаряжать диск, другой лежал и стонал, не шевелясь. Противно выли и продолжали вблизи разрываться мины. Наверное, немцы начали миномётный обстрел, и сейчас их пехота и танки вряд ли сунутся в атаку, но всё равно пойдут. Поэтому Маркин спокойно опустился с автоматом вниз траншеи, отобрал диск у напарника и стал снаряжать его сам, а бойцу приказал помочь раненому.      

Неожиданно рядом появился старшина и стал похлопывать Михаила по плечу и, улыбаясь, что-то говорить. Маркин ничего не слышал, похоже, его здорово контузило разорвавшейся миной, но по одобрительным шлепкам по плечу и взгляду  старшины он понимал, что его стрельбой довольны, значит, ППШ сработал на совесть. Обида на взводного тот час же прошла и, почему-то к месту Михаилу вспомнились слова пожилого и всего израненного офицера-преподавателя в учебке: «Автомат без бойца, да без заботы о нём, что кусок железа с деревяшкой, да и только, а солдат без оружия, тем более без такого как «Папаша», и вовсе не жилец».

Через много лет к Маркину накануне праздника Дня Победы приедут из военкомата и торжественно вручат в присутствии школьников и общественности его села  медаль «За отвагу», которой он был награждён за тот бой поздней осенью сорок третьего года при отражении контрудара немцев под Киевом. Ветеран уже не помнил точно, где это могло быть и вряд ли он нашёл бы то место сегодня. Столько лет прошло. Но он на всю оставшуюся свою жизнь запомнил того смертельно раненного бойца, который, напрягаясь  из последних сил, протягивал ему своими дрожащими окровавленными пальцами только что снаряжённый патронами диск и по губам которого контуженый Михаил тогда прочитал: «Миша… держись, дай им ... за меня».

Вечная слава воинам, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины в Великой Отечественной войне!

               Рассказ написан со слов моего родного дяди Михаила Ивановича Бочарова,
               ветерана Великой Отечественной войны,  рядового автоматного взвода
               фото из интернета,
               Москва, 30 мая 2012


© Copyright: Борис Бочаров, 2012
Свидетельство о публикации №212053001096
http://www.proza.ru/2012/05/30/1096
(Иллюстрация по ссылке)




ВАСЁК
Борис Бочаров

- Сынок! Видишь того высокого седого мужчину? – спросила меня мать, указывая поворотом головы и глазами направление, где его искать.
- Тот, что курит перед входом? – переспросил я.
- Да. Это он. Ты подойди к нему, поговори…, он с твоим отцом воевал, может, узнаешь про своего отца что-то.
- Хорошо,подойду, а кто он и откуда? – поинтересовался я.
- Он поступил к нам вчера. Откуда – не помню, можно посмотреть карточку, но это и не важно. Когда я его оформляла, он меня спросил, давно ли я тут работаю. Я ответила, что с момента основания санатория, то есть с 1972 года. А он опять спрашивает - Вы местная? Ну, думаю, ухаживать что ли собрался, не пойму никак, что он все какие-то вопросы странные задает…. А он мне и говорит, да, Вы не волнуйтесь, я товарища своего фронтового разыскиваю, по некоторым сведениям он должен быть в этих местах. В 44 году после тяжёлого ранения его комиссовали в чистую…, совсем ещё мальчишкой был тогда, росточка небольшого, зовут Василием... по отчеству Иванович, а фамилия… И называет он фамилию – а у меня прям мурашки по коже поползли. Фамилия-то наша… Я конечно виду не показала, что разволновалась. А с другой стороны мы же с ним, ты знаешь, за 4 года до его смерти в разводе состояли. Думаю, чего волноваться. Всё прошло, быльём поросло. Последнее время было не радостным, отец твой стал совсем невыносим… Умный был - это правда, и денег зарабатывал много, а что толку. Всегда вокруг него пьянь, да тунеядцы собирались и обирали его. К ним он добрый был, а в семью приносил мало. Вас было двое, мне тяжело было, по сути одной, на ноги вас поднимать-то. Ну, ничего, всё теперь в прошлом. И поэтому так спокойно этому мужчине отвечаю - в Подмосковье с 43 года, а сама рязанская, товарища Вашего помню. Василий Иванович, мол, действительно здешний, но с 69 года его уже нет в живых, а похоронен недалеко, на сельском кладбище. Вроде ничем не болел, но выпивал. Отчего умер - не знаю. Вот так я ему всё и рассказала. Ну, иди к нему.

Я вышел из вестибюля санатория на улицу и обратился к незнакомцу:
- Добрый день!
- Здравствуйте! – ответил мужчина и внимательно посмотрел на меня.
- Борис Васильевич, можно просто по имени, в общем, как угодно…, сын Василия Ивановича, – представился я и назвал свою фамилию.
- Очень рад, Бугров Иван Иванович, фронтовой товарищ Вашего отца, однополчанин, можно так сказать, – произнёс мужчина и протянул мне руку.
Ладонь Ивана Ивановича вполне соответствовала его высокому росту, была широкой и крепкой, и рукопожатие оказалось соответствующим. Передо мной стоял высокий пожилой, но ещё сильный мужчина лет шестидесяти. Внешний вид, осанка, углубленные морщины и шрам на лице, бодрый взгляд добрых глаз подчеркивали его огромную духовную силу, энергию, богатый жизненный опыт и свидетельствовали о непростой военной судьбе.
- А Вы, Борис, очень похожи на своего отца, только ростом на целую голову выше, да покрупнее будете. Хотя, конечно…, послевоенное поколение питалось лучше и росло быстрее. Правда, и вам тоже поначалу досталось. Я помню, не у всех детей, родившихся сразу после войны, хлеба и одежды было вдоволь. Но всё же, вы не так бедствовали, как мы. Многие мои товарищи голодали ранеными в госпиталях, а некоторые из них умерли не только от ран, но и от голода. Вы представляете, когда раны не заживают или только-только начинают затягиваться, очень нужны лекарства, витамины, а тут самой элементарной жратвы, извините, не хватает. Организм слабеет от систематического недоедания и ….
Ветеран замолчал, выбросил окурок папиросы в урну и снова закурил. Так мы простояли молча еще несколько секунд. Затем я предложил пройтись до ближайшей скамейки и продолжить беседу. И вот, что мне поведал Иван Иванович.

Это случилось на одном из участков фронта западнее Москвы поздней осенью 1942 года. Дни становились все короче, а ночи длиннее и прохладнее. Холодный дождь иногда чередовался с мокрым снегом, не за горами были и морозы. В окопах и траншеях было холодно и сыро, в общем, мерзко, многие из бойцов были простужены и сипло кашляли.
От нас требовали активных действий, однако резервов на этот счёт никаких не давали. Мы понимали, что своей активной обороной в сочетании с контратаками должны были сковывать немцев, помогая фронтам, что на юге, где решалась главная судьба страны. Но как это сделать теми силами, которых едва хватало, что бы сдерживать атаки фашистов. Но приказы не обсуждают, их надо выполнять. А тут ещё, вызвали в штаб армии нашего комдива и дали нагоняй за то, что плохо контратакуем, обстановку не знаем, а языка до сих пор взять не можем. Ну, конечно, комдив, получив взбучку от командарма, вызвал к себе на НП всех своих заместителей, командиров полков и других подразделений, в том числе и меня. Я в то время только принял командование батальоном разведки, от которого оставалось всего-то полторы роты.
Едва только все собрались, он называет мою фамилию, приказывает подойти поближе и в присутствие всех, как заорет на меня: "Ты почему, такой сякой, языка до сих пор взять не можешь?.. Отвечай!" Что тут отвечать, да еще в присутствии всех. Нет уж, думаю, лучше я помолчу, целее буду. Были бы наедине, как вчера, я бы просто повторил вчерашний доклад. Так, мол, и так, по Вашему приказу подготовили и направили для захвата языка две разведгруппы. Одна из них попала в засаду, вела бой, никто назад не вернулся. Другая тоже была обнаружена, но уже при возвращении, были потери, но языка взяли. Удалось установить, что наступления в ближайшее время они не готовят, потому как никаких приказов и директив солдаты не получали. Сам пленный оказался солдатом. Ничего путного от него про систему обороны мы не узнали…. Сказал только, что рядом с колючей проволокой понаставили мин. Тогда комдив вел себя по-свойски и заметил, что такого придурка могли и подставить, что б мы успокоились. Да и приказ на наступление могут отдать и днями позже. Потом добавил, что у нас фактически ничегошеньки и никаких сведений нет. Нужен, мол, пленный офицер, вы уж постарайтесь, ребята. А этого солдата-пленного приказал этапировать в штаб армии.
- Вы представляете, Борис, если б я успел доложить своему комдиву хотя бы половину того, что рассказал Вам. Мне кажется, обстановка для меня была бы еще хуже, как Вы думаете? – спросил меня Иван Иванович, озорно улыбнувшись и закуривая очередную папиросу.
- Думаю, что Вы правы. Я ведь тоже человек военный и частенько попадаю в не очень приятные ситуации.
- А в каком Вы звании?
- Подполковник. Сейчас в отпуске, служу в Сибири.
- Это хорошо. Вы ещё молоды, у Вас всё впереди…. Я тоже подполковник, но в отставке…, странно все как-то – и, сделав затяжку папиросы, Иван Иванович продолжил свою историю.
Я стоял как истукан и молчал, а комдив поносил меня почём зря. Испуг начальный уже прошёл и я ждал, когда же словарный запас матерных и других ругательных слов у комдива закончится. Наконец, прошло ещё немного времени, и я услышал заключительные слова полковника, от которых веяло уже добротой и лаской: "Иди, капитан…, пока ещё капитан, и подумай, срок тебе на доставку языка двое суток с этого часа, не доставишь, не знаю, что я с тобою сделаю".
Потом я слышал, что остальным досталось не меньше моего. А одному командиру полка, который считался другом и любимчиком комдива и по годам был старше его, вообще было высказано полное недоверие в виде таких слов как: "Не полк, а кучка раздолбаев, спите как мухи, понастроили хаток, как бобры, бобруете, и зиму думаете так пережить!? Шиш вам! Наступать у меня будете. Готовьтесь, завтра я к вам приеду ваши засидевшиеся задницы перцем посыпать".
Время, отведённое мне, пошло, и я спешно стал готовить для захвата языка очередные две разведгруппы. Сложность была в том, что на подготовку не было ну никакого времени, да и опытных ребят не хватало. Ну, думаю, была - не была, одну группу возглавлю сам - языка возьму или голову сложу, другого выхода для меня не было.
Успокоился, собрал самых лучших ребят, распределил их по группам и отдал приказ на подготовку, заказал сапёров и выход назначил в ночь. Потом пригласил к себе начальника штаба, ротных, командира второй разведгруппы, разложил карту и решил с ними посоветоваться, как действовать. А тут телефонист подходит ко мне и говорит, что просит обратиться какой-то младший сержант. Ну, я погнал его, времени и так в обрез. Вдруг слышу: "Товарищ капитан, разрешите обратиться, младший сержант…", - фамилии я поначалу и не расслышал. Он повторил…. Я смотрю и не вижу его, в землянке-то темновато, а он еще встал куда-то в угол. Я ему и говорю, подойди ближе. Подходит, вижу паренёк маленького росточка, да еще и щупленький какой-то.
- Чего тебе? – спрашиваю. А он мне и говорит:
- Разрешите, товарищ капитан, мне на ту сторону.
- Ку-у–да? А он опять:
- На ту сторону, товарищ капитан.
- Э-э, милый, добровольцев я уже набрал…. Опоздал ты, малость, да подрасти тебе ещё надо, языки они ведь сильных уважают, а в тебе и росту, наверное, метр пятьдесят с шапкой.
Помню, все вокруг тогда засмеялись, и паренёк этот поначалу смутился, но потом так настырно заявляет:
- Вы меня не поняли…, разрешите мне одному сходить туда…, на ту сторону!
- Как, это одному?
- Один пойду к фрицам…, Вам же про систему обороны знать надо, вот я и постараюсь разведать.
- Откуда узнал, что надо?
- Так все говорят…, а язык зачем…, что догадаться нельзя?
- Ну, не разведбат, а балаган какой-то! – возмутился я, посмотрев с укором на начальника штаба, и спросил паренька:
- Как зовут-то, тебя?
- Василием зовут, товарищ капитан, а что?
- Васёк, говоришь!
- Никак нет! Василий.
- А не боязно, одному-то туда идти, Василий, да и как ты пойдёшь-то, а если тебя фрицы сцапают, что тогда?
- Конечно боязно, но не мне одному, война ведь…. Я к ним Бурёнку искать пойду, то есть как бы коровку пропавшую…, по легенде значит. Только бы мне одежонку деревенскую и кнут какой-нибудь достать. А так я готов, память у меня хорошая, сызмальства охотой занимался, стараюсь всегда всё примечать и запоминать.
- А сколько, лет-то тебе полных будет?
- Девятнадцать, – ответил Василий, хотя на самом деле совершеннолетие должно было наступить только через два месяца.
- Что-то не верится, я бы дал лет 14 или 15…. Ладно, иди, зайдёшь ко мне через час…, подумаем, как с тобою быть – распорядился я и продолжил совещание.
Когда организационные вопросы все были решены, я доложил начальнику разведки дивизии, что в ночь за языком будут отправлены две разведгруппы, одну из которых возглавлю сам лично. Начальство, конечно, все утвердило, кроме одной детали - меня от захвата отстранили. Сказали, назначай вместо себя другого, а ты готовься сопровождать комдива на НП к Петровичу. Петровичем звали того командира полка, который, якобы, и был другом и любимцем комдива.

2

Ещё весной за месяц до окончания семилетки надумал Василий поступить в школу речных капитанов. Шел 41 год. Но в школе принимали документы с 18 лет, а Василию исполнялось только 17 и то в декабре. Выход был единственный – приписать годик. Что и было сделано. Но так получилось, что помешала война. В школе экзамены отменили, а дома уже ждала повестка из военкомата. Вот так и стал Василий "совершеннолетним" добровольцем.
- А что, начальник штаба, посмотри-ка на младшего сержанта, по-моему, это действительно пацан, а не боец, если б не форма, а? – спросил я своего заместителя, а потом Василия:
- Бреешься?
- Никак нет! – ответил паренёк.
- Ну вот, даже не бреется…. И очень хорошо, что не бреется.
Я тогда ещё подумал, если бы не обстоятельства, не отправил бы его на ту сторону. Мне по-человечески было жаль этого тщедушного мальчишку. А вдруг, как попадётся в лапы к этим зверюгам, да пытать начнут…. А мины? Где они там их понаставили, удастся ли их пройти. Сомнения продолжали меня терзать, а срок поджимал. Мы, во что бы то ни стало, должны были выполнить приказ и добыть сведения об обороне фашистов. Но постепенно сама идея заброски этого паренька к фрицам меня стала завлекать, вроде бы всё складывалось в её пользу и, наконец, я всё-таки решился. Спустя полчаса, я приказал ротному, которого назначил ответственным за подготовку разведчиков, готовить и паренька в составе одной из групп, а после перехода нейтральной полосы оставить его одного для выполнения самостоятельного задания. Риск для меня был большим: во-первых, если бы случилось с Василием что – это было бы на моей совести. Уж слишком мало времени было на подготовку паренька. Во-вторых, начальство в известность не ставилось, юноша шёл на выполнение задания в составе группы захвата, но если б о нашей задумке узнали наверху, меня бы по головке не погладили. А с другой стороны, если б я доложил о нашей затее наверх, её, скорее всего, запретили. А вдруг и разрешили бы - то Василия готовили более серьезно, но другие. Мы же подготовили, как смогли. Приодели по-деревенски, в основном во всё старенькое и прилично изношенное, одним словом рухлядь. Нашли ему и кнут и настоящую котомку, в которую положили три картофелины в мундире. По заданию Василий должен был всё, что увидит своими глазами, запоминать и ни в коем случае не делать никаких записей. Особенно он должен был разведать конфигурацию переднего края обороны и по возможности укрепления и огневые точки. Срок возвращения был назначен на рассвете.
Я не успел даже пожелать удачи пареньку и попрощаться с ним, как мне срочно передали по телефону приказ комдива немедленно прибыть на НП полка, того самого, в котором он обещал навести порядок.
Когда я прибыл на НП полка и стал докладывать комдиву, он меня бесцеремонно прервал:
- Стой рядом, вникай и слушай, что от тебя потребуется…, понял?
- Так точно, товарищ полковник – ответил я и раскрыл планшетку.
Стою рядом и слушаю их разговор в готовности, что-либо пометить на бумаге или на карте, а писать пока и нечего. Они просто спокойно беседуют, и по характеру разговора я понимаю, что они действительно хорошие друзья-товарищи. Комдив тихо так говорит командиру полка:
- Ты, Петрович, не серчай на меня за вчерашнее. Это для порядка…, что б других приструнить. Нам скоро всем будет нелегко, и все мы тут поляжем, если думать перестанем. Немец – он же кто? Да самый, что ни на есть шаблонщик. Просто обмануть его надо.
- Было бы, чем обмануть, обманул…, легко сказать, воюю полком двух-батальонного состава…,- посетовал Петрович.
Но комдив не дал договорить командиру полка и прервал его:
- Петрович, а что если, мы возьмем да ударим с твоего участка по фрицам, а?.. Как думаешь!?
- Так уже ударяли, товарищ первый, и даже в их траншеях побывали недели как две назад. Контратака тогда удалась и мы как попёрли…. Но вышибли они нас, силёнок не хватило, что б закрепиться…., я ж тебя просил о помощи – ответил командир полка и добавил:
- Теперь они учёные, колючкой себя окружили, мин понаставили, не достать их, а система огня, укреплений и заграждений нам пока неизвестна. Наблюдаем и помечаем, в основном только огневые точки, а что мы можем ещё?..
- Тогда, Петрович, я был сам гол как сокол…, извини, ничем помочь не мог. Командарм, когда башку-то мне намылил вчера, вроде как обидел меня. А потом я многое понял. Особенно тогда, когда он мне уже так спокойно объясняет, подумай, мол, где у них оборона послабее, там и вдарь, как следует. Слышь-ка, в случае удачи, обещал дать целый батальон для развития успеха, а то и полк. Смекаешь, чем пахнет? Доверяют нам…. Вот и давай покумекаем, – предложил комдив Петровичу.
- Нет, без данных разведки удар бесполезен. Кумекай - не кумекай, людей положим, да и только, - с сомнением высказался командир полка и добавил:
- Можно конечно ещё попробовать и провести разведку боем. Но у меня для этого сил нет. Тут нужна хотя бы рота. При этом необходима еще поддержка артиллерии или авиации.
- А что, я тоже думал над этим. Если разведчики Багрова опять обделуются, придётся целую роту, а может быть и больше ребят положить ради общего дела, – согласился комдив и, взглянув на меня, язвительно спросил:
- Ну, что, понял теперь свою роль и место?
- Так точно, товарищ полковник, будем стараться выполнить приказ, – ответил я хладнокровно.
- Уж постарайся! А то ведь я…, - и комдив, не договорив, подошёл к стереотрубе и стал рассматривать местность и позиции противника.

3

- Хальт! – как выстрел в спину прозвучала команда на немецком языке и поневоле заставила Василия остановиться. Как хорошо, – подумал разведчик, что я с испугу не поднял руки вверх, а то пропал бы сразу. Он обернулся и попытался определить, откуда последовала команда, но в темноте трудно было что-либо разглядеть. Вдруг из-за кустов вышли два здоровенных немца в камуфлированных костюмах со шмайсерами наперевес.
Один из них, наверное, старший, взмахами руки приказывал подойти к ним, при этом, приговаривая: «ком, ком, шнель….». Еле переставляя одеревеневшие ноги, Василий подошёл к немцам.
- Вас махст ду хиер? – заорал старший немец, схватив больно Василия за плечо и вырвав из рук его кнут.
Василий молчал, а его бегающие испуганные глазёнки как бы говорили, что он не понимает сказанных слов.
- Вас махст ду хиер? – опять повторил свой вопрос немец и неожиданно ударил кнутом паренька.
Удар пришелся по спине, но одежда в какой-то мере смягчила его, однако последующие удары оказались больнее, и Василий закричал и заплакал.
- Швайген! – брызгая слюной в лицо юноши, заорал здоровяк.
Он перестал бить Василия, передав кнут другому немцу, а сам рывком содрал котомку с плеча юноши и вывернул всё её содержимое. На землю вывалились три картофелины. Немцы посмотрели друг на друга и по-идиотски загоготали. Потом здоровяк лапищей своей впился в плечо юноши и заставил его развернуться кругом. Больно тыкая дулом автомата в спину и повторяя одно и тоже: «Шнеллер!», - он направлял Василия вдоль траншей. Второй немец, зайдя вперед юноши, стал как бы проводником.
Светало. Василий старался не отставать от впереди идущего немца, что бы не получать от следующего за ним здоровяка больных тычков в спину. Тревожные мысли не покидали его ни на минуту: «Всё…, хана…, куда, зачем ведут?.. сразу не расстреляли…, значит, будут допрашивать…, надо было уходить раньше». А глаза разведчика, между тем, делали своё дело…, наблюдали. Искоса, стараясь не поворачивать головы, он посматривал направо. Василий никогда не видел так близко много немцев. Некоторые из них откровенно дремали возле орудий и пулемётов. Эх, - про себя подумал разведчик, - вот и надо их брать на рассвете, как сонных тетеревов…, по ночам-то они бдительные из-за страха. Чуть дальше он стал замечать хорошо замаскированные амбразуры огневых точек и вкопанные танки. А силищи тут у них больше, чем справа, – успел только подумать разведчик, как тут же получил удар в спину. Ойкнув, он сразу ускорил шаги.
Минут через двадцать они повернули направо, а еще через 2-3 минуты Василия грубо впихнули в блиндаж, где за столом, склонившись над картой, сидели два офицера. Здоровяк что-то громко по-немецки рявкнул, вытянувшись, а затем, взяв Василия за шиворот, подтащил его к столу и поставил прямо перед офицерами. Его напарник передал им кнут Василия. Четыре глаза принялись пристально рассматривать кнут и юношу сверху донизу. Разведчику казалось, что не было места на его одежде и теле, где бы не побывали эти глаза. Тягостное молчание продолжалось недолго. Вопрос, очевидно, переводчика, был неожиданным и застал разведчика врасплох:
- Кто тебья заслал в расположение немецкие войска?
Василий растерялся и не знал, как ответить и немец прикрикнул на него:
- Отвечайт!
Юноша ничего не мог придумать и просто заплакал, причитая:
- Ни-и-кто…, я корову искал и заблудился.
- Мольчать! – крикнул переводчик и ударил ладонью по столу, поднялся и подошёл совсем близко к Василию и впился своими оловянными зрачками в глаза паренька.
- Откуда ты пришоль?
- С Михай-ло-о-вки…, с деревни, - продолжая всхлипывать, ответил Василий.
- Покажи карта, где это твоя деревня!? – повышая голос, спросил офицер.
Василий опять заплакал и промямлил:
- Я не ум-м-ею показ-з-зывать.
Он хорошо понимал, что если бы он показал Михайловку, то его бы песенка была спета. Переводчик покачал головой и с показной досадой произнёс:
- Какой плёхой мальчик, совсем глюпый…, он думает, что все вокруг его тоже одни дураки. И никакой коровки у него нет, все он выдумывает. Его коровку давно бы большевики съели или наши зольдатен….Ну что, будешь говорить правду!?
- А вот и нет, - повеселел Василий, - коровёнка есть. Я её в землянке прятал…, всё у этой заразы было, и жратвы полно, и вычищал я у неё всегда вовремя, а вот убежала сво…
- Мольчать! – оборвал юношу офицер и уставился в карту.
Похоже, что офицер искал Михайловку, и это подтвердилось, когда он с издёвкой произнес:
- А ты корошо заблюдился… Коровы так далеко не убегайт от короший хозяин…. Целих пьять, как это по-вашему, вьёрст, ты шоль за своей зараза, а пришоль к нам… Ну-у, так кто тьебя послал?
- Дяденька, коровёнка моя очень шустрая, не послушная, только кнута боится…, застоялась поди, надоело ей, вот и убежала, куда глаза глядят…. Я шёл по её следам, а следы у коровы - они известные, то копыто отпечатается, то наложит кучу…. А как темнеть стало, то и следы пропали. Шёл наугад лесом, потом на поляну вышел, а тут меня… и забрали, – всхлипнул Василий.
- Корошо придумаль…, ну а зольдатен у вас Михайловка есть?
- Не-а..., солдат у нас нету. Никого у нас нету, одни бабы с детями, да старики - соврал Василий.
В Михайловке на самом деле стоял артиллерийский дивизион. И для убедительности сказанного юноша добавил:
- Иногда заходят какие-то военные за самогонкой….
- Водка? – перебил, оживившись, офицер.
- Ага, домашняя…, бабы гонят, да где её теперь взять-то, кругом бескормица…, порыщут-порыщут, да уходят, не солоно хлебавши…. У нас ничего нету, одна картошка и той чуть осталось, да вот коровка ещё пропала, - и Василий заплакал, - отпустите меня дяденька, меня мамка ждёт.
Второй офицер, не проронивший во время допроса ни слова, вдруг бросил карандаш на карту и, повернувшись к переводчику, небрежно процедил: «Вег!». Переводчик, ехидно улыбаясь Василию, прогнусавил:
- Ты - короший мальчик, только не плачь, мы тьебя отпускайт, но корову свою больше здесь не ищи. Ещё раз попадайт – будем стреляйт! - и сказал что-то по-немецки здоровяку.
Здоровяк, взяв кнут со стола и, схватив Василия за шиворот, повёл его к выходу.
- Вот теперь всё, сейчас этот верзила отведёт чуть подальше и…, - подумал Василий и, уже не обращая никакого внимания на ненавистные тычки в спину и слова «шнеллер – шнеллер», стал вспоминать родителей, братьев, дом в котором вырос, и невольно повторять молитвы, которым когда-то учила его мать.
Но здоровяк отвел юношу до первой траншеи и еще метров на 10 от неё, а затем неожиданно влепил ему такую оплеуху, от которой у Василия посыпались искры из глаз и он не смог удержаться на ногах. Он упал. Из носа сгустками пошла кровь. Сил встать не было, но он видел как немец, ругаясь, бросил в него кнут, развернулся и ушёл.


4

- Товарищ капитан! – сообщил мне дежурный, - к Вам пришли.
- Кто!? - спросил я недовольно, - неужели сразу нельзя доложить, как положено.
Подступала вторая ночь, а известий от групп никаких не было…, пастушок, как мы его прозвали, под утро тоже не явился. Я старался не показываться на глаза ни начальнику разведки, ни, тем более, комдиву. На многие телефонные звонки из штаба реагировал просто: «Жду, сообщу немедленно». Потом мне сказали, что полковые разведчики вернулись без языка. К вечеру звонить совсем перестали. Я стал догадываться, похоже и на нас крест поставили, и приступили к подготовке разведки боем, которая по плану должна была проводиться на рассвете. Но вот дежурный докладывает:
- Два бойца привели к Вам кого-то.
- Пусть войдут!- распорядился я.
Смотрю, подводят ко мне какого-то мальчишку, в порванной и грязной одежде, с кнутом на правом плече, а на лице у него ссадины и кровоподтеки под глазами. Всматриваюсь лучше, и глазам не верю – передо мной стоит наш пастушок. Вид у него измождённый донельзя, но глаза блестят. Я, конечно, очень обрадовался, жив, значит, наш Васёк. Отдаю приказание, мол, сначала, отмыть, накормить и сразу ко мне. А он мне и говорит:
- Нет, товарищ капитан…, сначала дайте мне бумаги и карандаш, остальное - потом.
- Хорошо, - соглашаюсь с ним, - пусть будет по-твоему. Даю всё то, что он просит, и выделяю ему целый стол.
Сам стою рядом и наблюдаю. Вижу как он старательно, слюнявя карандаш, рисует схемы, стрелочки и аккуратно, бисерным шрифтом что-то пишет над ними. Не сдержав любопытства, спрашиваю:
- Чего задержался то? Никак к немцам попал?
- Так точно, попал – ответил Василий.
- Допрашивали…, пытали?
- Ага, но не особо…, выручил меня кнут, от которого мне же и моей спине хорошо досталось. Побили, но всё же отпустили, может, поверили в нашу легенду, что я пастух, а может, просто мне повезло.
Поясняя свои зарисовки и записи, Василий выявил главное, что левый фланг немцев укреплен слабее. Очевидно, они надеялись на непроходимость болота и на то, что морозы наступят еще не скоро. Пленный офицер, которого чуть позже доставила одна из разведгрупп, показал, что выходы из болота были заминированы. Мы все потом удивлялись, как же пастушок прошел этот участок, не подорвавшись. Действительно, пареньку повезло дважды.
Комдив, часом позже, всматриваясь в схемы, нарисованные Василием и, выслушав мои объяснения, улыбаясь, спросил:
- А кто же нарисовал это произведение?
- Наш разведчик, Васёк..., товарищ полковник, - ответил я, и назвал фамилию младшего сержанта и добавил:
- Под видом пастушка он ходил в разведку прошлой ночью один и нарисовал позиции немцев по памяти.
- Молодец, сержант! Оформить документы на представление его к ордену Красной Звезды, - приказывает мне комдив и просит вызвать в штаб своего Петровича.
Сейчас я уже плохо помню, что было дальше. Помню только отдельные слова, которые были главными при постановке боевой задачи комдива командиру полка. Они были произнесены как-то официально, но в тоже время торжественно:
- Полковник! Переносите свой НП на правый фланг…, и быстрее! Наступать будем через болото. Разведку боем отменяю. Тут всё ясно…. То подразделение, которое предназначалось для разведки боем, выдвигается первым, но впереди его пойдут сапёры и проводники. Постарайтесь в деревнях разыскать проводников. Начинаем на рассвете. Всё! Успехов тебе, Иван Петрович! Всем готовиться…, я - к командующему на доклад.
Позже, уже в какой-то освобожденной деревеньке, мы обмывали орден и сержантское звание нашего пастушка. Васёк, как тогда все стали его ласково называть, совсем не пил, а только давился водкой, а мы здоровые лбы смеялись над ним, конечно по-доброму. Мы же не знали, что было ему всего только семнадцать годков.

Вместо послесловия

С тех пор, как мы встречались с Иваном Ивановичем, прошло более 20 лет. Связь с этим замечательным человеком, к сожалению, была потеряна. Дети послевоенных лет давно уже стали дедушками и бабушками. Не отстал от них и я, обзаведясь тремя внуками. Моя дочь, художник, как-то спрашивает меня:
- Пап, тебе нравится, как я рисую?
- Очень нравится, ты у меня талантище, - ответил я.
- А в кого мой талант, в маму?
- Да, в маму, - и потом добавил, - и в деда Васю тоже.

Москва, апрель 2009

http://www.proza.ru/2009/04/24/1090
(Иллюстрация по ссылке)



Любимая медаль
Дина Иванова 2

Екатерина Андреевна с ужасом соскакивает с постели – «Проспала!».
Одеяло скомкано, подушка мокрая. Чуточку пришла в себя, успокоилась.
Села на кровать.
«Восемь. Они будут через час. Какое же это наваждение – каждый год я вижу перед днём Победы один и тот же сон. Сколько можно?».
Она хорошо знала, что это не пройдёт никогда…

….ей шесть лет. С мамой выходят из дома. Яркое солнце. Сад в цвету. И вдруг дикий гул…Небо закрылось самолётами с черными крестами. Испуганный голос мамы: - «Ложись!». Из самолётов, как чёрный снег, посыпались снаряды. Сколько прошло времени, Катя не знала. Но всё, что она увидала потом, было жутко …мама вся в крови и рядом её нога….

Сейчас приведут младшего внука. По традиции она с ним накануне 9 мая посещает  кладбище.
Взрослые будут заняты своими делами. Как-то незаметно они стали на многое реагировать по-разному.
Дети, которые тоже уже далеко не дети, в целом внимательны к ней, по-доброму заботливы. Но, как бы сказать, утонченно снисходительны.
«Помни о своём возрасте» - это подчёркивается постоянно.- «Береги себя, не забывай, сколько тебе лет…».
А придёт Гришка, ему нет до её возраста никакого дела. Он знает, что с бабушкой всегда интересно, она его хорошо понимает, ей можно доверять любые тайны. Но главное, она, как и он, радуется всему новому.

- Привет, бабуль! Я готов! - солнечная улыбка. - А это тебе мама послала, - протягивает огромный пакет. - Сын спешит дать «ценные» указания.

- Чипсы не давать. С мороженым осторожно. Не вздумайте бегать наперегонки. Мам, ну помни,….другие времена, - поцелуй в макушку и убегает.

«Виновники» всех бед весело смеются.

- Пойдём, дорогой,  купим цветы и к своим. Я тебе что-нибудь ещё про твоих прадедов расскажу. День-то скоро такой важный – Победа. Она им нелегко досталась.

- Пойдём, бабуля, скорее.

----

Убрали могилки.
Гриша это делал всегда с удовольствием и с пониманием, что бабушке надо потом будет побыть одной.
Он пошёл прогуляться по аллейкам.

- Бабуль, там интересный дедушка сидит один. Глаза у него закрыты. Сам такой молодой. А может быть ему наша помощь нужна?

- Пойдём, посмотрим на молодого деда.

Похоже, что человек просто вздремнул. Но Гриша был прав. Интересный образ.
В годах. Красивая седая шевелюра, Гладко выбрит. Аккуратно одет. На пиджаке спортивного типа- одна медаль – «За Отвагу».

- А почему ты решил, что это молодой дед? – спрашивает шёпотом.

- Смотри, - слово вырвалось у Гришки очень громко, - у него всего одна медаль, а у старых ветеранов их много и цветов… у него целая клумба, а у тех…по две гвоздики.

Объект наблюдения открыл глаза, и лицо его осветилось внутренним огнём. А улыбка…правда молодая.

- Доброго дня, - Екатерина Андреевна извинилась, что нарушили покой, - с наступающим вас Праздником!!

- Ну, что вы, что вы, такое нарушение просто награда,-он переложил свою «клумбу» на другую сторону. - Если не спешите, присядьте, поболтаем. Уж больно интересны умозаключения у вашего сына, - откровенно лукавил и льстил молодой дед.

- Это моя бабушка, - Гриша строго встал на защиту семьи.

- Давай разбираться в возрасте, - очень добродушно пригласил к диалогу неожиданный собеседник, - предлагая «рыцарю» сесть рядом, - знаешь, мне тоже очень интересно, как люди определяют свой и чужой возраст.

- Вас волнует возраст? – не без иронии задала вопрос Екатерина Андреевна.

- Меня - нет, - очень мягко ответил собеседник,- возраст… я о нём не вспоминаю. Старый? Возможно. Мне не стыдно за этот недостаток, хотя иногда приходится извиняться за несоответствие ему.

Двое немолодых людей дружно рассмеялись. Они хорошо поняли друг друга.
Новый знакомый выбрал из своего букета три больших ромашки и протянул Екатерине Андреевне.

- И вас с Праздником! Жду дорогих гостей. Специально к этому дню выращиваю ромашки. Для Сонечки они много значат. А гвоздики возложим командиру.

Гриша морщился, не понимая, о чём говорят и над чем смеются взрослые.

- Ба, а что такое возраст? Это сколько тебе лет?

- И да, и нет, - продолжал смеяться молодой дед, - иди сюда, парнишка, попробуем порисовать. Кстати, как тебя зовут?

- Григорий, - ответил тот не очень приветливо, продолжая хмуриться.

- Прекрасно. Ну, а я, можешь просто – дед Иван, - смеётся и притягивает Григория к себе.

Берёт прутик и пишет на тропинке - "Воз-раст…."
Гриша притих, начинает внимательно наблюдать за рисунками деда Ивана.
А тот продолжает рисовать прутиком.
Маленький воз – ноша ребёнка; течёт жизнь, нагружается его воз… и катится, катится….
Появляется несколько интересных картинок.
Екатерина Андреевна наблюдает за всем этим тоже с большим любопытством. Отмечая про себя, – «Рисует профессионал».

- Вот так, парень, и появляется воз… возраст. Ты прав, Гриша, это прожитые годы. Важно, с чем воз везёшь. С годами он всё тяжелее и тяжелее, и нет ничего печальнее того, когда единственная ценность перегруженного воза – продолжительность жизни.

Дед Иван замолк, откинул палочку.

- Поверь мне, Гриша, состояние, да и внешность в старости зависит от того, на что ты потратил молодость, сколько добра и любви сохранил в своём сердце.

Екатерина Андреевна с благодарностью посмотрела на собеседника.

- Полностью с вами согласна. Чем нагрузил свой воз, с тем и живёшь. И не хнычешь, и не жалуешься на судьбу, коль сам её выстраивал.

- Ну, а у женщин, - лукаво говорит дед Иван, - вообще возраста нет. Пока их любят.

Грише это становилось не интересно, и он внимательно рассматривал его медаль.

- У моего деда такой не было. За что её вам дали?

- За отвагу, - дед Иван вновь смеётся, - она моя любимая награда и очень дорога тем, что я её получил почти в твоём возрасте. Мне было чуть больше восьми. Ветеранов мало в живых осталось. Последними во время войны призывались те, кто родился в 1927 году, а я с 1934 года. У меня партизанская биография.

Задумался ветеран, по лицу было видно, что память его тревожит.

- Насмотрелся такого, весь был нацелен – мстить. Хотел на фронт попасть сыном полка. Но отправили меня в освобождённый город, приказав учиться так, чтобы было потом, чему учить других.

- А как вы к партизанам попали? - не успокаивался Гриша.

- Если я вас не очень утомил, то расскажу.

Интересный получился рассказ.
Притих Гриша, да и Екатерина Андреевна не могла скрыть волнения.

----

…летом меня всегда отвозили к дедам. Это было лето 1941 года.
Жил он совсем недалеко от Минска в деревне, которая была километров в десяти от очень известного сейчас всем места - Малый Тростенец.*
Мама была врачом, а отец уже был в армии. На всё лето меня и отправили в деревню. Там было много друзей и старше, и младше меня. Мы были отчаянной ребятней, без страха и сомнений.
Никто не думал, что в июне деревня окажется отрезанной от Минска. Город к концу месяца был уже оккупирован.
Мой дед был гончар. Мы с ним часто осматривали всё в округе в поисках хорошей глины. Поэтому эти места я знал, как свои пять пальцев
До 42 –ого года в нашей деревне немцы не расквартировывались. Но мы, пацаны, бегали в соседнюю деревню, потом дома рассказывали, что там всё огородили колючей проволокой и строятся какие-то бараки.
Дед,с приходом фашистов заглушил печь, перестал гончарить, стал часто надолго уходить из дома. Бабушка строго приказывала и мне сидеть дома.
Однажды дед позвал меня прогуляться и доверительно рассказал, что он установил связь с партизанами и им нужна любая информация о тот, что происходит в той деревне. – «Ты уже мужик, я тебе доверяю. Не болтай, даже бабушке не рассказывай. Действуйте осторожно, добывайте любую информацию».

Мы стали внимательно следить за шоссе. Днём и ночью шли гружёные машины с людьми и с их вещами.
Однажды, рано утром, ещё только-только начинало рассветать, а мы в одном месте сделали надёжное укрытие, там и прятались иногда всю ночь, стали свидетелями неожиданного происшествия.
Одна машина остановилась недалеко от нас. Из кабины вышел немец с автоматом, прикрикивая… «шнель-шнель», открыл кузов.
На дорогу прыгали взрослые и дети, человек около пятнадцати, а может быть и больше. Они шагнули в лесок, видимо, оправиться. Мы чётко услышали голос одного взрослого: «Бегите быстрее в лес».
Из своего убежища видели, как двое мальчишек потянули за собой совсем маленькую девочку.
На дороге раздались выстрелы, дети упали, и оказались совсем рядом с нами. Мы потом затащили их в своё логово.
Немцы, боясь партизан, выпустили ещё одну очередь и уехали.
Зная все тропинки в лесу, мы добрались до дома. Бабушка ахнула. Это были еврейские дети. Измученные, они не могли вымолвить ни слова.
Бабушка их вымыла, накормила и отправила всех нас на чердак.
Под утро появился дед и рассказал, что всех, кто был в той машине, расстреляли.
Оставаться в деревне становилось опасно, он нас увёл в отряд.
Так я стал партизаном. А вот за наши «вылазки» и спасение детей получил первую, самую дорогую медаль.
Потом было всякое, но главное вы сейчас встретитесь с Сонечкой и её братьями.
Они каждый год с внуками издалека к нам приезжают…..

----

Воистину молодой дед.
Шустренько подхватился, взял в руки ромашки и устремился вперёд. Ему навстречу бежали две красивые, нарядные девчушки, за ними шли трое взрослых.
Мужчины в чёрных шляпах и дама. Она вся в чёрном, плавно, как будто плыла, протягивала деду Ивану руки и две заветные гвоздики.
Четверо взрослых сплелись в объятии, а дети обхватили их снизу.
Картина, достойная кисти большого мастера.

Екатерина Андреевна взяла за руку Гришу, они отошли в сторонку.
Дед Иван, повернул голову в их сторону, тихо поблагодарил за внимание, и, не скрывая слёз, крепче прижимал к себе долгожданных гостей.

- Видишь, Гришуня, что значит дружба, скреплённая кровью, - сама она тоже расплакалась.- Разный у всех этот день, День Победы, но у всех со слезами на глазах…

Гриша прижался к бабушке.

- Ба, позвони папе, - заговорил быстро-быстро, - расскажи о деде Иване и его друзьях. Мы можем их на праздник пригласить в гости. Я хочу с девочками познакомиться. Это же очень большой праздник.

- Ты прав, дорогой. Обязательно позвоню, и попробуем попозже подойти к этим красивым людям и пригласить их в гости. Если они смогут прийти - будет замечательно. Вспомним всех дорогих нам людей. ПАМЯТЬ – это так важно.

Дед Иван, как чувствовал, что его новые знакомые о них говорят. Оглянулся и жестом позвал вместе с ними подойти к могилам боевых друзей.
Так все и познакомились.

- С наступающим Днём Победы вас, - сердечно приветствовала всех Екатерина Андреевна.

- С Днём Победы, - к ней подошла Сонечка и прижалась к плечу.

Детвора быстро нашла общий язык.
Гришка им что-то говорил, девчушки кивали.

- Ба, мы тоже всех поздравляем, - и улыбнулся чуточку виновато, - а я уже пригласил девочек в гости.

Взрослые посмотрели на детей с улыбками.

И каждый подумал: – "Вот она цена Победы  -  счастливые лица внуков".

Как важно об этом не забывать….
--------

*http://www.ctv.by/node/38736  - Фото. Тростенец – четвертый по величине лагерь смерти в Европе


© Copyright: Дина Иванова 2, 2014
Свидетельство о публикации №214042600531




Блокадная история
Ванико

       С Клавдием Павловичем Шаминым, старшиной команды торпедистов на одной из  лодок Кронштадской бригады подплава в годы войны, мне довелось познакомиться в 1973 году в Северодвинске. 
       Наш экипаж, под командованием капитана 1 ранга В.Н.Милованова, в то время принимал на заводе и испытывал в Белом море новейший ракетный  подводный крейсер стратегического назначения «К-450», ныне классифицируемый как  «Дельта».
       Заводские специалисты не только строили наш корабль, но и постоянно выходили с экипажем в море на ходовые и государственные испытания. И выходов было не счесть. Здесь все мы и сдружились со своими гражданскими коллегами.
       Клавдий Павлович был самым старшим в бригаде - ему было за пятьдесят. Но выглядел он отменно. Плотный, широкоплечий, с неторопливой речью и внимательным взглядом.
       В море, в свободное время, он обычно сидел у торпедных аппаратов  на «розножке» и что-нибудь мастерил. Другие его коллеги и мы в том числе, после вахты сражались в «морского козла», нарды или занимались травлей. Вернее рассказывали разные флотские байки заводчане, которые были моряками во много крат больше чем мы. Некоторые, вроде Шамина, «отбарабанили» на военном флоте по 5 и более лет.
       Клавдий Павлович обычно молчал и внимательно слушал. А когда к нему кто-нибудь обращался, - дедушка, травани чего-нибудь, - застенчиво улыбался и отвечал, - травить я не умею, а вот был у нас в бригаде такой случай. И выдавал историю. Причем всегда интересную и поучительную. Рассказчик он был великолепный. Вот одна из них.
       «Базировались мы тогда в Кронштадте. Шла зима 1942-го и Ленинград был в блокаде. Летняя кампания для наших лодок прошла неудачно. Многие подорвались на минах, пытаясь прорваться из Финского залива в море, а из тех, кому это удалось, с боевого дежурства вернулись единицы. Настроение было хреновое. Залив замерз, немцы постоянно бомбили Питер и Кронштадт, наши береговая и корабельная артиллерия непрерывно отражали их атаки.
       А мы «припухали» на берегу. Точнее на лодках. Они вмерзли в лед, который приходилось окалывать, занимались  проворотом  оружия и механизмов и несли якорную вахту.
       Электропитания с берега практически не было - только для наиболее важных корабельных систем жизнеобеспечения, так что в отсеках «Щук», «Эсок» и «Малюток» стоял собачий холод. Надевали поверх роб ватные штаны и телогрейки. В них и спали. Утром проснешься - на переборках иней, а волосы, если шапка свалилась, к подушке примерзли. Так и жили. Ждали весны и чистой воды.               
       Зато кормили экипажи хорошо. У нас в торпедном отсеке стояли несколько бочек с селедкой и квашеной капустой. В провизионке хранились картошка, солонина, крупа и черные сухари в крафт - мешках. Практически каждый день в обед выдавали спирт и что-нибудь горячее, чтоб окончательно не померзли. И это при всем том, что Питере свирепствовал голод. Съели всех птиц, кошек и собак. Ходили слухи, что даже людей ели.
       Увольнений в город не было. Война, какие уж тут увольнения. Но изредка, небольшими партиями на несколько часов в Ленинград отпускали офицеров, старшин и матросов, у которых там были родители или жены с детьми. Таких в бригаде было немало.
       Естественно, что ко времени «отпуска» ребята старались подкопить каких-нибудь харчей, чтоб подкормить своих близких. А было с этим делом строго. Сам свою флотскую пайку ешь, тебе ее нарком Обороны положил, а отщипнуть от нее для других не смей - вплоть до трибунала. На этот счет политработники с нами даже специальные беседы проводили.
       Но жизнь, есть жизнь. Продукты ребята все равно потихоньку копили, «шхерили» и, когда случалась оказия, передавали в Питер родным.
       Был у нас в команде штурманский электрик  старшина 2 статьи Саня Александров. Коренной ленинградец. Служил по третьему году, имел в Питере мать-учительницу и сестер - двойняшек.
       Отец их пропал без вести в Бресте, в первые дни войны.  Семья бедствовала и при любом случае, Саня всякими правдами и неправдами старался навестить родных. И, естественно, подкинуть им что-либо из харчей. А что может быть у старшины   срочника? Только свой паек - ну, там, сахар, сухари, табак.
       Вот это он и переправлял в Питер. И мы понемногу помогали, чем могли. Я, к примеру, не курил и отдавал Сашке свою махорку. Сменять на барахолке - тот же хлеб.
       Однажды наш штурман, прихватив с собой старшину команды и Александрова, отправился в ЛенВМБ за какими-то навигационными приборами или картами, точно не помню. Ну и Санька свой «сидор» набил сэкономленными сухарями, сахаром и табаком.
       Сухари эти были особенные. Из ржаной муки, размером с добрую ладонь, темно-коричневого цвета и каменной твердости. Разгрызть их было невозможно. В обед мы разбивали их молотком, сыпали в суп и тогда только ели. Зато качество у них было отменное. Душистые и очень вкусные.
       Вечером из города вернулись только старший лейтенант с мичманом и доложили командиру, что Александрова забрал патруль. Причем не наш, флотский, а комендантский, с петлицами НКВД.
       Оказывается, по дороге Сашка отпросился у штурмана забежать на минутку к матери, которая жила в доме на площади Труда и прямо на площади его «замели». Никакие доводы о том, что команда находится в служебной командировке и предъявление штурманом соответствующего предписания, не помогли. А когда рьяные патрульные обнаружили в мешке старшины продукты, его сразу же взяли под стражу и увели.
       Командир обозвал штурмана мудаком и, захватив с собой замполита, отправился в штаб бригады. Оттуда вернулся обозленный и отправил штурмана на «губу».
       Оказывается в штаб уже позвонили из комендатуры сообщив о задержании Александрова с казенными продуктами. Это было «ЧП», которое по военному времени каралось трибуналом.
       Так оно и случилось. Через неделю, худого и наголо остриженного Саню судили в клубе бригады. За кражу продуктов определили пять лет лагерей, которые здесь же заменили несколькими месяцами штрафбата.
       Возмущенный зал тихо гудел.
       - Вот суки, за свой паек парня сажают!  - выкрикнул кто-то из матросов.
       После этого случая, отпуска в Питер практически отменили, а если кто и ехал, то «шмонали», что б ни дай Бог  с собой не везли продуктов.
       А Сашка достойно воевал пулеметчиком на Карельском перешейке. Туда списывались многие ребята с боевых кораблей, и матросская почта принесла от него весточку. Затем пришла весна, залив растаял и мы прорвались в море, чтобы больше не уходить с него…».


© Copyright: Ванико, 2014
Свидетельство о публикации №214050301715
http://www.proza.ru/2014/05/03/1715
(Иллюстрация по ссылке)



БАТЯ
Петр Кожевников 2

Много было воли, стати,
Но войны звала труба…
Три войны достались бате.
Говорил он мне: - Судьба.

Каждый год, на день Победы,
Орден я беру его,
Чтобы не забылись беды
И победы все его!


© Copyright: Петр Кожевников 2, 2014
Свидетельство о публикации №214050900003
http://www.proza.ru/2014/05/09/3
(Иллюстрация по ссылке)



Воспоминания и размышления. День Победы
Владимир Голдин

9 мая 1945 года. Посёлок Октябрьский Мурашинского района Кировской области.

Сон нашей семьи прервал резкий нетерпеливый стук в переплёт оконной рамы:
- Ольга, Ольга, чего спишь. Вставай. Победа. Идите к конторе, сейчас будет объявление.

Вставай, ещё раз прокричал женский голос, ещё раз раздался стук по переплёту оконной рамы, ещё раз прозвенели оконные стёкла, и всё стихло.

В нашей квартире началось неторопливое сонное движение. Мы, дети отрывали головы от тёплых подушек, раздвигали какие-то одеяла, тряпки вылезали в холодное помещение. Все люди страны Советов ждали этого долгожданного дня, объявления о прекращении войны. И вот эта информация пришла из женских уст, как и много другой информации приходило в нашу семью из этого же источника.

Затяжная весна. На улице туман, слякотно, сверху в серое утро сыплет природа свой привет в виде холодного дождя и мокрого снега. Уходящая зима была снежная, в огородах по северной стороне заборов ещё чернеют полосы грязи на невысоких снежных буграх.

Из всех концов посёлка к конторе потекли редкими семейными ручейками человеческие тела, одинаково хмурые, как этот холодный день, и одинаково одетые в основном в ватные серые фуфайки. Народ грудился, разбивался на группки по интересам, симпатиям, семейным узам.

Мужики курили махорку, завёрнутую в самодельные «козьи ножки», женщины судачили на свои нескончаемые темы, дети, согреваясь, бегали, на ходу играли в ляпки-пятнашки, скрывались от соперников в гуще взрослой компании.
Радио на столбе возле конторы гремело торжественными маршами, но крыльцо конторы, используемое вместо трибуны, пустовало.

Все ждали объявления по радио из Москвы. Оно что-то задерживалось.
Вдруг музыка оборвалась, на какое-то мгновение установилась полнейшая тишина, и в ней, тишине, загремел такой знакомый стальной, полный веры не только в победу, а в вечность жизни каждого отдельного человека голос Левитана: «От Советского информбюро…».

После сообщения советского правительства о полной капитуляции Германии в войне, начался митинг, выступали представители администрации конторы лесоучастка, от партбюро, отдельные граждане. После каждого выступления раздавались крики: «Ура». Но кричали по-разному: одни искренне весело, другие глухо со слезами. В толпе то и дело раздавались смех и рыдания, в которых раскрывались то радость события, то горе невозвратной потери.
Какие же они разные первый день войны и первый день мира.

В первый день войны народ охватил какой-то непонятный, откуда-то исходящий страх, перед полной неизвестностью, рушившихся всех жизненных и семейных планов.

Первый день без войны вызвал успокоение, но не отменял всех тревог, порождённых войной. Почти перед каждой семьёй стоял немой вопрос: «Когда вернутся с войны близкие и вернутся или они вообще?»

Впереди маячили дни ожиданий, разочарований, тревог, заканчивающиеся для одних радостью встречи, для других обманом надежд и тоской на многие десятилетия. Хвост кометы «Война» растянулся на десятилетия в памяти и сознании поколений, переживших этот космический удар по психологии людей.

Народ думал о предстоящей мирной жизни. Легко объявить о победе, о начале мирной жизни, но как тяжело выйти из психологического и экономического состояния порождённого войной. Предстояло восстановить разрушенное войной народное хозяйство. Перед страной и народом стоял тяжкий, непрерывный, часто без выходных дней, труд. В трудах и заботах запамятовали о праздниках, забыли и о Дне Победы - на десятилетия.

Главным воспитателем характеров, распространителем знаний, пропагандистом и агитатором после войны было радио. Газет не хватало, любой обрывок газеты шел мужчинам на курево. Это потом, поздней, начнут принудительно заставлять выписывать «Правду», «Известия» и другие газеты, а пока только радио. Но и радио, этот черный бумажный круг, с кнопкой регулятором звука посредине было далеко не в каждой семье.

Поэтому в каждом рабочем посёлке, в которых мне приходилось жить, в центре у клуба висело на высоком столбе радио. Этот предмет из алюминия был выполнен в форме цветка «колокольчика» гремел на всю свою мощность с 06.00 часов утра и до 23.00 вечера.

Куда бы ты ни шел по посёлку, в дождь или слякоть, в солнечный день или мороз, ночью при луне, когда это светило играет вперегонки с ночными облаками, ты всегда был в курсе событий своей Родины.

Радио говорило о строительстве коммунизма, сообщало о том, сколько будет произведено автомашин к 1950 году, какие появятся новые заводы, внедряло в сознание молодых людей идеи интернационализма. Программа радиовещания была жестко регламентирована, по отдельным радиопрограммам можно было судить и по времени суток и точно определять само время.

Особенно запомнился тембр голоса преподавателя Иванова, который вел передачу «утренняя зарядка», меня и сейчас увези куда-нибудь в глухомань и включи голос того диктора, я его отличу от любого другого тембра.

Радио воспитывало, радио пополняло знания в области культуры, науки, образования. Радио призывало смотреть вперед, призывало заглянуть за горизонт жизни, уводило от реальной полуголодной жизни в перешитых рубахах и с заплатами на коленках брюк.

Всё что говорилось по радио, воспринималось слушателями как истина в последней инстанции, других мнений не могло быть. Они были, но озвучивать личное мнение даже в узком кругу людей было не безопасно.

Полуголодные и полураздетые советские люди сразу после окончания войны с энтузиазмом начали восстанавливать разрушенное народное хозяйство, одновременно строить коммунизм и готовиться к отражению ядерного нападения потенциального противника.

Много проблем свалилось на плечи советского народа после войны 1941-1945 годов, многие из них он успешно решил, с другими так и не смог справиться.

Но после войны советский народ стал другим. Он ещё молча терпел притеснения власти, но в его недрах стал зарождаться протест против существующего строя в форме отказа от подписания на очередные займы, отказа от голосования в дни выборов и другие.


© Copyright: Владимир Голдин, 2014
Свидетельство о публикации №214031800561


Кино
Игорь Лебедевъ

Это было очень давно. В далеком детстве. Однажды в нашем маленьком белорусском городке  произошло необычное событие. К нам приехали снимать кино! Да еще какое - фильм был про войну!  Ребята середины 60-х играли исключительно в войну. В ход шли самодельные деревянные автоматы, кинжалы, гранаты и всякое другое детское вооружение. Прекрасно помню эти игры, как захватывало дух от «боя» и незабываемое чувство победы! Да, это была настоящая победа, хоть и маленькая по нашим масштабам.
А здесь! Кино про войну! Все мальчишки мечтали хоть одним глазком увидеть, как снимается это кино, а уж поучаствовать в съемках – об это и не мечтали, слишком эта мечта казалась заоблачной!

Был обычный пасмурный день, но все как будто чего-то ждали. Ходили смутные разговоры, что по нашей улице пойдут войска для съемок этого самого фильма. Вдруг раздался шум моторов и лязганье гусениц по старой, еще польской брусчатке. Шли танки.   Еще хорошо помню, как много народу высыпало посмотреть это бесконечное шествие военной силы. Люди стояли молча, в каком-то немом оцепенении, словно ожидая чего-то, словно чего-то боясь. Некоторые женщины, как я заметил, украдкой утирали с глаз слезы.    
За танками пошла бесконечной массой пехота. Солдаты шли и шли. В касках, плащ-палатках, с винтовками за плечами, гремя подковками своих сапог по нашей мостовой, они шли длинной  зеленой гусеницей,  которая поворачивала свое жирное тело, послушное изгибам наших неровных улочек, а сзади подходили все новые и новые солдаты. Некоторые узнавали в этих солдатах своих знакомых, которые еще совсем недавно были обычными дядями Колями или Степанами, а теперь шли молча в строю и хмуро глядели в спину своим товарищам. Теперь они были солдатами. 
Тягостность этой картины и сейчас, через много лет, осязаемо ощущается. Смутная тревога, страх перед чем-то необъяснимым, невозможным. Чувство страха, истекавшего откуда-то из глубин души. Неизбежность. Казалось, что солдаты уходят куда-то навсегда, а мы остаемся. Остаемся здесь, на самом краешке нашей страны. Беззащитные и беспомощные.

Потом мы смотрели этот фильм вместе с нашими родителями в нашем старом кинотеатре с названием «Мир». Было интересно, наши побеждали, но чувство неизбежности и тревоги где-то в глубине души все же осталось. Мы снова видели тех солдат, что шли в тот день мимо нас, их лица. Куда они шли? Вернутся ли они назад? Что их и нас всех ждет?
Умом мы понимали, что это кино, игра, наподобие наших детских игр «в войну». Но, по-видимому, страшный дух войны был вызван к жизни огромным скоплением боевой техники и вооруженных людей. Он был совсем рядом, мы ощущали его дыхание, его страшную гипнотическую силу, и долго еще стояли в оцепенении, когда он уполз куда-то дальше, гремя гусеницами танков по старой  брусчатке и цокая подковками тысяч солдатских сапог по мирным улочкам нашего города.

Я не помню названия этого фильма. Помню только хорошо тот день, когда мимо нашего дома, по нашей улице шли и шли колонны солдат, словно зеленая гусеница ползла,  поворачивая свое жирное тело, послушное изгибам наших неровных улочек…


© Copyright: Игорь Лебедевъ, 2009
Свидетельство о публикации №209083100281



С победою - акростих
Владимир Плотников-Самарский

С   П О Б Е Д О Ю

Акростих

С едые. Светлые. Святые!

П обеды меч, Отчизны щит…
О тцы!!! И сыновья… России!
Б ез вас Мир смертью был бы смыт.
Е вангельских достойны высей,
Д а видит внук… Да Бог хранит!
О  каждом помним, с нами вы все…
Ю нцам пример, забывшим - стыд...

2008 г.

Опубликовано:
"Солдатам Великой Победы. Литературный сборник", Москва, 2010.
"Священная война. 1945-2010", Самара, 2010.


Использована картина Евгения Горовых "Вернулся Сын на Родину"


© Copyright: Владимир Плотников-Самарский, 2012
Свидетельство о публикации №212050901045

http://www.proza.ru/2012/05/09/1045
(Иллюстрация по ссылке)



Заглавная иллюстрация – репродукция картины В.Н.Гаврилина «За родную землю» 1959г.