Творческая история повести Н.В. Гоголя "Нос". Ринотиллексоманиакальное исследование
Оглавление:
Глава 1. О предмете повести - http://www.proza.ru/2014/05/01/260
Глава 2. Начало работы над повестью
Глава 3. Основная работа над повестью
Часть 1. Кавказский коллежский асессор - http://www.proza.ru/2014/05/21/1287
Часть 2. Неординарный профессор - http://www.proza.ru/2014/05/24/505
Часть 3. Дурной сон майора Ковалева - http://www.proza.ru/2014/05/27/294
Глава 4. Предпечатная история повести
Часть 1. «Московский наблюдатель» - http://www.proza.ru/2014/06/18/884
Часть 2. «Современник» - http://www.proza.ru/2014/09/13/338
Глава 5. О предмете повести. Post factum - http://www.proza.ru/2015/02/08/411
Глава 2. Начало работы над повестью. Первоначальный набросок. История Ивана Яковлевича.
Н.Л. Степанов, основываясь на расположении первоначального наброска повести «Нос» в записной книжке Гоголя, предполагал, что его запись была сделана к конце 1832 или начале 1833 года (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в 14 томах. М., 1937-1932. Т. III. С. 650. Далее в тексте с указанием номера тома и страницы). Н.С. Тихонравов, относя запись к 1833 году, был уверен, что идея повести пришла к писателю раньше, в 1832 году (Гоголь Н.В. Сочинения. 10-е изд. Под редакцией Н.С. Тихонравова. М, 1889. Т. II. С. 567). Комментаторы приводят ряд аргументов в пользу столь ранней датировки. Тихонравов указывает на то, что «необыкновенно странное происшествие», о котором говорится в наброске отнесено ко вполне определенному времени - 1832 году. Кроме того он отмечает, что упоминаемые в повести «опыты действия магнетизма», только недавно, по словам Гоголя, занимавшие весь Петербург, так же имели место в начале 1832 года (Тихонравов Н.С. Указ. изд. С. 566). Впрочем это указание, появившееся в более поздней черновой редакции повести, служит скорее ретроспективной отсылкой к моменту, когда это могло случиться. Степанов пишет, что косвенным соображением в пользу того, что замысел повести относится к 1832 году, может служить то, что именно в 1831-1832 годах в журналах появились многочисленные «носологические» сюжеты и мотивы, близкие к повести. Так же он указывает, что еще одним аргументом может служить текст вывески, помещенной в «Молве» за 1831 год, к которому восходит вывеска цирюльника (III, 650).
Попытка биографического анализа наброска, основанного на предположении, что «нос» является олицетворением собственного имени автора (см. «”Нос” Гоголя. О предмете повести»), позволяет привести дополнительные аргументы в пользу того, что идея повести возникла именно в 1832 году. Толчком к работе могло послужить решение Гоголя «официально» отказаться от фамилии Яновский, которой он перестал пользоваться еще с конца 1830 год (подробнее см. «Гоголь-»). На возможность этого указывает ряд обнаруживающих себя в наброске деталей.
Известно, что отец писателя Василий Афанасьевич на протяжении все своей жизни именовал себя исключительно Яновским, используя полную фамилию лишь в официальных случаях, прежде всего в вопросах финансового свойства. Однако после его смерти (в марте 1825 года) ситуация в семействе изменилась. Берясь за управление имением, мать писателя Мария Ивановна вынуждена была вступить в новые для себя отношения - с властями, заимодавцами, соседями. Официальный уровень этих отношений потребовал от нее именоваться соответствующим образом. В скором времени она из «Марьи Яновской» бесповоротно превратилась в «госпожу коллежскую ассесоршу Гоголь-Яновскую» [1]. Фамилия «Яновские» в ходе естественных социальных изменений начинает отходить в семействе на второй план. Однако вряд ли Мария Ивановна могла спокойно воспринять факт, что для ее сына фамилия отца превратилась в пустой звук.
Отказ Николая от семейного имени озвучен в письме к матери от 6 февраля 1832 года [2]. Это был хорошо обдуманный и тщательно подготовленный шаг. Об этом более чем наглядно свидетельствует вся их предшествующая переписка. В течение 1830 года он экспериментирует с подписью [3], стремясь подготовить домашних к своему решению. Далее весь 1831 год он использует только первую половину своей фамилии [4]. И наконец, в начале 1832 году просит мать впредь именовать его исключительно Гоголем.
Момент выбран не случайно (как и многие важные начинания, он приурочен Гоголем к началу года). 1832 год был связан с получением им долгожданной финансовой независимости. К этому времени Николай не только перестал просить деньги из дома, как и обещал, но даже получил возможность порадовать домашних посылками с гостинцами. Подобная демонстрация самостоятельности была чрезвычайно важна для Гоголя, поэтому он акцентирует на этом чуточку излишнего внимания.
С приходом материальной независимости Гоголь все больше начинает проявлять независимость личную. Из писем исчезают многословные излияния сыновнего почтения, написанные в подчеркнуто рафинированном тоне. Он начинает открыто противоречить матери. На ее рекомендацию человека, который мог бы быть ему полезным, Гоголь отвечал в следующем письме от 10 марта 1832 г. (в начале марта вышла в свет вторая часть «Вечеров»): «Вы всё еще, кажется, привыкли почитать меня за нищего, для которого всякой человек с небольшим именем и знакомством может наделать кучу добра. Но прошу вас не беспокоиться об этом. Путь я имею гораздо прямее и, признаюсь, не знаю такого добра, которое бы мог мне сделать человек» (Х, 222). С этим письмом он отправил к предстоящей свадьбе сестры 500 рублей.
Формальным предлогом для отказа от «Яновского» послужило неполучение письма из дома по поводу отправленных гостинцев. Николай писал матери (6 февраля 1832 года): «Очень жалею, что не дошло ко мне письмо ваше, писанное по получении вами посылки. В предотвращение подобных беспорядков впредь прошу вас адресовать мне просто Гоголю, потому что кончик моей фамилии я не знаю, где делся. Может быть, кто-нибудь поднял его на большой дороге и носит, как свою собственность. Как бы то ни было, только я нигде не известен здесь под именем Яновского, и почталионы всегда почти затрудняются, отыскивая меня под этою вывескою» (Х, 219). Здесь Гоголь противоречит сам себе. Все предыдущие письма матери на этот адрес исправно доходили, о чем он сам свидетельствовал в предшествующей переписке, сообщая сроки их прохождения (от двух до трех недель).
Обращаясь к матери с подобной просьбой, он стремился закрепить за собой выбранное имя. Это был хотя и завуалированный, но явно демонстративный шаг. Их существование протекало совершенно в разных плоскостях, он мог быть Гоголем в Петербурге и оставаться для родных тем, кем был прежде – Николаем Яновским. Однако в этом случае имя «Гоголь» имело бы режим ограниченной функциональности и являлось скорее автонимом (здесь в значении «самоназвание»). Для того чтобы придать ему статус полноценного имени, писателю было необходимо закрепить свой выбор на всех уровнях. Он мог считать себя Гоголем только после того как его решение будет принято матерью. Во всяком случае, он должен был хотя бы поставить ее по этому поводу в известность.
Начиная с этого момента (т.е. указанного послания от 6 февраля), он подписывает все свои письма к матери только одним именем - «Николай», чего раньше никогда не делал, и к чему, судя по письмам к остальным корреспондентам, в том числе самым близким друзьям, не был склонен. Отказавшись от одной части фамилии, он до конца жизни практически перестает использовать в письмах к матери и вторую (она будет появляться там лишь изредка). Это живописует, насколько большое значение для него имела проблема закрепления за собой выбранного имени.
Перед тем как обратиться к матери с подобной петицией Гоголь предпринимает попытку отвлечь от себя внимание. К этому моменту его сестра Мария собиралась выйти замуж за П.О. Трушковского, поляка по происхождению. В предшествующем письме к матери от 4 января 1832 г. [5] Гоголь писал: «И признаюсь, хотя бы мне очень желалось знать звание жениха сестры, откуда он, отчего живет в наших местах, имя, по крайней мере фамилию; но так как вы почитаете за нужное не объявлять мне это, то я не смею этого требовать, будучи твердо уверен, что, верно, вы имеете на то основательные причины» (X, 219). Брачная традиция, по которой невеста, выходя замуж, оставляет фамилию родителей, как бы оттеняла решение самого Гоголя. Он был единственный наследник в семье и после смерти отца фамилия Яновский, таким образом, фактически умалялась [6]. Моделируя ситуацию, Гоголь в следующем письме переводит разговор с не сообщенного ему чужого имени на «потерянное» свое.
Видимо Гоголь опасался того, как его просьба будет воспринята матерью - и не безосновательно. В ответ на тираду по поводу имени и звания жениха, Мария Ивановна отчитала его так, что ему в письме от 26 февраля 1832 г. пришлось оправдываться (видимо несколько преувеличенно): «Еще слово о вашем письме: ради бога, не будьте так мнительны. Если бы вы хорошенько вникнули в мое письмо, вы бы увидели, что это было сказано совершенно не в том смысле и вовсе не сурьезно о том, что вы имеете причину скрывать от меня. Мне, просто, было досадно на вашу забывчивость, и, чтобы отметить вам и рассердить вас, я написал это» (X, 221). Приемом «рассердить собеседника», чтобы вывести его на нужный для себя разговор, Гоголь начал пользоваться по собственному признанию еще в школьные годы (см. письмо к М.П. Балабиной от 7 ноября н. ст. 1838 года).
Его слова о том, что он «нигде не известен здесь <в Петербурге> под именем Яновского» (читай: Гоголь-Яновского) сильно преувеличены. В большинстве свидетельств этого периода он фигурирует именно под полной фамилией. Как «Гоголь» он известен лишь нескольким новым знакомым – главным образом представителям пушкинского круга.
Замечено (напр., Л. Стилман [7]), что цирюльник Иван Яковлевич носит то же имя что и предок Гоголя, имя от которого собственно и произошла родовая фамилия семейства - Яновские (польское имя Ян соответствует русскому Иван). Наделяя персонажа именем прадеда, Гоголь пытается не просто отбросить «Яновского», но символически сохранить его, одушевить, переведя в иную форму бытия – литературную. Первоначально цирюльник назван Иваном Ивановичем [8]. Видимо на тот момент, не зная имени предка, Гоголь вывел его в качестве обратной производной из своей фамилии. Однако уже через пару строк он отказывается от простого удвоения [9] и цирюльник превращается в Ивана Федоровича.
В первоначальном наброске «Носа» Гоголь скрупулезно указывает дату, когда случилось это «необыкновенно-странное происшествие» - «23 числа 1832 года». На первый взгляд это лишь зеркальное отражение цифр (ср. первоначальное удвоение имени цирюльника). Однако при дальнейшей работе над повестью дата будет повторена, и уже с уточнением месяца – 23 февраля (именины Ивана). Эта же дата указана и в беловом автографе начала повести, появление которого исследователи относят к 1835 году. В дальнейшем она будет изменена [10], однако, ясно, что в черновых набросках дата имела свое, важное для автора значение.
Помимо написания отказного письма, в феврале 1832 года произошло еще одно этапное для писателя событие, тесным образом связанное со становлением и утверждением его имени, и, несомненно, оказавшее воздействие на дальнейшую творческую историю повести (главным образом на злоключения майора Ковалева). 19 февраля, через две недели после указанного письма домой, Гоголь присутствовал на обеде петербургских литераторов по случаю открытия книжного магазина и библиотеки для чтения А. Ф. Смирдина [11]. Для него это был значимый момент – именно после этого события в печати впервые появилось упоминание его настоящего имени [12]. В статье газеты «Русский инвалид, или Военные ведомости» (№ 46, от 22 февраля) он упомянут среди присутствовавших как «Гоголь-Яснопольский, остроумный сказочник» (цит. по: Манн Ю.В. Гоголь. Труды и дни: 1809-1845. М., 2004. С. 253). В «Северной пчеле» № 45, от 26 февраля в статье Н. Греча, написанной в виде письма к В.А. Ушакову (датированного 23 февраля [13]) упоминается «Г. Гоголь-Ясновский (автор “Вечеров на хуторе”)». Широкой публике имя Гоголя ничего не говорило, для всех автором (издателем) «Вечеров» был Рудый Панько. Поэтому в «Северной пчеле» среди пятидесяти перечисленных гостей только в отношении Гоголя и А.М. Алексеева, переводчика «Геометрии» Дюпена, указано, что ими создано в литературе. Кроме того Гречем только в отношении себя и Гоголя не выставлены инициалы, видимо он просто не знал как зовут молодого писателя. По этой детали можно судить, что до этого момента, не смотря на нарастающую известность «Вечеров», настоящее имя писателя было абсолютно никому не известно. Если репортеру «Русского инвалида» можно простить то, что он переврал фамилию молодого автора, то в отношении Греча, с его дотошном перечислением присутствующих на обеде, причем перечисление это систематизировано по алфавиту, подобная неосведомленность кажется довольно странной.
Известно стремление Гоголя к тотальному контролю публичности собственного образа. Любые попытки использования его имени (как и изображения внешности) кем бы то ни было (вне поля его жизнетворческого плана) вызывали у него болезненную реакцию. Момент известности был невидимым порогом, который Гоголь переступил с явной неохотой. Публикации в газетах лишали писателя единственного богатства, которым он владел - чистого имени [14]. Участие в обеде было для Гоголя очень хорошей возможностью заявить о себе как о писателе. Однако он не только ничего не сделал для того чтобы воспользоваться этой весьма выгодной для себя ситуацией, но поступил совершенно противоположным образом, вскоре максимально свернув свои литературные занятия. Дальнейшее развитие сюжета повести (история майора Ковалева) строится на страхе Гоголя потерять контроль над своим «внешним человеком» (именем).
Сама эта история с «обедом», как известно, имела свое продолжение, сопутствующее творческой истории повести. Присутствовавшие на обеде литераторы пообещали хозяину А.Ф. Смирдину свои произведения в качестве подарка на новоселье. Дал такое обещание и Гоголь. Его «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» будет помещена во второй части альманаха «Новоселье» (цензурное разрешение 18 апреля 1834 года). К моменту выхода в свет «Арабесок» эта повесть являлась единственным за три года опубликованным художественным произведением Гоголя. Сама же повесть рассказывает о том, как Иван(!) Иванович(!!) смертельно обиделся на Ивана Никифоровича за то, что тот назвал его гусаком(!), посчитав себя обесчещенным этим «поносным» именем. Здесь нужно заметить, что повесть писалась, после поездки Гоголя на родину (что важно, так как дома он, видимо, проявил интерес к бумагам из домашнего архива), приблизительно в одно время с его возвращением к работе над «Носом».
Не случайно героем наброска «Носа» оказался выведен цирюльник. По свидетельствам современников в Петербурге молодой Гоголь стал завсегдатаем парикмахерских. Его прическа того времени – «хохол на голове, гладко постриженные височки, выбритые усы и подбородок» (С. Т. Аксаков), высоко взбитый «завитой кок» (П. В. Анненков). Не менее выразительны изображения писателя этого периода (наиболее известные - литография А.Г. Венецианова, рисунок П.А. Каратыгина, рисунок А.С. Пушкина).
Весьма любопытное замечание о наличии связи между стрижкой волос и принятием нового имени сделано В. А. Никоновым. «При вступлении в монашество одновременно с заменой мирского имени на монашеское стригли волосы (отсюда выражение “постричься в монахи”)» [15] (Никонов В.А. Имя и общество. М., 1974. С. 25). Приводя также другие примеры, Никонов пишет о том, что «оба акта имеют общую причину: оба выражают одно – включение в определенное общество, посвящение в его члены. Стрижка и имя оказались наиболее наглядными (но, конечно, не единственными) символами такого посвящения» [16] (Никонов В.А. Указ. изд. С. 25.). Имеющиеся лишь апокрифические изображения Гоголя в допетербургский период, что не позволяет сказать что-либо достоверное о состоянии его тогдашней прически. Однако относящиеся к этому периоду замечания о неряшливости Николая, растрепанности головы («бесприческа», выражение В.И. Любича-Романовича) позволяют предположить, что Гоголь в школьные годы носил достаточно длинные волосы. На то же указывают и история про «расстригу Спиридона», в которой он высмеивал одного из приятелей именно за низкую (т. е. короткую) стрижку волос. Таким образом, подчеркнуто коротко постриженные волосы в пору его пребывания в Петербурге, является демонстративным проявлением принадлежности к новой жизни.
Здесь можно вспомнить и обратный процесс. Стремление писателя после отъезда за границу в 1836 году предать на родине забвению свое имя, было сопряжено с изменением внешнего вида, в частности прически. Описание этого преображения можно найти у С.Т. Аксакова (их встреча произошла в октябре 1839 года): «Наружность Гоголя так переменилась, что его можно было не узнать: следов не было прежнего гладко выбритого и остриженного, кроме хохла, франтика в модном фраке! Прекрасные белокурые густые волосы лежали у него почти по плечам; красивые усы, эспаньолка довершали перемену; все черты лица получили совсем другое значение…» (Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960. С. 20).
Помимо бритья подбородков Иван Яковлевич был занят тем, что пускал кровь. Кровопускание [16] было одной из простейших медицинских операций, которые оказали в парикмахерских. Слово «кровь» употребляется в значении род, племя, колено, поколение. Отсутствие у цирюльника фамилии [17] – главного родового атрибута - ставится автором в прямую связь с его профессиональной деятельностью [18]. «…Фамилия его утратилась, по крайней мере на вывеске его изображен господин с намыленною бородою и подписью внизу: и кровь отворяют, выставлено Иван Иванович, больше ничего» (III, 380).
По указанию В.В. Виноградова вывеска цирюльника восходит к публикации в газете «Молва» за 1831 г.: «один, с диогеновской замашкою, просто пишет…: здесь Яков; другой, напротив, чин чином: здесь Иван Василичь…» (См. Виноградов В.В. Поэтика Русской литературы. М., 1976. С. 8). Однако вероятно и то, что «материал» вывески содержится в указанном письме Гоголя: «…я нигде не известен здесь под именем Яновского, и почталионы всегда почти затрудняются, отыскивая меня под этой вывеской» (Х, 219). Слово «вывеска» использовалась так же в значении «лицо». Здесь синонимический ряд включает в себя и нос. Однако эта параллель слишком уж туманна. Возможно, более верно другое. В своем «Обозрении российской словесности за вторую половину 1829 и первую 1830 года» Орест Сомов использует слово «вывеска» в значении «псевдоним», «ненастоящее имя» (см. Северные цветы на 1831 год. СПб. 1830. С. 13). Ведь, как отмечал и сам Гоголь, для вывесок нередко использовались не настоящие имена, а более звучные вымышленные, заряженные определенной энергетикой.
Отмечаемые в письме затруднения почтальонов действительно могли иметь место. После возвращения из Павловска Гоголь поселился в доме Брунста на Офицерской улице (август 1831 г.). «Прописка» производилась по паспорту, но к этому времени Гоголь уже избегал пользоваться второй частью фамилии и прибавление «Яновский» могло быть на новом месте не в ходу [19]. Однако жалоба Николая насущна только в том случае, если мать адресовала ему письма как «Николаю Яновскому» [20], в ином случае все затруднения с почтой могли быть легко устранимы. Но видимо у Гоголя подобное желание отсутствовало. Почтовым перипетиям имеется свое достаточно прозаическое объяснение. Для получения из дома письма с деньгами был необходим документ удостоверяющий личность. В паспорте у него значилась полная фамилия. Перестав нуждаться в деньгах, Гоголь мог позволить себе отказаться от этого последнего, удерживающего за ним фамилию Яновского, «крючка» - обычные письма подобной официальности не требовали.
Место, где произошло «необыкновенно-странное происшествие» служит еще одним моментом, указывающим на то, что первоначальный отрывок мог быть написан ранее принятой датировки. В нем сказано, что цирюльник живет на Вознесенской улице (в дальнейшем - на Вознесенском проспекте). В письме Пушкину от 21 августа 1831 года Гоголь сообщает свой новый адрес следующим образом: «…А кстати квартира моя во 2 Адмиральте<йской> части, в Офицер<ской> улице, выходящей на Вознесенский проспект, в доме Брунста» (Х, 205). Здесь Гоголь прожил до первой половины июня 1832 года [21].
Вероятно, в образе цирюльника нашли отражение некоторые черты слуги писателя, Якима Нимченко, участника самых интимных моментов жизни писателя, являвшегося для него связующим звеном между столицей и родным домом - прошлой жизнью, когда он еще был Никошей Яновским, и нынешней, когда он превратился в Николая Гоголя. Яким состоял при Гоголе в качестве «камердинера» (сведения П.В. Анненкова о Гоголе в 1832 году), что подразумевало бритье своего хозяина. В этот период Гоголь находился в стесненных финансовых обстоятельствах. Не имея достаточно средств для того чтобы как следует одеться самому, он не мог достойным образом содержать своего человека. Якиму приходилось донашивать то, что осталось от барина. Естественно, что вещи к этому времени теряли всякий пристойный вид и могли вызвать только сарказм. Первоначально сообщается, что цирюльник, проснувшись, «натащил на себя запачканный фрак». При дальнейшей работе над повестью уточняется, что фрак когда-то был черного цвета. «Фрак у Ивана Яковлевича (Иван Яковлевич никогда не ходил в сюртуке) был пегой: то-есть он был черный, но весь в коричневых, желтых и серых яблоках, на воротнике лоснился и вместо многих пуговиц [22] висели только ниточки» (III, 383). Если сюртук относился к повседневной одежде, то фрак – к парадной. Начиная с 30-х годов XIX столетия черные фраки стали носить и лакеи, и музыканты и т.п. 26 июня 1827 года Гоголь писал Г.И. Высоцкому в Петербург: «Какой у вас модный цвет на фраки? Мне очень бы хотелось сделать себе синий с металлическими пуговицами, а черных фраков у меня много, и они мне так надоели, что смотреть на них не хочется» (X, 102-103).
О хозяине носа, коллежском асессоре Ковалеве, первоначально кроме чина и фамилии ничего не известно. По поводу носа говорят: «Не сам ковал, какой Бог дал» (пословица из собрания Даля). То же человек может сказать и по поводу своего имени. Однако в фамилии хозяина носа обыгрывается и иное значение – человек сам кузнец своего счастья. Родовое имя является начальной опорой в социализации человека, но со временем каждый начинает заряжать имя своей энергетикой (делать себе имя). Последующая разработка образа Ковалева вполне этому соответствует - он готов если не через «голову», то через «ноги» достичь желаемого – свое асессорство он получает службой на Кавказе [23]. Однако первоначально выбор фамилии коллежского асессора строился в первую очередь на личных ассоциациях автора. Отказываясь от родовой части своей фамилии, он делает ставку на имя, которое не имело до сей поры самостоятельного значения и не несло в себе чужой энергетики (кроме, может быть, легендарной составляющей). Таким образом, Николай сделал себе имя, не только в переносном, но и в прямом смысле – то есть сам сковал.
[1] Весьма нагляден следующий пример. 22 декабря 1826 года от исполняющего обязанности директора Гимназии Марии Ивановне было направлено письмо как «госпоже коллежской ассесорше Яновской» (подобное обращение связано с тем, что прошение Василия Афанасьевича о приеме Николая в Гимназию от 21 февраля 1821 подписано им «Яновским») о необходимости внести плату за обучение Николая Яновского за май и июнь 1822 года, два неоплаченных месяца, когда он еще обучался за свой счет. Характерно, что ответное письмо с деньгами от 28 января 1827 года было подписано ею – «Марья Гоголь-Яновская» (Гиппиус В.В. Документы из архива Гимназии высших наук кн. Безбородко в Нежине // Н.В. Гоголь. Материалы и исследования. М.; Л., 1936. Т. 1. С. 285-286). Изменение произошло и на родственном уровне. Если первоначально свои письма к Косяровским Мария Ивановна подписывала как «Марья Яновская», то начиная с 1826 года она использует двойную фамилию (см. Виноградов И.А. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. М., 2011. Т. 1. С. 87-111).
[2] Привязывание отрывка к указанному письму показывает, что работа над повестью могла быть начата в самом начале 1832 года. Формально это даже не противоречит возможности его записи на бумагу. Н.Л. Степанов отмечает, что «характер почерка и чернила в записи <начала> «Носа» отличаются от смежных набросков» (III, 650).
[3] Подписи из сохранившихся писем за 1830 год: 1 января – «Николай Гоголь», 5 января – без подписи, 2 февраля – «Николай Гоголь-Яновский», 2 апреля – «Н.Г.Я.», 3 июня – «Николай Гоголь», 1 сентября – «Н. Гоголь-Янов<ский>» / «Н.Г.<оголь>-Яновский», 29 сентября – «Н. Гоголь-Я.», 10 октября – без подписи, 19 декабря и далее – «Н. Гоголь».
[4] Посылая домой альманах «Северные цветы на 1831 год» Николай писал (21 августа 1831 года), что принадлежащая ему статья «подписана четырьмя нулями: оооо» (Х, 206). Весьма удачным кажется предположение, что подобное истолкование своего псевдонима связано с отказом Николая от фамилии Яновский (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем в 23 томах. М., 2009. Т. 3. С. 549). В тот момент он еще не был готов объясниться по этому поводу.
Здесь же хотелось бы указать на еще один, кажется не отмеченный до сих пор довод в пользу того что данный псевдоним является именно ателонимом, то есть псевдонимом образованным пропуском части букв настоящего имени и фамилии. Своеобразную подсказку дает оглавление альманаха «Северные цветы», в котором имена и псевдонимы авторов следуют не по расположению их произведений в сборнике, а в алфавитном порядке. Причем в тех случаях, когда использованный автором псевдоним был построен им на основе настоящего имени, или даже если произведение печаталось без подписи, но редакции было известно, кто его написал, при построении оглавления за основу бралось настоящее имя автора. Таким образом, псевдоним Гоголя следовал после Ф.Н. Глинки и перед следующим по алфавиту В.Ф. Одоевским (использовавшим схожий псевдоним «ь, ъ, й» - ВладимирЪ(Ь) ФедоровичЪ ОдоевскиЙ).
[5] Под этим письмом впервые в качестве подписи использовано одно лишь имя. Еще ранее письмо от 17 ноября 1831 года так же подписано без фамилии, одним инициалом «Н.». Это указывает на то, что «игра» была начата заранее и вся история с неполучением письма по поводу посылки является едва ли не спланированной акцией.
[6] Решение Николая окончательно разводило две ветви рода Яновских, процесс, начатый в свое время еще Афанасием Демьяновичем. Семейную интерпретацию произошедшего можно найти в воспоминаниях сестры писателя Ольги: «У наших дедушек была двойная фамилия – Гоголь-Яновский, брат мой откинул Яновский, оставил Гоголь, а у того дедушки сын отбросил Гоголь – оставил Яновский, и вышло, что дедушкины дети поделилися не состоянием, а фамилиями поделилися» (Из семейной хроники Гоголей. Мемуары О.В. Гоголь-Головни // Виноградов И.А. Указ. изд. Т. 1. С. 206).
[7] Стилман Л. Николай Гоголь и Остап Хохоль // Родословие Гоголя. Статьи и материалы. М., 2009. С. 260. Так же см.: Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писаем в 23 томах. М., 2009. Т. 3. С. 560.
[8] Имеется разночтение. Н.С. Тихонравов указывает, что в этом наброске «цирюльник имеет еще пока три отчества: Яковлевич, Иванович, Федорович» (Гоголь Н.В. Сочинения. 10-е изд. Т. 2. С. 565-566). В этом издании в первых строках отрывка цирюльник именуется «Иван Яковлевич».
[9] Важно, что в окончательном варианте повести второй Иван никуда не исчезает. Так будут звать слугу Ковалева. Это двойничество в некоторой степени объясняет, каким образом нос мог оказаться у цирюльника. И в тексте связь бритья и действий слуги отмечена: «… может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду. Иван дурак не принял, и я, верно, хватил ее» (III, 65). На ономастическое родство персонажей имеется замечание А. Штейберга: «Номинационное сочетание Иван Яковлевич почти полностью повторяется в сочетании имен майора и его слуги: Иван Яковлевич – Ковалев и Иван» (см. Вайскопф М. Поэтика петербургских повестей Гоголя // Вайскопф М. Птица тройка и колесница души. М., 2003. С. 75).
[10] Любопытно, что Гоголь, перебирая различные даты, в варианте, подготовленном для собрания сочинений 1842 года (печатавшегося, когда писатель находился уже за границей) остановился на 25 марта. Многими исследователями отмечается, что это - праздник Благовещения. Существовала традиция в этот день выпускать на волю птиц (кстати, это показано в фильме Р. Быкова). У Пушкина в его знаменитом стихотворении «Птичка» читаем: «В чужбине свято наблюдаю/ Родной обычай старины:/ На волю птичку выпускаю/ При светлом празднике весны». Этот обычай, являющийся своеобразным намеком на историю «приобретения» писателем своей «птичьей фамилии», мог послужить еще одной причиной, по которой Гоголь, длительное время проживающий на «чужбине», выбрал именно эту дату для нового издания повести.
[11] Книжная лавка Смирдина переехала с Мойки (у Синего моста) на Невский проспект (д. 22-24), напротив Казанского собора, в который при дальнейшей работе над повестью будет помещена сцена разговора Ковалева со своим носом. Отправляя рукопись Погодину, Гоголь писал, что если цензура «привяжется» по поводу места действия, то можно будет перенести место действия из православной церкви в католическую. Рядом с этим местом располагается католическая церковь святой Екатерины Александрийской (Невский проспект, д. 32-34), которая вместе с лавкой Смирдина и Казанским собором образует равносторонний треугольник. Кстати, нужно заметить, что и сама книжная лавка расположилась в бельэтаже дома немецкой лютеранской церкви (кирхе) Св. Петра и Павла (эта церковь упоминается в «Невском проспекте»). В черновой редакции: Ковалев впервые увидел свой нос в «модном парике» и «мундире шитом золотом» у дверей «одного магазина» (в печатном варианте «одного дома»), который находился недалеко от Казанского собора. В располагавшемся неподалеку Гостином дворе, куда будет впоследствии перенесено действие, размещалось большое количество книжных лавок. Именно здесь берет исток и дело самого Смирдина. В.А. Плавильщиков, у которого Смирдин унаследовал книжный бизнес, начинал с лавки в Гостином дворе.
[12] Имеется ряд примеров относящихся к более раннему периоду, однако по тем или иным причинам они не соответствуют условию – например, в статье О. Сомова фамилия писателя имела лишь буквенное обозначение (кроме того кто вспомнит это мимолетное упоминание о безвестном литераторе?), что же касается подписи под статьей «Женщина», то в данном случае это был скорее псевдоним (см. статью «Гоголь-»).
[13] Помимо совпадения даты письма с тем, когда произошло «необыкновенно-странное происшествие» имеется еще одно: газета со статьей Греча вышла в пятницу (через неделю после описываемого события), в дальнейшем будет указано, что нос у Ковалева так же пропал в пятницу. Ковалев хорошо помнил, что цирюльник брил его в среду - и «в продолжение все среды и даже во весь четверток нос у него был цел». В «шапке» предыдущего выпуска «Северной пчелы», выходившей тогда ежедневно, соответственно значился «четверток», т.е. четверг. Гоголь наверняка какое-то время хранил этот выпуск газеты и поэтому в подобной точности нет ничего удивительного.
[14] В письме к матери от 19 декабря 1830 года, играющем ключевую роль в теме имени, Гоголь вопрошал: «Зачем марать мое доброе, еще не запятнанное ничем имя?» (Х, 188). Хотя речь здесь идет о приписываемых ему матерью чужих произведениях, из дальнейших его поступков ясно, что он придерживался правила «чистого имени» в своей жизненной практике как основополагающего.
[15] Пострижение связано не только с монашеством, оно так же является символом принадлежности к церкви вообще. Здесь нужно заметить, что предок Гоголя Иван Яковлевич был священником и далее его потомки либо учились по духовной части (ветвь Гоголей-Яновских) либо служили священниками (ветвь Яновских).
[15] Сохранилось прозаическое объяснение этого факта биографии писателя. Сестра О.В. Гоголь-Головня (род. 1825) вспоминала, что по приезде в Петербург Гоголь обрил волосы, якобы для того чтобы они не выпали (см. Мошин А.Н. Васильевка // Виноградов И.А. Указ. изд. Т. 1. С.249). У П. Кулиша: «было время, что он даже сбрил себе волосы, чтобы усилить их густоту, и носил парик» (Кулиш П. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем. М., 2003. С. 128). Позже, сам Гоголь вспоминает именно эту версию в письме к А. С. Данилевскому от 16 мая 1838 г.
[16] В очерке Ф.В. Булгарина «День правды или очарованный конец моего носа», который мог служить литературным источником повести Гоголя, в поведении главного персонажа Архипа Фаддеевича – стремлении говорить правду (побуждаемого к этому носом) – видят болезненное состояние, и советуют ему пустить кровь.
[17] Л. Стилман отмечал, что «оба главных героя повести – цирюльник Иван Яковлевич и майор Ковалев – лишены важнейших отличительных черт: носа и фамилии» (Стилман Л. Указ изд. С. 260).
[18] У Даля указан следующий синонимический ряд: «кровопускатель, рудомет, цирюльник». В.В. Виноградов писал о слове «руда»: «Наиболее распространенным из русских народно-областных значений этого слова было: ‘кровь’. Это значение проникает и в литературный язык с XV-XVI вв. и употребляется в нем до начала XIX в. Оно отмечено без всяких стилистических ограничений и в словарях Академии Российской» (Виноградов В.В. История слов. М.,1999. С. 607). В этот период Гоголь активно использует различные производные от этого слова - «рудой» (рыжий), «рудокоп» (горный рабочий, добывающий руду копкою, соответственно здесь «руда» - ископаемое). В повести «Нос» слово «руда» не произнесено, однако оно несомненно в там присутствует, и в самом важном для Гоголя значении: руда-кровь-род (рудословие-родословие, рудой-родной). Исследователи отмечают, что Гоголю была свойственна видимая безучастность к истории своего рода, однако это, конечно же, не значит, что он совсем ею не интересовался. Его произведения наполнены художественной интерпретацией этой темы (через собственное «Я»). В 1830 году Пушкиным было написано стихотворение «Моя родословная», в котором поэт, называя себя «мещанином», в каждой строке подчеркивает древность и независимость своего рода. Гоголь хорошо понимая, что его родовое имя не обладает какой-либо социальной энергетикой (даже по меркам родных мест), избегал акцентирования внимания на этой теме. Гораздо ближе ему, пожалуй, была вышедшая в то время книга Александра Анфимовича Орлова «Моя жизнь, или Исповедь: Московские происшествия» (ценз. разрешение 24 марта 1832 года).
[19] Известно, что на следующем квартире, куда Гоголь переехал в июле 1833 г. (Малая Морская, д. Лепеня, №97), он фигурирует в адресной книге Санкт-Петербурга как «Гогель, Николай Вас., отст. чин. 8 кл.» (Нистрем К. Книга адресов С. Петербурга на 1837 год. СПб., 1837. С. 534).
[20] Разумеется, что письма матери должны были быть надписаны вполне официально (к сожалению, Гоголь не сохранял письма родных). Так должно быть было заведено (не без стараний самого Николая) еще с нежинской поры. Сохранился черновой набросок письма к нему в гимназию сестры Марии от 12 апреля 1827 года, в адресе которого стоит его полная фамилия.
[21] Этот адрес фигурирует так же в другой «носологической» истории - на Офицерской улице жил герой «Невского проспекта» сапожник Гофман, чуть не отрезавший нос у жестянщика Шиллера (см. статью «Сапожник Гофман»).
[22] Возвращая Ковалеву нос полицейский чиновник «благородной наружности» сообщил по поводу главного участника этого похищения, цирюльника: «Я давно подозревал его в пьянстве и воровстве, и еще третьего дня стащил он в Гостином полдюжины жилетных пуговиц» (III, 397). В Гостином дворе были лавки, специализировавшиеся на торговле «пуговичным товаром». Вместе с пуговицами Ковалева (Нос: «Судя по пуговицам вашего вицмундира, вы должны служить в сенате или, по крайней мере, по юстиции» (там же, 389)), это станет еще одной линией ведущей к общей закольцованности сюжета.
[23] Ф.В. Булгарин в очерке «Ворожея» дает следующую характеристику «кавказского асессорства»: «Приятель мой, ленясь служить, намеревался ехать на Кавказ, за чином коллежского асессора…» (Очерки нравов, или Лицевая сторона и изнанка рода человеческого. СПб. 1843. С. 49). Здесь под «ленью» подразумевалось лишь возможность получить чин без должной выслуги лет, а не поиск менее обременительных служебных обязанностей.
Продолжение следует: «Нос» Гоголя. Глава 3. Кавказский коллежский асессор. Основная работа над повестью. Первая полная редакция. История майора Ковалева. - http://www.proza.ru/2014/05/21/1287