Последнее слово

            
Лопатина арестовали шестого ноября.  Прямо из-за праздничного стола. Все колхозники были возмущены и винили в этом одного человека – инструктора райкома партии Огольцова. И знали за что.

 Во время критического выступления  инструктора с задней стены, за столом президиума, упал висевший там портрет нашего отца всех народов.  Все это видели, но вместо того, чтобы возмутиться – дружно смеялись.

Инструктор погрозил всем пальчиком и покинул застолье, сел на коня и уехал. А через два часа  прискакал наряд, Лопатина взяли под караул. Только и сказали:
- Не спрашивай, за что. Факт возмутительный, даже политический. Ты председатель – тебе и отвечать.
 
Двое конвоиров на лошадях верхом, а Лопатин в одной гимнастерке по осенней грязи – десять километров пешком со связанными руками. Даже шинель не дали одеть…

 И  вот, через полгода следствия – суд.
Лопатин стоит, руки назад. Худой,  обросший, поседевший, в той же, но давно нестиранной гимнастёрке, но без орденских колодок. Два милиционера по бокам.

Судья: - Гражданин Лопатин, вам предоставляется последнее слово.
Лопатин: - Почему пустой зал? Я хочу, чтобы люди знали, за что меня осудили.
Судья: - Просьба не по существу. Процесс закрытый.

Лопатин: - Боитесь правды. Я правильно вас понял?
Судья: - Это к делу не относится. Вам предоставляется последнее слово. Вы зря теряете время.
Лопатин: - Понятно. Но я требую, чтобы моё последнее слово было внесено в протокол заседания  как можно точнее. А то еще потом и детей моих потянете.

Судья: - Гражданин Лопатин, говорите по существу. Вам дается десять минут. Вы зря теряете время.
Лопатин: - К сожалению, я в десять минут никак не уложусь. Прошу это учесть.
Судья: - Учтём.

 Лопатин: - Вот вы сейчас по этим статья отвесите мне на всю катушку…
Судья: - Подсудимый, выбирайте выражения! Иначе, я лишу вас слова.


Лопатин: - Хорошо. Буду выбирать. По возможности. Вот вы мне сейчас отмеряете на всю катушку потому, что больше – не имеете права. Вы рассчитываете, что я подам на пересуд. А там почитают мое последнее слово и  отвесят вышку. Вот вы и разделаетесь со мной, как повар с картошкой. Кстати, про картошку я тоже скажу.
Вот ваш следователь, не знаю, к сожалению, его имени-фамилии, на допросах всё  стращал меня вышкой, а за что, позвольте вас спросить. Единственный свидетель, этот Огольцов, махал перед лицом своим партбилетом, землю, можно сказать, ел. Молол всякую чепуху, а вы его слушали. Как же, член партии, все его слова - чистая правда. А он ни разу не обмолвился, что этот самый портрет  он же и привёз на собрание, сам же и гвоздь заколачивал, сам же и вешал его. Я же к этому портрету  ни разу не притронулся. Так почему судят меня, а не его?

Судья:  - Подсудимый, я лишаю вас слова, поскольку вы говорите не по существу.

Прокурор: - Отклоняется. Подсудимый, продолжайте. Время идет.

Лопатин: - И судить надо не меня, а партию. Не округляйте глаза!  Вы сами давно в этом убедились. Партия отняла у Советов на местах роль руководителя и взяла эту задачу на себя. А зачем? Что у партии нет других задач? Есть. Я уверен. Так почему же каждую весну ко мне приезжает этот Огольцов и начинает меня учить, как пахать, когда, где и что сеять. Я агрофак кончал, когда он еще под стол пешком ходил, а приезжает и учит. Даже орёт, требует закончить сев ко Дню Победы. И ему глубоко наплевать, что у нас в это время еще снег не сошел. Из конторы-то не видно. А в поле его палкой не выгонишь. Там грязно, хромовые сапоги-скрипачи можно запачкать.
Ладно. Допустим, что время подошло на самом деле. Начали сеять. А чем? Вы видели какие семена нам дали. Свой-то урожай у нас еще осенью выгребли подчистую в счет госпоставок. Как же! Надо план выполнить и рапортовать, кто больше, и кто всех раньше. Вот и посеяли голимую сурепку. Хоть она и из Краснодара. Я их хорошо понимаю: какой же хозяин отдаст за просто так хорошие семена чужому дяде. А ведь за эти семена тоже надо было кое-кого спросить. Это же открытый подрыв колхозного строя. Вот и получили, ни себе, ни государству. А Огольцов, этот упал намоченый, во всем обвинил меня: Руковожу колхозом спустя рукава. А сам там, в своём райкоме, что делал? Да  как же еще прищучить колхозника? А давайте обрежем ему огород. А то он сильно богатеет. Да еще иногда права качает, что ему на трудодень опять  фигу покажут. А ведь он только огородом и жив. Да еще и страну кормит. Кстати, и вас в том числе.

Судья стучит карандашом по графину.

Лопатин: - Вот-вот, не нравится. Ладно. Вместо овса постановили сеять кукурузу. А забыли, что прежде чем на лошадке пахать, её надо накормить. И не кукурузой.  Добро бы техникой помогали. А то при делёжке МТС нам достался колесный  трактор, но без мотора.  И вот стоит он на колхозном дворе уже какой год как упрёк щедрому распределителю техники и на радость ребятне. А у меня пашни четыреста гектаров, и восемь быков осталось. Это на четыре плуга. Лошадки – ни одной. Стадо было – двадцать доярок кое-как справлялись, теперь две управляются.
 
Ладно, раз партия велела, мы её, королеву нашу, посеяли. А она  даже кисточку не успела выкинуть, лето больно короткое. И тут кто-то мудро решил: а давайте, мы её скосим на корм.  А кого кормить? Колхозное стадо уже давно на мясокомбинате. А мы даже ни одной колбаски не понюхали.
 Ладно. Колхозник без колбасы не пропадёт. Огород его прокормит. А что на пятнадцати сотках колхозник вырастит? Картошки – только-только на еду. Поросёночка уж в зиму не пустишь, самим бы хватило. Так ведь и тут не подумали, что семьи-то у всех разные. У одних двое детей, у других – четверо. Да еще родители до сих пор живы.
 А всем поровну – пятнадцать соток. Это же насмешка над ленинской идеей. Не туда партия гнёт свою линию. Не по ленинскому пути. Вот и бегут люди из колхозов всякими неправдами. Парни после  армии обратно не возвращаются, девчонки норовят, якобы, на учебу уехать, даже без паспорта, по колхозной справке. Не поступила никуда – не беда – устроюсь к кому-нибудь в няньки, но обратно не поеду. На одной картошке сидеть да коровам хвосты крутить. Хоть за кортошку спасибо самодержцу, а то бы вымерла деревня уже давно.

А ведь жили здесь когда-то люди и не плохо, даже богатели. Мой дед, например, на четырёх едоков имел четыре десятины. Он с этих десятин брал, считаю по пальцам,  по сто пудов ржи, пятьдесят пудов пшеницы, тридцать пудов гороха, десять пудов конопля, да десять мешков табака и столько же подсолнуха. Всё перечислять – пальцев не хватит. А колхознику - это нельзя, и это не вздумай. А что ему остается?
 А им, инструкторам-то, что не жить! Одно слово – рай компартии. Так и написано по обе стороны двери золотом по стеклу. Чтоб все знали. Хочешь в рай – пожалуйста, только не дальше  милиционера. А он, как апостол Пётр, строго охраняет слуг народа. Только от кого?..

Судья: - Подсудимый, ваше время истекло. Я лишаю вас  слова. Суд удаляется  для принятия решения.

Лопатин: - Я еще хотел сказать.. про герб…

Вся четвёрка удаляется в соседнюю комнату.

Лопатину разрешают закурить.                1963.


   P.S. Дали Лопатину десяточку без права переписки. Люди уже знали, что это значит. Через год жена вышла замуж, родила двух дочерей. А через десять лет, после мартовского Пленума пятьдесят третьего года Лопатин вернулся, на месяц раньше срока. А через год его снова арестовали, и он досиживал свой срок  в Новосибирске на пятом кирзаводе, в Кривощеково. Обратно на Колыму везти - месяца бы не хватило. Остаток жизни он провел в Сузунском лесхозе. Охранял строевой сосняк от изворотливых дельцов и спекулянтов лесом. Умер в девяносто девятом году глубоким старцем. Я его помню очень хорошо. Он часто приходил к нам в школу, просил помоч убрать колхозную картошку. Что мы и делали с превеликим удовольствием и радостью. Светлая память замечательному человеку. В родной моей Хмелёвке улица, на которой стоит школа, названа его именем.   
                2015.