Кронштадтские зарисовки
Последние свои пятнадцать месяцев службы мне пришлось провести в Кронштадте. Нет, я не мечтал покинуть Ленинград. Вовсе нет. Это было бы просто глупостью. Обычная прозаическая причина – меня просто перевели, вернее будет сказать, турнули из Ленинграда. К сожалению, стыдно даже самому себе признаться, за несколько неблаговидных поступков в увольнениях. Что было, то было. Назад не вернёшь.
Но, как ни странно, именно за этот перевод я был очень признателен своему командованию. Иначе никогда бы не узнал о существовании этого тёплого, замечательного города, ставшего мне отдушиной в людских взаимоотношениях.
Да простят меня коренные ленинградцы и москвичи, но совершенно нельзя сравнивать их с кронштадтцами. Город очень приветлив, добр, не заносчив и, если о городе можно так высказаться, застенчив. От людей просто веет участием.
Наш дивизион подводных лодок был доста- точно большой. Командиры строги, но справедливы. Понятие дедовщины отсутствовало полностью. Мы были последние, кто служил четыре года. Кронштадт – это не Ленинград. Но и не Северный флот и тем более не Тихоокеанский. Служить, однако, в нём было не хуже, чем в Ленинграде. Даже приятней с определённых позиций.
Последний год службы всегда подарок для служивых. В наряде стояли редко. А если нас и назначали, то на ответственные посты. В увольнение – три раза в неделю. Кормили хорошо, довольно разнообразно. Плюс регулярные посылки с самогоном всех мастей. Меня, по рекомендации командира, через месяц выбрали секретарём парторганизации, что в ещё большей степени упростило мою службу.
Прямо около здания, где мы жили, находилась дивизионная библиотека. К удивлению, очень богатая разнообразной подборкой книг. И все эти пятнадцать последних месяцев я запоем читал, навёрстывая упущенное в Ленинграде время, потраченное на девиц.
Библиотекарша, Людмила Васильевна, была совсем молодая женщина, лет двадцати пяти. Между нами как-то сразу установились очень близкие, дружеские отношения. Уже через неделю у меня были свои ключи и печать от входной двери. А где-то ещё через месяц Людмила Васильевна выделила мне небольшую комнату для фотолаборатории. Живи и радуйся.
Людок, как я её называл, была не в меру круп-ной. Наверное не меньше, чем сто семьдесят килограммов. Бедная, у неё слоновая болезнь началась с самого детства. При всём при этом очень притягательна, как и любой глубоко интеллигентный человек. Полное как луна лицо – навязчиво красиво. Исключительно правильной формы, подходящей её фигуре. Большие тёмносерые глаза, обрамляли естественно тонкие брови с удивительно изящным изгибом.
Но главное её достоинство – качество речи. Напевная и какая-то аристократическая. Дореволюционных времён. Начитанная, тонкая к восприятию натура, в то же время была очень несчастная и ранимая своей душевной невостребованностью. Понятно почему она ко мне прикипела душой. Я был наиболее читающий экземпляр в дивизионе. Очень часто, до моего приезда, она могла неделями находиться в библиотеке в одиночестве.
Моя необычная фамилия привела её в неописуемый восторг. Иди знай, как ко мне обращаться –
товарищ старшина, Шурик или Давид. Поэтому она выбрала нейтральное – Валерк.
Каждую неделю привозила мне с полок подвала Ленинградской Публичной библиотеки несколько запрещённых изданий. Грех было не читать. Шёл 1967 неспокойный год.
В Кронштадте мне удалось подрабатывать с разрешения начальства. За десять рублей можно было написать афишу для новых фильмов в близлежащем кинотеатре. Очень часто на оформление уходило минут сорок, максимум три часа. В то же самое время моё жалование было всего десять рублей восемьдесят копеек. Т.о. я имел существенную добавку к содержанию. Правда, краски приобретал сам, но это была мелочь.
Однажды, возвращаясь из магазина с красками через КПП, увидел Людмилу Васильевну, одиноко стоявшую возле библиотеки. Заметив меня входящим в часть, она вдруг побежала ко мне навстречу.
Боже мой! Что я только не передумал за первые мгновенья. Людмила Васильевна ходила с трудом, страдая одышкой. А тут как могла, но бегом.
Я опрометью бросился к ней навстречу. Вы только представьте себе картину – мячик на толстых ногах, еле переворачиваясь, старается бежать. А расстояние более километра.
В голове, как в страшном сне, проскакивали картины – пожар, но дыма нет. Короткое замыкание, но вчера я всё выключил в фотолаборатории и, как всегда, проверил после ухода. А, может, начальник штаба дивизиона узнал, что у меня печать и ключи. И она хочет предупредить. Всё-таки служба. Это всё крутилось со страшной скоростью в голове.
Наконец, я добегаю до неё:
– Людмила Васильевна! Что случилось? – Она обмякла и всей тяжестью повисла на шее. Как я это выдержал, не имею понятия.
– Ой! Подожди Валерк... сейчас отдышусь... – Она так тяжело дышала... Было больно смотреть на неё и ощущать частый стук сердца. Впервые я представил, что значит физически находиться в её теле. Прошла долгая минута. Наконец, её дыхание стало приходить в норму и, смущённо оттолкнувшись от меня, со своей чудной улыбкой проговорила:
– Валерк! Ты себе не представляешь! – Глаза её светились восторгом изумления. – У меня появился новый читатель! Валерк! Его фамилия – Павлик!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как и в любом военном городке, с пришвартованными будь то кораблями или подводными лодками, Кронштадт имел два любимейших заведения для девушек в поисках своей второй половины. Это Морской Клуб и Клуб Офицеров.
Каждые среду, субботу и воскресенье в них были танцевальные вечера. Кронштадт был небольшой островной город. Особенно отдыхать было негде.
Для отдыха в тени деревьев с лирическим настроем в городе особо много мест найти было затруднительно. Несмотря на то, что он был значительно зеленей Ленинграда.
Чудесное старое немецкое кладбище было излюбленным местом влюблённых и детей. Очень часто воспитатели детских садов на автобусах привозили несколько групп. Кладбище было в виде тенистого парка, с аккуратно подстриженной травой, с вековыми деревьями и редко встречающимися памятниками, кстати чистыми и ухоженными. Никогда не наблюдалось следов вандализма.
Нижний парк располагался огромной чашей в лощине, приятный для времяпрепровождения, особенно моряков и курсантов военных училищ. Множество газбудок, где, кстати, можно было приобрести и вина. И, пожалуй, всё. Отдалённый березняк на востоке острова привлекал только любителей баньки.
Однажды зимой, нас пять человек от дивизиона отправили на лыжах наломать веток для банных веников. Мы их переплели в огромные полотнища, скреплёнными верёвками. Взгромоздили на спины и решили вернуться по прибрежному льду.
Был чудесный зимний день. Яркое солнце высвечивало белизну снега до боли в глазах. Небольшой бриз раздувал ноздри щекотливым холодом. Настроение отменное. Но, как только мы вступили как-то разом но лёд, усилившийся ветер понёс нас от берега с неимоверной скоростью. У каждого за спиной полотнища из берёзовых веток превратились в паруса, а лыжи, ничем не отличаясь от коньков, понесли нас прочь от берега.
О! Это была незабываемая выездка. На всю жизнь запомнились эмоции. Чудные мгновения. В часть вернулись измочаленные, уставшие и как девицы раскрасневшиеся от морозного ветра.
Кстати, в Кронштадте температура могла снизиться до -43 градусов. И пронзительный ветер во все стороны – куда ни повернёшься. И всегда в лицо.
Так вернёмся к танцевальным площадкам.
Жизнь на них отличалась от жизни в городе. Конечно, нас моряков это не касалось. А вот представителей женского пола даже очень. Об этом сейчас и пойдёт речь.
Для девушек клубы были, если можно так выразиться – “полем брани”. Молодых женщин в городе наверняка было значимо больше, чем парней. И каждая норовит – “уж, замуж, невтерпёж”. В любом порядке. Такая вот цель в жизни. Причём, закадычные подружки в момент становились врагами из-за моряка, неважно, он срочной службы или молодой курсант училища, хотя точно знали, что больше одной недели моряки ни с кем не задерживались. Однако, надежды не теряли. Главное, успеть забеременеть. А потом у бедного оставался выбор – или жениться, или дисбат. Всё-таки надежда умирала последняя.
Однажды в Морском Клубе две девицы не по-делили выпускника училища. И подрались прямо в зале. Интересные, даже красивые, на высоченных каблуках, с неестественно высокими причёсками. Ну, дамы хоть куда.
Сразу вокруг них образовался круг любителей единоборств. Это было что-то невиданное. Парни никогда так зло не дерутся. Публика жаждала крови. Вдруг появившийся патруль тоже устроился в первом ряду, не наводя порядок. Ну как же! Самки дрались не на жизнь. Это было зрелище.
Надо было видеть не столько дерущихся, сколько различные выражений лиц скопившихся в плотный круг в несколько рядов вокруг этой странной драки. Причём, реакция женского пола была настолько воинствующая, что многие молодые, неопытные матросы быстро ретировались от своих подружек.
Вот уж, действительно, в таких ситуациях приходит первое понимание отличия полов. Если выражения глаз у ребят представляло больше удивление и даже возмущение, как так вообще можно драться, то у девушек в подавляющем большинстве блестел азарт и жажда крови.
Сколько было вырвано волос?! Оказывается, для создания причёсок внутри были спрятаны консервные банки. Вы можете себе представить, что творилось вокруг, когда они вылетели и кругами катались вокруг дерущихся? Ещё большее улюлюканье толпы раззадоривало девиц. Но при появлении серьёзной крови, патруль всё-таки закончил необычный спектакль. Господа! Это надо было видеть!
На вечера пропускали девушек старше шестнадцати. Но вы сами понимаете, что часто пятнадцатилетние выглядят не по годам. В те годы паспорт с собой не носили, и, поди разберись, с кем ты имеешь дело.
Я познакомился в нижнем парке с девушкой прелестной, “как сама заря”. Высокая, пышногрудая, с толстенной русой косой ниже поясницы. Глаза большие с удивительно белыми белками, цвета морской волны, полны печали. Она сидела в одиночестве и читала “Собор Парижской богоматери”.
Опущу подробности знакомства, но через час мы уже были на танцах. Все матросы и офицеры явно были заинтересованы красавицей. Мне жутко импонировала ситуация. Чертовски приятно!
Прозвучали первые аккорды фокстрота и – о Боже! Она не только не умела танцевать, но, вдобавок, создавалось впечатление, что ты пытаешься танцевать с манекеном. Боже правый. Я от неожиданности остановился. Её глаза были непроницаемы! Как неживая. Обидно, что я сразу при знакомстве этого не понял. На этом мой интерес к ней сразу сошёл на нет к радости окружающих.
В те годы появилась новая песня “Ringtone to your Cell” композитора Serge Gainsborough на слова Sylvie Simmons. Русский текст Леонида Дербенёва – “Кукла восковая”. Из всех репродукторов она неслась в исполнении Муслима Магомаева. Её, по-видимому, тогда играли на всех танцевальных площадках страны.
По просьбе одного из моих друзей, влюблённого в эту русоволосую красавицу, я переделал слова этой песни, обращенной не к кукле, а к человеку:
Кукла восковая
Песня для оркестра
Кронштадтского Дома Офицеров.
Слова обращённые к Алёне Петровой.
Кукла, кукла восковая,
Как тебя убедить,
Что без тебя нет ни Ада, ни Рая,
Нет возможности жить.
Каждый день глаза целуя,
Светишь призраком мне,
Стоишь, что языческая статуя,
Будто чуждый я тебе.
На душе тоскливо и зябко,
Нет искристых лучей.
И не пылает солнцем ярко
Страсть твоих милых очей.
Как тебя не любить дорогая?
Как приблизить к себе?
Чтоб не была ты всегда восковая,
Нужный мне человек.
Сердце своё я зажал в ладонях,
Нет в него входа другим.
С тайной надеждой гадаю по звёздам,
Что мне подскажут они.
Кукла, кукла восковая,
Как теб убедить,
Что без тебя нет ни Ада ни Рая,
Нет возможности жить.
Слова не ахти какие, но её долго пели в этом зале раза два-три за вечер и каким-то образом она попала в Морской Клуб в Ленинграде. Всё-таки для танца более важна мелодия. Прекрасная мелодия французского шансонье, композитора, песенника и пианиста Serge Gainsborough .
5.5.1967