«Облей их бензином и подожги.»
У. Берроуз
В моей крови грязь и отрава, моя кровь кипит и воет, плачет утопающим в колодце новорожденным котенком, твоя кровь сочится из сотен разрезов на моих запястьях, моя кровь ингибирует мое безумие, моя кровь на твоих губах, моя кровь в твоей крови, твоя кровь в моей, наша кровь смешана с грязью и отравой.
Постель хранит тепло твоего, теперь уже холодного тела, простыни сохранили неуловимо-легкие очертания твоей фигуры, в тканях заблудились твои выпавшие волосы небольшим клочком, украшенные где-то капельками крови, густой блестящей, Нашей Крови... твой масляный парфюм парит в воздухе нежно и горько. Но тебя больше нет. В живых. Теперь ты – в мертвых.
И губы твои посинели, и щеки, лиловые и без того, приблизились к оттенку орхидейному, а под глазами черные впадины (нет, то не тени, не та сажа которую ты привыкла размазывать вокруг и под глазами), — то ямы Смерти. Я целую твои холодные позапрошлые руки, покрывающиеся космическими пятнами трупного гниения и ни о чем не жалею.
Выглядишь ты чудесно: синюшно-белое лицо, из носа и раскрытого рта змеятся струйки запекшейся свернувшейся крови и блестят, — так красиво! как мишура новогодняя! — запачканные кровью волосы прилипли к лицу... Как же Смерть украшает людей, я всегда диву давался!..
Этот несравненный и сладчайший порок процветал во все времена, и как бы, блюющие себе в гневном исступлении на рясу пророки, не орали, называя это отвратительным уродством, — некрофилия жила и будет жить! Живее всех живых, мертвей всего мертвого! Как можно, не насладившись, отдать гниению эту пищу для будущих личинок? Чувствую себя мясной мухой, привлекаемой запахом гниющего мяса. Моя мертвая красавица, мой смрадящий цветок! Вот что такое истинная любовь, метафизическое половое влечение! Нет вещи более обманчивой, чем сладострастие, но нет более явной яви, что я хочу твое мертвое тело.
Надо занавешивать зеркала, но я их лучше буду бить, резать тебя осколками, смотреть, как они тонут в твоей коже, буду облизывать твои губы, блестящие от крови, и резать их тонкую плоть лезвием зеркала. Кажется, что кровь из тебя полностью исчезла, высосанная вампирической силой Смерти. Надеюсь, мне хоть немножко осталось на десерт.
Открой глаза, открой глаза! Сердцем я чист и перед тобою честен. И зла тебе не хотел, ты же знаешь, как я тебя люблю. А где-то хор поет, демонский хор, где младенцы с разрезанными животами хнычут на подпевках. Я изнасилую тебя и закопаю, а потом раскопаю и снова изнасилую тебя, рыхлую и разваливающуюся на части. А через пару дней, 13-ого июля, я тебя сожгу, воплотив в себе Твоего Дьявола, надругавшись над твоим мертвым телом. Я помню, я давал тебе клятву. Но кончилась твоя свобода! Уходи и не возвращайся! Вновь целую твои губы, руки, брови, щеки, грудь, шею —аккуратно, осторожно, я так боюсь тебя разбудить. Вдруг ты пробудишься ото сна и начнешь танцевать пляску веселого висельника. А мне это не нужно, чтоб повешенная на моих руках восстала со своего смертного одра.
Потом где-нибудь напишут "Она была убита... задушена, а под ногтями у нее нашли дэ-эн-ка В.". Под этими самыми черными ногтями, на которых облупился несвежий лак. Может, вообще ей пальцы отрезать? Ладно, постараюсь сделать вид, что умерла она от передозировки лекарствами. Я уже постарался, накормив ее всем флуоксетином, что у нее был. Пять пачек. Порошок из всех капсул и водка. Когда я ее душил, она уже испускала дух, встречая нирвану. Я мог бы этим убийством добиться бессмертной славы, но я лучше скромно останусь незамеченным. Не люблю я почивать на лаврах. Я рационалист.
ЧУТЬ РАНЕЕ
Смыться с похорон. Меня поражает их безмолвие. Обещаю и клянусь, что сейчас же отсюда уйду!
— Скажите, а Вы читали мои стихи? — спросила она, поправляя разлохмаченную прическу, делая тем самым ее еще ужаснее.
— Никаких я твоих стихов не читал. И вообще оставь их при себе. Я хочу отсюда побыстрее уйти. Зачем мне смотреть как мою бывшую жену обращают в прах?
Она прижалась ко мне и я почувствовал запах розовой воды от ее волос, терпкий аромат дорого парфюма и запах, затхлый и сыроватый от ее ажурной кофты, найденной, очевидно, в развалах секонд-хенда.
— Идите ко мне, мой любимый, а она пусть горит... Давайте отвезем ее прах в Индию и развеем его над Варанаси. Вы ведь любили ее когда-то...
— А стихи твои мне ужасно не нравятся. Бездарность. Не пиши больше.
Она расплакалась, горько и противно. Скрестила руки на груди, как покойница. Ее черная юбка в пол развевалась на ветру, на подоле кусками прилипла дождливая земля. Где она эту одежду вообще берет?
— У тебя что, кто-то умер, и ты осталась бездомной?
Она разрыдалась еще громче, мне думалось, что из ее глаз сейчас кровь хлынет.
— Давайте не будем рыдать, девушка. Вам что от меня нужно вообще? Дьявол с членом на заду для удовлетворения своих плотских потребностей юности?
— Я понимаю, этого чересчур много... Но это странный случай, словно гипноз какой-то, месмеризм, понимаете... Я сама не понимаю, почему за вами волочусь волоком, и в каком бы вы ни были образе, козла или человека — вы мой любимый и единственный Дьявол, я люблю Вас...
Она протянула ко мне свои бледные руки, кровь стала выступать у нее из-под перевязки на левой руке, все вокруг пошло какими-то цветными кругами, как заколдованное. Я не находил в себе сил перенести и пережить ее нежность, я хотел ее прикончить, а слезы все текли и текли по лицу мрачной девицы. Она пыталась обуздать себя, но не смогла. Она припала на колени передо мной,
рухнув среди могил. Прохожие в Ваганьковском останавливались посмотреть на редкостное зрелище. А у могилы Есенина клубочком свернулся черный котик.
— Как бы я хотела быть этим черным котом. Никаких волнений, любви, мук жизни. Вот бы им навечно обернуться.
— А хочешь, я его придушу, мы сварим его в кипятке, и найдем косточку-невидимку?
— Вы таким образом сделали мне предложение?
— Считай, что да.
ЧУТЬ ПОЗЖЕ
Это какая-то ошибка. Ошибочны законы творения. Дни-копейки, долг смертью погашен. Чего я хотел? Хотел ее смерти. Беда не приходит одна, похороны ведут за собой похоронную процессию с других похорон. Восхотеть бы мне большего, еще одной смерти, быть может? На постели лежат венки еловые, цветы живые и увядшие, искусственные. Вонь невообразимая от этих еловых веток, ох уж эти погребальные правила! Как же чудно, что эта дрянь подохла, не лучше ль было б ей вообще не жить! Интересно, что она там будет делать в своем загробном мире? Будет ли навешать меня по вечерам, чтобы проверить, жив ли я, с кем и где был? Утащит ли она меня за собой? Будет ли доставать из ящичка свою помаду, чтобы накрасить свои прозрачные призрачные губы? Или все зеркало размалюет ею проклятиями? Она убога и подобна нищему. У меня едва достало сил поцеловать ее в лоб перед сожжением провожая в последнюю дорогу. Прах ее стоит на полке, где-то между прижизненным сборниками Мандельштама, Сологуба и виниловыми пластинками с музыкой Шнитке. Окружение более чем роскошное, она подобного и недостойна. Та потаскушка в черном тряпье позвала ночью гулять по Покровке. Все страдает. Твой черный день -- мой светлый день! Убить бы и ее тоже. На вид она уже дохлая, но сердечко ее похотливое колотится, быстро. Скоро остановится, когда мы станцуем с ней. Танго в сумасшедшим доме, как у Альфреда Гарриевича. Капает яд с распятья, в окне виднеется зловонный торс церкви, луна ущербна, а мой нож наточен. Все будет хорошо.
ЕЩЕ ПОЗЖЕ
Умри, исчезни, пропади! Щека у нее холодная и восковая на ощупь, словно у покойницы. Она шла рядом со мной в еще большем унынии, чем обычно. Казалось, существо она вырождающееся и воля к жизни в ней отсутствует. Она приняла бы с радостью любой повод для смерти, и я так хотел бы им воспользоваться. Мы шли по Покровке в сторону Чистых Прудов. В воздухе пахло надвигающейся смертью, — сладким таким запахом, карамельным, зефирным?..
— Полетаем? Какой же вечер ведьмы с Дьяволом обходится без полетов?
— Пардон! Я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все и так ясно. Ведь ты ее убил? Свою жену?
— Натурально, ты меня не понимаешь, — с усмешкой вздохнул я. — Она сама об этом просила, а я не из тех мужчин, что отказывают женщинам!
— Ты пристрелил ее? — в ее напуганных одуревших глазах отражались две луны, по одной в каждом огромном зрачке.
— Да, — сказал я, поджигая сигарету. Красная вишенка огня начала тлеть.
— Я хочу улететь. Полетели со мной, — она припала ко мне, взяв меня под руку.
— Как ты смела меня касаться, негодяйка?! — с видом большого пренебрежения сказал я, провоцируя ее на смерть по собственной просьбе.
— Полетели. А потом пристрели и меня тоже. Я знаю, что ты не будешь со мной. Так лучше убей меня, безответно влюбленную в Дьявола.
— Чудесная ты девочка.
ПОЗДНО
Мы вымазались бальзамом, сделанным из жира младенцев-выкидышей и,обнявшись взивились вверх над горящей адскими огнями ночной Москвой. Ее сияющая паутина дорог и магистралей воронкой мигала где-то под нами, а мы были так высоко, под Луной... А Она была прекрасна, я целовал ее алые губы, высасывая из них ее сладкую кровь. Наш шабаш на двоих длился недолго, я овладел ее телом, и стоило мне окунуться в ее горячие недра, как меня стало от нее тошнить, — я думал, выблюю с желчью все внутренности. Почему вы, женщины, так чарующи только до первого оргазма?! Я обнял ее и понес к себе домой. Мы прилетели и я оставил ее лежать на постели. Она была в обмороке. Я поднял ее тонкую анорексичную руку — она упала, как тряпичная. От счастья, что я ее трахнул, эта дура лишилась сознания. Клин клином вышибают! Мне хотелось разорвать ее на куски, и этим я и решил заняться.
Я нашел в ее сумочке флакон из-под обезболивающих, плотно забитый сотней таблеток флуоксетина. Пять пачек. Сейчас ты у меня взлетишь, родная, и без магических мазей. Я напою тебя волшебным эликсиром счастья.
Положив ее на постели головой вниз (ее непрочесанные волосы падали на пол), я взял ее за ноги. Видимо, кровь хлынула к ее дурной голове, и она очнулась. Я предложил ей выпить мой эликсир, в котором я смешал порошок из всех капсул с тремя чекушками водки. Она отказалась, но после пары-тройки пощечин сдалась и выпила с аппетитом.
Я подмешал в эту убийственную настойку прах недавно опочившей. Как же без обрядов и суеверий? Чтоб уж наверняка.
Она закатила глаза. Действие моментальное. Сочтя, что я имею право распоряжаться ею по своему желанию и усмотрению, я решил насладиться ею сполна. Я душил ее, а мышцы ее лона сжимали меня настолько плотно, что я думал, сам умру от удовольствия, — ее жизнь держалась на волоске, и чем ближе она была к смерти, тем сильнее я ощущал, как нарастает возбуждение, взрываясь оргазмической волной ее сатанинского крика. Она орала и плакала, сдавленно, еле-еле, но так истошно!
СЛИШКОМ ПОЗДНО
Я тонул в колыбели ее боли и любви, сам умирая. Я знаю, что я умру от ее трупного яда, — ведь я не могу оторваться от нее уже который день. Ничто не проходит даром, но теперь никто не разлучит меня, с моей Невестой из Праха, — никто и
Н-И-К-О-Г-Д-А. Мы сами себя убили, а смерти никогда не будет. Я прошу лишь об одном: сожгите нас обоих, если мы сами не сгорим. Аминь.