Освобожден от поста гл. редактора Афанасьев, надо думать, в связи с злосчастной публикацией. А тут подоспела нелепая история с покушением на Ельцина: то ли она была, то ли нет. Ельцин сделал заявление западным странам, но у нас его не напечатали, потому что Горбачев выступает инициатором травли на Ельцина.
Агенты в лицо угрожают убить, мол, завтра в толпе к вам подойдет человек с аппаратом, испускающим мощный импульс, от которого ваше сердце остановится, а врачи зафиксируют инфаркт. Ограбили квартиру дочери Ельцина.
СПИД — это своеобразная компенсация планеты на перенаселенность и варварское отношение к ней.
Приснился эпизод сюжета: на берегу моря мой товарищ знакомится с девушкой, которой я позже говорю, что он недостоин её. Это может происходить в Пицунде, принялся записывать, и получилось всё иначе, и довольно объемно, но пока и сам не могу понять, получилось ли?
http://www.proza.ru/2012/05/08/683
Лёня Тененбаум в подавленном настроении, уши обостренно ловят намеки на дискриминацию евреев, то Володя Гришмановский пришел с другом, который приехал из Ленинграда, и там общество "Память" активно выступает против евреев, и этот друг поддерживает их. Потом Леня повел меня к Сергею Аршинову, который тоже стал высказываться в антисемитском духе:
— Вообще-то я к евреям хорошо отношусь, была у меня одна евреечка, хорошо за щеку брала.
Я поражался сволочному характеру Аршинова, его умению говорить в лицо самое неприятное. Совсем недавно, встретив меня на промозглой улице, он сказал: Как ты паршиво выглядишь! Я с удивлением взглянул на него. Он выглядел ничем не лучше меня. Однако, счел нужным сказать гадость. Я не нашел, что ответить, что-то промямлил.
У него в комнате неуютно, холостяцкая неустроенность. Поставил перед нами на табуретку чай в стаканах, куда бросил заварку. Несмотря на это, чай заварился хорошо, был ароматен. Сергей показал листки с новыми стихами, но читать не стал. Потом они пошли курить в ванную. Некоторое время я сидел один, потом подошел к ним, послушать их разговор.
Когда мы вышли из подъезда, я второй раз спросил Леню, почему его тянет к плохим людям, а не к хорошим?
— Я до конца не знал его, какой он.
— Ты всегда хвастаешься, что с первого взгляда узнаешь человека.
Я так и не могу понять истинного мотива, почему Леню так тянет к Аршинову? То ли ему хочется выпить, и он инстинктивно ищет встреч с такими же — это наиболее приемлемая гипотеза, которая может быть и ошибочной. Но тогда истина для меня скрыта, и Леня для меня сложен, если же я не преувеличиваю — в простоте вижу сложность.
Каждый раз хвастается своей мудростью, мол, даже жена заметила и сказала:
— Это случилось так, потому что ты так сказал. Если бы ты не говорил, то этого не было.
Ему кажется, что у него великолепный мыслительный аппарат, и он в состоянии проанализировать ход исторического процесса, вывести закономерность, исходя из которой, следует, что ему нужно срочно выезжать, так как в стране начнут твориться еврейские погромы.
— Ты меня уже давно знаешь, и мог бы убедиться, что я говорю, всё подтверждается. Вспомни. Так же?
Я покачал головой.
— Не могу такого вспомнить. Ты не прав. И предлагаю запомнить этот разговор. Через десять лет вспомнить, и сам убедишься, что был не прав, и начнешь говорить: я этого не знал, не учел.
— Дай бог, чтоб ты оказался прав. Я боюсь за своих детей.
— А почему ты решил, что вправе решать за них, может, им здесь будет лучше?
Он не знал, что сказать. Почему-то он уверен, что в Израиле к нему будут относиться лучше, чем здесь, хотя у него здесь и положение, и карьера в перспективе, а там он готов работать грузчиком. Но знает, что пропасть ему не дадут, и всё, сказанное плохое про Израиль - это советская пропаганда, они борются за место под Солнцем, где-то же они должны жить. Поэтому он оправдывает войну с Ливаном и убийство арабов.
Он мне обиженно сказал:
— Я не хочу, чтобы в наших кругах что-либо говорили обо мне, и ты должен пресекать все разговоры.
Я сначала не мог понять, какие круги он имеет в виду: в его кругах я не вращаюсь, а лито нельзя назвать кругом общества, там собираются не для того, чтобы посплетничать о Леониде Тененбауме, но он продолжал говорить, повторять про эти круги, на которые обижен, и я сказал:
— Ты слишком большого мнения о себе. Кто и зачем будет говорить о тебе? Там сейчас одни молодые, тебя никто не знает.
— Вот и хорошо. Я хочу, чтобы меня забыли.
Я не мог поверить, что он психически больной, но, судя по его высказываниям, был таковым. Я пытался переубедить его, просил хотя бы на пять минут попытаться представить, что все не так мрачно, как он думает. Но на это он был не способен, хотя думал, что может понять противника.
— Как себе ты это представляешь, ведь Наташа не согласится уехать.
— Она поймет, я имею на нее влияние. Она сейчас не знает, но если я расскажу, она согласиться, — говорил он, смотря в стол.
Пока что я убеждался в обратном, не он имел влияние, а Наташа была полноправной хозяйкой, а он чувствовал себя приживальщиком, и, якобы в шутку, говорил мне, что его выставляют из квартиры. Который месяц я пытаюсь его переубедить, но кто-то его подпитывает, укрепляет в его убеждениях.
Мне эти разговоры уже до чертиков надоели, скучно слушать одно и то же, а он зациклен только на этом. С трудом удается повернуть тему разговора. Но он все равно умудряется вернуться к мозольной теме.
Отдал ему девятый номер "Нева", где начали печатать "Большой террор" Конквиста, и ушел, с намерением больше к нему не приходить, пусть, если хочет, сам приходит. Как разнообразен мир и обширен, а я не в состоянии найти единомышленника и друга, вокруг меня все другие, иные, чем я — чужие.
1989 23 октября. С большим вниманием слушаю выступления делегатов на Верховном совете, почти все выступают умно и дельно, требуют, что пора сделать так, чтобы народ решал, каким у него должно быть правительство и сам должен выбирать президента.
Но Лукьянов заявил, что Советской власти противопоказана президентская власть. Поразительная логика иезуита. Мол, президент может стать вторым Гитлером, забывая, что в противном случае у нас появится второй Сталин, и народ уже не сможет убрать его, потому что в конституции нет для него такого права. Закон отложили на пересмотр комиссиям на сутки.
Горбачев понимает, что если они разрешат выборы президента, то его уже не выберут, а может, он искренне уверен, что в противном случае у нас всё взорвется. Я тоже допускаю такую возможность, мне этого не хочется, был бы моложе, я бы приветствовал радикальные изменения, а сейчас хочется спокойной жизни, даже если она пойдет во вред государству. Да и кто может знать, нужен ли взрыв общества и страны и новые жертвы, всё это может привести к ещё большему застою и, возможно, Горбачев прав, желая отделаться малой кровью и небольшими изменениями.
Гитлер был не прав, говоря, что Россия — это колосс на глиняных ногах, это дебильный Гулливер, шизофреник, не понимающий, что творит, и что надо делать.
Создается впечатление, что сидящие в зале намного умнее, чем в президиуме. Наверное, так оно и есть. Поэтому в какой-то мере Леня прав, ничего хорошего нас не может ожидать, хуже будет. По сути, по большому счету сейчас человеческая и экологическая обстановка намного хуже, чем 20 лет назад, а ещё через такое время будет ещё хуже. Здоровые люди перестанут рождаться, смертность увеличится, люди начнут браться за ум, но будет поздно, вымрут без атомной бомбы и начнется новый виток рождения цивилизации.
25 Октября. Ночью дождь +11. По-прежнему сильный ветер. Днем гроза, молнии, дождь. В комнатах темно. Недели две назад в газете напечатали большую статью, где упоминалась Люба Бессонова, руководитель театра им. Пушкина, которая выложила партбилет на стол из-за несогласия с действиями непосредственного партийного руководства. Тон статьи немного мягче, чем в прежних статьях, где таких отступников упрекали в дезертирстве.
26 октября наконец-то Вика почти закончила ремонт в квартире, мне ничего не доверяет, всё думает, что сама сделает лучше, как ей нравится. Сегодня выкрашена ванная, там же заделан разбитый кафель и покрашены в комнатах двери.
Вечером пошел в лито. Впервые Валя обратилась ко мне на "вы", сожалея, что я не читаю свои рассказы, мол, на такую тему никто больше не пишет. Странно, на какую тему? Словно я пишу об одном и том же. Но своего суждения о моих рассказах не высказала, мол, отдала всё Надежде Кондаковой, которая будет готовить книгу.
И мой последний рассказ "Глоток надежды" она так за две недели и не прочитала, не было времени, и я забрал его, так как поспешил отдавать, надо было ещё править. А потом подумал, что интересно знать мнение Кудряшова, и отдал ему рассказ, впервые за последние десять лет. Он уже шутил по этому поводу, что все местные писатели предпочитают отдавать свои произведения ему.
Стрелец, Толстов, Артикулова читали стихи, Свешникова — зарисовку о старой собаке в баре, куда попозже пришла нищенка-старуха, хватающая остатки еды после посетителей. Всё это навевало на меня тоску, словно я сидел в сумасшедшем доме, где все делали вид, что кругом ничего стоящего не происходит, и можно писать так же, как и сто лет назад, и о том же, о вечных проблемах детства, любви.
С нетерпением дождался перерыва и снял свой плащ, озабоченно думая, как бы передать рассказ Кудряшову? Рядом стоял Виктор Стрелец и улыбался мне:
— Уже уходите? Счастливо.
Но я, погруженный в свои мысли, ничем не отреагировал на его слова, даже мимикой, в толчее выходивших. Я его недолюбливаю за многословность, стихи он пишет интересные, и все признают его талант, но он каждый раз не преминет долго и нудно поговорить, как Артикулова о своих болезнях, или воспоминаниях о своей жизни, что и где с ней случилось.
Мне уже тошно смотреть на нее, и сегодня она, кажется, догадалась, пересела на мою сторону, слева, рядом. Мурысев тоже любит поговорить, обратить внимание на себя. Мне удалось молчать, лишь похвалил Валю, что она выступила в Куйбышеве на встрече с руководителями и рассказала о наших нуждах, что на нас не обращают никакого внимания, и даже собираются выставить на улицу, отбирая это помещение — мы никому не нужны, но и не считаться с нами они уже не могут, и пообещали оставить нас в покое.
В эти дни проходит сессия Верховного Совета РСФСР, три дня тысяча людей заседают и решают вопросы, от которых мало что изменится. Неужели никто там не понимает, что такими мерами страну не вытащить из кризиса? Нужна радикальная ломка нынешней, замшелой системы, которая тащится улитой, в то время, как другие страны бегут, дыша полной грудью. Могучая сталинская система живет и здравствует, а партия продолжает делать вид, что они от нее открестились и вообще, ни при чём, репрессии делали не они, а другие. Да и не говорят они про репрессии, лишь издают постановления о реабилитации, вот какие они хорошие.
27 октября. Численность ВЛКСМ снизилась на десять миллионов, а за последние 12 месяцев, на четыре миллиона — это из доклада Мироненко. Во многих организациях не принят ни один член.
Мы продолжаем говорить эзоповым языком: упрекая друг друга в том, в чем не виноваты, мы, как бы сообщаем: я понимаю, что ты не виноват, но истинному виновнику я не могу об этом сказать, а так, может быть, он услышит и у него заговорит совесть, и он переменится. Но на самом деле, истинный виновник слышит, как умные люди виноватят друг друга и думает: наконец-то всё стало на свои места. А я всё голову ломал, не мог понять, почему всё идет наперекосяк, а вот они — виновники, сами в этом признаются.
Мы боимся сказать, что виновата власть, люди, управляющие нами. Сейчас делаются судорожные попытки вытащить из грязи нос. Когда-нибудь вытащим, но хвост увязнет.
Творится невообразимое: Азербайджан открыто вооружается, а воинские части не могут этому воспрепятствовать, так как не поступает нужного распоряжения. Похоже, кто-то сознательно раскачивает лодку, чтобы в критический момент стать у руля и твердой рукой навести порядок, и народ будет благословлять своего избавителя от надоевших напастей.
Ещё месяц назад понял, что Горбачев ведет политику на сближение, воссоединение двух немецких государств. Сам раскол был глупостью — мягко сказано. Нация не должна быть раздробленной. Сняли Хоннекера после приезда Горбачева, и воссоединение стало видно на горизонте, возможно, это дело продлится от одного до двух лет.
Так мне казалось, но всё завершилось в этот же год.
От той уймы запретов, регламентирующих народу, какие фильмы смотреть, какую музыку слушать, как одеваться, как жить, мы за 70 лет должны были бы превратиться в высоконравственное государство, но почему-то этого не произошло. А нам всё продолжают запрещать, считая, что им уж точно известно, как жить народу, и что ему можно позволять, а что нет.
30 октября. Жадно смотрю телевизор, и почти не верю: неужели дожили до этого дня: молодой корреспондент в полемическом запале спрашивает коллег:
— Хоть кто-нибудь может сейчас сказать хорошее слово о социализме?
Все молчат, то ли не желая спорить, то ли, в самом деле, не находя таких слов. Возможно, их и не существует в природе для нашего казарменного социализма, когда высунувшегося равняют над остальными ровно на голову.
После трех часов в магазине почти всегда мало народа, кто на работе, другие в автобусах едут на завод; заглянул и оторопел, не протиснуться — в продажу выбросили дешевые конфеты и мармелад, и люди покорно становились в очередь к кассе с уже выбранным товаром. Я повернулся и ушел в хлебный магазин, который в двухстах метрах.
От Лёни в который раз слышу:
— Ты бы видел эту морду! Сразу видно, что это за человек.
И я каждый раз:
— Нельзя, Леня, по физиономии судить о характере.
Мне каждый раз хочется добавить: и по твоей физиономии можно бы наговорить много отрицательного, но сдерживаюсь, обидится, не поймет, о других говорить можно, но только не переходить на собственные личности. Он часто вспоминает первую жену и плохо отзывается о ней.
— Как же ты не разобрал, кто она? — спросил я, намекая на его постоянную похвальбу, что он с первого взгляда распознает человека: — Как же ты женился на ней?
— Пришлось, — вздохнул он, — как всякий порядочный человек. Это очень долго рассказывать.
И это было понятно. Коли от тебя забеременела, то должен принести себя в жертву.
— По молодости понравилось, как приняли ее родители. Ни в чем нуждаться не будешь, только нашей Ланочке обеспечь счастье. Береги её. Уж они-то сейчас в Израиле, связи у них богатые.
Воспоминания о жене и ее родных, дают ему богатую пищу для сочинений, выписывает их зло, и поэтому сочно и зримо. Раньше он говорил, что на Брежнева обижен больше, чем на Сталина. Подоплека этой мысли: при Сталине ему ничего плохого не сделали, Лени и на свете не было, а при Брежневе стукач-студент заложил его, за его фразу о неправильной марксисткой теории. Лёню вызвали куда надо, и так напугали, что он на всю жизнь сохранил ненависть к стукачу, которого впоследствии вычислил и увидел, как он идет в гору, и сейчас большой начальник. Отсюда и обида на брежневскую власть, которая позволяла вытворять с ним такое.
Логика примитивна. Ему невдомек, что в первооснове его страха — Сталин, а не Брежнев, а если быть точнее, то — Ленин. Так обижаются на грабли, стукнувшие по лбу, а не на хозяина, безалаберно разбросавшего своё имущество. Он считает себя умным, но не может понять, что я догадываюсь о его мыслях. Впрочем, и я нечто такое всегда понимал. Вернее, сидело в подсознании, но не хотелось додумывать до конца, потому что это была пропасть без дна, в которой сидел, и не было выхода, страусовая политика.
Но она спасала от отчаяния, мирила с жизнью, была мысль: может, я чего-то не понимаю, всё не так плохо, во всем мире творится несправедливость и не находят правды. Но по мере того, как поступала информация, иллюзий становилось всё меньше. Видно, всё дело в том, что каждый человек анализирует информацию исходя из собственного опыта, характера, воспитания. Он не понимает того, что я понимаю, а я не могу понять его опасений — черносотенных погромов евреев, и считаю их невозможными, а он боится за своих детей, которым передает свою еврейскую фамилию. Но он же мог записать их на фамилию жены, которая русская. Первая жена была еврейкой.
— Леня, давно хотел узнать, соблюдают ли евреи чистоту нации, стремятся к этому?
— Как и у всех наций. Если дочь или сын выходит за другого, то смотрят косо, но особо не препятствуют. Всякое бывает.
Ответ не расходился с моими представлениям. Может, он не искренен? Леня зациклен на своих опасениях, и в какой-то мере не понимает, что нужно соизмерять желания с возможностями, от этого и страдает.
Часто думаю: чтобы понять страдания, нужно самому пострадать. Нестрадавший не поймет. Верен ли такой постулат? Мне он не нравится. Размышляющий человек, всегда может понять и готов к состраданию, всё дело в воспитании, и, возможно, в генетических отклонениях, которые помимо воли, подсознательно направляют человека на определенные поступки.
Почему подростки столь жестоки? Неосознанное стремление к лидерству, то есть к привыканию роли вожака, что даст ему впоследствии право выбора самой лучшей самки, что продиктовано на генетическом уровне, подсознательно заботой о собственном потомстве, так как только здоровая самка может родить здоровое потомство. Взрослым такая борьба уже не нужна, и они становятся неагрессивными и больше стремятся о сохранении собственной жизни, которая нужна, чтобы воспитать и выкормить потомство.
Так что многие наши педагогические ухищрения идут насмарку, потому что делаем не то, что нужно, зачастую прямо противоположное, то есть провоцируем агрессивность. Наша педагогическая наука находится в зачаточном состоянии, в каменном веке. Да и другого трудно ожидать при нашей власти, направленной на подавление человека, а не выявления его творческих и потенциальных способностей. Нашим властям важнее удержать в повиновении, чем дать народу возможность проявить себя с наилучшей стороны. Даже сейчас никто из депутатов не поднял вопрос о переносе акцента на подрастающее поколение, от которого зависит всё наше будущее, а мы всё продолжаем печься о хлебе насущном.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/08/05/1083