У дальних родственников в частном доме было холодно и ей дали одеяло. Она укуталась в него в кресле. Первый же вдох, внесший ей в ноздри запах чистого, но какого-то такого специфического старого деревенского одеяла, окунул ее в тот отрезок детства, которого она давно не вспоминала. В ее памяти ожил круглый стол, который, раздвигаясь, становился овальным, вмещая еще больше родственников. Ее детским глазам все казались тогда такими родными, такими добрыми. Большими и мудрыми, облеченными властью, призванной защищать именно ее.
В том доме, доме ее детства, тоже были одеяла с таким запахом. Они лежали на кроватях с нереально огромными перинами, со стопками подушек, укрытых накрахмаленными, всегда белоснежными кружевами. Но стенах висели ковры с оленями, на полах – домотканые дорожки. Она любила смотреть из окна на вечно пасмурный двор с крышей из старого, разросшегося винограда. Между стеклами окна лежала вата, а на ней – потускневшие новогодние шары. Они там жили, сколько она себя помнила. Во все времена года. А во дворе, у крана с водой, асфальт пошел трещинами. Напротив дома, через маленький дворик, была огромная тихая времянка. Деревянная. Она казалась ей тогда сказочной и полной волшебных тайн.
Она была там счастлива. Сейчас эти воспоминания казались ей виденным некогда фильмом.
Она зажмурилась, чуть тряхнула головой и вернулась в реальность. Дом родственников пошел трещинами. Под громкие песни певцов, которых она никогда бы не стала слушать по собственному желанию, она рассматривала потрескавшийся потолок. Это склоняло к философии, пониманию временности всего существующего, возвращало к грусти, с которой она шла по жизни. Но этот оттенок грусти она любила – он был сродни дорожному трансу.