Итак, мы отложили попечения о теле Евы Стар, которому помочь всё равно уже ничем не могли, где бы оно ни было, и отправились вниз, в санаторий, сопровождая Мэри.
- Мне кажется, – вдруг нерешительно проговорила она, когда мы уже поравнялись с кладбищем, - что говорить о смерти Евы Стар пока вообще никому не нужно. Вы же проводите расследование, мистер Холмс, и мне кажется, что реакция окружающих на её исчезновение может дать вам ключ. Вы ведь считаете, что Еву убил тот же самый человек, который убил и её отца?
Холмс молча кивнул.
- Тогда этот человек – единственный, кроме нас, кто знает, куда исчезла Ева. Сможет ли он достаточно надёжно скрывать своё знание, когда начнутся поиски или же выдаст себя. Разве это не поможет вам?
Мне показалось, что Холмсу не очень хочется отвечать, но через силу он всё-таки ответил:
- И снова ваши выводы небезупречны, миссис Уотсон. Совсем необязательно, что о судьбе Евы знает только её убийца. Это настолько необязательно, что даже маловероятно.
- Мне кажется. вы нас интригуете, - возмутился я. – Ведь у вас-то в голове наверняка уже давно сложилась полностью картина этих двух убийств.
- Даже не одна, - не стал отпираться Холмс. – И я знаю, как проверить их все. Мотив тут, безусловно, корыстный и связан с большим состоянием Стара. Смерть его дочери это только подтверждает. Но…
- Что «но»? – подстегнул я, видя, как он замялся.
Холмс поднял на меня глаза. Опять в них было уже знакомое мне затравленное выражение.
- Мне совершенно не хочется этим заниматься. Если бы вы знали, дорогие мои, как мне не хочется всем этим заниматься сейчас! – в его голосе прозвучала тоска.
- Вы нездоровы, – осторожно начал я. – И вы, действительно, могли бы сначала позаботиться о себе. Никто вас не осудит – ни я. Ни Мэри, ни даже ваша собственная совесть не должна. В конце концов, вы – не официальная полиция, вы и раньше не за каждое дело брались.
- Моё здоровье здесь не при чём, - перебил он. – Физическое здоровье, я имею в виду. Бок у меня болит, хотя, благодаря вашим усилиям, Уотсон, гораздо меньше…
Я горько усмехнулся, вспомнив, как ударил его и сбил с ног.
- Но думать это не мешает, - продолжал он, заметив мою усмешку и чуть улыбнувшись в ответ глазами, словно принимая мои извинения. – Дело совсем не в этом. И дело даже не в том, что большей частью мысли мои заняты вами, Мэри. Я вообще не хотел вам об этом говорить, дорогие мои, не хотел вас тревожить – вам своих тревог хватает.
- Договаривайте! – потребовал я, видя, что он снова колеблется.
- Давайте присядем, - попросил он. – Это старые разбитые надгробья – никто не будет в претензии, если мы посидим на этих камнях, а вам, Мэри, я подстелю плащ для тепла. Хорошо? Вот так.
Он скинул свою альмавиву и постелил на камень. Я заметил в нём толчками нарастающее лихорадочное возбуждение.
- Это началось ещё зимой, - проговорил он. – Я закончил расследование по довольно крупной краже из картинной галереи. Там речь шла о миллионах… Знаете, друзья мои, моя профессия сопряжена с определённой долей риска – это ни для кого не секрет, и вы. Уотсон, сами много раз делили со мной опасности, а вы, Мэри, провели много бессонных ночей в ожидании вашего супруга из очередной моей авантюры…
Мэри уже открыла было рот, чтобы что-то сказать ему – вернее всего, возразить, но он поднёс палец к губам в молчаливой просьбе не перебивать и продолжал:
– Но по настоящему настойчивого, неотвратимого, опасного внимания преступного мира к своей персоне я прежде никогда не чувствовал. Теперь же мне показалось, что я как-то разворошил пчелиный улей, причём пчёлы не то, чтобы вылетели и накинулись на меня, а полетели по тайным местам ждать своего часа. Ещё до отъезда из Лондона со мной произошёл ряд мелких происшествий – своего рода несчастных случаев: неуправляемый экипаж, нападение хулиганов, никем не прикрытая канава в темноте. Каждый мог плохо закончиться, и каждый на первый взгляд выглядел совершеннейшей случайностью. Но я сделался осторожен.
Потом этот вызов во Францию и прямое нападение. В людном месте, спокойно и хладнокровно, меня попытались убить и почти преуспели. Потом были только записки с угрозами, но они не давали мне расслабиться ни на минуту. А здесь всё началось так, словно я привёз это с собой. И я впервые оказался охвачен чувством, которого, как мне казалось, вовсе не знаю.
- Вы говорите о страхе?
- О страхе, да… Но это не тот страх, который заставляет быстрее действовать и соображать – это гадкий парализующий страх человека, запертого безоружным в тёмной комнате с убийцей. Я не знаю, куда шагнуть, чтобы тотчас не напороться на лезвие. Я не знаю имени своего противника, не знаю, как он выглядит. Я только знаю, что он возглавляет крупнейший международный преступный синдикат. Знаю, что в этой организации царит жесточайшая дисциплина и субординация. Единственный человек, который мог бы мне помочь, бежал из тюрьмы и скрывается. Я думаю, что это всё-таки он ударил меня ножом на вокзале, хотя там я не успел разглядеть нападавшего. Зато здесь у меня был случай разглядеть его. Практически сразу после моего приезда. Этот призрак, который здесь называют Стражем Водопада…
- Что-что? – не удержался я. – Вы говорите, что это Страж Водопада бежал из тюрьмы, что это он ударил вас ножом на вокзале? Да здоровы ли вы, Холмс. У вас жар – может быть, вы бредите?
- Может быть и так, Уотсон. Я и сам не знаю, что мне думать. Поначалу, честно говоря, я всерьёз заподозрил Стара – влиятельного и беспринципного дельца с капиталами, имеющего связи по всему миру. Я подумал: что, если он и есть мой неуловимый глава преступного синдиката, пользующийся добропорядочной маской богатого коммивояжера? Но Стар умер, убит – его больше нет, и значит, я ошибся. Зато его последняя воля прибавила мне седых волос.
- Его последнюю волю выполнили только отчасти – тело не сожгли, - вдруг вспомнил я. – Как вы полагаете, зачем ему это было нужно?
- Не думаю, что это имеет отношение к делу. Есть люди, испытывающие отвращение при одной мысли о том, что их тело будут пожирать могильные черви, хотя, по правде сказать, им будет уже абсолютно всё равно.
При этих словах Мэри побледнела, а мне снова захотелось ударить Холмса – своей бестактностью он меня просто бесил, тем более, что эта бестактность, кажется, была у него вполне осознанной.
- А кто настоял на погребении вместо кремации? – спросила вдруг Мэри. – Здесь ведь есть крематорий. Иногда по ночам он даже дымит. Раз в неделю примерно.
- Зачем ему дымить по ночам? – нахмурился Холмс. – Разве здесь сжигают умерших? Да и не так часто умирают здесь, мне кажется.
- Нечасто. Но я видела дым из его трубы. Иногда по ночам я плохо сплю и думаю… Иногда он созвучен моим мыслям…
- Бог знает, о чём ты только думаешь по ночам, Мэри! – с ненатуральным смехом упрекнул я её. – Нужно пожаловаться доктору Морхэрти – пусть он даёт тебе успокоительное. Или нет, я сам стану давать тебе хорошее снотворное – сильное и мягкое.
- Ну а с моими мыслями этот ваш дым в полном диссонансе, - серьёзно покачал головой Холмс. – Представить себе не могу, что там делают, разве что… - он сжал губы, и его лицо приобрело знакомое мне отрешённое выражение.
- Так вы подозревали Стара? – вывела его из транса Мэри. – С вашей стороны это довольно странно. Стар – справедливый и благородный человек… то есть, был им, - она опустила глаза.
- Я не знал его лично до последнего времени. И я не очень-то полагаюсь на такого рода суждения, Мэри – преступники не всегда в повседневной жизни тоже выглядят злодеями. Едва ли этот человек вёл жизнь простую и открытую и имел кристальной чистоты совесть – по моим наблюдениям, насильственная смерть – прерогатива людей совсем иного склада. А его завещание, его наследство… Всё это наводит на определённые мысли.
- А что с его завещанием?
- Разве вас оно не удивило?
- То, что он оставил часть состояния Джону?
Холмс усмехнулся:
- Вот это, пожалуй, единственное, что я ещё могу как-то объяснить.
Мы с Мэри переглянулись и удивлённо воззрились на него.
- Полагаю, - продолжая посмеиваться, объяснился он, - к этой части завещания прилагается какое-то поручение, какое-то обязательство, которое за вас, Уотсон, приняла на себя ваша супруга при личном общении с Тиверием Старом. Я не знаю, что это за поручение – не исключаю, что оно может и меня касаться, но в остальном практически уверен.
Боюсь, я почувствовал себя слегка ошеломлённым такой проницательностью. И моё изумление, разумеется, не укрылось от Холмса.
- Догадаться было несложно, - проговорил он снисходительно. – Вас, Мэри, известие о том, что наследством не обошли вашего мужа, не повергло ни в малейшее замешательство. Весь санаторий судачит об этом завещании, строя догадки, а вы не возмущены, не удивлены даже и не потрудились изобразить удивление. Из этого я делаю вывод, что вам понятна подоплёка, а памятуя о ваших отношениях со Старом – не любовных, но, несомненно, личных, о которых мы уже спорили с вами и чуть до размолвки не дошли, нельзя не сделать вывод, что вы в курсе обстоятельств, заставивших Стара так распорядиться своими деньгами. Будь это дар – просто дар – вы оба протестовали бы, как протестовал ваш муж, когда я предложил ему взять на себя часть расходов по вашему содержанию…
При этих словах краска снова бросилась мне в лицо – я не одобрял излишнюю откровенность Холмса, но перебить его не посмел, а он продолжал:
- Значит, речь идёт о взаимных услугах, и услугах немалых, если судить по размеру наследства. Но доктор Уотсон – в отличие от вас, Мэри – как раз таки-был удивлён и растерян, узнав о завещании Стара. Значит, услуга ещё не оказана. Она в проекте, и обязательность её исполнения закрепляется этой немалой суммой. Поскольку для её оправдания услуга должна быть просто чудовищна, я делаю вывод, что часть денег предназначена для какой-то миссии, связанной с этим поручением: содержание кого-то, плата за обучение, за лечение, может быть, эти деньги следует вложить в развитие предприятия или какой-то фонд. И все условия, видимо, должны передать мужу вы. Ваша репутация известна, и если Тиверий Стар и опасался, что вы его надуете, то лишь в незначительной мере, я полагаю. Далее: изначально я предположил, что поручение может быть как-то связано с дочерью Стара, Евой, и я нарочно сообщил вам о её смерти, Мэри, притом, не жалея красок. Вы ужаснулись, как всякая женщина может ужаснуться чьей-то гибели, но в целом остались довольно равнодушны. Следовательно, данное вам поручение связано не с Евой.
То, что доктор Уотсон и сейчас не задаёт вопросов, означает, что суть поручения вы ему уже сообщили, а то, что вы оба скрываете это от меня, делает моё расследование ещё менее желанным. Боюсь, что наши отношения и так натянулись до предела – только криминальной составляющей и лжи не хватает нам, чтобы до конца оправдать бытующую здесь легенду.
- Да вы с ума сошли! – не выдержал я. – Неужели вы полагаете, Холмс, что мы с Мэри плетём козни против вас, объединившись с вашими врагами, с людьми, которые хотят вас убить? Хорошенького же вы о нас мнения!
- Я не знаю, с кем вы объединились, - холодно сказал Холмс. – Но, точно, не со мной. Однако, давайте не будем сейчас об этом – все эти сантименты сильно мешают делу. А дело мне придётся делать, раз уж я за него взялся.