Наконец этот судьбоносный день настал – сегодня я вместе со всеми жителями Усть-Аляпинска проводил в последний путь нашего дворецкого Кыша. Он был артефактом не только городского масштаба, но и всего Северо-Забойного округа. Праздничное прощание с Кышем началось задолго до констатации его смерти. И это не удивительно, ведь тонкости его утилизации давно и бурно обсуждали даже на форумах о пришельцах.
Первыми тему прощания с нашим дворецким подняли горожане, которые заранее приобрели в мэрии дипломы "Провидец I степени". Их полемика оказалась настолько заразительной, что вскоре к ним присоединились те, кто не поленился хакнуть лицензию прогнозиста. Потом с комментариями вылезли общественные деятели, проснулись пацифисты и оппозиционеры... Так что общественное мнение относительно выбытия из реала Кыша было к сегодняшнему дню продуманным в деталях и зафиксированным в планах всех городских организаций.
Накануне торжества город получил двойной энергетический резерв.
– Утилизация дворецких – процедура крайне затратная, – настаивали Отцы города, выклянчивая у Центра резервы.
Транжиря халявную энергию, город впервые за последнее десятилетие с раннего утра осветил улицы и даже закоулки призрачным неоном. Правда, увидев, что твориться в закоулках, их спешно погрузили в привычный полумрак, а выделенный на них резерв отдали отделу глобального перераспределения, который поделил энергию между лучшими горожанами.
Поскольку первый же усть-аляпинец, взломавший файл со списком "лучших горожан", в припадке разочарования уничтожил документ, все догадались прикинуться презентованными и на последние крохи энергии привели себя в столь яркое состояние, что от их сияния неон городских фонарей поблек. А потому освещение вскоре отключили вовсе. Кому на самом деле досталась недотранжиренная энергия, я, скорее всего, никогда не узнаю.
Но вернусь к торжеству. С утра в Усть-Аляпинске стоял праздничный гвалт, хотя к обеду, когда Кыш всё ещё пребывал в некотором здравии, многие горожане заволновались. Не для того они опустошили загашники, чтобы пролететь мимо репортажей Северо-Забойного масштаба. Только к закату прозвучала благая весть. Мой отец вышел на Главную площадь и на предельных децибелах сообщил:
– Кыш почил! С миром или без – это уже не наше дело. Праздник, посвящённый проводам усопшего, откроет мэр Усть-Аляпинска. С чем я всех и поздравляю! Прямая трансляция торжества уже анонсирована на всех каналах!
Добропорядочные граждане сочли за честь пройти скорбной цепочкой перед онлайновыми видеокамерами. Некоторые успели радостно поприветствовать жителей планеты и даже выкрикнуть "чмоки-чмоки". Я в это время сопровождал Кыша в самое большое помещение города – личный кабинет мэра, дабы скорбящие могли в организованном порядке подойти к дворецкому и с удивлением воскликнуть традиционное: "Game over!?"
Прощание длилось целую вечность: заготовленные за полгода речи, отмодулированные вздохи, маршевое шествие вдоль останков лучших уличных формирований с траурными речёвками и ободряющими запевками... Всё это время я стоял у двери с опущенной головой, чтобы не позорить наше семейство своим чувством глубокого удовлетворения.
По возвращении в фамильный замок, как называл наш дом старый Кыш, родню позвали в столовую для оглашения последней воли почившего. С пристойным видом мы расселись вокруг огромного стола с тёмно-зелёным малахитовым покрытием. О, эти жуткие старинные кресла, которые заботливый дворецкий берёг пуще нашей жизни! Чуть пересидишь, и хребет жутким скрипом требует основательной ребалансировки. Но никто не собирался калечиться из-за старого Кыша.
– За десять минут управимся, – сказал Отец и выразительно посмотрел на нотариуса.
В мрачной тишине Роберт Александрович с должной спешкой приступил к чтению:
"Я, Кыш Мультибесчувственный, ощущая бремя прожитых лет во всех своих системах, и осознавая близость переходного возраста, когда придётся перейти с этого света на Тот, составил настоящее завещание в присутствии районного нотариуса Иванова Роберта Александровича.
Прежде всего, хочу напомнить, что моя встреча с дорогим семейством, вручившим себя моему попечению, была излишне вычурной..."
Это точно. В то время мы решили сменить соседей, накопивших на нас слишком много зла. Хотели поселиться в новой большой квартире, но из любопытства Отец завел нас и в пустующий старинный дом. Обстановка внутри него была столь древней, что мы застыли в недоумении перед кучей хлама, укрытого в пыль и паутину, как в полупрозрачную плёнку.
Осматривая дивное помещение, я добрался до последнего этажа и оказался в очень странной комнатушке: вместо стен в ней были полки, до отказа набитые разнокалиберными цветными блоками. Разумеется, тогда я не знал, что это книги. Никто из наших и слова такого никогда не слышал.
Разглядывая блоки, я гадал о назначении каморки. Решил, что это древняя теплосберегающая камера (древние люди были потрясающе глупыми). Презрительно хмыкнув, я пошёл к выходу, но шум за стеной насторожил меня.
"Крысы?" – обрадовался я, прикидывая, кому толкнуть шкурку.
От пинка часть стены повернулась, и я увидел ещё одну каморку. За новой стеной была другая, за ней следующая. В последнем пролёте на жёстком стуле, уткнувшись в большой золочёный блок, сидело скрюченное существо. Оно подняло голову и недовольно посмотрело, как я скинул на пол ветхий, когда-то красный блок.
– Хлам позорит наш мир, – напомнил я прописную истину.
Существо проморгалось и с ядовитой усмешкой прошипело:
– Я экзальтирован вашей инфантильностью.
– Что? Говори по-нашему, – и сбросил огромный блок с другой полки.
Существо неприятно ухмыльнулось:
– Впечатлён вашей ортодоксальностью.
– Не нашей, а моей, – поправил я придурка и швырнул на пол ещё пару блоков.
С побелевшими губами недоумок взвизгнул:
– Кыш отсюда!
"Какое красивое имя", – подумал я и из вежливости тоже представился:
– Огги. Хотите, я помогу вам сжечь этот хлам?
Кыш Отсюда вскочил и забубнил какую-то чепуху:
– Полагаю, вы иронизируете? Иначе семантика вашего высказывания говорит о прогрессирующей ментальной дисфункции. Ваше немотивированно аргессивное мировосприятие, вероятно, является следствием перманентного деградационного синдрома...
Я замер в восхищении. Вскоре ко мне присоединилось всё семейство. Нигде и никогда мы не слышали и половины таких красивых слов.
Вечером, оформляя его в нашу семью, Отец спросил, как будем называть дворецкого.
– Кыш Отсюда, – подсказал я.
– Хватит с него и Кыша, – решил Отец.
От этих воспоминаний я заёрзал, словно нелепость первой встречи мешала мне сидеть. Роберт Александрович, воспользовавшись скрипом моего кресла, торопливо откашлялся и перескочил с вводной части к поручениям дворецкого:
"Нелегитимная экспроприация всего моего имущества дорогим семейством лишает меня возможности облагодетельствовать его материально. Увы, мне нечего оставить этим экспроприаторам от Бога, которым я служил почти полвека. Но им достанется моя вечная необъяснимая любовь и бессмертная верность. Эти чисто человеческие духовные ценности я завещаю и семейству, и всем, кто подвергался моей бескорыстной опеке"
Роберт Александрович начал быстро перечислять тех, кому довелось хоть на мгновение оказаться в зоне досягаемости Кыша. За его полувековую полутрудовую долю таких набралось почти восемь сотен. Чтобы не томиться впустую, семейство переключилось в режим полудрёмы, устроив головы прямо на малахитовой крышке стола. Я тоже почти заснул, но вдруг представил, как Кыш с Небес, на которые он твёрдо собирался вскарабкаться, упивается нашими страданиями и жалеет, что список не достаточно велик, чтобы всех уморить.
Помню, Кыш долго противился нашим семейным ценностям. Из вредности или по глупости – кто сейчас поймёт? Но он быстро догадался, что мы не столь высокого статуса, как намекали. Только Отец верил, что Кыш относился к нам с уважением:
– Дворецкие всегда преувеличивают достоинства хозяев, – сказал он, когда тот при всех назвал его "квинтэссенцией варварства".
Ему так понравились новые слова, что он в тот же день переименовался из Отца в Квинтэссения. Много позже я объяснил ему смысл некоторых "красивых выражений", которыми Кыш щедро одаривал нас. Отец вознегодовал:
– Врёшь! Кыш сказал, что все врут, кроме него, – и до последнего дня позволял берсерку обзывать его Квиньёй и Квинтусом.
С грустью оглядев спящее семейство, я невольно прислушался к бубнящему нотариусу:
"...но и это прощаю моему Квинтэссёнышу, который, я знаю, будет оплакивать меня долго и усердно. В порыве душевной щедрости дозволяю ему скорбеть обо мне вечно, ибо при жизни я был лучшим истребителем его вредных нервных клеток. Превозмогая себя, я старался скрасить унылое существование безотрадного семейства мелкими развлечениями и крупными катастрофами"
Тут Кыш не соврал. Мгновенно оценив общесемейный инфантилизм (это словечко я разучивал по слогам целый год, а постигал его суть в разы дольше), он придумывал и вносил в нашу жизнь множество бесчинств. Однажды Кыш увлёкся домашними спектаклями и собирался придать им статус семейной традиции. Мы, конечно, возразили – сцен, которые по любому поводу закатывали соседи, хватало с избытком. Кыш не стал прогибать нам мозги мудрёными возражениями, только тяжело вздохнул и с трагической миной проныл:
– Быть иль не быть – вот в чем вопрос.
– Не быть, – решило утомлённое им семейство и задумалось о новом дворецком.
Заметив неуместные размышления, Кыш с умеренной любознательностью продолжил:
– Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними?
Слово "схватка" возбудило нас. Послышался скрип мозгов. Все стали озираться в поисках тяжёлых тупых предметов... Словом, первое представление Кыша удалось.
Казалось, что идея представлений была забита до полусмерти, но дворецкий, руководивший побоищем с верхней книжной полки, не сдался. Как обычно, Кыш добился своего окольным путём. Он обошёл заклятых соседей и набрал труппу для постановки "Трёх таинственных барсуков". Не знаю, что он внушил своим артистам, но на премьере вид у них был и в самом деле загадочный. Осталось тайной, полагались барсукам реплики, или они, упиваясь таинственностью, забыли слова.
– Ужас! – воскликнул Отец, намереваясь хотя бы на этот раз выразить порицание дворецкому. – Что это было?
– Бурлеск чистой воды, – объяснил Кыш, загипнотизировав всех новым красивым выражением.
Вместо заслуженного наказания семейство выразило предателю лёгкий укор, и впредь главные роли в спектаклях доставались только "дрессированному планктону", как называл нас дворецкий. Наши представления о "Таинственном трутне", "Таинственном кашалоте" и "Таинственном секрете" вошли в Золотой фонд культурной жизни не только квартала, но и всего Усть-Аляпинска. Благодарные горожане, под неусыпным руководством дворецкого, не раз вспоминали о нашем семействе как о редких клоунах.
Великие представления посеяли в нас культурность, а в Кыше отточили талант манипулятора. Окончательно распоясавшись, он решил внедрить в Усть-Аляпинске моду на благотворительность. Начал он со своего семейства. Конечно, мы встретили его блажь в штыки и едва не убили в зародыше, но Кыш и тут вывернулся. Непонятными, но красивыми словами ("эгоизм", "альтруизм", "бескорыстие") он предложил осваивать новые манеры, облаготворяя для начала именно его.
– Начните с малого, – учил он, тыкая себя в грудь. – Прибавка к жалованью, сокращённый рабочий день, медицинская страховка...
Мы, разумеется, догадались, что он нас за дураков держит:
– Уж больно ты ушлый! – загалдело семейство.
– Драгоценные мои, не утруждайте себя поисками профанаций, – охладил нас Кыш новым загадочным выражением и разбил нашу железобетонную оборону непереводимым выражением: – Ибо я недосягаем для ваших дерзновенных поползновений, нескоррелированных аргументов и дедукций.
Упившись триумфом, он согласился с нами и снял свою кандидатуру с опытов благотворительности. Но на этом его высокий порыв не угас – он предложил тренировать новые способности семейства на ближайших и самых заклятых соседях:
– Больше не будем подкидывать им мусор, стряхивать их фрукты в наш огород, будить по ночам их петухов, затыкать пасть их кукушкам...
– Ну, уж нет, – возмутились все. – Лучше мы свою благотворительность на тебе потренеруем.
И снова дворецкий уступил семейству.
Вскоре он стал городским трибуном и расширил круг своих благодетелей. Правда, начал он политическую карьеру с простых призывов. Каждый вечер на Главной площади он развлекал горожан увещеваниями:
– Если в здании разбито окно, его нужно заменить новым. Если на дороге валяется мусор, его надо убрать, не дожидаясь, когда усть-аляпинцы начнут подкидывать рядом старую мебель и радиоактивные отходы. Каждый должен знать, что бросая на газон что попало или пачкая стены дурными словами, он ускоряет рост преступности и множит всеобщее свинство!
Настойчивость Кыша в насаждении лучших манер в итоге победила: добродетельность и милосердие распространились по всему Усть-Аляпинску. И если кто-то не благодетельствовал Кышу, то все горожане на такого чудака смотрели искоса и с подозрением. Мол, у этого негодяя не всё в порядке с моральными нормами.
Словно услышав мои мысли, Роберт Александрович добрался до напутствия усопшего горожанам:
"...не хочу быть причиной для страданий усть-аляпинцев и после моей смерти. Пусть они помнят, что, благодаря их любви и заботе обо мне, я, дворецкий мультибесчувственный, жил более-менее сносно"
Сносно! Полвека он учил нас благодарности и в свой последний час жестоко пренебрёг ею. Эх, мне бы его недостатки! Я едва не погрузился в отчаяние, но слова последнего прощания удержали меня:
"...пришло время прощаться. Я знаю, что радость жизни покинет вас с моим уходом. А я? Что ждёт меня Там, каково мне будет вечно нежиться на Небесах без вас? Боюсь, это будет слишком хорошо. Может быть, так оно и лучше.
Моя последняя настоятельная просьба обращена к Огги..."
Я вздрогнул, предчувствуя недоброе. Мой наставник и с Небес способен на любой подвох.
"Огги, я слышал, как ты просил Квинтэссения не заводить другого дворецкого: "Они слишком дорого обходятся!". Что ж, тогда в память о твоей любви ко мне я настаиваю, чтобы ты подхватил оброненное мною знамя. Знамя великого просвещения и окультуривания семейства и всех горожан. Роберт Александрович, последний человек Усть-Аляпинска, поможет тебе во всём.
Роберт, сын мой единственный, не дай цивилизации андроидов, этим бастардам Вселенной, проигнорировать великую человеческую культуру."