1.4. Это страшное слово – война.
День 22-го июня 1941-го года прервал нашу мирную жизнь. Зловещее слово «война» покатилось по Стране, дошло и до нашего села. После первого испуга народ притих, в воздухе повисло что-то тяжелое, гнетущее, страшное. Женщины потихоньку причитали: «Что же это будет, что будет - то, а?» Мужчины молчали, они понимали, что скоро им предстоит дальняя дорога, возможно, - в один конец. Началась мобилизация. Призыву подлежали лица, родившиеся в период с 1905-го по 1918 -й год и прошедшие военную подготовку.
У моего отца была «бронь» - освобождение от срочного призыва в связи с важной работой: его завод поставлял в армию продовольствие. Мать знала об этом, но все же с большой тревогой смотрела на него. На следующий день после объявления призыва отец пришел домой раньше обычного. Лицо его было бледным, словно окаменевшим. Походив немного молча, он подошел к жене и выдавил из себя:
- Тина, я написал заявление, чтобы с меня сняли бронь…
Мать охнула и, присев, заплакала:
- Да как же это так! Почему? А как же мы с ребятишками?
- Понимаешь, Тина, я же коммунист. Не могу я в тылу отсиживаться, когда беспартийные идут на фронт, Родину защищать.
Вскоре из районного военкомата пришел список лиц, которые должны были срочно прибыть на пункт призыва. Была в этом списке и фамилия моего отца. На следующее утро мать собрала маленькую Риту, меня, посадила на дрожки и мы все поехали в город Шадринск провожать отца. Там, оставив нас у своих знакомых, она вместе с ним пошла в сторону военкомата. Дорога шла по окраине города и была пустынной. Отец шел молча. Вдруг он остановился, взял свою жену за руки и упал перед ней на колени:
- Тина, прости меня… Неправильно я жил… Ничего не сделал для вас, оставляю одних. Вижу, тяжелая жизнь у тебя будет…
И он заплакал, первый раз за их совместной жизни.
После оформления документов в военкомате отца отпустили, не на долго – попрощаться с семьей. Они вернулись к нам. Все были сдержаны, отец пытался шутить, выглядеть бодрым. Он играл с маленькой Ритой, которая в то время училась вставать на ножки. И в этот раз она встала и – вдруг пошла к нему, протянув руки. Это были первые шаги в ее начинающейся жизни – в этот день ей исполнился ровно год.
Отправка эшелона с призывниками была назначена на вечернее время. Мать пошла отца, но на территорию погрузки ее не пустили. Тогда она встала у заборчика в начале поезда. Они с отцом договорились, что проезжая мимо того места, они с товарищами одновременно зажгут три спички, тем самым, обозначая себя.
Вновь призванные грузились в специально оборудованные товарные вагоны – теплушки. Ждать пришлось довольно долго. Начало смеркаться. Но вот поезд тронулся. Двери вагонов были открыты, но лиц разглядеть уже было нельзя. Поезд медленно набирал скорость. И вдруг, в одном из дверных проемов – три вспышки одновременно! Это он! Словно неведомая сила подхватила Алевтину и она вмиг оказалась на заборчике, и из ее вырвался нечеловеческий крик. Эти три горевшие спички были последней живой весточкой от мужа, навсегда покидавшего ее.
Был призван и уехал на фронт дядя Коля Ромодин, оставивший в Батурино свою молодую жену Матрену и маленького годовалого сынишку. И еще много знакомых и незнакомых мужчин уехало в неизвестность. Село обезлюдело.
Мы вернулись в Батурино и началось томительное ожидание писем.
Война началась и проходила совсем не так, как этого ожидало большинство советских людей. Всем были известны заявления, публикуемые в прессе: агрессора ждет решительный отпор, в случае вторжения Красная Армия нанесет по нему сокрушительный удар и враг будет отброшен на свою территорию. В патриотических песнях того времени это звучало так: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей – вершка не отдадим». Позиция этакого доброго силача.
Но отпора не получилось. Немцы перешли границу и стали продвигаться в глубь нашей территории быстрыми темпами. К середине июля немецко-фашистские войска заняли Латвию, Литву, часть Белоруссии, вторглись в западные районы Российской Федерации и Украины. Вышли к городам Смоленску, Киеву, на дальние подступы – к Ленинграду. И это всего за три недели!
В первые дни войны люди, по крайней мере те, которых я видел, в нашем глубоком тылу, не осознавали всего происходящего. Информация поступала скудная и носила общий характер. Но затем, когда стали называться города, оставленные нашими войсками «после тяжелых и упорных боев» - стала нарастать глубокая тревога, близкая к панике: Неужели это все? Неужели его не остановят и все рухнет?
В конце июля – начале августа Советским Командованием была предпринята попытка контрнаступления на западном направлении, в районе Смоленска, где враг рвался к Москве. И хотя поставленные цели не были полностью достигнуты, нашим войскам удалось сковать противника, лишить его подвижности. Не имея близких резервов, немцы были вынуждены временно перейти к обороне.
У людей появилась слабая надежда на то, что вражеские полчища могут быть остановлены. В какой-то степени ободряло и то, насколько упорно сопротивлялись наши войска южном фланге. Оборона Киева длилась более двух месяцев, Одессы – примерно столько же. Но все же враг превосходил нас, особенно в вооружении, военной технике и подготовке. С середины июля по сентябрь он продвинулся на восток еще на 200…300 километров, блокировал с Ленинград, овладел Смоленском и Киевом, занял Эстонию, южную часть Карелии, восточные районы Белоруссии, Молдавию, Правобережную и часть Левобережной Украины. Страна лишилась богатых промышленных и сельскохозяйственных районов.
Война полыхала на огромном по протяженности фронте – от Черного моря до Белого. И все же надежда людей росла. Уже не было такого стремительного отступления, как в первые недели, началось упорное, хотя и с большими потерями, сопротивление. На стороне фашистской Германии воевали Италия, Испания, Румыния, Финляндия. В задачу последней входило: осуществлять наступление войск, двигаясь по обе стороны Ладожского озера и содействовать немецким войскам в овладении Ленинградом. Одновременно, наступая в северо-восточном направлении, захватить Советскую Карелию, промежуточный рубеж: Петрозаводск – Медвежьегорск. Им противостояли войска Ленинградского фронта. На один из участков этого фронта и попал мой отец.
Конечно, это не очень известный фронт, но от этого не менее важный. Если бы немцам и финнам удался их план, Ленинград оказался бы в замкнутом кольце окружения. И не было бы с ним никакой связи – ни по суше, ни по Ладожскому озеру. Выстоять в таких условиях городу было бы невозможно. Да, здесь не было крупных танковых сражений, ибо местность сплошь заводнена – озерами, речками, болотами. Танки применялись небольшими группами, основную тяжесть боевых действий несла на себе матушка пехота. Наших бойцов донимал не только превосходящий противник, но и постоянная сырость, холод и голод.
Отец в своих коротких, исчерканных военной цензурой письмах, писал: «Сообщаю, что я со 2-го сентября по 8-е октября все время находился в боях на передовой линии вблизи границы с Финляндией. За это время меня контузило, и я получил два ранения. Сейчас меня сняли с передовой и направили на курсы лейтенантов за то, что в боях я показал себя неплохо, бил фашистов…г. Медвежьегорск, 10 октября 1941 года».
Но учеба проводилась не в теплых классах. 28-го октября он писал, что после пяти дней занятий их снова бросили на передовую: «Фронт очень близко, так что учеба проходит боевая. Один осколок из ноги до сих пор не вытащили, здесь просто некому и негде…
Тина, прости, что в этот раз я не выслал денег, здесь очень плохо с питанием, приходится кое-что прикупать у местного населения, а то сил совсем уже нет…
Знаю, что тебе тяжело содержать детей, но потерпи, может, я вернусь и тогда мы с тобой обязательно их воспитаем».
Для меня, единственного мужчины в семье, он написал на отдельном листочке:
«Вова, люби Риту, обижать, а тем более бить, никому не позволяй. Если мама будет обижать ее, ты и ей не позволяй этого делать. Скажи, что Рита еще маленькая.
Я здесь учу бойцов, как нужно убивать фашистов, как минами и гранатами подрывать фашистские танки и бронемашины, а также – как правильно стрелять по самолетам…»
В это время начало разворачиваться мощное наступление немецко-фашистских войск на Москву.
Все наши люди, даже те, что находились в глубоком тылу, чувствовали это. Настроение было подавленное, очень тревожное. В нашем Батурино совсем стало тихо, все старались говорить почти шепотом. Село выглядело пустынным, почти всех мужчин призывного возраста забрали на фронт. А оттуда начали приходить «похоронки» - извещения о гибели военнослужащих. Их разносила женщина-почтальон. Обычно она подходила к дому, стучала в дверь, вышедшей хозяйке молча подавала это извещение и продолжала стоять со скорбным выражением лица.
Женщина, сначала с болью и тревогой смотрела на почтальонку – может это все-таки письмо? Но, увидев казенный штамп и отпечатанный текст, бледнела, и тяжелый стон вырывался из ее груди. Эти стоны, иногда переходящие в жуткий, нечеловеческий крик, почти каждый день раздавались то в одном, то в другом конце села. А по ночам в домах подолгу слышался плач овдовевших женщин и осиротевших детей.