Короткое северное лето одного года из череды шестидесятых, как птичья попевка, кануло в безразмерную историческую летопись, оставив после себя комариные волдыри, легкий вкус земляники и запах кедровой смолки. Наступило бессезонье, когда совершенно не понятно какое время года за окном. Тополинные листья, не успев толком пожелтеть от жестких заморозков, безмолвно опали с деревьев, усеяв тротуары и проезжую часть улиц пестротканым половиком. Люди и немногочисленные машины с привычной суматохой беззастенчиво давили еще живую древесную одежду, превратив ее в остро пахнущую кашицу, запах которой в смеси со стылым воздухом рождал, то ли неясную тревогу, то ли предчувствие затаенного восторга от первого снега.
На третьем директорском этаже управления рудника, устланном малиновыми ковровыми дорожками, зависла обманчивая тишина. Впрочем, можно было с изрядной долей вероятности спрогнозировать, что благолепие продержится до завтрашнего утра, а именно, до начала планерки.
Сейчас же местный Юпитер, дав выволочку и освободившись от миллионэлектронвольтного бремени, убыл на один из строящихся объектов, оставив после себя озоновый протуберанец.
Рабочий день потихоньку закончился. Служащие незамедлительно, но с показной неторопливостью покинули ареал приложения труда и устремились к местам своего незамысловатого проживания. В коридорах управления гремели ведрами уборщицы, и в кое-каких кабинетах еще теплилась конторская жизнь.
В диспетчерской - месте проведения селекторного совещания до сих пор не выветрился электрический запах начальничьего гнева, долгоношенной обуви и давно несанированных ртов. Как ни странно, к ним осторожно примешался тонкий подкопченный аромат шпрот, свеженарезанного лимона и волнительное амбре выдержанного коньяка.
Настало время негласных итээровских посиделок, случающихся довольно хаотично, как правило, не чаще двух-трех раз в месяц, так, сказать, «по велению сердца».
Место проведения всегда было одно, диспетчерская. Отсюда, как из орлиного гнезда было видно и слышно, что делается окрест, вплоть до всех телесных передвижений грозного начальства. В связи с этим всегда можно было свернуть программу и тихо свинтить еще до приезда директорского корпуса, хотя, по большому счету небожитель с близкой свитой и сам был не прочь попить хорошего коньячка под бутербродики с полупрозрачным от жира осетровым балычком и живительной икоркой.
Естественно всегда заводилой и тамадой был один из трех диспетчеров управления – Константин Зурабович Иносаридзе – потомственный кутаисец, невесть, как попавший в эти промозглые края. Он сам по этому поводу говорил, что сначала поехал за длинным, а скорее, полным, как красивая дэвушка рублем, потом осел с «уральской золотой бабой», рыбалочка там, таежные виды, родил двух черноглазых дочек, получил трехкомнатную квартиру, хотя, якобы, нераспакованные чемоданы до сих пор стоят в прихожей.
- Про чемоданы не сочиняй – незлобиво возражали сослуживцы – баба у тебя, действительно золотая и дочки отличницы, и рыбачок ты отменный, и ягодник, и шишкарь. И чё ты там в своем Кутаиси будешь делать после всего этого великолепия? Там нет таких шикарных зим с подледной ловлей рыбы, когда благословенная согретая водочная сотка пьянит меньше, чем пойманная пятнистая щучка, мгновенно впадающая в анабиоз на крепком морозце. А ушка в черном сажевом котелке золотистым вечерком у говорливой речки?
Хочется обнять весь свет и запеть что-нибудь горное и многоголосое, но поешь про кого-то, кто с горочки спустился в защитной гимнастерке. Тоже хорошо…
Вторым членом «могучей кучки» был начальник ПТО Василий Спиридонович Рамоданов. Мужик он был немного привередливый, но, в общем, при известном подходе, из него можно было запросто вить веревки, что и охотно делала его супруга с немного необычным именем Немуза Федоровна. Он был истым фотографом, освещавшим своей вспышкой все административные мероприятия, правда, когда он рассказал, как ночью по телевизору снимал эстрадных певцов на конкурсе в Сопоте, для надежности подсветив их той же неразлучной вспышкой, многие продвинутые инженеры засомневались в его хваленой компетентности.
- Глушить хилый кинескоп, на котором не отличишь мизинец от указательного пальца, к тому же с зернистой картинкой фотоблицем – полная придурь – прокомментировал местный всезнайка и эрудит, Альберт Эмильевич Бромберг, как он сам говорил, из немецких переселенцев. Но это ничуть не пошатнуло устойчивого реноме Василия Спиридоновича.
Третьим был начальник маркшейдерского отдела Михаил Семенович Едомский. По большому счету, он не слыл пьющим человеком, просто его всегда тянуло к интеллигентным людям из окружающего мира, поскольку он жил примаком в семье жены и тещи – женщины вздорного характера и мещанского кругозора, чьи интересы сводились к огороду с опостылевшей картошкой и домашней скотине. Пришлось приноравливаться, прибегнуть к прогрессивным формам хозяйствования. Он ввел в пищевой рацион огурчики из парников, помидорчики, болгарские перцы из теплицы, медок из трех собственных ульев. На первое сентября его дети всегда ходили в школу с большими букетами саранок, георгинов и циний.
Он приобрел пианино и буквально насаждал музыкальную культуру в детские массы, впрочем, иногда сам садился на вертлявый круглый стул и исполнял что-нибудь из Мендельсона и Массне, поскольку получил хорошее музыкальное образование в детские годы в досточтимом подмосковном городе.
Видя что-нибудь хорошее, он всегда потирал руки и говорил – та-ак, тики-так.
Ласковое «Тикитак» навсегда приклеилось к нему в междусобойчике.
Четвертого завсегдатая звали просто Петром Ивановичем Москаленко. Он был родом с полтавщины, фамилия его усмиряла давние противоречия между хохлами и москалями, хотя, в то время не было ярко выраженной оппозиции. Был он крепок костью с легкой грустинкой во взоре и упертостью в характере. Работал заместителем начальника второй автобазы. Слыл хорошим специалистом и ловеласом. Было не до конца понятно, как он прибился к этой компании.
Ну и замыкал пятерку Всеволод Витальевич Муромцев. Он тоже был приезжим из центральной части. Когда что-нибудь рассказывал, то всегда помогал себе подобием сурдожестов. Любил повторять, что рьяно изучает французский язык, чтобы читать в подлиннике Шарля Бодлерыча и Гийома Апполинарьича. Правда, пока он немного невразумительно, зато всегда охотно исполнял песню без музыки «Маркиз Караба» Пьера Жана Беранже. Но все равно, это был фурор. В заштатном северном городишке услышать почти французскую рифмованную речь также редкостно, как побывать на концерте симфонического оркестра, исполняющего сюиту «Лемминкяйнен» Яна Сибелиуса.
Именно он сейчас нарезал сухую колбасу не тонкие продолговатые эллипсы, через жирок которой, как через замутненный кристалл кварца можно было прочитать заголовок в газете.
Всех мужчин переполняло то непередаваемо-приподнятое предзастольное настроение, когда хотелось простить самого отпетого негодяя, отвести мушку от зазевавшегося зайца и целовать испачканные лидериновыми чернилами холодные, немного влажные пальчики стенографистки Олечки, присутствующей на всех аппаратных совещаниях.
Для словесной гимнастики быстро прошлись по острым фактам, вспомнив наймита американских милитаристов летчика Пауэрса и шпиона отравителя, которого уработала Зинаида Расторгуева из седьмой столовой сковородкой с горячими голубцами.
- Брехня, конечно, про взрывчатку, сильные яды, но штаммы сибирской язвы у него были.
Все задумались, но ненадолго.
- Ну что, граждане, между прочим, коньяк – не сухарёк, дышать ему не полагается, он только с открытой пробкой теряет свои градусы и амбрэ.
- Значит, пока он окончательно не испортился, надобно налить по единой и войти в первую фазу.
Никто никогда не задумывался, что это за первая фаза, но предложение всегда принималось безоговорочно.
- Михал Семёныч, банкуй, у тебя рука геодезическая, проверенная теодолитами и нивелирами, это мы, административное сословие, с расхлябанными шарнирами, можем только песочить подчиненных, надувать щеки и хлебать коньячек немерянными дозами. Правда, Степан Спиридоныч?
- И то, правда, Константин Зурабыч – действительно надувал щеки Рамоданов.
Едомский ловко отмерял первые полсотни в тонкостенные чайные стаканы с сидящими на проводах ласточками. Потом, в зависимости от выпитого, доза постепенно сокращалась сначала до сорока, потом, до тридцати граммов. Эти мероприятия поддерживали постоянный тонус, не давая быстро захмелеть членам застолья. Между тем, за полированной дверцей встроенного шкафа в картонном ящике томился еще десяток коньячных близнецов. Обычно в целях конспирации и для шику, стаканы вставлялись в оловянные подстаканники, и вся композиция дополнялась чайными ложками, что создавало иллюзию мирного чаепития, тем более початая бутылка всегда ставилась в портфель.
В середине питейного процесса компания обычно смаковала новомодный растворимый кофе «Касик», привозимый командировочными из Москвы. Однажды в такой момент в диспетчерскую неожиданно ворвался директор, глаза которого за тонированными стеклами очков недобро блестели.
- Присоединяйтесь к нам, Виктор Алексеевич – простодушно предложил диспетчер – мы тут кофейком балуемся в нерабочее время.
Действительно, в комнате витал запах кофе, который практически вытеснил коньячный аромат.
Такого директора подчиненные никогда не видели. Впервые, охочий до проволочек, он не мог вымолвить ни слова. Когда пауза затянулась до неприличия, всесильный начальник тихо вышел, осторожно прикрыв дверь.
Вся компания на протяжении долгих пяти минут сидела с красными лицами, не давая душившему смеху вырваться наружу. Наконец, когда за окном взревел движок «Волги», итээровцы смогли расслабиться и дать волю эмоциям.
- Эх, обзавестись бы пузатыми бокальчиками для коньяка, чтобы греть раритет – произнес всезнающий Муромский.
- Вам бы, Всеволод Витальевич дай волю, все бы на французский манер перекроили.
- Например?
- Ну, скажем, вместо Майи Кристалинской, у Вас бы запевала Эдит Пиаф, вместо обычной новогодней елки на площади, Вы воздвигли двадцатиметровую копию башни Эйфеля, а, скажем, привычную разблюдовку в седьмой столовой Вы бы заменили старорежимными консоме, фрикасе, де воляй.
- Браво! Поскольку у нас нет настоящей коньячной тары, не будем заморачиваться, как сказал Всеволод Витальевич, с подогревом раритета, а попросту замахнем, опять же по политике нашей партии.
Все дружно проглотили согревающую жидкость и потянулись к нарезанному лимону, щедро посыпанному сахаром.
- Ух! Мягкий, но забористый.
- Как пенек под сугробом?
- Ну, ты загнул.
- Скажите мужики, почему наш Константин Зурабович отдает предпочтение Арарату, а не самтрестовскому Арагви?
- Да не купишь здесь за любые деньги нормальный грузинский коньяк! Вы даже не пробовали «Ос», «Энисели», «Тбилиси»! Его и закусывать не надо. Он уже во рту начинает усваиваться. Это, как ласковая волна Черного моря на батумской набережной, поцелуй красавицы, пьянящий воздух горного ущелья.
- Какой поэт погибает во глубине уральских руд!
- Нам конечно не до коньячных изысков, но под рудничную пыль и Араратик хорош.
- Вы попробуйте колбаску, брауншвейская, под стать министерскому коньяку, как ты говоришь, Константин Зурабыч он называется? Энисели? А может Энилегли.
Собравшиеся деликатно заулыбались, оценив шутку.
- А вот второй полтинничек от первого не должен отставать на длину собачьего поводка, а, Михал Семеныч?
- А то, как же. Сей просчет будет незамедлительно ликвидирован.
Вторая порция горячительного напитка даже как-то впопыхах была выпита собравшимися. Все, не сговариваясь, стали накладывать на куски батона крупные шпроты.
- У-у, горит латунью, как блесенка!
- Адов труд, это ж каждую крохотульку надо поймать, обезглавить, промыть, просолить, прокоптить, залить прованским маслом, герметично закатать в консервную банку, наклеить этикетку. И сколько банок надо, чтобы прокормить весь союз нерушимый.
- Сейчас у нас, в общей сложности, проживает где-то двести двадцать миллионов человек – блеснул эрудицией Муромцев - из них чуть больше половины – городское население. Колхозников в расчет не берем. Среднестатическая семья насчитывает четыре человека. Делим сто пятнадцать миллионов на четыре и получаем двадцать восемь миллионов семьсот пятьдесят тысяч консервных банок.
- Я думаю, подсчет не очень корректный. Есть даже в городах много семей, где шпроты и не пробовали, и, наоборот, где их трескают несколько раз в неделю. А еще условия дефицита и тэдэ и пэрэ.
- Так вот, то на, то и выходит! Я про другое думаю, сколько же кубических метров займет эта прорва банок?
- Наверно, эти банки заполнят весь внутренний объем нашего управления?
Все азартно взялись за вычисления.
- Это, что ж получается – первым подал голос Муромцев – для хранения двадцати восьми миллионов банок потребен склад, превышающий в шесть раз объем нашего управления! Это сто двадцать на сорок два и девять метров высотой!
- Вот это да! Грандиозо монументале!
- Подождите, вы еще забыли страны соцсодружества. И, вообще, что это за цифра двадцать восемь миллионов? Это за год? За квартал?
- Пора налить, а то закипит наш разум замутненный.
Михаил Семенович ловко сдернул пробку с новой бутылки и в порядке исключения налил снова по пятьдесят. Осторожно звякнули тонкностенные стаканы в приветственном касании.
- Из этой бутылки, вроде коньяк вкусней?
- Да, кажется, припились уже.
Внезапно, молчавший до того Константин Зурабович Иносаридзе как-то смущенно кашлянул, было видно, что от волнения у него даже запотели тонкие политбюровские очки, водруженные на самый кончик хрящеватого породистого носа. Он лихорадочно потянулся к пачке сигарет «Джебел», вытащил сразу несколько, разбросал их на столе и с трудом, ломая спички, наконец, прикурил одну. Внезапно осипшим и далеко некомандирским голосом, будто извиняясь, начал говорить.
- Вы помните, в прошлом году, когда я привез с Оулса полную пайву в два ведра отборных хариусов, все в управлении назвали меня самым удачливым рыбаком?
- Конечно, помним!
- Так вот, знайте, что я их не поймал!
В его голосе появились истерические нотки.
- Я в одном затоне обнаружил две вогульские морды!
- Ну и что?
- Они были полны рыбы. Я присвоил ее! Причем, выбрал только хариусов.
Рамоданов озадаченно поскреб начавший лысеть затылок. За столом воцарилась тишина.
- И зачем ты нам это сказал?
Иносаридзе мертвым голосом ответил – не знаю, что-то поперло изнутри.
- Ладно, замяли для ясности.
Также внезапно Михаил Семенович Едомский мучительно сглотнул будто, отвердевший пищевой комок. Налил в свой стакан с остатками коньяка из захватанного графина воды и, дергая кадыком, выпил в три глотка.
- А я прошлым летом, каюсь, все три пчелиные семьи в августе месяце две недели кормил сахарным сиропом, чтобы повысить медосбор. Получилась почти полная медогонка, но продукт был, как говорится, ниже среднего качества. Ну, и вот, где-то тридцать трехлитровок теща продала на рыночке около шестого магазина. И ведь отрывали с руками! Я все откладывал тогда, хотел машину купить, «Москвича», как у Каргопольцева.
И тут все разом заговорили вразнобой.
Оказывается, Василий Спиридоныч Рамоданов, страшно сказать, снимал в голом виде свою жену Немузу Федоровну, и ей это нравилось. И вся вакханалия их, так сказать, взаимно подогревала.
А Всеволод Витальевич Муромцев просто до дрожи не переваривает существующего генерального секретаря ЦК КПСС, Хрущева Никиту Сергеевича. Его визгливый голос, манеры простолюдина, хамовитость доводят его до бешенства. Он напоминает садового клопа, который пахнет также мерко, настолько мерзко, что его даже не склевывают птицы.
Все присутствующие зашикали на Муромцева, дескать, и стены имеют уши.
Дольше всех крепился Петр Иванович. Наконец, не в силах совладать с собой задавленным голосом поведал, что на апрельском субботнике клеился к жене Муромцева - Капитолине Захаровне – счетоводе в бухгалтерии, пытаясь склонить ее к сожительству.
- Ну, и? – не разжимая рта, спросил Всеволод Витальевич.
- Мягко послала на несколько букв.
- А что, она это умеет? Ну, ты Петруччо плядоход, кобелино, набить бы тебе морду – с мечтательным выражением произнес оскорбленный в лучших чувствах муж.
- Ничё, больше любить будешь свою жену – подвел итог уже оправившийся Рамоданов.
И, вообще, как-то быстро забылись откровения, начальник маркшейдерского отдела снова разлил по пятьдесят, все потянулись к стаканам и благовейно прищурясь со смаком выпили содержимое.
- Действительно, вкус немного другой, вроде ароматней.
- Ты где Константин Зурабыч брал конину?
- Как, где? Позвонил в продснаб начальнику ТЗБ, он, как всегда отгрузил ящик, самолично привез в прошлую смену часов в десять вечера, подальше от лишних глаз.
- И что, как всегда без денег?
- Обижяешь – с нарочитым акцентом ответил диспетчер.
- Так вот, я его закрыл в своем шкафчике, каюсь, взял пузырек домой выпить с устаточку.
- Дак, имеешь полное право.
- Чувствую я с большой буквы, что коньячек-то непростой.
- Да нам уже до фонаря, вон, даже Москаленко отрезал кусок правды, да какой. Не каждый мужик признается в этом, вернее, каждый будет держаться до последнего, а тут такая закавыка.
Муромцев снова блеснул эрудицией – может быть для куража, кто-то бухнул в коньяк скополамина, или пентотала, тем более, они хорошо растворяются в спирту.
- А что это такое?
- Скополамин – это сильный наркотик, получаемый из белладонны, а пентотал – один из барбитуратов, тоже гадость редкостная, но они вкупе с вином и гипнозом здорово развязывают языки. Любая разведка применяет их в качестве компонента сыворотки правды.
- Во как…
- Вот и именно…
- А давайте раскроем другую бутылку, а эту пока заначим.
- И то, правда.
- Но сначала попьем кофейка.
- Точно.
Под кофе все, кроме Едомского закурили.
- Костя, как ты куришь эту гадость без фильтра?
- А что, нормальный булгартабак, во всяком случае, не лукавят, лучше ваших «Столичных», которые при каждом удобном случае тухнут и набиты черт знет чем.
- Зато с фильтром.
- Это иллюзия.
Ожил один из телефонов. Искаженный скверной связью голос, будто, с растянутыми связками доверительно сообщил, что директор должен скоро приехать в управление.
- Спасибо Ким Назарыч – с чувством ответил Иносаридзе.
- Что будем делать, разбегаться?
- А вот и нет – вдруг заупрямились все собутыльники – мы, понимаешь, только начали вкушать дары небесные, а тут, на тебе, все бросай, и разбегайся, как мыши.
- Ух, ты, я не узнаю вас.
- А вот мы такие.
- Может быть, скополамин твой на нас так подействовал. Мне, например, напюлювать на весь директорский корпус с большой башни из чугуна впополаме с алюминием.
- Ну, это ты зря, турнут, как гимназиста.
- Не турнут.
- Турнут, и даже не поморщатся.
- Мужики, а что, если директора угостить заповедным коньячком?
- А что? Весьма, весьма. Интересная парадигма.
- Где ты все берешь слова иноверские?
- Читать надо больше… словарь иностранных слов.
- Во-о, сыворотка-то действует. Обычно бы Виталий сказал только половину фразы, а про словарь иностранных слов бы умолчал.
- Ясное озеро.
- Ну, так что, остаемся? Голосуем?
- Ты что, на партсобрании?
- Слушайте, давайте попробуем еще из другой бутылки.
- Может, может быть.
И на этот раз твердая рука Едомского не подкачала.
- Смотри, ровнехонько.
- Да уж, щас капнул по сорок граммчиков.
- Тебя надобно экспонировать на ВДНХ.
- А в темноте можешь?
- Коньячно. Я даже на спор разливал в качающейся лодке в кромешной темноте.
- И как?
- Проверяли, светили фонариком, потом согласились, что я выиграл.
- А какой был приз?
- Сто грамм сверху. Но мне это без надобности, разлил всем поровну свою призовую долю.
- Вот что значит, человек мало пьет, а тут понужаем, как извозчики.
- Да ладно, ведь не каждый день, а пьем всё блаародные напитки.
- Ну, что – отчетливо выделяя букву «ч» провозгласил Рамоданов –вздрогнули. Снова по партизански без звона сдвинулись стаканы.
- Шоб всехда были северные, тринадцатая зряплата, горячая вода в ванне, ветчинно-рубленная колбаска, пленка «Свема», теплая жена, дети-пятёрошники, очищенные ото льда тротуары, и, конечно, армянский коньяк, особенно с такой начинкой.
- А што, понравился?
- Пока не знаю, но в нем есть какой-то изюм.
- Помнишь, товарищ фотограф анекдот про кишмиш и изюм?
- Чо-то мы шибко раздухарились, не впасть ли в уныние паче чаяния.
- Да ладно.
Петр Иванович Москаленко, прижавший разгоряченный лоб к прохладному стеклу буднично произнес – не обманул диспетчер шахты Ким Назарыч, вот он директор, явный, как дроссель при зажигании.
- Ну, так что? Последний шанс!
- Нет! Что мы твари дрожащие? Клубни картофельные?
- Семейства паслёновых, между прочим, и белладонна принадлежит к этому классу.
- А скополамин из картошки не делают?
И затянулась бесконечная бодяга насчет отравляющих веществ, дозированные части которых, могут стать врачебными средствами. Все даже не заметили, как открылась дверь.
На пороге стоял его величество громовержец I, сам Виктор Алексеевич Алексеев. Но что-то в его облике внушало доверие. Инстиктивно поняв, что в этом помещении его почему-то не боятся, директор вдруг сменил вошедший в привычку гнев на благость.
- Виктор Алексеевич – взяв на себя непосильную ношу первой судьбоносной фразы, искательно осведомился Константин Зурабович – вот, пьем коньячек, будь он неладен, может быть, присоединитесь? Проголодались, небось? У нас тут шпротики, лимончик, сухая колбаска, одним словом, малый итээровский набор. Да и коллектив не безобразный, все под стать, с высшим образованием, разговоры про науку, технику, рыбалку, сельское хозяйство, немного о женщинах, куда ж без них деться?
Вопреки стародавней привычке, не пить с подчиненными, директор вдруг ощутил где-то в районе надпочечников непривычное тепло, переходящее в нестерпимый жар. Это одновременно был голод по общению, коньячная жажда, и что говорить, желание съесть огроменный кусок белого хлеба со шпротной поленницей, мироносящей золотистое прованское масло, а потом заесть все аккуратным кружком нестерпимо кислого лимона, умягченного изрядной долей сахарного песка. Он отвернулся немного в сторону, чтобы отгородиться от соблазна и мучительно сглотнуть.
- Виктор Алексеевич?! – будто глубинно понимая ситуацию, дожимал бесцеремонный диспетчер.
У директора, помимо его воли вдруг прорезался голос – коллеги, я не могу так, в нахаловку, давайте, я внесу свой вклад.
- Да что Вы! Вы и так раритетный подарок!
Но ноги уже сами несли Виктора Алексеевича в свой кабинет, где в холодильнике в министерской пергаментной бумаге покоились два полена осетрового балыка. Взяв один, он обратил взор на баночку крабов, и, не дрогнув сердцем, прихватил ее. Правда, в дальних тенетах холодильника, плененная пакетом с копченым мясом, осталась ставосьмидесятипяти граммовая банка с черной зернистой икрой.
- Ну и ладно. В следраз.
В диспетчерской принесенные деликатесы вызвали реакцию сроднюю с явлением евангельского чуда умножения двух рыб и пяти хлебов. Муромцев, ответственный за нарезку продуктов, благовейно пуча глаза, развертывал промасленную бумагу, словно это была гигантская облигация трехпроцентного займа, а когда нож вонзился в податливую мякоть, и из разреза потек янтарный жир, а в воздухе поплыли полузабытые подкопченные флюиды, нет, феромоны, он, да и все присутствующие испытали какой-то религиозный экстаз.
Прагматичней всех оказался Иносаридзе. Он сказал – как хорошо, что у меня есть еще один батон, хотел поутру унести домой.
- Э-э, Константин Зурабович, не получится.
Директора посадили в вертящееся кресло диспетчера, налили в чистый стакан с ласточками штрафную из отдельной бутылки, впрочем, он и не отказывался, сделали на отдельной тарелочке великанский бутерброд со шпротами, достойный самого Гаргантюа и бутерброд поменьше с двумя кусочками балыка, устланного тончайшими лимонными кружочками.
Виктор Алексеевич не узнавал сам себя. Впервые ему все нравилось: и стрекот Муромцева, и ласковое тики-так Едомского, и застенчивость Москаленко, и деловитость Иносаридзе, и даже гипертоническая одышка Рамоданова.
- Виктор Алексеевич! Как лестно нам инженерным работникам, что Вы почтили наше скромное собрание и, так сказать, влили частицу своего обаяния и харизмы в наши простые сердца!
Директор даже умоляюще поднял обе руки – ну, что Вы! Я не заслуживаю такой похвалы!
- Нет – заупрямился тостующий – я думаю, коллектив присоединится к моим словам.
- Конечно, безусловно, бесповоротно!
Тостуемый с показной обреченностью, деликатно отставив мизинец, единым махом осушил стакан.
- Вот это по-нашему!
С этого момента наступил этап торжества раскрепощенного разума с доминантой искрометного юмора и всплесков словесной эквилибристики. Великая благодать, вдохновение, воодушевление, переходящее в экзальтацию снизошло на присутствующих. Даже Петр Иванович Москаленко поведал всем информацию о передаточном числе оборотов с коленвала двигателя грузового автомобиля ЗИС-157.
Директор оказался замечательным рассказчиком, весельчаком, знатоком анекдотов. Любую затронутую тему он мог проиллюстрировать случаем из своей жизни. И даже историю, как он, не читая, подмахнул акт о приемке в эксплуатацию котельной, только из-за того, что всех ждал накрытый стол в ресторане, он рассказал, словно забавную шутку, как-то одним махом. При этом он зарделся, как нашкодивший школяр, но все благовоспитанно сочли, что это естественная реакция на большую дозу выпитого коньяка.
Внезапно затрещал один из телефонов на столе диспетчера. Директор расторопно поднял трубку.
- Костя, ну что, приехал сатрап?
- А-а, Ким Назарыч, доброго вечерка тебе! Как же, как же, куда ему деться, вот, приперся на сон грядущий взлохматить подчиненных, а то работают ни в женский детородный орган, ни в красную армию.
На противоположном конце провода повисла тишина кладбищенского склепа.
- Ты что, Ким Назарыч, вымер там?
В ответ трубка взорвалась бронхитным кашлем.
- Ты смотри, не хворай, ты нам еще нужен. Дежурь, будь бдителен, враг не дремлет. Привет семье.
После этого Алексеев неожиданно всем подмигнул и воскликнул – так на чем мы остановились?
После этого коллективное веселье достигло своего апогея. В его разгар в дверь осторожно постучали.
- Захады, не стесняйся!
В приотворенную щель просунулась голова с растрепанными волосами.
- Я, молодой специалист, Колобов Петр Зотович. Окончил горный институт, прибыл на вокзал, сунулся в гостиницу, но там нет свободных мест, подумал, что может быть, перекантуюсь в диспетчерской.
- Толково, а почему так поздно приехал?
- В смысле?
- В сентябре, а не в июле?
- Я посылал телеграмму на имя директора, что жена родила недоношенного ребенка, пока то да сё, ну и только к осени оправились.
- Так значит ты семейный? Общежитием уже не отделаешься. Как говоришь, зовут, Петром Зотычем? Ничего, молодежь, к новому году сдаем пятиэтажку, дам тебе двухкомнатную квартиру.
Все сидящие за столом отчаянно заапладировали.
- Так Вы директор?
- Он самый, да ты проходи, затаскивай свой чемодан, снимай пальто, надеюсь, пока без семьи приехал?
- Ну да.
- Вот и молодец. Смотри ка, сорентировался насчет диспетчерской.
Из соседнего кабинета притащили стул и усадили гостя.
- Ну, специалист, Петр, сын Зота замахни ка чашу с благолепным напитком! Голодный, небось?
- Есть немного…
Колобов безостановочно вертел головой, как флюгер на трубе, стремясь выслушать все пожелания присутствующих. Они ему казались титанами, воскресшими из мифического прошлого. Ему также налили остатки коньяка из отдельной бутылки, соорудили бутерброд с сухой колбасой и осетровым балыком.
- У Вас всех молодых специалистов так встречают?
- А то, как же? Сидели, не расходились, ждали, когда ты придешь!
- Во, дела.
- Давай уже, не томи, скажи тост и замахни.
- Дак я, не то, что смущен, я прибит, обескуражен, мне сказали, что тут диктатура, мама не горюй. Вот и верь после этого людям.
- Это они специально, чтобы самим сюда приехать.
- Эт точно. Ну, вот, этим тостом я хочу выпить за цвет нашей производственной интеллигенции, которая оказывается, вся собралась здесь!
- У-у, как сказано, веско, емко, точно!
Даже Едомский, расчуствовавшись, выпил до дна свои тридцать граммов.
Через десять минут все узнали, когда у Пети начались первые поллюции, о единственном опыте воровства кожаных перчаток из кармана пальто Славика Копейкина в гардеробе музыкальной школы, о пересаливании семейного борща, исключительно из-за того, что у него на тот момент совершенно не было аппетита, и о списывании с Лидкиной шпоры ответа на экзамене по сопромути.
Все не помня себя, каялись в совершенных и несовершенных грехах, стукались лбами, лобызались, кому-то грозились и бессмысленно улыбались.
Первым пришел в себя, конечно же, директор. На то он и директор.
- Ну что, друзья, завтра утром планерка со всеми вытекающими, стоители напортачили с вентстволом, тут еще заводненность третьего горизонта, на семнадцатой шахте в столовой случай пищевого отравления, железнодорожники подводят с комплектацией подвижного состава, рискуем не додать план в этом квартале. В общем, проблем вагон и маленькая дрезина.
Все сочуственно закачали головой, Рамоданов с Муромцевым споро убрали со стола.
- Ну, стремянную, за штоб елось и пилось, остальное Вы знаете.
На этот раз хрупкие стаканы в приветственном чоканьи чуть не разбились. Всех переполнял щенячий восторг, да и не было повода больше хорониться. Надолго ли это?
- Так, всех развезет управленческий автобус, распорядись Константин Зурабович. Молодой специалист поедет со мной. В директорском коттедже для него найдется свободная комната, теплый туалет и ванна, да и супруга Элеонора Витольдовна с удовольствием приветит гостя. Пусть только не обрадуется.
Все снова зааплодировали, зримо представив, что будет, если Элеонора Витольдовна не обрадуется.
Молодой специалист вдруг выпалил – вот это ЧЕЛОВЕЧИЩЕ!
Инженерный корпус, демонстрируя безоговорочную солидарность, быстро надел верхнюю одежду и последовал за своим боссом. Чуть задержавшийся Муромцев, краснея, заговорщически пробасил – ты вот, что Костя, пошустри занасчет хотя бы еще одной бутылки этого эликсира, очень пользительная штука…Добро?