Убивали нас не только на фронте!

               
    Вылет моего самолета задерживался на два часа.
    Для поездки из аэропора в город этого времени было мало. Для сидения в зале ожидания – много.
    Решил скоротать время в ресторане.
    И вот сижу в ожидании выполнения моего заказа. По обрывкам разговора сидящих за столом мужчины и женщины, понял –  соседи по столу иностранцы. Немцы. 
    Закончив еду, они тихо разговаривали, попивая кофе. Мужчина курил, время от времени струшивая с сигареты пепел в стоявшую на столе пепельницу. Судя по количеству окурков пассажиры сидели уже долго.
    При очередном объявлении по радиосети аэропорта мужчина и женщина замолкали, прислушиваясь к голосу диктора. После очередного объявления мужчина достал из кармана жилета часы, висевшие на цепочке. Когда со щелчком открылась их крышка, я заметил на ее внутренней стороне гравировку. Прочесть ее не успел. Взглянув на циферблат, мужчина закрыл часы и попытался опустить их обратно в карман жилета. Но рука моя, независимо от меня, дернулась к часам  словно пытаясь остановить его руку. Немец понял мой жест, как желание узнать который час. Он с улыбкой открыл крышку часов и развернул их циферблатом в мою сторону.
    Я уставился не на циферблат, а на внутреннюю сторону крышки часов. Я грудью лег на стол, пытаясь прочесть почти стертую гравировку на ней. Полностью она уже не читалась, но два слова прочесть удалось: «Красноармейцу Жупину…» Их было достаточно, чтобы кровь хлынула мне в голову и голова закружилась.
    - Вам плохо? - вдруг спросила меня по-русски спутница немца, пристально глядя на меня.

    … В то раннее утро лета 1941года я проснулся от громкого стука в дверь сельской хаты моего деда, к которому меня привозили летом родители. Бабушка, сидевшая в кухне на кушетке и кормившая с деревянной ложки  лежавшего на кушетке больного деда, встала и пошла открывать дверь. Слышно было, как она сняла тяжелый, кованный крюк с петли и отворила завизжавшую сухими петлями дверь. Почти сразу же старуха показалась в кухне, пятясь перед тростью немецкого офицера, толкавшего бабушку в грудь. Отступая к кушетке, она закрыла подолом своей широкой юбки хворого деда.
    Офицер прошел мимо нее и зашел в комнату, где я лежал на двух спаренных длинных скамейках, поверх которых были брошены два тулупа. За немцем шли еще двое: солдат и гражданский. Солдат тихо переговаривался с офицером и делал пометки в блокноте. Гражданский ходил по комнате, заглядывая по углам.
    Это был односельчанин Тимофей. Много лет тому назад его предки приехали в эти края, да и прижились здесь. По нашему говорили потешно коверкая слова.
Старики определили - германцы. 
    Вернувшись на кухню, офицер подозвал к себе Тимофея.
    - В вашей хате будет жить господин офицер, - начал переводить за ним переводчик.          
    Бабушка тихо заплакала.
    - Тимоша! – протянула она руки к односельчанину – ты ведь знаешь у нас хворый… 
    За широким бабушкиным подолом захрипел дед.
    Офицер насторожено замолчал. Затем тростью отодвинул старуху от кушетки.
    Дед, подбрасываемый приступом удушливого кашля, метался по темной от пота подушке, хрипя и задыхаясь. Борода его разметалась по впалой, ребристой груди, скрюченные многолетьем  пальцы рвали влажную исподнюю рубаху, словно она сжимала дедову грудь. Внутри деда клокотало и шипело, словно мамалыга в кипящем казане. Пот сползал по угловатому черепу деда, обтянутому желтой кожей.
    Немец торопливо достал из кармана носовой платок и приложив его к носу, заговорил с переводчиком.
    - Господин офицер спрашивает – у хозяина чахотка? – обратился Тимофей к старухе, промокавшей рушником капли пота на дергающейся голове кормильца.
    - Бог с тобой! – встрепенулась бабка. – Какая чахотка? На мельнице мешком грудь отшибло…
    И обращаясь к офицеру, добавила:
    - Нутро отбито у старого…
    Выслушав переводчика офицер, придерживая платок у носа, вышел из кухни. За ним вышли остальные.
    Поговорив у колодца посреди двора  немцы и переводчик ушли.
    Кашель обессилил деда. Старик немощно затих.
    Старуха зашла ко мне в комнату.
    - Кажись, пронесло, - сказала она, опускаясь на колени перед образами.
    - Благодарю тебя Господи…, - истово зашептала бабушка, осеняя себя широкими благодарными крестами.
    После молитвы  она занесла в хату две охапки соломы, сбрасывая их у печи. Решила метнуться еще за одной  да за спиной попросил пить дед.
    - Сейчас я тебя парными травками обкладу, - говорила она Ивану, приподняв его голову и давая ему испить воды, - тебе враз полегчает…
    Скоро на плите в большом чугунном казане закипала вода. По хате расползся теплый дух от отогревшейся печи. Бабушка занесла в кухню  стоявшее в сенях деревянное корыто. Побросала в него несколько пучков высушенной травы, висевшей на гвоздях по всей стене  и  собралась залить их кипятком.
    Да помешали.
    В кухню вошел Тимофей и солдат, на котором поверх формы был надет белый халат. В его руке был маленький чемоданчик с красным крестом в центре.
    - Повезло тебе, Кузьминична, - сказал переводчик бабушке. – Немцы будут лечить твоего деда…
    - Как лечить? – растерялась бабушка.
    - Лекарством, старая, как же еще, - сказал переводчик, пропуская солдата с чемоданчиком к столу. – Сейчас врач сделает твоему Ивану укол и хворь в деде враз ослабнет.
    Солдат в халате поставил чемоданчик на стол и раскрыл  его.
    - Забирай мальца и ступай до двору, - сказал Тимофей бабушке, подталкивая меня к ней.
    - Матушка, не уходи! - прохрипел дед с кушетки. – Матушка…
    Бабушка дернулась на голос хворого мужа, но переводчик  грубо схватив ее за руку подтолкнул к двери.
    - Дозволь остаться, родименький! – просила плачущая бабушка переводчика. – Дозволь…
    Переводчик вытолкнул ее и меня не только из кухни, но вообще из хаты.
    Очутившись во дворе, бабушка упала на землю и с подвыванием заголосила. Я опустился рядом с ней на коленки и заплакал. Нас окружили  бродившие по двору последние  три курицы.
    Скоро из хаты вышел доктор в халате и переводчик.
    Услышав скрип входной двери, бабушка, суетясь, поднялась с земли и бросилась в хату.
    Вышедшие мужчины остановились, закуривая. Заметив меня  стоящего на земле на коленях и продолжавшего плакать, немец подозвал к себе. Я продолжал  плакать.
    - Не боись, - сказал переводчик, - Пойди сюда…
    Я подошел, вытирая рукавом слезы. Немец вынул руку из кармана и протянул мне кусочек сахара. Когда я его взял, он погладил меня по голове.
    За всем этим наблюдали окружившие нас голодные куры.
    Продолжая курить, немец протянул свой чемоданчик переводчику и неожиданно  упал на землю, схватив одну из них. Остальные с диким криком метнулись по всему подворью. Немец пытался схватить еще одну курицу, но это ему не удавалось. Поставив чемодан на землю, помогать ему бросился переводчик. Вдвоем, широко расставив руки, они загнали двух кур в угол дворового плетня. Наконец, переводчику удалось схватить одну из загнанных  птиц. Схватив ее за ноги  он протянул ее немцу.
    - Что ж ты делаешь, ирод? – выскочила из хаты бабушка. – Мне ж Ивана нужно на ноги ставить…Креста на тебе нет…
    Она бросилась на немца  пытавшегося в одну руку взять двух кур, а во вторую – чемоданчик. Бабушка никогда бы не решилась броситься на немца  будь он просто в военной форме. Но одетый на нем белый халат сравнял его с районным фельдшером, к которому возили деда в прошлом году. К тому же она понимала, что без наваристого куриного бульона старому будет совсем худо. А заради своего Ванечки она готова была на многое.
    Бабушке удалось освободить у немца одну курицу, которая с диким криком метнулась через плетень.
    Переводчик схватил бабушку, оттаскивая от немца.
    Ярость и страх лишили бабушку разума. Она бросилась на Тимофея, осыпая  ударами его грудь, плечи, голову. Картуз с поломанным козырьком слетел с его головы.
    - Дура старая, - сгреб он бабушку в охапку. – На кой хрен тебе курица… Твой чахоточный все едино сдохнет…
    - Сам ты сдохнешь, нехристь, - старуха ударила Тимофея в лицо.
    - Ах ты, курва, - разъяряясь заорал переводчик. – Я не сдохну, потому как укол не мне делали, а твоему деду…
    Из носа Тимофея показалась кровь. Она стекала на его губы. Тимофей лизнул их языком. Вкус крови взбесил его. Он отшвырнул от себя бабушку и мазнул рукой по губам. Увидев кровь на руке, подскочил к старухе, схватил ее за кофту обеими руками и затряс, крича:
    - Дура…Ты впрямь, думаешь, немцы твоего деда лечить будут?.. Да сдохнет он после их уколу через два часа, чтобы не заражал чахоткой  их солдат…
    Бабушка, замерла, обмякнув в обруче рук переводчика. Почувствовав это, он отпустил ее. Шатаясь, она прошла мимо меня и вошла в хату. Увидев лицо деда, поняла – он слышал переводчика.
    Дед лежал неподвижно, запрокинув спутавшуюся бороду в потолок. Если бы не сипение да частое колыхание рубахи на его груди, можно было подумать, что он помер.
    - Сколь там? – пробормотал Иван, показав глазами на потолок.
    Старый, запрокинув голову, пытался рассмотреть время на ходиках, висевших на стене в его изголовье. Но по стрелкам часов, которые он видел снизу, определить время было невозможно.
    - Сколь? – прохрипел  снова.
    Бабушка заголосила, прикрывая беззубый рот подолом юбки, пытаясь приглушить свой голос. Но тише голосить не получалось. Она выскочила из кухни. 
    - Подь сюда,- позвал меня дед.
    Я подошел.
    - Дай  часы..., - пробормотал он, дернув бородой в потолок
    Став на кушетку, я дотянулся до висевших на стене на цепочке карманных часов. Сняв кольцо цепочки с гвоздя, вбитого в стену, я протянул их ему.
    Обычно, когда я снимал с гвоздя эти часы и давал их ему, он предлагал мне сесть к нему на кушетку и разрешал завести их. Я уже приготовился сесть на лоскутное  одеяло, но вошла бабушка. Глаза ее были красные и мокрые.
    - Посади меня, - сразу же прохрипел ей дедушка.
    Бабушка поместила подушку между стенкой и дедушкой и помогла ему придвинуться и прижаться к ней спиной. Обессиленный дедушка притих, глядя на циферблат часов, которые держал в своей ладони.
    У печи,возле кипящих казанов, беззвучно плакала бабушка.
    Заплакала громче, когда дедушка отказался от ее лечения травами. Он сидел, уставившись на стрелки часов, которые держал в руке. В перерывах между приступами клокочущего кашля, он, задыхаясь, спрашивал у бабушки — который час. Бабушка сквозь слезы смотрела на настенные ходики и сообщала время мужу. После очередного приступа кашля, дедушка снова спрашивал  время. Скоро бабушка поняла — дедушка не хочет верить часам в своей руке. Слишком быстро, как ему казалось, движутся стрелки на их циферблате. И он снова и снова спрашивал — который час, сверяя услышанное время с временем на часах в своей ладони.
    Бабушка, понимая весь ужас происходящего в душе ее Ванечки и свое бессилие, бросалась в комнату, тяжело  падала на колени перед образами и истово, со слезами, захлебываясь словами, как муж кашлем, молила Всевышнего спасти ее Ванечку...
    - Господи, спаси и помилуй его...Господи...- бормотала она. 
    В очередной раз вернувшись от икон, бабушка выпроводила меня из хаты во двор, чтобы я изловил оставшуюся курицу.
    Курицы во дворе не было.
    Решил ждать ее.


    … Услышав  страшный крик бабушки, я вбежал в хату.
    Бабушка стояла на коленях возле кушетки, обняв распростертыми руками  одеяло на ногах дедушки и кричала, что-то непонятное.
    Дедушка сидел, опустив голову на грудь, будто всматриваясь закрытыми глазами в часы, которые  держал в руке...Лицо его было без боли и страдания. А чуть удивленное...
    Умер дедушка через час после укола...

    Когда солдаты с дедушкой на носилках вышли из хаты, а за ними из проема двери показалась шатаясь и держась за стену, бабушка, я не узнал ее. Она была черная.
    Горе спалило ее.

    Из-под  лоскутного одеяла свисала голая рука дедушки с зажатыми в ней часами. Цепочка от них волоклась по земле, оставляя в пыли след, исчезавший под сапогом  несшего носилки немецкого солдата.


    … - Вам плохо? - услышал я сквозь ресторанный шум голос, сидевшей за столом женщины.
    - Это часы моего деда, - сказал я, указав взглядом на часы.
    Женщина, после паузы, с удивлением глядя на часы, перевела мой ответ мужчине. Он молча посмотрел на меня. Затем, щелкнув крышкой часов, опустил их в карман жилета и сказал, что-то женщине.
    - Господин Берг спрашивает — вы не могли ошибиться?
    Я положил перед женщиной свой билет на самолет.
    - Фамилия... Гляньте гравировку на часах, - сказал я.
    Через несколько минут, после разговора между собой, мужчина достал часы и  положив их в центр стола, встал.
    - Отец господина Берга тоже погиб на той войне, - сказала женщина, вставая.
    Мужчина  кивнул мне. Правая рука его дернулась. По-видимому, он хотел протянуть ее для прощального рукопожатия. Но сразу же отдернул ее.
    Мужчина и женщина ушли.
    Я взял в руки оставшиеся на столе часы, открыл их крышку.
    Сидел и смотрел на стрелки, которые давным-давно отсчитали последние мгновения жизни моего дедушки еще не знавшего, что с войны не вернется  его сын – мой отец…
    Сидел, удивляясь тому, что известие о гибели отца господина Берга не вызвало во мне никаких чувств. Ни радости, ни мстительного удовлетворения. Да и к самому Бергу я ничего не испытывал. 
    Была лишь благодарность.
    Но не за возвращенные дедушкины часы, а за то, что он не решился подать мне руку для прощального рукопожатия.
    Потому, что до сих пор  не знаю -  пожал бы я ее или нет?