Я держал в то время двух собак: французского бульдога и питбула. Не доглядел — на прогулке, они подрались и пит выбил французу глаз. Я тихо рыдал от горя и чувства вины в приемном покое ветлечебницы с окровавленной собакой на руках. Посетители — вежливые белые американцы — старались не пялиться на мое несчастье.
Прямо напротив сидели старик и старуха — семейная пара пенсионеров, которые привели усыплять старую овчарку и ждали своей очереди в комнату для прощания.
Чистый, выбритый, ухоженный американский старик, сидел и безучастно смотрел сквозь стены; слабоумный - он был у старухи на дистанционном управлении. А старая американка, в голубой майке и шортах, из которых торчало черепашье старушечье тело; в больших, розовых с цветочками как у Элтона Джона очках, пыталась сделать селфи с собакой, но не укладывалась в кадр и, поймав мой взгляд, вопросительно улыбнулась. Я покачал головой и показал на своего француза, который, наконец, затих у меня на коленях, перестал дрожать и только лизал мою, испачканную собачьей кровью, руку. Она вздохнула и сказала:
— Cancer. Everything in this life ends in cancer.
Мне не хотелось напрягаться и говорить по–английски, но, чтобы не показаться невежливым, я сказал первое, что пришло в голову: 'эвтаназия вальс'. Была такая хорошая английская группа «BrandX”, в стиле прогрессив–рок в конце семидесятых, которая мне очень нравилась. Один из их альбомов назывался "Euthanasia Waltz".
— О да, — сказала старушка, — у меня рак четвёртой стадии.