ПРОДАВЕЦ ПРОШЛОГО
Визг тормозов тяжелого внедорожника и отчаянный крик Эльки навсегда остались в моём сознании. Чёрной ядовитой плесенью это воспоминание проникало в мозг и разъедало его клетки, являясь причиной нестерпимых головных болей. В эти минуты я метался как раненый зверь на продавленной больничной койке, нагоняя тоску на таких же, как и я, двоих «психов» палаты номер два. Когда мои крики, наконец, всем надоедали, в палате появлялся санитар Семёныч – здоровенный бугай неопределенного возраста с квадратной челюстью и прыщавым лбом.
Сжимая ладонями готовый, казалось, лопнуть и разлететься по больничной палате мелкими черепичными осколками лоб, сквозь пальцы мне всё же было видно, а если бы и не было видно, то можно было определить по мерзкому запаху дерьма вперемешку с запахом сигарет «Прима», приближающуюся ко мне волосатую руку Семёныча с наколкой на пальцах «КОЛЯ».
Бесцеремонная лапа «КОЛИ» цепко сжимала моё исхудавшее тело, лишая меня возможности манёвра, а за его спиной уже появлялась врачиха Аннушка со шприцем наготове…
После укола я забывался тяжёлым мутным сном, сном без сновидений, лишь изредка угадывая проплывающие в тёмном киселе силуэты странных образов. Образы эти издавали звуки. Звуков становилось всё больше, и я вновь оказывался в ужасающей меня реальности.
Какое-то время мне удавалось отвлечься, наблюдая за придурковатой физиономией бритого наголо Юрика: больной парень мерно раскачивался на кровати то и дело высовывая язык, донельзя скосив глаза, пытаясь его рассмотреть.
Ещё одним пациентом в нашей палате был Костик. Парню напрочь отбили в армии мозги и теперь на их месте, похоже, оставались одни инстинкты. Эти инстинкты наградили Костика завидным аппетитом, и он с удовольствием, усердно стуча алюминиевой ложкой, сжирал всё, что накладывала в наши миски повариха Татьяна.
Потеряв счёт дням и неделям, я жил от приступа к приступу, от воспоминания к воспоминанию.
Постепенно больничная реальность стала вытеснять реальность другую, настоящую, остающуюся за решётками нашей клиники. Тихо пускал пузыри Юрик, аппетитно чавкал, пожирая перловую кашу, Костик… И так могло продолжаться вечно. Но тут в нашей палате появился Гоша…
- А вы знаете, меня зовут Эля! И мне очень хочется курить.
Девушка протараторила всё это и присела возле меня на лавочку.
Вид у меня, наверное, был глуповатый, но всё же я не растерялся и, поправив завязанный узлом шарф, выдавил из себя жалкое подобие улыбки.
Эля выудила из моей пачки сигарету и, прикурив от вежливо мной предложенной зажигалки, нетерпеливо спросила:
- Ну же, я ведь жду!
- А чего, собственно, вы ждёте, милая девушка? – неуверенно парировал я.
Девушка была очень даже симпатичная: чуть вздёрнутый носик, русые длинные волосы… «Эх, сейчас бы скинуть лет двадцать!» Унылые мысли мигом пронеслись в моей, местами седой, голове.
- Да говорите же скорее, как вас зовут! – пыхнула она сигаретой. – Я загадала, вот и проверю.
- Мне очень не хочется вас разочаровывать, но вряд ли вы угадали. Хотя..., - улыбнулся ей, - всё может быть. Андрей Громов! – по-военному кивнув головой, представился я.
- Хорошее имя, - почему-то смутилась Эля, - но вы правы, о нём я и не вспомнила…
Так мы познакомились с Элькой. Но предположить, что наша милая беседа перерастёт во что-то большее, я не мог. Меня смущала слишком большая разница в возрасте: да и то, мне недавно «стукнуло» пятьдесят, а Эльке (если, конечно, она не обманывала) всего лишь тридцать. Но оказалось, что я зря беспокоился: Эльку это совсем не тяготило. Она через несколько дней нашего знакомства просто рассмеялась над моими опасениями, назвав меня дураком, напридумывавшим себе Бог весть что. И, чтобы окончательно меня успокоить, чмокнула в щёку, оставив на ней след своей яркой помады…
… Гоша был совсем не похож на местных «психов» нашей клиники: он был ДРУГОЙ. Парень лет тридцати с русыми, чуть вьющимися волосами и правильными чертами лица…
Я откровенно не понимал, что он делает в нашем «заведении», а спросить его об этом, как-то не решался.
Странно, но Гоша смог найти со всеми общий язык, и я, признаться, очень удивился, как-то наблюдая его спокойную, мирную беседу с буйным «психом» из соседней палаты. «Психа» звали Семёном, и до Гоши он совсем не отличался умением не то что говорить, но и слушать. Как только кто-то из «новеньких» пытался с ним заговорить, Сеня начинал орать и буянить, круша всё, что попадалось на его пути. Гоша был единственным человеком, которого я увидел, спокойно разговаривающим с буйным Семёном. Они сидели на подоконнике в коридоре. Гоша что-то тихо объяснял Семёну, а тот слушал, слушал, не моргая, как всегда открыв рот, в уголке которого тонкой струйкой начинала капать слюна. Но глаза – его глаза – до этого такие безжизненные, постепенно наполнялись смыслом, и где-то в глубине его угасшего сознания вновь вспыхивала живая искорка, закрылся рот, пропала туманная дымка, окутывавшая его зрачки…
…- Что, все эти пятнадцать лет ты жил один? – Элька удивлённо погладила мою лысеющую голову.
Я потянулся в постели и чмокнул Эльку в губы.
- Ну как тебе сказать… Один-не один, но без тебя. А это всё равно, что один.
Элька была совершенно довольна этим признанием. Играя кончиками пальцев с моим ухом, она подвинулась ко мне, сползшая простыня на мгновение оголила её красивую грудь.
- А как же они, твоя бывшая жена и дочь? Ну ладно, жена… Но дочь! Она не интересовалась, как ты, где ты?
- Ну почему же, прислала в прошлом году открытку, поздравила папулю с днём рождения… Пойми, Элька, они далеко, они там, где абрикосы падают под ноги… Да и дочь совсем уже взрослая, у неё своя семья, своя жизнь… Это было так давно… Да и было ли…
Я потянулся за зажигалкой, и клубки сигаретного дыма причудливо затанцевали, попав в луч сентябрьского солнца.
Элька задумалась, рассматривая мою скромную «однушку». Её взгляд скользил по моим картинам и фотографиям на стенах.
- Ты знаешь, мне очень хорошо и интересно с тобой. И я рада, что тогда в сквере решилась познакомиться.
Элька снова обняла меня, внимательно рассматривая своими искрящимися голубыми глазами мой нос.
- А как же твой Вадим? Наверное, переживает: потерять такую девушку!... Зачем я тебе, Элька, седой и старый? У меня даже машины нет. Скажи, зачем? – Я грустно улыбнулся и поцеловал Эльку в грудь.
- Ты дурак, Андрей. А Вадим – не дурак, он – сволочь! И хватит об этом!...
… В нашей клинике сегодня целый день суета: пропал тот самый буйный Семён. Он просто исчез, растворился. Это в нашей-то больнице с санитарами-мордоворотами, с охраной и крепкими решётками на окнах! Как рассказывают «психи» из его палаты, он как и все улёгся спать. А утром его уже не было.
Главврач Гельман целый день бегал по палатам, выспрашивая всех и вся о пропавшем Семёне, звонил куда-то, ругался с санитарами… А после отбоя, когда наши «психи» улеглись по кроватям, врачиха Аннушка, дежурившая ночью, потеряла дар речи, увидев Семёна, спокойно выходившего из сортира.
Никто так и не понял, где пропадал целые сутки Семён. Сам же он рассказывать что-либо отказывался. Правда, уже не буянил как прежде, был спокойным и грустным. Товарищи по его палате рассказывали потом, что Семён всю ночь проплакал, сидя на кровати, думая о чём-то, обхватив голову руками. И лишь к утру, свернувшись клубком в своей застиранной пижаме, он затих, и затих, как оказалось, навсегда.
Почему умер Семён – здоровенный детина с красной физиономией – пациентам клиники, конечно же, не рассказали. «Психи», на время позабыв свои «психи», шептались по углам, игнорируя расписание и даже обед.
Так продолжалось пару дней. А потом всё наладилось, всё стало на места. Буйные были буйными, идиоты пускали слюни и, занимаясь трудотерапией, клеили коробки…
Через несколько дней пропал ещё один, совсем не буйный, нормальный с виду молодой парень. Я помнил его ещё по нашей игре в шашки. В клинике он пробыл совсем недолго, и даже поговаривали о его выписке в скором времени. И вот он тоже исчез. И так же внезапно появился в больнице к следующей ночи. А поутру…тоже не проснулся.
Череда этих исчезновений, а затем смертей не смогла остаться без внимания. В клинику понаехали комиссии, профессоры медицины и прочие. Но только всё это было бесполезной тратой времени.
Кто-то из «психов» вспомнил, что последним, кто разговаривал с умершими, был Гоша. Ну, Гоша, и что из этого? Гельман даже побеседовал с ним около получаса, но так ничего и не узнал.
А сегодня Гоша приветливо улыбнулся мне и предложил сыграть с ним в шахматы…
… Наши отношения с Элькой продвигались вперёд пугающе быстро, и вскоре я уже не мыслил, что могу обойтись без моей Эльки. Она была, а, вернее, стала для меня всем: дочерью, женой, любовницей… Исчезли глубокие тени в уголках моего рта, появившиеся там пятнадцать лет назад. Элька как мозаику вновь собирала мой, когда-то разбитый, мир, заботливо протирая тёплой тряпицей каждый пазл моего бытия.
Я вновь взялся за кисти, давно пылившиеся где-то в кладовой, и вскоре комнатка засветилась от лучезарных улыбок, исходивших от Элькиных портретов.
Спустя год Элькиными усилиями и её же знакомствами в местной галерее открылась моя персональная выставка – выставка множественных Элькиных образов. На всех картинах властвовала моя любимая. Она была всюду: на природе, в гамаке, за столом среди разбросанных персиков… Всюду была МОЯ ЭЛЬКА.
О, эта выставка наделала много шума, толков и сплетен в городе. Мои друзья-музыканты откровенно мне завидовали, а бывшие мои женщины злобно шипели по углам, пытаясь создать новую, небывалую сплетню.
Всюду, всюду мы были с моим счастьем, моей новой надеждой. Некоторые принимали нас за отца и дочь и шептали, улыбаясь:
- Ах, какая милая пара!
Элька при этом упоительно смеялась, постепенно втравливая и меня в это веселье, и тогда не было никого, счастливее меня...
Моё счастливое забвение продолжалось ещё какое-то время. А потом…
Я ждал Эльку как обычно у перехода через шоссе, наблюдая за остановкой маршруток на той стороне, куда должна была подъехать Элька. Но неожиданно увидел её идущей со стороны сквера.
На мною любимом Элькином лице я успел заметить маску печали. Это было лишь мгновение. А потом Элька увидела меня и почему-то удивилась этому. Словно в беспамятстве, шагнув на шоссе под красный огонёк светофора…
Огромный «внедорожник», несущийся на большой скорости, пытался затормозить, но визг его тормозов не смог заглушить отчаянного Элькиного крика… Всё было кончено. Для Эльки и для меня.
Вечером того же дня я оказался в психиатрической клинике, где в беспамятстве провалялся несколько дней, никого не видя и не слыша…
… Новый приступ мучительной, невыносимой головной боли повторился сегодня днём, и, как обычно, не обошлось без моих стенаний и проклятий все и вся. И только лапа санитара Семёныча и укол Аннушки успокоили меня, и я очнулся только вечером.
На моей кровати в ногах сидел Гоша. Парень смотрел на меня странным взглядом и таинственно улыбался.
- Я хочу рассказать тебе кое-что, - наконец произнес он. – Ты мучаешься, и я это знаю. Ты думаешь, что потерял в этой жизни всё. Возможно, что так оно и есть. Но я могу помочь тебе. – Гоша перестал улыбаться и, оглянувшись, посмотрел на спящих «психов». – Не сочти это бредом, но моё появление в этой клинике совсем не случайно. Случайностей не бывает, смею тебя заверить! Дело в том, что я – продавец прошлого. Да, я могу продать тебе несколько минут твоего прошлого. И если за эти несколько минут в твоём прошлом не произойдёт ничего непредвиденного и плохого для тебя, ты останешься в нём и будешь счастливо доживать оставшееся для тебя время, возможно, немалые годы. Но если что-то пойдет не так, ты снова окажешься в клинике и не проснёшься на следующее утро: я заберу оставшиеся годы твоей жизни. Это и будет плата за услугу. Ты готов рискнуть?
Гоша полез в карман своей пижамы и вытащил пластиковую коробочку, откуда вынул маленькую невзрачную таблетку.
- Если ты решишься, я дам тебе эту таблетку, и ты окажешься в своём прошлом за несколько минут – тех страшных минут, которые сыграли злую шутку с твоей психикой. Ты исчезнешь из «психушки» и, возможно, навсегда, при условии, что тебе повезёт… Тем двоим, как ты помнишь, очевидно, не повезло…
- О Боже, что же мне ещё остаётся? – прошептал я. – Неужели это возможно, неужели я снова буду с ней и уберегу её от трагедии?! Конечно, конечно же, я согласен!!!
Гоша улыбнулся и протянул мне таблетку…
Я оказался там, где и рассчитывал оказаться: в скверике на аллее, откуда должна была вот-вот показаться Элька. Как это здорово! На этот раз ты просчитался, Гоша или как там тебя – «продавец прошлого»! Элька будет спасена, и нам останется только помахать тебе ручкой.
Наконец, я увидел мою Эльку. Она тоже заметила меня и почему-то грустно улыбнулась.
- Почему ты тут, а не на остановке? – Элька зябко поёжилась и подняла воротник плаща.
- Элька, моя Элька! Как я рад тебя видеть! Ты даже не можешь себе представить, я…
- Подожди, Андрей, - перебила она меня, - подожди! – Элька вытащила сигарету и прикурила дрожащей рукой. – Я вернулась к Вадиму. Ты должен ненавидеть меня. Но это так. Прости меня… Прости, если можешь. – Она вынула из кармана ключи от моей квартиры. – Вот, возьми. Прощай…
Я устало опустился на лавочку, глядя вслед уходящей к остановке Эльке. Только сейчас мне стало понятно, почему так удивлённо смотрела на меня Элька, когда подходила к переходу: она увидела меня же, но уже на остановке. И это стоило ей жизни…
Визг тормозов и глухой удар было последним, что я услышал перед тем, как оказаться опять в палате «психушки»…
Юрик на кровати напротив, вытаращив глаза удивленно смотрел на меня и икал не переставая..
Меня трясло то ли от холода, то ли от предчувствия неизбежного финала. Но, подняв воротник пижамы и застегнув её на все пуговицы, я спокойно прилёг на кровать и свернулся калачиком.
Дмитрий Грановский