Я всегда был участником хоровых коллективов.
Мой отец как-то в шутку рассказал об одном человеке, который сошёл с ума потому, что хотел петь хором. Меня этот рассказ тронул, но я не «тронулся»: меня привлекало хоровое многоголосие, хотелось самому вторить певцу. Я восхищался красивыми созвучиями дуэтов, трио, квартетов. Кто-то запоёт в компании – я подпеваю, изобретая свою партию. С детских лет подпевал сестрёнке, отцу, бабушкам на вечеринках. Потом стал хористом в школе. Пел вторым голосом, был надёжным – не фальшивил, и меня прислушивались поющие рядом ребята. А когда первым голосам не хватало диапазона спеть верхнюю ноту, я уверенно брал её так, что руководительница радостно хвалила девочек. По её просьбе так же высоко я пел потом на областном конкурсе хоровых школьных коллективов при исполнении «Славься» Михаила Глинки на финальной фразе «Ура!».
И в дальнейшем самое светлое моё прошлое связано с хоровым пением.
Своё высшее техническое образование я совмещал с вокальным. Мне повезло: руководитель нашего коллектива поставила мне голос, я запел романсы, арии из опер и оперетт. А наш хоровой коллектив стал «зародышем» ныне знаменитого профессионального Ансамбля Донских казаков, где я «дишканил», то есть опять пел высокие партии.
Вместе с карьерой инженера продолжилась моя «карьера» хориста.
Я пел в мужском ансамбле при областном оперном театре. Моя любовь к опере выражалась не только в бесплатном посещении спектаклей, но и в бескорыстном участии на сцене в некоторых спектаклях в качестве хориста или просто участника массовки. При этом я чувствовал себя оперным певцом и гордился тем, что был на сцене рядом со знаменитыми солистами. На репетициях нам было лестно выслушивать замечания режиссёра, который называл нас «истуканами», «манекенами с мёртвыми лицами», «бесчувственными свидетелями», «непластичными чурками». Благодаря его стараниям, на спектаклях мы дарили зрителям совсем другое впечатление. Знаю, что наш театр славился прекрасной режиссурой и хоровыми сценами.
Со временем мне стало тесно жить в провинции, и я подался в столицу развивать науку. Будучи свободным аспирантом, из библиотек я перекочевывал в концертные залы, оперные театры, на концерты знаменитых хоровых коллективов. Хотелось и мне отдать свой голос столице. И, наконец, я нашел такой хор в Музыкально-педагогическом Институте имени Гнесиных, ныне – Академии. Руководил мужским хором выдающийся хормейстер-педагог Даниил Львович Локшин. Мы пели, главным образом, для собственного удовольствия и служили «лабораторией» педагогической практики для студентов – будущих хоровых дирижёров. Чего мы только ни перепели! И сколько концертов мы дали! Нас знали, нас ценили, нас любили и приглашали. Нас слушали на Праздниках песни в Москве и Прибалтике.
Но пиком моей «карьеры» хориста можно считать время, когда наш мужской хор пригласил сотрудничать в своих отдельных концертах великий музыкант, руководитель замечательной хоровой капеллы Александр Юрлов. Вспоминая Александра Александровича, я понимаю – это были незабываемые дни общения с таким необыкновенным человеком в период репетиций, концертов и организации мероприятий – ведь я ещё был и старостой нашего хора. Общение началось с того, что он предложил мне присутствовать на записи исполнения «Всенощной» Сергея Рахманинова в одном из церковных соборов.
Да, это была Святая ночь, когда до самого утра шла запись произведения!
Такое вот первое воспоминание об Александре Юрлове.
Совместное творчество нашего хора с его Капеллой началось с участия в первых исполнениях ораторий и кантат великих композиторов Георгия Свиридова («Патетическая оратория»), Владимира Рубина («Сны революции»), Дмитрия Шостаковича («Тринадцатая симфония»).
На репетициях капеллы Юрлова мы проживали целую жизнь. Мы не просто разучивали каждый свою партию, мы испытывали непрерывный накал чувств вместе с дирижёром, мы познавали тайны творчества великих композиторов. Именно репетиции, полные творческого горения, позволили лично мне понять глубину и смысл их произведений и по-новому воспринимать тексты авторов – Владимира Маяковского, Владимира Луговского, Евгения Евтушенко. Вместе с нами Александр Александрович изучал и испытывал восхищение каждой музыкальной фразой и текстом, отмечал великое их соответствие и, вместе с тем, духовную общность композитора и поэта. Вместе с ним мы становились творцами, готовыми передать свой духовный заряд будущим слушателям.
Начиналась генеральная репетиция с симфоническим оркестром в Большом зале Московской консерватории. Хор и оркестранты расположились на сцене, дирижёр Кирилл Кондрашин готов начинать исполнение «Тринадцатой симфонии» Дмитрия Шостаковича, Александр Юрлов передаёт нам свои последние пожелания и слова поддержки. Вечером – концерт, которого ждёт вся культурная общественность.
Девять часов утра. Сейчас в зал войдет Дмитрий Дмитриевич и, поздоровавшись со всеми, как на предыдущих репетициях, даст согласие начинать. Ко всеобщему удивлению, проходит пять, десять, двадцать минут…. А его всё нет. Организаторы засуетились, побежали звонить куда-то, выяснять причины опоздания композитора. Мы не покидаем своих мест, волнуемся. Никто не знает, куда делся Шостакович. Наконец, появляется некое «лицо» и сообщает, что Дмитрия Дмитриевича увезли в ЦК к «Самому», и что тот в настоящий момент выражает своё неудовольствие по поводу сегодняшнего исполнения симфонии. Нет, мы не сорвались со своих мест, не стали вслух оценивать ситуацию, не побежали в ЦК. Мы оцепенели и продолжали ждать.
Дождались мы прихода Дмитрия Дмитриевича только через два часа. Он вбежал в зал, извинился и сказал:
- Начинайте!...
Я уверен, что наша генеральная репетиция прошла нисколько не хуже самого выступления вечером, так велико было вдохновение от победы Шостаковича над «Самим».
А дело оказалось в том, что на одной из последних репетиций присутствовали представители руководства нашей культуры. Они приняли так близко к сердцу чувства исполнителей произведения Шостаковича, что поняли возможные последствия. И понятно почему. В симфонии весьма эмоционально были показаны ужасы прошлого – страхи и беды, голод и лишения, карьеризм и национальное угнетение народа. А ведь Прошлое и Настоящее, по сути, совсем рядом друг от друга. И это поняли осведомители «Самого». Они обнаружили в симфонии Бунт, Протест и призыв к новому Настоящему. Они предположили возможное шествие слушателей симфонии, объединённых общими чувствами.
Лидер страны решил не отменять концерта. Превентивные меры были приняты по его уровню мышления: за несколько часов до начала концерта все подходы и подъезды к Консерватории были оцеплены пешей и конной милицией. Выход из метро и проход через оцепления разрешался только по предъявлению билета на концерт (был учтён прежний опыт «штурма» Концертного зала безбилетниками). Оцепление сняли только после концерта.
Успех был огромен. Вместо двух отделений было только одно: после пятидесяти восьми минут исполнения симфонии еще в течение целого часа гремели бурные аплодисменты. Симфонию Брамса, которую предусмотрительно перенесли на второе отделение, отменили без «приказа сверху". Потом я проник в комнатку за кулисами и получил на память автографы Шостаковича, Юрлова, Кондрашина, Локшина, и поэта Евгения Евтушенко на программке. Теперь – это моя реликвия. Это – свидетельство о настоящем Прошлом.
Я – Хорист, я ощущаю значение моего Голоса в великом процессе расцвета жизни моего народа.