Про Родика и Волика или гастроли в Париж
Музыкант Аваков Родион или Родик, как его прозвали еще в детском саду, имени пламенной революционерки Клары Цеткин, слыл пробивным парнем. Это о таких, как он сказано: он не хлопает дверьми - только распахивает их. Прослышал, значит, Родик о том, что в Центральном универмаге есть свободная ставка худрука вокально-инструментального ансамбля. Он - туда. Они ему этак заносчиво: «А зачем нам худрук. Мы эту зарплату собираем и, когда надо, приглашаем любой понравившийся коллектив. При этом еще и себе остается, на третье отделение, так сказать. И не к чему нам возиться с безграмотными самодеятельными музыкантами».
Но Родион не привык за словом лезть в карман и в данном случае не стал изменять своей привычке. Сразу же отпарировал: « Оркестр я укомплектую профессионалами с высшим консерваторским образованием и без дополнительных затрат. И музыка зазвучит на любой вкус, когда хотите и где хотите».
Ударили по рукам. Вскоре ударник-профессионал стал неистово выколачивать многолетнюю пыль из всех одиннадцати барабанов импортной установки. Дрожали не только стеклянные витражи Центрального универмага, но и стены, в расположенном в пятидесяти метрах напротив, административном блоке. Под стать ударнику заголосили, заскрипели, засвистели, загудели и остальные. Родион сдержал своё слово. Оркестр состоял из музыкантов высшей пробы. У каждого имелось столько дипломов, грамот и других удостоверений, свидетельствующих о высоком профессионализме, что можно, при желании, этими ярко раскрашенными бумагами все стены не только универмага, но и близлежащего квартала обклеить.
И так, время идет, Родик получает зарплату, оркестр все слаженнее и слаженнее играет. Казалось бы, радоваться да и только.
Одна загвоздка: чем ярче сияют лица универмаговского начальства и усерднее потирают, от удовольствия руки, тем мрачнее становится небритое лицо Авакова Родиона... На лбу можно было прочесть вопросы, на которые он не знает ответа.
______
Однажды утром, после отчаянных раздумий, связанных с сиянием лиц универмаговского начальства и своего мрачного настроения, Родион решил отправиться к бывшему закадычному другу детства, то ли посоветоваться, то ли просить о помощи . Тот работал в большом правительственном здании и, по всей вероятности, восседал в солидном кресле, так как, встречаясь с ним на улице, он всякий раз вежливо кланялся и приговаривал.
- Помню, помню, дорогой. Затем спохватившись, говорил: - Извини, дела.
Родик даже не задумывался над тем, как найдет в этом огромном здании своего друга. Был уверен – найдет. И действительно, прямо в дверях он застал Конюхова Вольдемара или Вольтметра, как за глаза звал своего закадычного друга Родион, или Волика, как обращался к нему, когда светило солнце и в кармане звенела монета. Вольдемар разговаривал со швейцаром, по всей вероятности наставлял его или поучал, либо спрашивал, который час, но это не так важно, и знать нам не надобно, ни к чему забивать голову второстепенной информацией, ведь к нашему повествованию беседа Вольдемара, с кем либо из посторонних лиц, не имеет никакого отношения.
Ну, понятно, у Родиона рот до ушей при виде закадычного друга Вольдемара, Вольтметра, Волика. Обнял его, чего раньше никогда не бывало. Отвел в сторону и выпалил:
- Доброе утро. Пройдем к тебе в кабинет, поговорить нужно.
- Что-то личное? - переспросил Вольдемар.
- Сугубо, - не то прошептал, не то простонал Родион.
- Тогда давай в парк, - сказал Вольдемар и многозначительно сжал губы. Родион удивился рассудительности Вольдемара но тотчас же согласился и, взяв друга под локоть, потащил его в парк.
Проходя мимо лотка с мороженым, Вольдемар с тоскою посмотрел на поднимающийся пар. Родион заметил это и вытащил из правого кармана кучу мятых бумажек. Вольдемар не успел даже отказаться, как его пальцы ощутили холод деревянной палочки самого дорогого в мире этого парка мороженого. - Я рад тебя видеть, - облизывая мороженое, сказал он. - И я тоже, - хотел, было сказать Родион, но тут, же выпалил, - Волик, выручай, и стал рассказывать другу, то, что нам уже известно, а именно, об оркестре, о сияющих лицах универмаговского начальства и своем плохом настроении. Вольдемар, стараясь не испачкать брюки неотвратимо подтаявшим мороженым, кивал головой, подчеркивая особую заинтересованность разворачивающимися в жизни близкого друга, событиями. - Ну и что? - удивился Волик, когда Родион закончил рассказ об оркестрантах и о том, как сияют лица вышеуказанных начальников и их заместителей.
- Ты понимаешь, - Родион виновато опустил глаза и руки его предательски затряслись. - Чтобы завлечь профи в эту самодеятельность, я им пообещал, мол, как только репертуар будет готов, нас отправят в Париж на гастроли.
- Ну и как, - встрепенулся Вольдемар - репертуар готов?
- Да, - обреченно кивнул головой Родион, - играют как вжахнутые.
- И когда в Париж, - сглотнув слюну, чтобы не выдать обрушившуюся зависть, спросил Вольдемар.
- Ты что смеешься, кто нас пошлет в Париж, выдумал я все это, чтобы ребят завлечь.
- А-а, - успокоился Вольдемар, слизывая с палочки мороженное. - Хотя было бы неплохо, если бы поехали, - стал рассуждать он, - шмотки бы привез. У нас одного, со второго этажа, на неделю в Нотр-Дам, отправили, так он так прибарахлился, я тебе скажу, за год не заработаешь.
- Если в Голландию, то это Роттердам, либо Амстердам, а Нотр-Дам, это церковь в Париже какой-то там матери, - поправил Родион.
- Жаль, а я так было, обрадовался за тебя, когда услышал, думаю, Родик классный парень, пускай прибарахлится.
- Да о чем ты, - с тоскою выговорил Родион. Пошлют они, держи карман шире. И после небольшой паузы сказал.
- Выручай Волик.
Вольдемар положил, липкую руку на ладонь друга, и сказал.
- Я поговорю, но учти, не более двадцати человек и максимум дней на десять, ну, пятнадцать не больше. Можно по частям. Если в один город, то в разное время, если хотите одновременно, то в разные города, в два или в три, как получится. Но придется раскошелиться, подмазать надо. И самое неприятное, если не удастся послать, всяко бывает, мы не боги, сам понимаешь, то деньги не вернут, у них принцип такой.
– Вообще-то, нас семеро и не прошу я о поездке, это нереально. Речь не об этом. - Так я слушаю, - с той же готовностью приподнял голову Вольдемар.
- Ты в таком здании работаешь, солидно выглядишь, правительственный, можно сказать, человек. Я приглашу тебя на просмотр программы, внимательно выслушаешь, а в конце скажешь, мол, сыровато еще, мол, поработать надо. Мол, осенняя поездка в Париж отпадает, готовьтесь на весну. Или нет, не так, скажешь, осенние гастроли в Париж отпадают, а вот весной очень даже может быть. Только обязательно нужно сказать "весной", а то разбегутся.
- И всего то,- улыбнулся Вольдемар и стал вертеть в руках деревянную палочку от мороженого, раздумывая, как отделаться от нее. До урны было метра два. Он прицелился, для верности закрыв один глаз и бросил. Палочка, описав дугу, упала в полуметре от планируемого места приземления.
- И когда смотрины-то? - спросил Вольдемар.
- А ты согласен?
- Смотрины-то когда?
- Нет, ты скажи, согласен или как?
- Стало быть, вторым мороженым угостить не хочешь?
Родион не понял, что Вольдемар перефразировал известный пошлый анекдот и, приняв его слова за чистую монету - отправился за вторым мороженым. Распечатывая второе мороженое, Вольдемар разговорился.
-Не волнуйся, я так им откажу, жарко не покажется и холодно не станет, на это я способен. К нам однажды приходил... да ладно это неважно. Звони, как только, я мигом буду.
2
Вокально-инструментальный ансамбль в полном составе, словно изголодавшийся лев перед прыжком, пребывал в неописуемом напряжении. Музыканты ожидали прихода ответственного работника Министерства культуры, от которого зависело многое, если не все в жизни каждого дипломированного «любителя». Нет нужды объяснять, что в слово «все» была впрессована именно обещанная поездка в Париж. Сколько вечеров музыканты провели в актовом зале ГУМа мечтая о приближающейся сладостной минуте, трудно сосчитать. Уйму времени они ухлопали, рисуя красочные картины пребывания в Париже. Представляли, как они небрежно про шастают по парижским улицам. Непременно по плюют на город с Эйфелевой башни, а перед заходом солнца, может и после (здесь музыканты еще не совсем определились), оккупируют в ближайшем парке скамейку у кого-нибудь фонтана, чтобы, болтая ногами и наслаждаясь ароматом тамошнего воздуха, покумекать о сути человеческого бытия и несправедливого устройства жизни. А потом, разглядывая фешенебельные витрины, пройдут мимо французских бутиков да супермаркетов, не заходя в них лишь по причине нехватки времени или отсутствия надобности чего-либо приобрести.
И вот остался небольшой барьер, который сегодня необходимо преодолеть. Так думали оркестранты. А как думал Родион?
А Родион, с озабоченным видом вышагивал вдоль стены и, то и дело, поглядывал на часы. Он тоже думал. И, между прочим сосредоточено думал, так как сделал, неожиданно для себя, интересное открытие: он обратил внимание на то, что стрелки часов вроде бы лихорадочно стремятся вперед, но через некоторое время оказываются на том же месте, откуда начинали свой бег. Это навеяло грустные мысли. Ведь стрелки часов, если и имели свою мечту, то игнорировали небезызвестное: «центростремительная сила равна центробежной», что в простонародье называют топтанием на месте, и никуда от этого не уйти. Законы физики, как и железная цепь, не нуждается в дополнительной аргументации.
______
Но вот распахнулась дверь, и представитель министерства культуры, то бишь наш Вольдемар, вошел в комнату. Он оглядел присутствующих, которые замерли при виде столь грозного чиновника, вершителя их судьбы. Вершитель кивнул головой, посмотрел на часы, мол, время пошло, и сел на отведенное ему в центре зала кресло.
По случаю встречи с большим руководством, оркестранты приоделись, причем как можно изысканнее. Особенно постарались женщины. Внимание Вольдемара привлекла дама с непонятным инструментом, этакой никелированной трубой в руках, которую она изредка прикладывала к губам. Только дула куда-то в бок и при этом, азартно стреляла очаровательными глазками. И уже в середине либретто из оперы Порги и Бесс американского композитора Джорджа Ге;ршвина стала попадать в цель. Как только их взгляды встречались, Вольдемара охватывала дрожь. Еще пару аккордов, и её взгляд полностью сковал внимание «высокопоставленного» представителя. Ведь наш герой уже и не помнил, когда в последний раз привлекательные женщины проявляли к нему недвусмысленный интерес.
Родион этому «дуэту», в первые минуты не придал значения. Но, видя, как "дуэлянты", в буквальном смысле слова, продолжают поедать друг друга глазами, всполошился. Вспомнил, как еще в консерватории кокетка Инесса, так звали эту страстную даму и студенческая группа, в которой она верховодила, умудрилась трижды в Вене побывать. А сколько они нахватали дипломов и студенческих премий и перечесть нельзя. У Родиона упало настроение, и что-то заныло в области сердца. Он подошел к «высокому начальнику» с намерением как-то остудить его, но Вольдемар опередил. Он встал со стула и, на ухо подошедшему Родиону, прошептал:
– Эта девушка, женщина мечты моей.
Родион буркнул в ответ:
- Она замужем.
Повернулся к оркестру и взмахнул рукой, призывая играть энергичнее. В спину ему врезался голос Вольдемара:
– Я умираю.
У Родиона вконец подкосились ноги, и он плюхнулся на ближайший стул. Теперь оркестр играл попурри из песен известного французского шансонье Шарля Азнавура.
-Шарль, знакомое имя, - подумал Волик, - вроде бы так президента Франции звали. Неужели он и музыку писал?
Но потом вспомнил, что у того президента другая фамилия. То ли Дегол, то ли Дегоголь. Затем подумал о том, что в футбольной игре забитый в ворота мяч очевидно, назвали в честь основателя этой игры Дегола. Нет, музыку писал кто-то другой, а Дегол был президентом Франции – заключил он. И сам себя спросил: « А кто же тогда футбол изобрел ?»
Его размышления прервал Родион:
- Господин Конюхов, мы все в ожидании, какое решение примите вы? Конюхов приподнялся со стула и посмотрел на девушку с блестящей трубой. Та отложила флейту, приблизилась к Вольдемару и прислонилась к его застывшей руке. Он почувствовал тепло ее тела, оно дышало страстью.
«Какая доверчивая», - подумал он. Он хотел было прижаться к ней, но сдержался. Просто посмотрел ей в глаза и утонул в них. Музыканты застыли поодаль, наблюдая за безмолвным, но достаточно красноречивым поединком. Родион запаниковал:
- Господин Конюхов, может быть, вы сначала посоветуетесь с коллегами, с руководством? Он попытался направить ситуацию в требуемое русло. Но, ох уж эта Инесса, проклята будь она, сладостно пролепетала:
- Неужели, господин Конюхов, вы не можете самостоятельно принять решение? Вольдемар взял ее за руку и порывисто произнес:
- Конечно, могу, я все могу.
- И все же, господин Конюхов… - начал, было, Родион.
Инесса обернулась к Родиону и прервала его:
- Родик, не мешай господину Конюхову принять справедливое решение. Вольдемар почувствовал, как бьется сердце Инессы, и у него помутнело в глазах. Он обернулся к Родиону и вместо одного Родиона увидел двух, трех, четырех. Количество Родионов постоянно менялось. И все они, проявляя удивительное единство, с гневом смотрели на Вольдемара.
Вольдемар еще раз окинул взглядом множество Родионов и подумал, что именно их, вместо оркестрантов и этой очаровательной девушки с блестящей трубой, собирается забрать в Париж его закадычный друг. И в груди у Вольдемара закипела волна справедливого гнева. Он держа Инессу за руку и прижимая ее к своей груди, игнорируя жаркий огонь отчаяния полыхающий в глазах Родиона и дрожавшие от нервного потрясения руки, торжественно произнес:
- Да, я разрешаю вам ехать в Париж!
Инесса бросилась к нему на шею. Оркестранты, издав неописуемый вопль, принялись качать Родиона. Взлетая в воздух и опускаясь на руки оркестрантов, Родион вспомнил о том, как часто он мечтал о таком триумфе. И вот свершилось.