Москва. ЦДЛ. На выставке художника Юрия Ракши. Вернисаж. (Слева на право). Критик Всеволод Сурганов, художник Владимир Петров, писатели - Ирина Ракша, Иван Стаднюк.
Вс. Сурганов
СВЕТ ДОБРА
очерк
Ирина Ракша и по возрасту, и по времени вступления в литературу, и по характеру своих творческих исканий относится к той генерации наших прозаиков, которые все очевидней и закономерней становятся сегодня одним из ведущих и перспективных писательских отрядов. Все они, поражая многообразием дарования, индивидуального почерка, находятся в расцвете сил и возможностей, в кипении замыслов. Каждый органично связан с нашим временем и склонен к углубленному осмыслению выдвинутых им важнейших нравственных проблем.
За этим стремлением сосредоточен, движет им большой и важный жизненный опыт, несомненно новый в качественном отношении по сравнению с опытом прославившего себя «фронтового поколения» или опытом старших мастеров «деревенской прозы». Ирина Ракша, как и другие ее сверстники, собратья по перу, успела «зацепить» Великую Отечественную и приобщиться к суровой и высокой ее атмосфере в раннем детстве. Надо сказать, что впечатления тех лет вошли в ее сознание, в память сердца неизгладимо и ярко, став своего рода фундаментом последующих «накоплений». И, думается, это очень важное обстоятельство, во многом определившее процесс гражданского и нравственного формирования будущей писательницы, патриотическую и гуманистическую направленность ее таланта. Эти добрые свойства, в свою очередь, были умножены и закреплены ее участием в целинной эпопее, когда Ирина, не окончив десятилетки, «махнула», по ее выражению, из Москвы, где родилась, на Алтай, с одним из первых комсомольских эшелонов.
Здесь, в алтайском предгорье, на заснеженном берегу быстрой Катуни, она и ее товарищи и подруги буквально с первого колышка, с пяти палаток и трех вагончиков, заложили совхоз «Урожайный». Здесь узнали свирепую силу сибирских буранов, провели первые борозды по жирной земле. Ирина работала учетчицей, трактористкой, лаборанткой, разнорабочей, познавая сладкую тяжесть хлеборобского труда, сближаясь душой, помыслами, чувствами с будущими своими героями и особенно героинями – во многих рассказах ее предстанут потом перед читателями отчаянные, веселые и нежные рабочие девчонки, верные в дружбе и любви, отважно устремленные навстречу своей женской судьбе...
И здесь же состоялось ее первооткрывательское знакомство с «живой» литературой –памятная встреча с приехавшей в совхоз писательской бригадой – Михаилом Светловым, Василием Субботиным, Марком Соболем. Сам Светлов сердечно благословил на литературное поприще «амазонку», промчавшуюся мимо него по алтайской степи на взмыленном коне. И еще немалую роль в этом отношении сыграла для Ирины завязавшаяся с тех же лет дружба с Шукшиным – родное село Василия Макаровича Сростки находилось в близком соседстве с «Урожайным». Недаром впоследствии он сразу узнал себя в Шульгине – герое одного из самых поэтичных рассказов Ирины «Евразия», посвященном ныне его памяти. Здесь, несомненно, сработал не только зоркий глаз художницы, много писавшей с натуры, но и почти органическое единство ощущения и настроений, переданное в каждой строке, в том числе и стихотворной, – повествуя о молодом и самолюбивом поэте, приехавшем в Москву с Чуйского тракта, Ракша «подарила» ему свои юношеские стихи. Облик писателя-самородка не однажды запечатлеет потом муж Ирины – замечательный художник Юрий Ракша; с Марьей Сергеевной – матерью Василия Макаровича – Ирина и Юрий будут поддерживать многие годы дружбу и переписку. Именно Шукшину обязана писательница и знакомством с удивительным стариком-паромщиком из Сросток, который стал прототипом Сергуни Литяева в повести «Весь белый свет»...
Так получилось, что алтайская земля, на которой она когда-то вырастала, набиралась духовных сил и глубинного понимания человеческой жизни, на которой она приобщилась по-настоящему к земной красе, – эта земля взрастила большую часть ее произведений, как взрастила она бесценный дар ее прославленного земляка. Подобно ему, Ирина стала в прозе своеобразным поэтическим ее «полпредом» и вообще певцом далеких сибирских и заполярных широт. И любимыми ее героями стали хозяева этих безбрежных и суровых краев – охотники и учителя, шоферы и чабаны, инженеры и почтальоны, солдаты и путейцы – люди простых трудовых профессий. Все они честно делают cвoe дело, быт их не слишком устроен, часто напоминает кочевье. Писательница досконально знает этот быт, уверенно вводя нас в теплушку ремонтников, приткнувшуюся в станционном тупике, в таежный барак лесорубов, в диспетчерскую электростанции. И, самое главное, она стремится понять людей, которых изображает, не упрощая, нe идеализируя их, не отступая перед сложными, порой драматическими коллизиями и конфликтами…
Открытие и создание Сергуни Литяева, как и вся повесть «Весь белый свет», стали заметным и даже, на мой взгляд, этапным явлением в творческом восхождении писательницы. В Сергуне можно отыскать черты, роднящие его с такими литературными предшественниками, как Олёша из беловских «Плотницких рассказов», или «чудики» Василия Шукшина, или простодушный Аким, проведенный Виктором Астафьевым через ключевые главы его «Царь-рыбы». Образ, воссозданный Ириной Ракшой, можно рассматривать в этом плане как достойный и действенный вклад в коллективное исследование подобного характера.
В то же время этот герой, как и повесть в целом, прочно связан с предшествующими произведениями Ракши. Эта связь подчеркивается интересным сюжетным ходом: Сергуня, приехав в районный центр Талицу, обнаруживает на Доске почета возле райкома партии фотографии и имена людей, которые незнакомы ему, но знакомы нам, читателям Ирины Ракши, – это герои из прежних ее рассказов, которые уже освоили по-крестьянски, по рабочему, по-хозяйски мир, в котором живет Сергуня. И в этом смысле он им воистину не только земляк, но и кровный брат.
При всем том ему присущи свои особенности. Во-первых, он – «живая страничка истории» – единственный из партизан Гражданской войны, доживший до наших дней, человек, которому в молодые годы выпала честь поднять над родной деревней красный флаг, биться с колчаковцами, вершить самоотверженный подвиг крестьянского труда в годы Великой Отечественной. С другой стороны, в своей неугасающей памяти о пережитом, об ушедших друзьях-товарищах, в понимании того, что он несет через годы их мечты, заветы, помыслы о грядущем, Сергуня постоянно близок и людям нынешнего дня. Причем к самым главным его людям – труженикам, людям настоящей живой души. Он для них не чужой, не одинокий осколок минувшего, попавший в равнодушный, не помнящий о прожитом и завоеванном мир, но органическая его частица, звено общей цепи. Отсюда и нравственная сила его, и жизнелюбие.
Тем более значительными представляются эпизоды, рисующие дружбу Сергуни с молодыми шоферами, строителями, его поездку в Талицу, которая совершается не только в пространстве, но словно бы и во времени, ибо Сергуня вновь возвращается в места, где проходила его партизанская юность. Сюда же следует отнести очень подкупающую линию дружбы старика с молоденькой учительницей и ее сынишкой Петькой. У Сергуни нет своих детей – он пожертвовал своим отцовством, когда, не щадя ни себя ни ее, трудился в колхозе в годы войны. Но если, согласно давней традиции, бездетность обычно возводится в некий символ в судьбе героя, как правило, отрицательного – вот, мол, корня не остается у человека на этой земле! – то в случае с Сергуней мы видим прямо обратное – у него есть законнейшие наследники, в чьих делах и нравственном облике он видит, чувствует воплощение собственного бессмертия, оправдание всему, что совершилось, ради чего бились и умирали его сверстники…
Здесь следует подчеркнуть, что в современной прозе, в изображении героя-современника, заметным стало в последнее время стремление к моменту неустойчивого равновесия. Если это житель деревни, то он обретает качество «промежуточности»: одна нога на «деревенском» берегу, другая – на борту лодки, отчалившей в сторону «городского» берега, – образ, возникший еще в шукшинском воображении. Если перед нами горожанин – он рефлексирует и колеблется между добром и злом. Не хочу оспаривать права писателей на подобную диалектику, считаю, что здесь по-своему отражается определенная реальность наших дней. Но думаю, что обращение к герою, который обладает прочной нравственной опорой в жизни, относится к ней по-хозяйски и не считает себя жертвой обстоятельств, еще более оправданно и – более того – необходимо! Именно это мы видим в образе Сергуни. Перед нами народный характер, сформировавшийся в конкретно-исторической ситуации.
Но, разумеется, совсем не случайно подчеркнута здесь близость героя к природе, к ее вечной красоте. И тема природы, образ ее, воплощенный вечно прекрасной громадой хребта Эдиган, который величаво возвышается, «растет» над всеми судьбами и делами людскими, провожая поколение за поколением, – это поэтичнейший образ в повести. И недаром жизнь Сергуни постоянно связана с Эдиганом, да и смерть свою он находит здесь же, на его склоне, в тайге, сливаясь с любимой и вечной землей, как некогда слилась с нею кровь его товарищей-партизан...
Все это вместе взятое и создает нравственно-философскую наполненность повести, как и вообще всей прозы Ирины Ракши, удивительное свечение картин, воссозданных здесь, и каждого найденного для них слова. И еще раз хочется сказать о том, какое доброе явление в нынешней нашей литературе этот талант, эта поэзия, эти герои...
«Литературная Россия», 22 апреля 1983 г.