Сон в майскую ночь, или день год кормит.
Моему почтенному другу Серику А.
Действующие лица: я, (во сне), Кандализа Райс, Хилари Клинтон, Мадлен Олбрайт, и еще одна американская баба. И один афроамериканский мужик. В шляпе с веником. Убирает лужайки возле Белого Дома. Типа, подметает. Мутный, сука! Подметальщик. Вокруг бабы и мужики американские, и ихние, типа, детишки тасуются.
Вступление:
Саке, вы не поверите, сколько лет уже не сплю выпимщи, вы же знаете, а тут заснул. Сам себе не верю, но почиваю. Ну, как, скажи вы, сам турецкий султан. Моя старушка, день, ночь, в любую погоду, (байбише-ханым), спит проклятая, хоть стреляй. Вы же знаете ее, неугомонную: если не проклинает меня, значит, жрет или дрыхнет. Сама собой крупная, дебелая и огрузневшая. И телом, и годами. Как полторы, сказать, колхозные коровы вместе. И с рыхленьким прошлым. А вчера с села Бурного приехал наш общий товарищ Байрам, и привез на продажу овечий сыр. Два мешка отличного овечьего сыра. Вы же знаете нашего Байрама: жадина и вор, но не кровожадный. Сидел пару раз за сыр еще при Брежневе. В североказахстанских лагерях, но выжил. Вернулся живой, Слава Создателю! Да продлятся дни его на земле. Наша райпотребкооперация до сих пор его помнит. Да… значит…. Вернулся. Еще больше растолстел, харю отожрал, (был в зоне хлеборезом), но невредимый. Так вот: приехал поздно, базар закрылся, он и остался у меня до утра. Ну, анау-мынау, тудому-сюдому, водка-шмодка, вы же знаете его – просидели до утра. В четыре растянулись на курпеше. Ну как, скажи ты, табет на солнечном бугорке. Отдыхаем. Наслаждаемся жизнью.
И снится мне сон:
Белый Дом, и я с тремя ихними бабами вместе. Рядом мужик в шляпе с веником. Подметает, типа, и детишки вокруг.
Кандализа Райс: - ты откуда будешь, рядовой?
Я, (из во сне): - ты за чо базаришь, баба?
(Вы же знаете, Саке, я не тушуюсь с бабами! И даже не подозревал, что могу тереть по ихнему. Но терплю. Присматриваюсь. Стригу поляну)
Кандализа: - я спрашиваю сынок, ты какого ветеранского полку будешь?
Отвечаю громогласно: - сама ты спонтомлиза!
(сразу в атаку, вы же знаете, Саке, мою старушку: кого хочешь, поставит по стойке смирно. Опыта валом. Выжидаю.)
Олбрайт: - Видать из Африки, Лизок, или из Азии. Там тоже незаслуженно в нефти купаются.
Я, насторожено: - в нефти не купаются, баба. Ее в мапеды наливают.
(спуску, как и моя старушка, никому не даю.)
Хилари, напевает: - всех трудящихся побъем, нефть себе мы заберем.
Я, ошалело: ты за чо протираешь, матрешка? И чо, по ходу, лаешься?
Кандализа: - ааа… раша…
Меня начинает потряхивать: - да вы чо марамойки – поляну не стрижете? Я, из Азии!
(вы же знаете, Саке: моя старушка червончик как с куста отмотала. Двушку за кражу казана из столовой. Его трое рабочих, на спор, не могли над таганом приподнять! Она одна уперла. Сдала, на металлолом. На свою днюху. Шестнадцать исполнялось. Да восьмерик за бригадира в зоне. Покалечила случайно, животюгу. Когда меня женили на ней понял: не она из зоны вышла, а я в зону попал.)
Кандализа: - а что ты волнуешься? Зачем тебе нефть, сынок?
Я: - в мапеды наливать. Или на военные лайнеры. А чо?
Кандализа: - да так, ничего. А что такое мапеды?
Тут я расслабился: - да ты чо, старушка, не в курсах?
Кандализа: - в курсах! У меня даже биржа своя.
Я, степенно: - нащщет баржи ты мене не три, ее на трасу таскают. По речкам, или по морю.
(афроамериканский мужик в шляпе с веником присел, отдыхает. Все бабы с мужиками в хороводе по поляне с детишками тасуются. Душа наслаждается! Ну что твой Наурыз Байрам!)
Олбрайт: - азиаты, азиаты… мы затащим вас до хаты.
Я, удивленно, (надо же!): - а ты чо, сеструха, чалилась?
Хилари опять запела: - нефть себе мы заберем, и в Америку пойдем.
Я - Хилари: - да притухни, трещотка, дай с Олюней макли навести.
Снова я и Олбрайт, (прикипел душою): - дак чо, сеструха, где чалилась?
(смотрю, не в теме. Или косит.)
Я, осторожно: - какой масти, сеструха?
Хилари, опять запела, не в тему: мы американцы, а вы все засранцы…
Я, мгновенно раскалившись: - паслушай Хиля, ты чо буреешь, волчара мусарская!
Опять к Олбрайт: - ну, чо Олюня, мол, кто мамуля?
(за мамку пробиваю, нивкипишь)
Олбрайт: - да я сирота.
Я, приподнято: - да я в курсах, Олюня. Бродяга, мол, к Байкалу…
Олбрайт, перебивая: - и курсы падают. Из-за волнений в Украине.
Я, удивленно: - да ничего не падает, потрогай.
И тут же: - ну потрогай. Убедись!
Олбрайт, грустновато: - Хусейныч говорил, скоро нападать будем.
Я, возбужденно: - да зачем скоро, прям сейчас и нападем. Для себэ, на себэ.
(типа, не теряя время)
(а в это время, одна американская баба начинает причесывать)
Одна баба: - девчата, что-то тут не так. Какой-то этот мужик….
(все прислушались. Хиля прекратила петь. Видать, насторожилась. Лиза взяла бразды)
Кондолиза: - ты чей будешь, сынок? Разве ты не ветеран?
Я, сразу нападая, ждать опасно: - да ты чо, манюня? Ты за кого хочешь забазарить? Анукась присядькась, присядькась на картЫ, пообщаемся.
(дух не теряю, стригу поляну, вижу одна баба кому-то маякует, типа, нипхипишь)
Я одной бабе, громогласно, будто с катушек еду: - да ты чо, бандерша творишь? Да меня от Караганды до Воркуты вся братва знает! Да я от Магадана до Казахстана на всех пересылках баланду хавал! Суки позорные!!! Парву как фуфан!!!!!
(и в этот момент падаю. На лужайку. И начинаю трястись в конвульсиях, типа, от злобы и бешенства, и пускаю слюну. Сам, нивхипишь, стригу поляну.)
Олюня, (схавала, сердешная!): - ну вы что, девчонки? Нельзя, мол, так с пацаном из Азии поступать.
(пасу поляну, вижу, мужик в шляпе с веником подбегает)
Мужик в шляпе, докладывает: - это террорист, мы пробили по базе данных. Надо в бункер скрыться. Пока, мол, не взорвал и себя, и нас.
(тут же обыскал меня, (опытная сука, видать из ЦРУ), я чуть не покашлял ему в харю, от щикотки, дал что-то на ватке нюхнуть - пришлось встать)
И тут же снова в атаку, (старушка всегда учила: атакуй в любую удобную минуту): - ах ты муть в шляпепе!!! Ты чо, гадюка, творишь? Ты за базар отвечаешь, сука? Иди сюда, парчуган!!! Аааааа… суки, (типа, атакую), пацану хотите предъяву сделать, ааааа…!!!!!
(мужик выронил веник, побелел как овечий сыр, рванул из под лепня волыну…)
И тут я проснулся, Саке. Хорошо вовремя! Задавить могла во сне. Если бы откинулась назад. Я там лежал. Гляжу, моя старушка сидит спиной ко мне. Задница по курпеше расплылась, что прошлогодняя ботва в поле. Рядом мешок. Чей-то. Шары бессмысленные. В окно молча смотрит. Когда она застывает как гора, и начинает икать - жди беды. Или тащится. Тоже жди чего-нибудь. Я к окну! Глядь, а там Байрам возле ворот, на безопасном отдалении волнуется. Подпрыгивает, брызгает слюной, визжит, как потерпевший, и кулаком машет. На харе огромный мамон. Щека, видать, пухнет, и синяк. Свежий. Одной рукой кулаком машет, в другой мешок с сыром. Оглянулся на пустой мешок, и все понял: умяла, проклятая! Сидит, типа, перерабатывает. Щасливица! Скоро откинется на курпеше. Пока мы блаженствовали, и разнообразные сны смотрели, время даром не потеряла. Теперь до следующего утра никого беспокоить не будет. Байрам поперся на базар. Время тоже нельзя потерять: день год кормит, как говорится. Он свое не потеряет: лучший овечий сыр в районе. Не наварится в этот раз - наварится в другой. Вечерком после базара прибежал ко мне с пузырем. Значит чуть даже наварился. Хотел предъяву сделать мне. Видать, на всякий случай. Под шум храпа моей благоверной. Как будто я сыр сожрал. Я пообещал тут же мою старушку разбудить. Не стал предъяву делать. Передумал! Раздавили с ним пузырек. Побежал ночевать к бажарику. Утром надо за новым сыром ехать. День год кормит.
Курпача – род тонкого матраца с цветными рисунками.
«Хата» – между зека название камеры заключения.
Бажа, бажарик – с каз. – два мужика женившихся на двух сестрах.
«Мамка» – старшая у проституток или в камере.
На «карты» - на корточки.
«Причесывать» - говорить, рассказывать.