В редакцию журнала «Знание - сила»
По поводу статьи С. Чеснокова “Наука напрокат. Метафорические игры в научную истину” (З+С, 12/2003)
В указанной статье содержится критика современной науки за ее увлечение «числом» и пренебрежение «словом». Автор утверждает, что «системный анализ, глобальное моделирование, искусственный интеллект, математические модели и методы в социологии, психологии, в других гуманитарных дисциплинах – это обширные области квазинаучной деятельности…», «точные формулы, ставшие метафорами, загрязняют язык, ухудшают его…», «наука поставила себя вне реальности, какую представляет собой слово…» и т.д. В заключение он описывает глухое непонимание аудитории на семинаре в МГУ по поводу его трактовки введенного Л. Гумилевым термина «пассионарной энергии» как взаимодействия членов этноса через слово.
Трудно не согласиться с С. Чесноковым по поводу того, что слово является основой современного научного знания. И, что характерно, это утверждает та самая философия, которую он так упорно пытается вытеснить в своем разговоре за дверь (не хотел, а получилась-таки метафора). Но дело в том, что, как установили ученые-психологи, информация между людьми передается не только вербальным, но и невербальным путем, причем в устной речи на слова приходится лишь 7% информации, 38% приходится на звуки и интонации, а 55% на мимику, жесты, позы и другие невербальные феномены. Поэтому излишне гиперболизировать значение слов, особенно применительно к человеческой практике, рассматриваемой в концепции этногенеза Л. Гумилева. Тем более, что сам он определял «пассионарность» как «врожденную способность организма абсорбировать энергию внешней среды и выдавать ее в виде работы» (Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли – М.: ООО «Издательство АСТ, 2001, гл.XXVIII “Природа пассионарности”). Происхождение пассионарной энергии, по Л. Гумилеву, может быть только внепланетарным, т.е. космическим, и ее рассеяние (энтропия) связано не с созидательной работой (например, постройкой дома), а с жертвенностью пассионариев, т.е. с гибелью избыточно заряженных организмов. Поэтому и примеры пассионарности у Л. Гумилева связаны не с зажигательными речами, а с эмоциональными поступками (например, граничащие с риском для собственной жизни действия Наполеона на Аркольском мосту). Поэтому, пусть простит меня С. Чесноков, но ничего удивительного в реакции аудитории в МГУ на его выступление, нет. По-видимому, он не был достаточно знаком с самой книгой Л. Гумилева.
Но это не всё. По тому, как настойчиво С. Чесноков настаивает на приоритете «слова», с каким подтекстом задает вопрос: относить ли взаимодействие людей «к фундаментальным свойствам мироздания», - а затем среди «запыленного инвентаря науки» помещает материалистический постулат естествознания: «материя первична, сознание вторично», и при этом никак не хочет принять во внимание философских авторитетов, – невольно закрадывается мысль о том, что он пытается в естественную науку вновь, как в Средние века, ввести мистические смыслы. И приводимый им в тексте пассаж об «обширном классе фактов, обладающих удивительным свойством», которые «идут об руку со всеми воплощениями добра и зла», - вроде как бы к этой мысли подталкивает. Хотелось бы думать, что это не так. Но для чего тогда нужна метафорическая двусмысленность в статье, направленной по своему названию на борьбу за научную истину?
Кстати, неуместным, на мой взгляд, выглядит и «метафорический» выпад в начале статьи против коммунистической идеологии, который может лишь свидетельствовать о политических пристрастиях автора, но ничуть не добавляет аргументов к его пониманию научной истины. Коммунистическим идеалам добропорядочности, равенства, справедливости, братства, утверждающим приоритеты общих (communis – общий) интересов над частными, – тысячи лет, и, если кто-то пытался прикрывать ими свои неумелые или неблаговидные действия в прошлом, так это уже предмет исторической науки, а не естествознания.
С уважением Ф.Ф. Тягунов, к.т.н.
12.01.2004