Владимир Голдин
ЯЛ – МАЛ – загадочная страна. О писателе Василии Логинове.
Семья купцов Логиновых была известна в городе Екатеринбурге спичечным производством. За полвека представители трех поколений этой семьи сделали много для развития города. Основателем купеческого рода можно считать выходца из Вяткой губернии Василия Ивановича Логинова, который свой первоначальный капитал сколотил торговлей, и в том числе запрещенным в то время товаром – спичками.
Дело в том, что в целях противопожарной безопасности спичечное производство в середине Х1Х века было разрешено только в столицах. Торгуя запрещенным товаром, мелкий торговец Логинов основательно рисковал, над ним постоянно висела угроза или быть оштрафованным, или подвергнутым уголовному наказанию.
Но, когда был отменен запрет на спичечное производство, Василий Иванович сразу же основал первую на Урале спичечную фабрику (1867). С той быстротой, с которой он развернул новое и нужное для города производство говорит о том, что предприниматель знал не только торговое ремесло, но и производственное.
Через 20 лет, судя по энциклопедическому словарю И. И. Симанова, купец Логинов имел на улице Репина, 20 двухэтажный каменный дом с мезонином, с баней, лавкой, службами и спичечную фабрику с пороховым погребом. На фабрике трудилось от 70 до 120 человек, половина которых проживала при фабрике, и еще доброй сотне хозяин давал работу на дому. При фабрике также находилась домашняя аптека, годовой доктор и фельдшер.
Размах производства спичек был значительным, до 30 тысяч ящиков в год, и этого продукта хватало не только для жителей Екатеринбурга, но и для потребителей Ташкента, Кульджа и многих городов Сибири.
Купцы второй половины Х1Х века занимались помимо производственной деятельности и общественной работой. Основатель рода Логиновых не был исключением, он исполнял обязанности старосты при Михайло-Архангельской церкви (при тюремном замке), состоял казначеем при Екатеринбургском епархиальном комитете православного миссионерского общества, гласным городской Думы (1888-1891).
Купец В. И. Логинов имел за свою деятельность российское и международное признание. В 1905 году на международной выставке в Брюсселе ему была присуждена Золотая медаль и Почетный крест.
В 1907 году на смену основателю спичечного производства и купеческого рода приходит сын – Степан Васильевич. При нем спичечное производство приобретает еще больший размах. Это уже купец с широким кругом интересов. Как купец и промышленник Степан Логинов организует «Сибирский картель спичечных фабрикантов», получает признание как член совета «Русского общества спичечной торговли».
Степан Логинов, как истовый представитель российского купечества занимается благотворительной деятельностью. Вспомните Савву Морозова его увлечение театром и поддержку российских художников, В. Третьякова и его художественную галерею, это айсберг русской культурной жизни в начале ХХ столетия.
Купцы многих российских городов занимались этим благородным делом.
Степан Логинов своими пожертвованиями способствует развитию в городе Екатеринбурге фотодела и велоспорта. Он состоял распорядителем городского «Общества велосипедистов любителей». Проводил соревнования и велосипедные пробеги, которые он не только финансировал, но и являлся участником и победителем.
По-видимому, не случайно фотография Степана Логинова помещена на стендах музея истории екатеринбургского спорта в училище Олимпийского резерва, а директор музея, большой знаток истории уральского спорта Юрий Михайлович Задорин считает С. Логинова одним из основателей спортивного движения на Урале вообще.
Кроме этого С. Логинов построил для своих фабричных рабочих театр на 600 мест и основал библиотеку. Но в это время произошла пролетарская революция, и дело купцов Логиновых было разрушено.
Нужно отметить еще одну особенность русской, а значит и купеческой семьи того времени – многодетность. В семье Степана Логинова родилось шесть детей – Василий, Николай. Сергей, Мария, Ника и Лия. Прямые потомки этой большой семьи ныне разбросаны практически по всем континентам мира.
Дети купцов Логиновых в третьем поколении учились уже в гимназиях и университетах. Василий Степанович Логинов с детства увлекся литературой и спортивной охотой. Будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, он начинает писать и публиковать стихи, как в столичной, так и екатеринбургской прессе.
В год, когда появились первые стихи Василия Логинова в «Зауральском крае» и других местных периодических изданиях (1913), одновременно с ним заявили о себе и другие местные авторы: Василий Прохоров, Кузьма Аристов, Николай Лубнин, Василий Лезин, Евгений Радомирский, но тон стиха В. Логинова, как по ритму, так и содержанию выделялся среди новичков. Он в своих сюжетах, через поэтическую рифму устремлялся в историческое прошлое, стремясь там понять суть настоящего. Так в стихотворении «Из Калевалы» он писал:
Я от деда слыхал стародавнюю быль, а не сказку,
Как Калевы певец полюбил белокурую Айно,
Как безмолвно смотрел он в невинные синие глазки,
И веселому ветру поведал свою ненаглядную тайну.
Здесь увлекла поэта история любви одного воина, который не мог смириться с физическим воздействием многих пережитых годов на его тело. Душа старика Вейнемейнена оставалась молодой, душа требовала любви и взаимности. Но, как показывает сама жизнь, при значительной разнице лет любовь может быть ответной только по расчету, поэтому «… напрасно искал с невестой любимой встречи: /Утопилась веселая Айно, его проклиная»:
И от горя старик Вейнемейнен не вымолвил слова,
Он поник головой и заплакал. Ну, разве не жалко,
И печально увидеть, увидеть обманутым старца седого?
Второй особенностью в творчестве В. Логинова является его увлеченность смертью, как таковой, и жизнью после смерти, но это не упаднические мысли, а скорей стремление через мистические настроения разобраться в сути явления. Смерть, как явление в жизни человека, он стремится раскрыть в стихотворениях: «О, лети, моя песня, к просторам и далям…», «Валькирий», «Злорадствующий череп».
Я жил, чтоб умереть и после пьяной смерти
Отдать свой грязный труп в холодный мрачный морг,
Где чуть звенит вода, как струны на концерте,
И с полумраком день ведет бесплодный торг.
Или еще в «Валькирии»:
Кончен пир веселой смерти
Сном сменился стук мечей.
Нормы мрачные! Поверьте –
Кровь струится, как ручей.
Смерть героев, по мысли автора, не должна быть забыта. Смерть, он понимает, как конец существования физического тела, смерть – ради жизни духа, души: «Там, в тумане мы откроем. Всех, кто храбро пролил кровь, /Нужно честь воздать героям, /Честь, отраду и любовь».
Сейчас трудно сказать на какую бы стезю повернулась жизнь Василия Степановича Логинова, стал бы продолжать дело деда и отца или отдался полностью литературной деятельности? В размеренную жизнь Российского государства и семьи Логиновых вмешалась пролетарская революция.
Уже в 1918 г. большевики национализировали спичечное производство. Степан Логинов поехал в столицы решать производственные проблемы, однако его попытки не дали положительного результата, и он, то ли умер от сердечного приступа, то ли покончил с собой, не пережив унижения. Проблема собственности Логиновых решилась сама собой после захвата города чехами, ее вновь вернули купцам, но не надолго.
В июле 1919 г. семья Логиновых, как многие купеческие семьи, не дожидаясь прихода большевиков, покинула Екатеринбург.
Василий Логинов уходил с войсками белых до Владивостока, затем перебрался в Японию, долгое время жил в Иокогаме, а в 1923 г. осел в Харбине.
Новые жизненные обстоятельства подсказали и основное направление жизнедеятельности. В. Логинов занялся профессионально журналистской и литературной, более 20-и лет восточная ветвь русской эмиграции читала и восхищалась произведениями уральца. В Харбине Василий Степанович публикует стихи и прозу в газетах: «Новости жизни», «Русский голос», «Харбинское время». В журналах: «Рубеж», «Новое время», «Казачий клич». В коллективных сборниках: «Понедельник», «Багульник», «Врата».
Литературный труд малодоходен, и на гонорары прилично жить могли и могут не многие литераторы. Чтобы получить мизерный гонорар и комнату для жилья Василий Логинов сотрудничает в газете «Гун Бао», а когда газета закрылась «он вообще впал в крайнюю бедность, ходил оборванцем и никогда не говорил о деньгах», - так вспоминали о нем его современники В. Перелешин и Н. Резникова. Сам о себе поэт писал так:
Я – мрачный, я – старый отшельник…
Живу в неудобной пещере,
Где в арку вплетается ельник,
Где место терпений и веры…
Жизненные обстоятельства совсем не отражаются на творчестве поэта и прозаика Василия Логинова, напротив – он романтик. Одна за другой выходят в Харбине в свет его книги стихов «Створа триптиха» в 1935 г., под псевдонимом «Капитан Кук» юмористический сборник «Харбин в стихах», 1932 г., сборник рассказов «Сибирь», 1935 г.
Трудно достать издания, увидевшие свет за рубежом, да еще в первой трети прошлого столетия. Но я держу в руках книгу Василия Логинова «Ял – Мал», изданную в Харбине в издательстве «Бамбуковая роща» в 1929 г.
Книга из Китая, при каких-то обстоятельствах попадает в Австралию, о чем свидельствуют многочисленные штампы, номера и даты, разбросанные по страницам. Из Австралии в Екатеринбург ее переслали родственники писателя другим родственникам, проживающим ныне вновь на уральской земле.
Эта книга, прежде всего, о природе и людях Урала, ее приятно читать с географической картой в руках и следить за передвижением автора по родным местам: Тавда, Пелым, Туринск, по рекам: Эсс, Тапсуй, Ворья, Конда.
Проза В. Логинова автобиографичная, опыт и знания уральской природы и людей автор почерпнул в своих многочисленных путешествиях по северу тогдашних Пермской и Тобольской губерний.
Главным произведением в этой книге является романтическая повесть «Царство Ялмал», написанная явно под влиянием пережитых революционных событий. Это произведение не дань революционным событиям и не осуждение ее последствий, а боль за разрушенное государство. Через романтику и мистику автор показывает, к чему бы мог стремиться человек, и какое государство он мог бы создать по его мнению.
Конечно, герои повести бегут от «кровавой анархии», при которой жить стало невозможно, потому, что «… во что мы верили, над чем трудились всю жизнь… злобно, по дикарски, топчется в грязь, уничтожено…». Герои повести преодолевают трудности пути по бездорожью и лесным и снежным завалам, даже некоторые не выдерживают этих трудностей, теряют рассудок и кончают жизнь самоубийством.
Но главный герой «Я» достигает цели на мифическом самолете, который специально прилетел и ждал членов экспедиции среди дремучей тайги, чтобы доставить главного героя в справедливое царство «Её», где созданы все условия для людей, занимающихся творческим трудом, и где парламентом является «Судебно-Законодательная Палата».
Герой повести достиг своей цели, посетил загадочное царство Ялмал, имел аудиенцию у царицы таинственного государства, получил вид на жительство при соблюдении единственного закона: «взять от человека все, что он может дать и заставить его стремиться к тому, чтоб он дал все, что может дать».
Сюжеты рассказов В. Логинова плавно и естественно переходят от уральской тематики к японской и китайской они интересны своей необычностью и познавательностью для русского читателя. В отдельных рассказах, например, «Правда жизни», автор на много опередил голливудских режиссеров и сценаристов, которые в конце ХХ столетия упивались в своих фильмах находчивостью и мужеством героев, спасающих мир от маньяков, жаждущих уничтожить цивилизованный мир атомной бомбой.
Современники писателя Логинова тепло приняли «Ял-мал», отмечали, что «в этой книге целый ряд вещей следует поставить с художественной точки зрения на большую высоту. Они часто фантастичны и рисуют малоизвестный быт российской окраины».
По мнению О. Штерна (Д. Сатовского-Ржевского), Василий Логинов выступает здесь как «правдивый и вдумчивый художник, тяготеющий к быту и фольклору Сибирского Приуралья…». «У него острый и наблюдательный глаз, прекрасный запас необходимых знаний, любовь и тонкое чувствование сибирской природы и быта…». Такой же положительный отклик был опубликован в шанхайском журнале «Понедельник» в 1931 № 2 «Этому зауральскому своеобразному миру, пахучему, горячему, девственно красивому и страстному посвящены лучшие из вещей Василия Логинова…», - писал «М. Щ.» (Михаил Щербаков).
В эмиграции Василий Логинов писал стихи под псевдонимом: «Капитан Кук», «Лингва». Его стихи: бытовые зарисовки из прошлого и настоящего, ностальгия по родным местам, в стихотворении «Россия» он грустит:
Я заключил в томительные строки
Мой тихий сон, измучивший меня…
Я знаю, как мы в мире одиноки,
Мы все – в ночи и жаждем блеска дня.
А образ твой – изысканный и нежный –
Луч пламенный в кромешной, плотной тьме…
Романтик в душе, он может размышлять о китайской реке Сунгари и шаланде:
Покой. Река. Лень. Церковь. Баня.
По вечерам здесь тютчевский закат.
Днем плачет дождь, по крышам барабаня.
Свистят ветра. Шаланды пенят скат
Волн желтизну. Шипит песок прибрежный.
Эпическая мирная тоска…
Его стихи не опалены горечью и болью, как у Арсения Несмелова или Марианны Колосовой. Он тихо и одиноко тоскует по родным местам:
На крутом берегу, на скалистых каменьях
Одиноко стоит мой таинственный дом,
Голубое мое, неземное томленье…
Неземное томление об одном, об одном.
Но в поэзии Логинова нет упадничества, столь свойственного большинству авторов западной эмиграции. «Он очень ясен и рассудочен, - отмечала Н. Резникова, - у него идея всегда перевешивает и звуковую и образную сторону стиха. Он и сам признается, что любит: «Читать чеканные стихи».
В третьем поколении род Логиновых, как промышленников обрывается, но не обрывается род Логиновых созидателей. Написание книг – это удел далеко не слабого духом человека.
Дед писателя Логинова, начинал свое дело, будучи далеко не богатым человеком, и на ногах его в то время были лапти, но он твердо шел к своей цели. Литератор Логинов, выходец из богатой семьи, заканчивал свой жизненный путь бедняком на чужбине, но он последовательно проводит в жизнь мечту своей юности.
Главное в роду Логиновых, как говорил герой рассказа «Американец» Лисицин были не деньги: «Не деньги важны. Денег много, и будет еще больше. Важно, чтоб кипело и горело, чтоб дело делалось, строились новые здания, новые фабрики, и новые люди занялись работой.
Важно, чтоб он, Лисицын, как архитектор, по своим собственным чертежам, возводил это колоссальное здание из людей, машин, лесных пространств и океанских пароходов.
Он - не кулак, не купец, он – творец».
Но большевистская власть в людях, как род Логиновых, не хотела видеть созидателей, а видела только классовых и идеологических врагов и повсеместно их преследовала.
В 1945 г., когда Красная Армия вошла в Харбин, специальные подразделения начали аресты и допросы среди многочисленной русской эмиграции, и Василий Логинов подвергся неоднократным вызовам и снятиям показаний. По одним источникам он скончался в Харбине, по другим был арестован и депортирован в СССР, где и закончил жизнь в советских лагерях.
ПРИЛОЖЕНИЕ ВАСИЛИЙ ЛОГИНОВ
ИЗ КАЛЕВАЛЫ
Я от деда слыхал стародавнюю быль, а не сказку,
Как Калева певец полюбил белокурую Айно,
Он безмолвно смотрел в невинные синие глазки,
И веселому ветру поведал свою ненаглядную тайну.
Засвистел разгулявшийся ветер насмешник беспечный.
Сын Калевы! Взгляни на поверхность озер многоводных, -
Там увидишь ты белые кудри, о, старец извечный.
Девы юношей любят, мужей, а не старцев негодных.
Рассердился старик Вейнемейнен на дерзкие речи,
И пошел, многозвучные песни, свои распевая,
И напрасно искал он с невестою любимою встречи:
Утопилась, веселая Айно его проклиная.
Рано утром проснулось румяное солнце за лесом.
Задымились туманом река и громадные глыбы,
Заблестела трава под лесным темнохвойным навесом,
Заплескалась на глади зеркальной веселые рыбы.
Вайнемейнен на берег приходит, спокойный и грустный.
Борода его первого свежего снега белее.
Он садится в свой челн, разукрашенный всюду искусно,
И с сетями плывет, молчаливое горе лелея,
Вот запел седовласый певец о любви безнадежной.
Отвечают угрюмые скалы торжественным эхом,
Поднимаются звуки – слова к небесам безмятежным,
Над водой рассыпаются грустным серебряным смехом.
И закинул он в воду прозрачные мелкие сети;
Тянет в лодку богатый добычею невод, в испуге
Златоперые рыбы, блестя, заплескались, как дети;
Всколыхнули камыш, расплывались, стеклянные круги,
Смотрит Вейно, дивясь, на последнюю странную рыбку:
То не окунь, не лещ, и не быстрая хищная щука, -
Скользким телом дрожит и в руке извивается гибко…
Вдруг метнулась! И прянула в воду, как стрелка из лука.
А в воде превратилась в прекрасную юную деву.
Засинели глаза и травою опутались плечи.
Ненаглядную Айно узнал песнопевец Калевы.
Удивленному старцу такие промолвила речи:
Слушай Вейно! Твой голос приятен, как золото звонок.
Ты мне пел, про любовь – не ответить тебе от чего же?
Счастье – хитрое, глупое, словно капризный ребенок;
Счастье – скользкое, словно змеиная жесткая кожа,
Ты в руках свое счастье держал, о, певец знаменитый!
Но неопытным пальцам нельзя удержать даже рыбку,
К берегам Калевалы прекрасной скорее иди ты –
Все равно не вернешь ты меня, не исправишь ошибку.
Так сказала она, и мелькнула рукой белоснежной…
В алых солнца лучах задымился туман молчаливый,
Зашептался о чем-то с осокой камыш прибережный,
А с березами стали шептаться печальные ивы.
Так исчезла в глубинах прекрасная Айно русалка…
И от горя старик Вейнемейнен не вымолвил слова,
Он поник головой и заплакал. Ну, разве не жалко,
Не печально увидеть обманутым старца седого?
«Современное слово», перепечатка в газете «Зауральский край», 1913, 21 июня.
ВАЛЬКИРИЙ
Кончен пир веселой смерти
Сном сменился стук мечей.
Нормы мрачные поверьте –
Кровь струится, как ручей.
Встали тяжкие туманы,
Пала сырость на кусты,
Скрыла мгла убитых раны,
Копья, стрелы и щиты.
В этом тихом юном мире
Слышен слабый зов теней –
Ждут герой нас, Валькирий…
Мы идем! Идем! Хо-хей!
Девы грозного Одина,
Мы на конях из Валгаллы
Быстро спустимся в долину,
Где сраженье прозвучало.
Там, в тумане мы откроем
Всех, кто храбро пролил кровь,
Нужно честь воздать героям,
Честь, отраду и любовь!
Тишину вокруг нарушив
Ржаньем коней, броней стуком,
Мы умчим героев души,
Не дадим посмертным мукам!
Пусть блаженная Валгалла
Примет храбрых вновь и вновь,
Чтоб их вечно услаждала
Наша ласка и любовь.
«Зауральский край», 1913, 4 июля.
ЗЛОРАДСТВУЮЩИЙ ЧЕРЕП
Я жил, чтоб умереть и после пьяной смерти
Отдать свой грязный труп в холодный мрачный морг,
Где чуть звенит вода, как струны на концерте,
И с полумраком день ведет бесплодный торг.
Когда же час пробит и мозговых извилин
И мертвых мышц моих коснулся смрад и тлен,
Я брошен был в котел, мой череп был распилен,
И долго мой скелет стоял у серых стен.
Теперь проходят дни, как полночь безотраден
Мой череп на столе тускнеет желтизной.
Глядит спокойно в даль провалом черных впадин,
Смеясь зубастым ртом над полкой вырезной.
Всегда я вижу там, меж книг отрадных людям,
В тисненых корешках, великих имена,
И слышу шепот их: «мы совесть вечно будим,
Мы истины нашли живые имена».
И вспомню все, блестя теперь зубами,
Как был ничтожен я, и глуп, и духом нищ.
Но смерть пришла равно, лишь с ним пришла с гробами,
И спят скелеты их в молчании кладбищ.
И смех своих костей я бросил этой сфере
Откуда ровно нас вела одна тропа:
Ведь если я ничто – лишь тускло-желтый череп,
Так и у них в земле желтеют черепа.
«Зауральский край», 1913, 9 июля.
* * *
О, лети моя песня, к просторам и далям
Ближе к небу – на горы, в леса, на поля.
На своем корабле к небесам мы причалим
Там, где трепетно с небом слилася земля.
Там, где, вспыхивать любят веселые зори,
Как рубины, как свежая алая кровь,
Где гремят неумолчно в ликующем хоре
Голосами прибоя восторг и любовь.
Над туманною далью морского простора
Краски блески суровых глубин,
И кричат тебе птицы: «О, скоро! О, скоро!»
И звенят тебе волны зеленых пучин.
О, лети, моя песня! За далью туманной.
Видим, видим мы берег знакомый желанный
Только нам беспредельность мечты дорога,
Только нам так отрадны ее берега!
«Зауральский край», 1913. 11 августа.
РОССИЯ
Я заключил в томительные строки
Мой тихий сон, измучивший меня…
Я знаю, как мы в мире одиноки,
Мы все – в ночи и жаждем блеска дня.
А образ твой – изысканный и нежный –
Луч пламенный в кромешной, плотной тьме.
Вот почему мой сон – благоуханно нежный,
Вот почему твой лик – изваянный в уме.
Вот почему твой тонкий, четкий профиль,
Крылатых сил ликующий штандарт,
Нас к радостной приблизил катастрофе,
И будет в сердце многозвучный март.
Идут года. Гудят шагами гулко.
А ты - жива. И образ твой не стерт,
И путаные мысли переулки
Меня ведут в один и тот же порт.
Где силуэтятся изящные громады,
Старинных трехмачтовых кораблей,
Где знак креста – надежда и отрада
Над синими просторами морей.
Где, в дальний путь, стремясь и увлекаясь,
Пред алтарем в церквах кладут цветы…
А ты икона светлая такая,
Которой молятся – п-ы-л-а-ю-щ-а-я т-ы!..
Сб. «Створа триптиха». – Харбин, 1932.
ОСЕНЬ
Отрывок из поэмы
Переменчивая стала погода:
Хлынет дождь – холодный и частый,
А за ним лимонное солнце
Золотит на окошке томаты.
А в садах наливаются сливы,
Фиолетовым сладостным соком,
Ярко яблоки пламенеют
И пушистые абрикосы.
Как пожар горят георгины…
Разноцветные хризантемы,
Точно южные звезды косматы, -
Сестры нежные астрам глазастым.
Взгромоздились и арбузы и дыни
На столы домовитых хозяек,
Зарумянилось золото фруктов,
Бронза овощей, ягод металлы…
Разве это – дыхание смерти?
Разве это – предшественник тленья?..
Пышет жизнью рыжая осень,
Утомила землю плодами!
«Рубеж», 1939, №38.
НА СУНГАРИ
Покой. Река. Лень. Церковь. Баня.
По вечерам здесь тютчевский закат.
Днем плачет дождь, по крышам барабаня.
Свистят ветра. Шаланды пенят скат
Волн желтизну. Шипит песок прибрежный.
Эпическая мирная тоска
Охватывает вас и бережно, и нежно,
И, как корабль, несет к прекрасным берегам,
Где одиссеев парус полон ветром свежим.
Как бурность – городу, - здесь ясность дорога.
Здесь созерцание гласит закон негромкий.
Здесь молишься душою всем богам.
Здесь так отрадно встретить незнакомку,
Растрепанную, в ярком кимоно.
Увидеть старца, - посох и котомку.
Джангуйду, высохшего, как лимон,
Торгующего кипятком и ханжей.
Китайца с рыбой – щука и налим.
И, обойдя кругом заборчик рыжий,
Домой вернуться. В свете тусклых свеч
Поужинать, мечтая о Париже,
И ты, Гомера кованная речь,
За Сунгари звучишь не очень странно.
И обаяние сумел сберечь
Любимый томик Пьера Мак Орлана.
«Рубеж», 1930, №25.
* * *
О, сунгарийская столица!
До гроба не забуду я
Твои мистические лица
И пожелтелые твои поля,
Бегущего рысцою рикшу,
Твоих изысканных «купез»,
Шелк платья, ко всему привыкший,
Твоих шаланд мачтовый лес,
И звонкой улицы Китайской
Движения, шумы и огни,
И тяжкий скрип арбы китайской,
И солнечные в зимах дни,
И Фудзядяна смрадный запах
От опия и от бобов,
И страшных нищих в цепких лапах
Нужды и тягостных годов.
ОМОРОЧКА
Реки незаконная дочка,
Племянница жаркого лета,
Скользит по воде оморочка,
Вся – точно из яркого света.
Пропеллером мерно сверкает
Весло сероглазой девчонки.
Сейчас тишина-то, какая!
Как мысли изящны и тонки!..
Ты – бронзовая богиня,
Диана с веслом и в косынке,
И синего неба пустыня –
Как фон акварельной картинки.
А с берега тихие ивы
Развесили сонно листочки,
И желтые воды лениво
Затаскивают оморочку.
ОДИНОЧЕСТВО
На крутом берегу, на скалистых каменьях
Одиноко стоит мой таинственный дом,
Голубое мое, неземное томленье…
Неземное томление об одном, об одном.
По утрам прибегают пугливые лани
Влажных глаз показать глубину и хрусталь.
Простирают над нами могучие длани
Многолиственный дуб, тишина и печаль.
И прозрачное небо – цветистой сирени…
А под ветер над речкой клубится туман,
И встают, и плывут, и рождаются тени
Удаляются тени в провал и обман.
Мир – огромной короной забвенья увенчан,
Жду, когда над рекою возникнет луна,
И плывут вереницы измученных женщин.
И душа в этот миг и пьяна, и больна…
Одиночество машет ветвями деревьев,
Одиночество – месяц двурогий меж туч,
И так радостны дум золотые кочевья
По полянам мечты, меж утесов и круч…
Высоко, высоко на скалистых каменьях
Одиноко стоит мой таинственный дом –
Голубое, немое, святое томленье…
Неземное томленье – об одном, об одном…
УЧЕНЫЙ
Халат и трубка. И Четьи-минеи
Ин фолио в дубовых толстых корках,
В медлительности ровных, плавных дней
От Византии мысль простерлась до Нью-Йорка.
Пергамент книг и кипарис икон,
На позлащенных досках угли ликов
И солнечных непостоянных бликов
На документах радостный закон…
Он сед, как лунь. Но узкие глаза
Горят и мыслью, и нежданным чувством,
Монгольская на пальце бирюза –
Творение юаньского искусства.
Россия – сфинкс. И от ее очей,
От каменных очей, так сердце пьяно!
Торжественные орды Чингисхана…
Китай… Монголия… и желтизна степей…
Русская поэзия Китая с.293-296.