«...Она же не заряженная!..»
( из фильма «Трембита)
Май – классная пора во многих отношениях! Всё ярко цветёт в пышной зелени и благоухает, и как-то забываешь, что служишь в армии и, что твой мир ограничен уставным режимом за высоким забором воинской части. Весна и сюда проникает, не спрашивая ни у кого разрешения и не выпивая пропуска на секретный объект.
Вот почти год прошёл службы. Моё положение в части почти с карантина, и так было привилегированным, а сейчас я досрочно оказался на положении «дедов».
До объявленной демобилизации оставалось совсем мало времени и старослужащие торопились подогнать под свой вкус и понимание красоты дембельский мундир, начистить до зеркального блеска весь пластик и металл на нём. И, как важное свидетельство службы в рядах Советской Армии, оформить дембельский альбом, без которого их не поймут и не примут на родине – в каком-нибудь колхозе «Путь Ильича» или в глухой таёжной деревеньке с архаичным названием. Лидером в этой гонке был наш старшина из глубинки, где-то в сотне километров от Йошкар-Олы. Он уже извёл два прежних мундира, взятых по блату со склада, как будто в нём жениться будет. В который раз заставил салаг натереть десятка два армейских значков, как бы соревнуясь с самим Брежневым. А альбом, возможно, решил дома в красном углу под стекло выставить для всеобщего обозрения односельчан.
Это «свидетельство» ратного служения нашего старшины в рядах СА, я изрисовал от корочки до корочки. Но он вклеил на каждую страницу полупрозрачный пергамент, и захотел, чтобы я расписал каждый лист портретами и фигурами девушек из журналов, за что я охотно взялся так, как это давало мне возможность, в очередной раз уклониться от строевой и прочей рутины армии. О том, что альбом превращался в шедевр мещанской безвкусицы, меня ничуть не волновало, ведь я занят был своим любимым делом. Мне оставалось работы на пару дней,но я растягивал удовольствие количеством красавиц на каждом вкладыше, чем старшина был очень доволен. Невольно захотелось поехать вместе с ним в его родную глухомань и посмотреть, как будут там встречать его самого и, как будут глазеть на мои художества? Пусть не в Третьяковке, а всё же вернисаж моих работ.
Вот и сегодня, в ясный, тёплый, майский день, старшина отправил меня на базу, в котельную, чтобы я «помог» молодым кочегарам по ремонту насосов. Для столь ответственных работ я, конечно же, прихватил с собою его альбом, остальное, что необходимо было для «ремонта», вторым комплектом, постоянно находилось в моём личном шкафчике в столовой котельни.
За любимым занятием время летит незаметно, и лишь желудок, с армейской пунктуальностью, бурчливо доложил о приближении обеда.
Я быстренько убрал со стола альбом, карандаши и краски, и пошёл через зал котельной в насосную, а оттуда спустился на первый этаж к выходу на улицу. В ожидании обеда, мы всегда выходили из здания именно через эти двери, и занимали удобные места у стены, как в кинозале. Армейский распорядок распространялся и на гражданских лиц, работавших на территории части, а их было здесь довольно много.
Прямо напротив нас, справа от забора и в вглубь базы, рос березняк, метров пятидесяти в ширину. За ним тянулась бетонка шириной около двадцати метров, а за ней располагались хранилища для ракет и сборочные цеха. Самый крайний справа, и прямо напротив нашей котельни был цех электронной сборки. Туда допускались лишь офицеры, и то не все, и гражданские, в большинстве своём женщины. Общаться с ними мы не могли, но поглазеть на них в их короткий послеобеденный перерыв возможность была. Заняв удобные места на истёртых скамейках и шлакоблоках, мы мысленно, минут на пятнадцать или двадцать улетали на «гражданку».
Представляете, пышная, изумрудная, майская зелень листвы и высокой травы, оглушительное пение птиц, просто наркотический аромат ландышей… И на этом фоне весенней картины десятки прогуливающихся женщин, в основном молодых девушек во всём белом. Они беззаботно углублялись в разделительную полосу березняка, но не глубже десяти метров, рвали цветы, о чём-то громко разговаривали, смеялись и искоса поглядывали в нашу сторону, как бы дразня нас своей недоступностью. Это мне очень напоминало серию картин Клода Моне, но в современной, урбанизированной интерпретации женских платьев.
Затем, короткометражный, цветной, сентиментальный, фильм заканчивался до следующего дня, а мы ещё некоторое время сидели в оцепенении и пристально смотрели на железные двери сборочного цеха, думая или фантазируя каждый о своём.
Лютой зимой и дождливой осенью, таких завораживающих и манящих картин не увидишь. Прошлым летом они тоже не часто появлялись из-за жары и туч ненасытных комаров; с трёх сторон наша стратегическая база скрывалась в заболоченном лесу.
Забыв на время про предстоящий обед, мы со вздохами сожаления смотрели сквозь зелёные декорации на почти инопланетную жизнь. Только одинокий тягач с ракетой на прицепе нарушал идиллическую картину. Он накручивал круги на бетонке между складом и сборочным цехом, и при разворотах сильно урчал двигателем, скрипел и дребезжал. Мы знали, что это прапорщик обучает молодого водителя с подъездом к складу и отъездом от него с двенадцатиметровой болванкой на прицепе.
За год службы я привык к этим манёврам и просто не обращал на них внимания. Но в этот раз произошло невозможное. Не прописанная ни в каких инструкциях ситуация.
Неопытный водитель, видимо, от волнения или окрика прапорщика, не вписался в заданный круг поворота, и чтобы не зацепить правым крылом торцевой стены склада, крутанул баранку круче положенного. А может это сделал прапорщик. Резкий визг тормозов и лязг металла заставил меня повернуть голову в ту сторону.
Я увидел, как у машины с прицепом левые колёса немного оторвались от бетонки, и она приготовилась упасть на бок. И тут же раздался сильный грохот с раскатом, от которого я невольно вздрогнул.
Злополучный тягач с прицепом устоял и с дымом из-под колёс остановился. А вот многотонная «дура» сорвалась с него и, шлёпнувшись на бетонную площадку, загрохотала по ней, ломая на себе стабилизаторы и корёжа обшивку.
Смертоносная ракета ещё не замерла на месте, а женщин, будто бы мощным пылесосом втянуло в сборочный цех. Несколько замешкавшихся офицеров замкнули белый шлейф исчезнувших женщин.
Пока передо мною проносились кадры ускоренной съёмки, мои соседи по зрительному залу исчезли за моей спиной, едва не сбив меня со скамейки. Я только слышал, как сильно хлопала тяжёлая дверь и жалобно дребезжала на ней пружина.
То ли я не успел осознать того, что произошло, то ли мой мозг мгновенно проанализировал бессмысленность всяких попыток спастись от взрыва ракеты, находясь в такой близости от эпицентра. Я просто оцепенел на месте и смотрел на замершую машину, и на двоих несчастных, сидевших в её кабине.
Тягач стоял носом в мою сторону, и мне хорошо было видно, как молодой водитель двумя руками намертво вцепился в баранку и тупо и невидяще уставился вперёд себя, как - будто дорогу ему преградила сама смерть. Сидевший рядом с ним мордатый прапорщик был напуган не меньше его. Я не видел его рук, но предположил, что тот тоже намертво вцепился в железную ручку, находившуюся перед ним. А может упитанный сверхсрочник со страху и в штаны наложил? Ведь на бетон упала ракета, способная уничтожить любую цель в радиусе километра, а тут какие-то десять, пятнадцать метров!
О том, что ракета была давно списана с боевого дежурства, выпотрошена полностью, а для необходимого веса заполнена обычным металлоломом, на тот момент все забыли.
Все, включая и нас кочегаров, знали наизусть боевые характеристики лежащей на бетонке, замершей, как бы в ожидании «дуры», и, когда она грохнулась с прицепа, то в мозгу включилась именно эта информация. Совсем не к месту и некстати звучали беззаботные птичьи голоса, и шелестела листва деревьев и кустов.
Невольно вспомнился эпизод из кинофильма «Трембита», где сапёр бросил перед толпой сельских жителей две обезвреженных мины. Каким наигранным и невинным он оказался для меня в настоящий момент. Я подумал, вот где можно разгуляться целой дюжине кинооператоров! Да вся беда в том, что объект из-за своей совершенной секретности скрывается даже от спутниковых съёмок, а память, увы, многие детали произошедшего происшествия навсегда похоронит под «культурным слоем» безостановочного времени.
Немая сцена с двумя парализованными актёрами на сцене и бутафорской «погремушкой» на фоне живописных декораций, как бы зависли во времени до бесконечности…
Всё что произошло после единственного импровизированного представления, увы, было уже буднично, и не сохранилось в памяти.
Вне времени.