(начало читайте здесь: http://www.proza.ru/2014/05/04/1877)
Молодой бас-гитарист группы Клэптона Питер Хокинс был на распутье. С одной стороны, его выбрал величайший гитарист рок-музыки, и это было вершиной, о которой мечтало большинство его коллег. Но, с другой стороны, все, знавшие Питера, говорили, что у него есть уникальный талант в другой сфере, и будет неразумно зарывать его ради того, чтобы быть одним из многих в роке.
Вдобавок к этому, он видел, что положение «не солистов» в рок-группах неустойчиво. Везде нужны харизматичные вокалисты-фронтмены с микрофоном в руке или ведущие соло-гитаристы, такие, как сам Клэптон. Вокруг них и выстраиваются группы. А все остальные музыканты в большинстве групп являются просто обслуживающим персоналом. Если новый продюсер или лидер группы решают изменить звучание, то запросто увольняют ставшего ненужным музыканта. У начинающих Битлз запросто заменили ударника.
Питер давно задумывался о неустойчивости музыкальной карьеры. Тем более, что он был умнее не только своих коллег-басистов, но и всех, о ком я уже писал выше. С такими мозгами ему трудно было бы быть просто басистом рок-группы, и понимание того, что он загубил свой главный талант, обязательно спустя годы привело бы его сначала к тяжёлой депрессии, а затем к взрыву, который разрушил бы его карьеру музыканта.
А талант его состоял в том, что он умел слушать. И, следовательно, говорить. Почти все считают, что важно уметь именно говорить, не обращая внимания на слушание. Самые активные идут на тренинги, где их учат говорить (со сцены или в продажах), но поднимает человека на крутой уровень говорения не это. Я посвятил свою жизнь психологии общения, и постоянно видел, что люди отвечают своим партнёрам не на то, что им сказали.Причём, привычно. Не замечая. И не замечая, как эта всеобщая дурная привычка постепенно неуклонно гасит любовь. Как и у почти всех остальных.
И мой успех начался, когда я открыл речевые техники, в которых влияние на человека получается только после того, как услышишь его. Услышишь, используя схемы, выведенные мною за много лет.
Каждый сильно развитый талант подспудно давит на психику своего хозяина, усложняя ему выбор. А когда талант осознан и принят как главная часть твоей личности, то жить становится намного легче – он сам ведёт за собой, диктуя мгновенный выбор в ситуациях развилки. При этом нерешительность исключается, ведь думать уже надо гораздо меньше.
И там, где остальные музыканты сидели и ждали возобновления работы, Питер сделал резкий шаг – он не стал ждать, когда Клэптон придёт в норму и вернётся на сцену. Питер просто бросил мир рок-музыки, начало взлёта в котором удивляло его коллег, продал свою замечательную гитару и поехал в Бристоль, в родные края, на факультет психологии университета. Гитара позволила ему долго учиться, не отвлекаясь на заработки.
Своему таланту он нашёл применение в разговорном гипнозе. И не прогадал – именно там влияние на другого полностью зависит от умения понимать человека. Смотреть, слушать, и в итоге, понимать. Через четверть века он стал сопредседателем Европейского конгресса гипнотизёров. А затем его выбрали президентом виртуальной «Европейской школы психотерапии».
Кроме работы с клиентами он всю жизнь преподавал в британских, а затем и других университетах, и очень интересовался подготовкой новых практических психологов. От качества этой подготовки зависит уважение к профессии в целом. Он думал уже не только о своих клиентах и студентах, а о развитии профессии в целом. И особой его заботой стали магистратуры психфаков.
В Европе студенты за четыре года изучают теорию, становясь бакалаврами. А затем малая их часть поступает в докторантуру, чтобы стать научным исследователем. Второй путь – в магистратуру, он для тех, кто будет работать с людьми. И эти два пути могут не пересекаться: магистр («мастер») может всю жизнь вести тренинги или консультации, не стремясь получить титул доктора, нужный исследователю или преподавателю.
Знающие теорию бакалавры на практике – неумёхи. И в магистратуре им за два года ставят навыки практического психолога. Они смотрят, как консультируют профессора, в том числе по видеозаписи, и сами проводят сеансы с клиентами для критики специалистами. Как правило, они изучают один из подходов мировой психологии. В Эссексе это – учение Юнга, в Бирмингеме - Бека, в Бирхеме – Пёрлза. Психология до сих пор состоит из многих подходов, не согласных друг с другом, и для работы надо освоить хотя бы один из них. Какой конкретно, зависит от того, какую из вер исповедует профессор этого университета, например, фрейдист или гештальтист.
За много лет Европа показала, что за два года учёбы в магистратуре под руководством опытных практиков можно вырастить крепких профессионалов.
В СНГ ситуация была другая. В начале девяностых во всех школах ввели ставку школьного психолога, и для их ускоренного производства при пединститутах открыли «спецфаки», где школьных учителей учили психологической теории, давая в итоге через девять месяцев диплом психолога. Затем при спецфаках открыли заочные отделения, на которых студенты из полутора лет обучения преподавателей видели три месяца. Когда бывшие учителя приносили в свои школы новенькие дипломы, то от них требовали не толстых конспектов по теории, а умения практиковать конкретную работу с конкретными людьми. Спецфаки назывались «практической психологии», но было её там не больше, чем на пятилетних психфаках университетов, просто предметов было меньше.
Обучаться практическим умениям им оставалось у меня. Десять лет подряд после своих занятий каждая группа приходила вечерами ко мне, и я частно давал им пять тренинговых курсов по работе с людьми. А потом на эти деньги ехал в Москву обучаться новому.
После двухлетней стажировки в Московском НИИ психологии у Шихирева я работал на кафедре ТашГУ, вёл студентов-психологов и постоянно заваливал кафедру предложениями о совершенствовании обучения. Я предлагал пронзить все пять лет учёбы практикумом по практической психологии, а последний курс заполнять только им. Кафедра и была бы рада, но в госуниверситете бюрократизм осложнял нововведения.
Тогда я брался вести мало нужные предметы, сжато выдавал курс за три пары и вместо него весь семестр учил студентов вести тренинги или работать с клиентом. Расписывал в журнале я, конечно, ту тягомотину, которую по программе я должен был им давать. И оказалось, что можно и в госуниверситете подталкивать студентов в уверенные в себе практики.
Выступали они у меня и с рефератами. Почему-то я выбрал одной из тем «Подготовка практических психологов в Англии». И каждый год новые студенты завидовали английским, которые после четырёх лет изучения теории могут целые два года тренироваться в самопознании и помощи другим.
И вот как-то подходит ко мне пятикурсник и говорит: «Я работаю в министерстве на компьютере, и нам провели Интернет. Это такой кабель, через который можно в компьютере читать новости со всего света. Теперь для новостей и телевизор не нужен. Есть там и по нашей профессии кое-что: президент Европейского объединения психотерапевтов предлагает новым странам помощь в реформировании их системы подготовки психологов, в создании двухлетней магистратуры психологии здоровья».
И началась моя переписка. Я говорил пятикурснику, а он на работе каким-то загадочным образом вставлял мои слова в этот почтовый канал, который назывался Интернет, и назавтра получал там же ответ. Я рассказал Питеру о своём многолетнем опыте послевузовского совершенствования сотен практических психологов нашего города, свои мысли о перспективах.
И он для создания магистратуры выбрал Узбекистан. Прилетел в Ташкент, провёл переговоры с большим начальством, и занялся кастингом. Кроме моего «консультирования и тренинга» нужно было ввести ещё несколько более глубоких предметов. Учиться их преподавать выбрали лучших в стране преподавателей.
И стали учить: к нам прилетали суперпрофессионалы - замечательные профессора магистратур, нас свозили посмотреть, как учат у них. Там я встретил много коллег в моём вкусе – виртуозы практики с глубоким теоретическим мышлением. Дома, к сожалению, я чаще встречал либо пересказчиков теории, либо практиков, не умевших объяснить, что они делают. Европейцы меня восхитили, и ко мне отнеслись как-то приятно и стали приглашать и в другие страны.
Передо мной поставили задачу переварить опыт обучения тренингам и консультированию в Европе и сделать гигантский годичный курс на русском языке. Отдельные части его в виде тренингов у меня уже были, и с ними я ещё до проекта летал в Казахстан и Россию обучать тамошних психологов.
В Европе мне как-то сказали, что у них тот, кто ведёт этот главный курс, автоматически становится профессором. «Профессором» меня и так звали все школьные годы, когда я знал всё обо всём. Читал постоянно, но, к счастью, отвлекался на спорт.
Незадолго до встречи с Питером моя классная, весёлая училка, создавшая ученический кукольный театр, уже старушка, увидев меня, перебежала улицу с криком «Профессор, ты уже профессор?» Но меня тогда по чёрной статье уволили из универа, так что и теоретически стать им я не мог, чем огорчил её. Она повернулось к другой старушке, которую перетащила за собой через улицу, и внушительно сказала: «Он всё равно профессор!»
А теперь мне пришла из Испании бумага насчёт «invitar a la profesor Tolokonnikov». Этот «профессор» с полной оплатой поездки приглашался прочесть лекции в древнем университете Валенсии, а также изучать обучение психологов на этот раз в испанской магистратуре. Надо было бы порадовать классную, что хотя бы где-то на дальней захолустной окраине Евразии меня назвали любимым ею словом. Но больше её я не встречал.
(Продолжение читайте здесь: http://www.proza.ru/2014/05/05/152)