День выдался чудесный! Лёгкие, белые облака попеременно прикрывали полуденное солнце, и прохладный воздух опьянял запахами горных цветов и хвои. Дорога, как во многих местах в Карпатах, шла через лес, и по серпантину, петляя, то опускалась в цветущую долину, то вновь подымалась в гору.
На особо крутых поворотах, наш мотороллер грозил слететь с дороги, но Семён мастерски выводил его из этого состояния.
Мы медленно, но уверенно продвигались к цели нашей поездки, высокогорному Карпатскому селу Брустуры.
В какой-то момент мы подумали, что перепутали направление и решили проверить это у кого-нибудь из местных. Нам повезло, через пару километров мы увидели, бодро шагающую по обочине крепкую гуцулку лет сорока.
Остановившись подле нее, мы спросили, ведёт ли эта дорога на Брустуры и далеко ли нам ещё ехать. Её ответ нас очень обрадовал: дорога действительно ведёт в Брустуры, и ехать нам недалеко, километров пять с гаком.
Поблагодарив, Семён автоматически взглянул на спидометр, резко дал газ и наша «Вятка» рванулась вперёд, насколько ей позволял её двигатель и горная Карпатская дорога.
Позже, уже заехав в село, почти после целого часа езды, Семён, взглянув на спидометр, удивлённо воскликнул: «Ничего себе ГАК – двадцать семь километров!»
Сюда мы поехали без всякого на то серьёзного повода: просто любили кататься на мотороллере, но ещё ни разу не заезжали на нём далеко в горы. А Брустуры выбрали потому, что мой старший брат Алик работал там по пять дней в неделю, приезжая домой, в Коломыю, по праздникам и на выходные. Вот мы и решили сделать ему сюрприз!
Хоть он был только зубным техником, все его знали и называли «пан лiкарь*»
Поэтому на вопрос: «Где живёт доктор Алик?» нам сразу и подробно объяснили, как проехать к дому его хозяев.
Мы припарковались у забора довольно большого деревянного дома, вошли в калитку, поднялись на резное крыльцо и постучали в дверь.
Дверь открыла немолодая, приятного вида женщина и спросила: «Вам кого?», - «Алика, мы его братья и приехали в гости».
«Так что же Вы стоите? Проходите в хату».
Мы вошли в большую по тем временам гостиную. В центре стояла внушительная печь, на которой Алик любил спать в холодные зимние ночи. Вправо от печи уходил длинный коридор, с двух сторон которого виднелись по две двери, а с левой стороны около окна стоял основательный стол, покрытый вышитой скатертью, и две скамьи. В дальнем левом углу, у другого окна, - покрытый оленьей шкурой, «ебак» - большая кровать хозяев дома. За столом сидел пожилой мужчина, как потом оказалось, хозяин дома.
Он встал из-за стола и широким жестом пригласил нас к столу.
«Иван Илькович», - представился он и протянул руку. Мы также представились.
«Так Вы братья Алика. Хороший он парубок**! Его гости - наши гости. Приседайте, приседайте к столу».
«А где Алик сейчас, ещё на работе?», - спросил я, - «Да нет, он ещё с утра уехал на автобусе домой, в Коломыю».
«Как так?», – снова спросил я, - «Он же приезжает домой всегда в пятницу вечером, а сегодня четверг? Да ещё с утра уехал».
«А так! Тут у нас такое творится, такое творится. Алик Вам наверное рассказывал о скандале с журналистами на прошлой неделе. Так сегодня ещё хуже!»
Да, Алик рассказал нам, как оскандалились журналисты областного радио, приехавшие записать радиорепортаж о жизни гуцулов до и после Советской власти.
Село Брустуры они выбрали не случайно: расположенное в самом сердце Карпат, в прекрасном месте и, главное, в Брустурах проживал долгожитель, которому в этом году исполнилось сто два года.
Он и должен был стать гвоздём этого репортажа.
Все, кого пригласили, собрались в сельсовете.
Вначале выступил секретарь райкома, затем председатель сельсовета. Они быстро и заучено читали по бумажке, какое это счастье для гуцулов, что Советский Союз перенёс украинских гуцулов из темноты средневековья в светлое будущее грядущего коммунизма, от керосиновой лампы к электрической лампочке и т.д.
Потом попросили стадвухлетнего старожила Богдана Васильевича рассказать, как он жил до прихода Советской власти на Западную Украину, и как ему живётся сейчас, и что помогло ему дожить до столь почтенного возраста.
Богдан Васильевич начал свой рассказ так: «Ну, жили мы, как все люди, вели своё хозяйство. Всё у нас было своё: и молоко, и мясо, и фрукты и овощи. Ели мы всё только натуральное».
«И это помогло Вам сохранить своё здоровье и прожить столько лет?», - задал вопрос один из радиожурналистов.
«Да нет, - быстро ответил Богдан Васильевич, - просто, когда пришла Советская власть…»
«Вот о политике не надо! – вскрикнул парторг, - давай просто расскажи, как жили тогда и как сейчас».
Ну, что Вам сказать, как я и говорил, всё было своё.
Когда мне стукнуло двадцать лет, я первый раз поехал с отцом в Коломыю за гвоздями и солью. Загрузили телегу нашими продуктами, приехали в Коломыю на базар, всё продали, заработали немного Австро-венгерских крон и купили на них соли и гвоздей.
Потом была война и, когда мне стало сорок пять лет, я снова поехал в Коломыю за гвоздями и солью. Также продали на базаре всё, что привезли, заработали денег, но заплатили нам польскими злотыми. Сказали, что теперь мы под поляками. Купив соли и гвоздей, вернулись обратно домой.
Потом была ещё одна война, затем и она закончилась.
А через пару лет, когда с сыном снова поехал в Коломыю за гвоздями и солью, нам сказали, что мы сейчас под Советами в Украине и заплатили нам за товар рублями».
«Хорошо, как Вы жили, мы поняли, а что Вам больше всего помогло прожить столько лет? Натуральная, свежая еда или Ваш чистый горный воздух?», - спросил его всё тот же журналист, -
«Да, еда и воздух у нас действительно замечательные, но не в этом дело. Просто когда пришла Советская власть…»
«Я же просил не подымать этот вопрос! – вновь воскликнул парторг, - давай расскажи про семью, про детей и внуков? И как Вам жилось тогда и сейчас!?».
«Да что Вы всё заладили, как Вам жилось тогда и как Вам живётся сейчас?
Яке гивно було тоди, таке и зараз***! Просто, когда пришла Советская власть…»
От неожиданности парторг видимо лишился дара речи.
«Просто, когда пришла Советская власть, какая-то курва**** приписала мне в паспорте ещё двадцать лет!»
Радиорепортаж был сорван, приезжали из области следователи, арестовали «старожила» и увезли в город до суда…
Да, сказали мы, Ивану Ильковичу, Алик нам всё рассказал. А что случилось на этот раз?
Он опять повторил: «Так на этот раз ещё хуже! Понаехало милиции, следователей, журналистов. Никто не работает. Вот Алик и уехал с утра домой.
Да что это мы всё разговоры да разговоры. Давайте лучше выпьем», - и, обернувшись к хозяйке, добавил, - «Чего стоишь, не видишь гости в доме!»
Через пару минут на столе появились гранёные стаканы, бутылка мутного самогона, тарелка с тонко нарезанным салом и домашней колбасой, чёрный хлеб и малосольные огурчики.
Хозяин наполнил стаканы и, сказав обычное «Пью до тебе*****», залпом выпил свой стакан самогона.
Переглянувшись с Семёном и, ответив, – «Пий здоровий!», мы тоже опорожнили свои стаканы.
Не успев ещё как следует закусить, Иван Илькович вновь наполнил стаканы и, после всё того же «Пью до тебе», с удовольствием выпил свой стакан самогона. Делать было нечего, и мы тоже выпили.
Я, помня местные обычаи, сразу поставил на стол свой стакан верх дном. А Семён вернул свой стакан, как обычно, и проворливый хозяин тут же его наполнил.
На этот раз «Пью до тебе» прозвучало только к Семёну.
«Нет, - отказался он, - я больше пить не буду, мне ещё на мотороллере до Коломыи сегодня доехать надо».
Иван Илькович осушил свой стакан и повторил: «Пью до тебе!», - потом добавил, - «Пей или за шиворот залью!»
«Да заливайте», - бесшабашно ответил Семён.
Не дав ему опомниться, Иван Илькович, оттянул у Семёна воротник рубашки и одним махом вылил ему за шиворот весь стакан самогона.
Затем сам перевернул пустой стакан Семёна и поставил его верх дном на стол.
«Ну, не хотите пить самогон, так не надо, ну а моего горного медка выпьете?»
«Конечно!», - разом ответили мы. Алик часто привозил его в Коломыю и всем нам очень нравился его вкус.
Горный мёд Ивана Ильковича славился даже в Карпатских горах. Видно, пасека его находилась в очень удачном месте, да и пасечник он был отличный.
Его сладкий, с приятной горчинкой мёд был темно-зеленого, почти чёрного цвета. Аромат сочетал сладкий запах горных цветов и горчинку хвои Карпатской ели – Смереки.
«Ксеня, - обратился Иван Илькович к жене, - принеси гостям нашего мёдку и хлеба захвати».
Большая тарелка горного мёда и вкусный на вид плетёный калач мигом оказались на столе.
«А калач, откуда?» – удивлённо спросил Иван Илькович.
«Так я же сегодня была в Коломые, там и купила».
«Да, не зря говорят, что гуцулы гостеприимный народ. Проехала около 150 километров, привезла калач и, не задумываясь, поставила его на стол гостям», - подумал я.
Макая вкусный калач в тарелку с горным мёдом, мы опять спросили: «Так что же всё-таки случилось сегодня?».
Иван Илькович тяжело вздохнул и начал рассказывать:
«Неделю назад у нас в селе начали праздновать свадьбу сына наших соседей. Как всегда, свадьбу гуляли всем селом, а центр гульбы находился в большой гостиной у соседей с нашей улицы.
Всю мебель оттуда вынесли и поставили три длинных ряда столов. На столах было полно тарелок с едой, бутылок с водкой и бутылей с самогоном двойной перегонки, крепость которой доходила до шестидесяти – семидесяти градусов. Вы, наверное, знаете, что у нас, у Гуцулов, радость и веселье, и крепость самогона всегда идут рядом.
Так что свадьба была очень весёлой.
Наступил третий день свадьбы. И уже третий день все были веселы и пьяны. С утра много пили, закусывая жареным мясом, салом, солёными огурчиками и квашеной капустой.
После нескольких кругов нашего «Пью до тебе», начались, как обычно, «песнопения».
Пели все, даже те, у кого вместо песен какой-то волчий вой получается.
Ведь мы все знаем, что с песнями выходит из человека опьянение, и через полчаса пения он почти трезвый, и может снова спокойно пить.
Пели все, кроме старого Стефана, который пил наравне со всеми, не пропуская ни одного круга, но тем ни менее сидел грустный и выглядел совсем трезвым.
Как Вам известно, на любой свадьбе или вечеринке, если кто-то, напившись, засыпал, или просто не хотел петь, его тормошили и заставляли петь со всеми.
Люди гор не любят странных людей. На всё есть свой порядок, хранимый многими поколениями. И на гуляниях он включал в себя многочисленную выпивку, чередующуюся с пением за общим столом.
Но старого Стефана не трогали.
Уже много лет все знали, что Стефан на свадьбах не поёт, только пьёт.
На других весельях пел, а на свадьбах – никогда!
Никто не знал причины этого странного поведения, ведь Стефан не был ни немым, ни чужаком и, как все местные жители, уважал и соблюдал обычаи предков.
Но, несмотря на это, он уже многие годы не пел на свадьбах.
И жену свою, восьмидесятидвухлетнюю Марву, которая была старше его на два года, никогда не брал с собой ни на какие свадьбы. Он всегда оставлял её дома, в их небольшой, несчастного вида хибаре, стоящей обособленно, на крутом склоне горы, в получасе ходьбы от села.
На многочисленные вопросы односельчанок, прекратившиеся со временем, почему она не ходит с мужем на свадьбы, она, горько улыбаясь, говорила только: «Он не разрешает». И всё, и сразу же умолкала…
Хозяйка свадьбы, мать жениха, высокая и дородная женщина, одетая в гуцульские, расшитые цветным орнаментом, праздничные одежды, подошла к старому Стефану.
«Может быть, сегодня Вы наконец-то прекратите свой странный обычай, и присоединитесь к нашему общему пению?!», - тихо, но уважением, спросила она.
Лицо старика побледнело. Он встал на ноги и сказал: «Может быть, ты и права. Может сегодня я наконец-то запою!»
И вышел из дома, не проронив больше ни слова…
Примерно через два часа старый Стефан вернулся. Он сел на то же место, на котором сидел раньше и выпил ещё пару стаканов крепкого самогона. А когда зазвучала очередная песня, запел со всеми вместе.
Это было так неожиданно, что многие перестали петь и голос Стефана зазвучал на всю гостиную. Это был голос молодого тридцатилетнего парня, а не голос старика.
Огромная радость и глубокая печаль одновременно слышались в его звуках.
Постепенно и все остальные гости перестали петь. Даже наиболее пьяные среди них и те поняли, что произошло что-то особенное.
И только старый Стефан встал и стоя продолжал петь с такой страстью, как будто хотел вознаградить себя за все прошедшие в молчании годы.
Вдруг он остановился, не допев песню до конца, обвёл печальным взглядом, тревожно смотревших на него гостей, сел на стул и заплакал.
Сквозь сильное рыдание можно было с трудом разобрать только одну фразу: «А ведь я её так любил. Я её так любил!» и, уронив на стол свою седую голову, вдруг крепко заснул…
Об убийстве Марвы мы все узнали только вчера утром.
Стефан сам пришёл к председателю сельсовета и рассказал, как он убил свою жену двумя ударами топора в голову, за то, что шестьдесят лет тому назад, в их первую брачную ночь она не была девственницей!
* - укр. Г-н доктор. Уважительное: пан, пани - у гуцулов осталось от польского при обращении к женщине или к мужчине даже при советской власти.
** - Укр. Парень.
*** - Укр. «Какое дерьмо было тогда, такое и сейчас.
**** – ругательство, означает женщину легкого поведения, проститутку. Иногда, как в данном случае, в значении «стерва».
***** – букв. «Пью к тебе» - обычный гуцульский тост, пожелание всего наилучшего, обязывающего тех, кому налили, выпить до дна.
Отказ от выпивки мог расцениваться как презрение и привести к различным последствиям, даже к поножовщине. Единственный способ безнаказанно отказаться от дальнейшего питья – перевернуть стакан верх дном.
27/04/2014 Холон, Израиль.