Стиг Ларссон, Ларс Кеплер, Хеннинг Манкель, Пер Валё и Май Шеваль, Ян Гийю, Йенс Лапидус, Камилла Лэкберг, Анна Янссон, Мари Юнгстедт, Оса Ларссон – что общего у всех этих людей? Во-первых, они шведы. Во-вторых, писатели. В-третьих, за их текстами выстраиваются длинные очереди из продюсеров и режиссеров, а каждый новый роман – бестселлер. Самое же главное – все они писали или пишут в столь любимом миллионами читателей жанре детектива.
Сегодня можно смело утверждать, что последние двадцать лет стали эпохой рождения нового, яркого и сложного культурного феномена, имя которому – Шведский Детектив. Об этом необычном явлении громко заговорили благодаря невероятному успеху цикла «Миллениум» Стига Ларссона. Однако, романы трилогии стали лишь вершиной «скандинавского литературного айсберга». Ларссон своим творчеством привлек внимание общественности к самому феномену шведской криминальной истории. Относительно небольшая североевропейская страна совершила колоссальный прорыв в области художественной прозы, а заодно и кинематографа, именно благодаря детективному жанру.
Детектив в Швеции – это нечто большее, чем развлекательная литература. Как оказалось, формат жанра весьма широк и способен вместить все существующие ныне социокультурные проблемы. Фашизм, социальная фобия, засилье эмигрантов, одиночество, депрессия, распад традиционного института семьи и семейное насилие – нет криминальной истории, рассказанной шведским писателем, где бы не было обращения к одной из этих тем. Детектив в странах северной Европы уже давно перестал быть просто частью массовой культуры, став остросоциальным художественным брендом. Возможно, одна из причин кроется в личности самих писателей. Дело в том, что многие из них пришли в литературу, будучи уже весьма успешными и состоявшимися людьми с накопленным богатым опытом в иных областях профессиональной жизни – журналистике, юриспруденции, криминалистике, государственной службе. Многие успели поработать в других жанрах, прежде чем обратились к детективу. Они знают, о чем пишут, и как об этом писать, чтобы быть услышанным и понятым широкой публикой.
Это вовсе не означает, что жанр детектива избавился от традиционных приемов и ходов. Есть здесь и убийства, и тайны, и увлекательное расследование. Есть также и то, что всегда было присуще скандинавскому вообще и шведскому детективу в частности – мистическая атмосфера, легкий налет депрессии, тайные организации и борьба с жесткой государственной машиной в лице полиции, социальных служб и психиатрических лечебниц. Главное же – лихо закрученная интрига, не оставляющая равнодушных, и превращающая провинциальные криминальные драмы в мировые бестселлеры.
За последние два десятка лет не только в Швеции, но и в Скандинавии вообще, сложилась очень творческая обстановка, ориентированная на генерирование криминальных историй с широки социальным полотном. Одна из центральных проблем, что выступает неизменным фоном для каждой второй криминальной истории севера – это одиночество. Достаточно вспомнить датского писателя Петера Хега с его постмодернистским детективом «Смилла и ее чувство снега». Но в наибольшей степени и гораздо раньше эту тему подняли в Швеции Май Шеваль и Пер Валё, хорошо известные нашим соотечественникам по экранизации их романа «Полиция, полиция, картофельно пюре». В детективных историях этих писателей одиноки все – от самих следователей, до преступников и их жертв. Социальная разобщенность и равнодушие – вот центральные характеристики современного общества. По крайней мере, именно такой вывод можно сделать, внимательно вчитываясь в провидения шведов.
Тема одиночества давно стала объектом пристального изучения как со стороны научного сообщества Скандинавских стран, так и представителей художественного мира. Данный феномен представляет интерес не только самим фактом широкой репрезентации в художественном творчестве скандинавов, но также и тем, что североевропейская культура на протяжении всей своей истории оставалась коллективистской по духу и заподозрить ее представителей в особой тяге к социальной самоизоляции вряд ли возможно. В данном контексте можно было бы вспомнить не меркнущее стремление к хуторской жизни на лоне природы, но даже в этом случае мы имеем дело с большими, а до конца XIX века патриархальными, многопоколенными семьями.
Впрочем, тема одиночества в детективе вовсе не статична, как можно было бы подумать. Со времен Валё и Шеваля многое изменилось. В Скандинавских странах одиночество становится не просто образом жизни, но получает статус эстетической концепции, институционально и художественно оформляясь и обретая самостоятельную ценность.
Норвежский философ Финн Скэрдеруд констатирует, что в современном информационном обществе нам стало трудно сохранять себя и проводить границу между внутренним и внешним. Когда внешний мир вторгается в область интимного, человек испытывает колоссальный стресс. Ф. Скэрдеруд ссылается на опыт Йорун Солхейм: «Я убеждена, что наши новые и быстро распространяющиеся «культурные болезни», такие как анорексия, булимия, фибромиалогия и другие трудно определяемые страдания, в первую очередь надо рассматривать как симптом усугубляющейся проблемы «пограничной линии». Эта проблема связана с сохранением границ тела и, не в последнюю очередь, с недостатком целостности, неприкосновенности женского тела» [1, с. 26].
Финн Скэрдеруд будучи не только философом, но и медиком, опираясь на свой клинический опыт, подтверждает теоретические установки Й.Солхейм, и говорит о регрессии человека, то есть о стремлении замкнуться, оградить себя, уменьшиться т.д. Так больные анорексией стремятся обрести «минимальную самость» [1, с. 26]. Другими словами, современный мир заставляет человека все точнее очерчивать границы вокруг себя. Одиночество – это инструмент выживания, тот образ жизни, который гарантирует сохранение «самости».
Возможно, в этом также кроется причина успеха шведского детектива. Современный читатель понимает и разделяет подобную концепция одиночества и проявляет к ней неосознанную симпатию.
Вообще, взлет популярности скандинавский криминальных историй многих заставил потрудиться в размышления над его природой и причинами. Вот мнение журнала The Economist «Холодный, мрачный климат, закрытые двери и занавешенные окна создают отличную декорацию для написания детектива. Ночи длинные, ликер крепкий, люди, согласно норвежцу Несбё, вынуждены скрывать свои чувства и хранить секреты» [2]. Не случайно место преступления и расследования в шведских детективах играет очень важную роль. В конце концов, Балтийский регион для среднего европейского читателя такая же экзотика, как и центральная Африка. К тому же, плотность исторических событий и памятников на одни квадратный километр здесь значительно выше, чем в иных европейских регионах. Например, остров Готланд – настоящий рай для полета фантазии и прекрасная сцена для криминальных историй. Не зря действие романов многих шведских писателей происходит именно здесь. Улочки застывшего навсегда в средних веках городка Висбю не раз становились местом действия криминальных историй. Готланд не единственный пример «северной балтийской экзотики». Можно забраться еще дальше, как это делает Оса Ларссон, превращая крошечный северный городок Кируну в арену противоборства добра и зла.
Детектив в Швеции становится отражением стремительно меняющейся социальной обстановки. Вот непритязательное описание предместья, данное в хорошей динамике, позволяющей ощутить течение времени. Приведем небольшой пример. «Сначала, направляясь по улице Белых Шипов, центральной улице предместья, она миновала четыре квартала. Здесь в окружении огромных садов расположились одни из старейших в этих местах домов. Затем свернула на улицу Флоксов, поднялась в гору и прошла еще два квартала. Прежде в одном из здешних домов проживало очень прилежное семейство. Молодая жена, часто засиживаясь вечерами за кухонным столом, что то учила. Белье висело повсюду на спинках стульев. Иногда она привозила на кухню еще и детскую коляску и, читая, ритмично покачивала ее. Поздно возвращаясь домой, ее муж весь вечер просиживал за компьютером. Вполне очевидно, что их усилия оказались не напрасными. Вскоре вместо скромной «тойоты», стоявшей у ворот их дома, появилась серебристая «Вольво – 760». А затем в один из дней они и вовсе съехали. Их старый дом был маленьким, и они, вероятно, переехали жить в другой, побольше.
Теперь здесь проживала какая то семья из Турции, или Ирана, или откуда то еще. В их жилище все сверкало и искрилось, как во дворце махараджи. На кухне висели гардины из сиреневого тюля, а дверцы шкафов с обратной стороны были затянуты шелковым крепом. На огромной софе, отливающей золотом и зеленью, под люстрой с розовыми подвесками, часто сидели бородатые мужчины и усердно жестикулировали. Ивонн живо представляла себе, что они замышляют переворот у себя на родине.
В доме по соседству проживали земляки этой семьи, но они не вызывали у Ивонн таких же положительных эмоций. Проделав дыру в заборе, они частенько наведывались друг к другу в гости. Обе семьи повесили на флагштоки, прикрепленные к стенам их домов, шведские флаги» [3].
Еще совсем недавно ряд исследователей (в частности, Ритцер Дж.) говорили о так называемой «макдональдизации» мира, охватывающей все сферы жизни человека. Сегодня мы ожем констатировать наличие неких стереотипных моделей поведения и стилистических заимстовований. Кто-то говорит об унификации жизненных стандартов. Однако, у этих процессов сущесвуют очевидные ограничения регионального, религиозного и этнокультурного свойства.
Унификация и стандатизация – это не более, чем миф или видимость, которая может на время обретать реальные формы лишь у малого процента жителей мегаполисов. В действительности мы имеем феномен глокализации, причем без сохранения гармонии между локальным и глобальным, особенно в повседневной жизни. И скандинавам это известно не понаслышке.
Одиночество, безысходность, отчужденность, смерть во всех проявлениях – все эти проблемы прочно обосновались в культуре североевропейских стран после второй мировой войны. Много написано о специфическом культурном комплексе – «комплексе нейтралитета», столь глубоко переживаемый шведами в 1940 – 1970-х гг. ХХ века. В наиболее полной мере он был выражен молодым шведским писателем Стигом Дагерманом как в своем творчестве, так и программой жизни и смерти – самоубийством.
Интересно, что тогда же, после Второй мировой войны, закладываются основы шведского детектива. Именно с середины ХХ столетия, на литературную авансцену выходят уже упомянутые Пер Валё и Май Шеваль. Они впервые без традиционного романтизма рассказали о повседневной жизни шведской полиции и скитаниях «маленького человека» в холодных и бесприютных городах. Писатели не скрывали, что своими произведениями стремятся вскрыть язвы современного им шведского общества. История под названием «Роман об одном преступлении» стала своеобразным манифестом шведского детектива на долгие годы вперед: холодный, жесткий, остросоциальный и крайне нелицеприятный для истеблишмента. Они не ошиблись в выборе языка изложения криминальной истории и получили премию Эгара По. А потом пошли экранизации. Это был новый этап в развитии не только национального детектива, но и самого детективного жанра.
Не случайно одним из факторов успеха шведских криминальных романов становится личность главного героя. Меланхоличный, депрессивный, одинокий, он совсем не похож на супермена. Даже Саландер предпочла бы жить незаметно, если бы не обстоятельства. Глубоко травмированная психически, она пытается выжить в жестоком мире. Думаю, эта традиция тоже заложена Валё и Шеваль. Именно у них впервые появляется депрессивный образ комиссара Бека, как и мотивы одиночества главного героя, больницы и психической травмы. Даже незначительный перечень, самая поверхностная выборка литературных произведений Скандинавских стран конца ХХ – начала ХХI века, приводит к мысли о наличии некоей доминанты, центральной темы, со всей очевидностью проявляющейся в литературном творчестве разных писателей. Первое, что бросается в глаза – это общность главных героев, словно бы речь идет об одном и том же человеке, разве что описанным различными людьми, добавившими к портрету незначительные, субъективно выделенные черты. Читатель страница за страницей погружается в душный мир бесконечно рефлексирующей и страдающей разнообразными фобиями личности, находящейся на грани нервного срыва или логично приближающейся к суициду. Уже стало общим местом при анализе литературных произведений стран Скандинавии указывать на «аутичность» персонажей, однако необходимо обратить внимание, что аутизм этот имеет природу сугубо социальную
В художественной литературе Скандинавских стран и Финляндии в конце прошлого столетия имели место серьезные изменения, затронувшие как сюжетно-образную, так и узко лингвистическую сферы, что не осталось незамеченным и критикой, и внимательным читателем. Произошли они не одномоментно, а были подготовлены всем ходом художественного процесса второй половины ХХ века. «Маленький», «малый», «камерный» – именно такие прилагательные стали неотъемлемой частью характеристики практически любого явления современной скандинавской художественной культуры. А применительно к литературе это утверждение является бесспорным – скандинавская проза сегодняшнего дня – это проза «малых форм» и «маленького человека». Шведский литературный критик Ингрид Элам так характеризует сложившуюся ситуацию в современной скандинавской литературе: «…нахлынувшая в последнее время на Европу волна малой прозы, достигнув Швеции, влекла за собой прежде всего молодых писателей. Пристрастие авторов 90-х к малому формату частично объясняется недоверием к крупному эпическому повествованию как таковому, но в равной же степени может рассматриваться и как эстетическое выражение современного мироощущения, строящегося на чувстве неуверенности, отсутствии взаимосвязей и отрыве от истории» [4, с. 2 – 3]. Интересное замечание мы находим у Финна Скэрдеруда: «Человек регрессирует, ограждает себя, замыкается в самом себе, уменьшается, черствеет, одурманивает себя или ищет забвения. Эти симптомы служат установлению границ – отграничению от других, от будущего, от всех требований, от ожиданий. Когда я работал с больными анорексией, тело которых становилось день ото дня все меньше, мне казалось, что ни пытаются найти свою минимальную самость, маленькую, легко обозримую и такую, чтобы ее можно было легко держать под контролем – соблюдают, так сказать, экзистенциальную диету» [1, с.26].
В Скандинавии вообще и в Швеции в частности, страх человека перед растущими социальными проблемами особенно заметен. Жители скандинавских стран не успели оглянуться, как паранджа, арабские рестораны, арабская музыка, исламске традиции, насаждение законов шариата стали реалиями современной повседненвости. Скандинавский образ жизни размывается инокультурными волнами. Сегодня нйти хоршее кафе или ресторан с европейской кухней оказывается порой куда сложнее, чем суши-бар или арабскую кофейню с кальяном.
Ситуация с Андерсом Брейвиком в Норвегии хорошо известна. Многие знают и об условиях содержания этого человека за решеткой – почти отдельная квартира в две комнаты с тренажерным залом. Сам А.Брейвик собирается писать мемуары. И можно не сомневаться, что книга будет написана. И все это на деньги норвежских налогоплательщиков. Вызывает ли это возмущение? Лишь у немногих. Совершенно очевидно, что реального осуждения данного деяния в обществе нет. Скандинавы устали от эмигрантов и бесхребетного управления социалистами.
Случись подобная ситуация в Швеции – было бы то же самое. В девяностых годах ХХ века в этой стране наблюдается резкий рост неонацистских настроений. Так в 1996 году в результате выступлений фашистских группировок была сожжена городская библиотека города Линчеппинга, погибла коллекция средневековых рукописей. Меньше чем через год – еще одна акция «на показ»: неонацистское выступление в память о Хрустальной ночи. И избиение девушки – лидера студенческого антифашистского общества в уже упомянутом Линчеппинге. А потом убийство мальчика-араба и избиение школьной учительницы, которая преподавала язык эмигрантам. Примеры можно и дальше приводить, но дело не в примерах – нужно помнить, что дело происходи в благополучной тихой Швеции.
Именно этот не простой социокультурный фон превращает лихо закрученный детектив в остро социальное реалистическое произведение. Стиг Ларссон опирался на свой профессиональный опыт журналиста-антифашита, потому автор столь явно проглядывает через сложный, многогранный образ главного героя – журналиста Блумквиста. «Миллениум» – это книги о насилии: психологическом, физическом и любом другом. Это романы о борьбе маленького человека с мощной государственной машиной, давящей все на своем пути, роман о внутреннем освобождении и скрытых возможностях доведенного до отчаяния героя. Ведь не случайно первый роман трилогии называется «Мужчины, которые ненавидят женщин», а вовсе не «Девушка с татуировкой дракона», как это было представлено нам…
Очевидно, что о социальных проблемах нужно говорить, но как? Научными статьями, газетными репортажами? Шведские писатели ответили на это вопрос однозначно: популярной литературой. То есть тем, что читают все, а значит, есть шанс быть услышанным и, даже, понятым. Шведский детектив смог ликвидировать конфликт между массовостью и элитарностью. Поднимая актуальные проблемы, он заставляет задуматься, чем и заслуживает особого, серьезного к себе отношения.
Библиография:
1. Скэрдеруд Ф. Беспокойство. Путешествие в себя. / Пер. с норв. М. Эскина. – Самара : Издательский Дом «Бахрах-М», 2003. – 480 с.
2. Фрейман Н. Скандинавский детектив. // Всемирный следопыт. [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.vsled.ru/archive/?article=523 (20.10.12), свободный. – Загл. с экрана. – Яз. рус.
3. Хермансон М. Двойная жизнь. Роман. / Пер. И.В.Павлова [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/364465/read (16.09.12), свободный. – Загл. с экрана. – Яз. рус.
4. Элам И. Новая шведская проза. / Пер. со шведск. А.Лавруши – Стокгольм, Фальчёпинг: Шведский институт, 2002. – 40с.