Гулаг Последний день Помпеи

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ «ПОМПЕИ»
(повесть)
                Варламу Шаламову               

     Зон,о которых среди зэков страны ходили тёмные предупреждающие слухи, в Ач-Кавале было две.
     Одна из них, с персональной внутренней тюрьмой, именуемой БУРом, располагалась на горе, откуда в ясную погоду можно было разглядеть высочайшие вершины гряды, величаво туманящиеся в запредельных далях.
     Вторая же стелилась глубоко внизу, в котловине, рядом с трёхкилометровой, опоясанной колючей проволокой промплощадкой, напротив которой рос прямо на глазах сборно-щитовой посёлок вольнонаёмных.
     Это циклопически вздымающееся скопление цехов, ангаров, небоскрёбных труб и опор и миниатюрную, по сравнению с ними, горстку двухэтажных четырёхквартирных коттеджей разделяла трудно выбитая в скалах дорога и крутая, норовисто – свирепая речушка, берущая своё начало в ледяных ледниковых верховьях.
   Дробный шум сумасшедшее клокочущей воды, с корнем выворачивающей встречающиеся на пути валуны, разносился окрест, словно аккомпанируя неумолчному железному гулу строительства и эху частых шурфовых взрывов изыскательских партий геологоразведки.
  Вековые сосны и ели, никогда до этого не видевшие человека, оттеняли пейзаж, приводя в изумление своей гордой живучестью и бескомпромиссной энергией искушённой борьбы за жизнь. И действительно, как было не поразиться и не замереть, видя на скуластых обветренных скалах возносящиеся упрямые стволы, по-звериному вгрызающиеся  в мшистый гранит напряжённо перекрученными, иногда совершенно обнажёнными , крутыми корнями.
  Это вечное противостояние живого и мёртвого, эти грозные контрасты и противоборство стихий не однажды наводили сомнения и ужас на неробкие человеческие сердца. И многие из добровольцев, что примчались сюда за деньгами и славой, не выдерживая, брали расчёт и с первыми попутками уезжали прочь по опасной дороге, судорожно извивающейся средь отвесных обрывов, на дне которых ржавели остовы не одной и не двух сорвавшихся туда автомашин.
  Что же, вольному воля. Вольные могли уехать. Но те, кого привезли сюда по приговорам судов и особых совещаний, были обречены до конца срока, а иногда и после него оставаться здесь, ни на что не претендуя, ни на что не надеясь. Их планиды и судьбы зависели не от них, и решались не ими.
  С каждым днём росло число безымянных номерных могил возле одного из молчаливых слоистых отрогов. И каждый день с утра до вечера несколько расконвоированных бытовиков ковыряли ломами и кирками сопротивляющийся скальный грунт, высекая в нём неглубокие и тесные ямы для товарищей, сактированных навеки.
  Между тем, на место убывающих приезжали другие, заполняя образовавшийся вакуум, отдавая нерастраченные силы, здоровье, жизнь этому надёжно засекреченному чёртову урочищу.
   Из окрестных, героически пробитых в недрах шахт выползали самосвалы, перегруженные влажным острым щебнем. Возле них, у заставных шлагбаумов, суетились испытанные дозиметристы, водя над прогибающимися от тяжести кузовами странными, похожими на миноискатели длиннорукими аппаратами.
  Говорили, что это шёл уран. Вернее, содержащая его руда. Однако куда она  шла  и  где  заканчивался  её таинственный путь, знали очень немногие. Ну а те, кто не по чину и должности пытался это выяснить, исчезали незаметно и быстро, словно их здесь и не было никогда.
  Правда ,  в верхней и  в нижней зонах поговаривали, что  поблизости есть и  третья. И работают там исключительно «бубновые тузы», чьи расстрельные приговоры из высших соображений заменили не скорой пулей, а смертью верной, но медленной. Но всё это были догадки и  домыслы, ничем и никем не подтверждённые, а, следовательно, права на существование не имевшие. Да и кого могла интересовать какая-то третья зона, когда и в этих двух хватало своих бед и крови, ненависти и слёз.
  Верхний лагерь считался престижным. Там верховодили  так называемые воры в законе, самостийно изображавшие из себя справедливых и мудрых вождей разномастной зэковской массы. Как положено блатным, все они не работали и, держа «командировку» в повиновении, не забывали время от времени вершить кровавые суды  над провинившимися и ослушавшимися.
  Во втором же, метко прозванном кем-то «Помпеей», собрался беспредел. Вся самая  подлая мразь и накипь преступного мира, потерявшая право находиться среди  своих , озверелая, разнузданная, наглая до того, что перед  ней бледнели самые мерзкие исчадия ада, гулеванила здесь. Никаких моральных сдерживающих начал, никакой ответственности ни перед совестью, ни перед законом не было у этой своры, ежеминутно готовой вцепиться в глотки не только посторонним, но и друг другу.
  Работяги,среди которых было немало бытовиков и политических, воем выли от мерзких проказ. Дня не проходило, чтобы здесь кого-то не искалечили, не изнасиловали, не убили. Грабёж шёл бесконечный. Отнимали одежду и пайки, махру, достоинство, честь. Если бы можно было поголовно у всех отнять души, отняли бы и их.
  Однако администрацию лагеря это устраивало. Пакостная шпана великолепно ладила с продажными вертухаями ВОХРы и надзора, добровольно приняв на себя часть их личных служебных обязанностей. Теперь по утрам уже не надзиратели, а они бегали с палками по баракам, выгоняя на развод всех без исключения, в том числе и серьёзно больных.
  -Вперёд, подлюги!.. Бегом, порчаки!- несся отовсюду дикий пугающий вой.
  И затравленно сгибаясь под ударами родимых «капо», мчался к вахте народ, молчаливо глотая слёзы ненависти и тоски.
  -Пе-е-рвая бригада… по-о-ошёл!- глумливо выпевал нарядчик, тонко поскрипывая  высокими цыганскими хромачами и форсисто мотая рыжим хулиганским чубом из-под сдвинутой на затылок каракулевой кубанки.- Вто-о-рая, мать вашу, топай! Третья… шевелись… сучьи дети, подтягивайтесь… по-о-ошёл!
  Сдав работяг охране с рук на руки, шакальё возвращалось в бараки досыпать, обкуриваться, чиферить. Водки и другого дурмана в зоне было достаточно. За приличную мзду анашу и гуту, чай, таблетки с кодеином тащили надзиратели и бесконвойники. Среди  последних  полной неприкосновенностью и особым доверием Хозяина пользовался бывший вор Мирон Ханыга.
  Это был невысокий крепкий  детина с репутацией до того загаженной, что его опасались даже самые отчаянные головорезы. Ханыга  работал свинарём  на  лагерной ферме, где начальник – лейтенант Перлов – и некоторые   другие командиры держали наравне с общественными своих личных поросят и барашков. Правда, мясом убиваемых животных они брезговали, продавая его в зэковскую столовую, так как крепко подозревали, что все их безоглядно откармливаемые бяши и хрюшечки состояли «любовницами» Мирона.
  За скотоложство пылкому  подонку можно было запросто добавить срок, но «услугами» свинаря пользовался сам великовластный Перлов, сердобольно разжалованный за постыдные пристрастия из недавних подполковников в лейтенанты.
  Несомненно, что кара могла быть страшнее. Но, как говорили, где-то у Бориса Матвеевича имелась могучая родственная «рука», и надёжная эта длань выволокла подопечного из грязной истории, тихо заменив перспективное кресло в одном из областных Управлений ВД на сию удалённую от центра, предельно ответственную дыру.
  Лейтенант рвался оправдать оказанное ему доверие.
  Основой любого ИТУ является  п л а н. И выполнению и перевыполнению его были теперь подчинены все деяния и помыслы подгорного владыки. В этом деле он шёл напролом, понимая, что только трудовыми подвигами сможет загладить полупрощённую свою вину.
  А здесь любые подвиги сулили не только возвращённое звание, но, быть может, и заслуженный орден. И плевать на то, что работяги дохли, как мухи. Этого добра в те годы хватало с лихвой. И не о них нужно было думать в первую очередь, а о себе, о себе, любимом и обиженном.
  Лейтенант Перлов думал крепко. И думы его оборачивались новыми холмиками у скалистых отрогов. И по-прежнему похоронно звенели ломы  и лопаты, высекая в искристом граните неглубокие тесные ямы.
  Бог дал, Бог и взял!
  И чего там печалиться, когда у ворот стоит новый, только что прибывший этап, и ты вальяжно выходишь, окружённый почтительной
свитой, готовой по единому мановению твоего пальца, по капризному взлёту бровей исполнить любой приказ, пусть даже несправедливый и незаконный.
Потому что здесь, на этой обособленной, отдалённой территории, ты и Бог, и король, и судья, и прокурор, ниспосланный и утверждённый ВЛАСТЬЮ, которую не то чтобы ослушаться, но даже и осудить в чём-то страшно, позволяя подобное только дома, под одеялом, втайне от всех, оставаясь наедине лишь с самим собой.
  Страшная эта каста – маленькие начальники.
  Многие роковые беды в Отечестве происходили и происходят от них. И как с ними не борись, как не контролируй окаянное ползучее племя, их –
л е г и о н. И легион этот продолжает расти и расти, бесконечно воспроизводя себя и себе подобных.


  Этап на этот раз был небольшой. Состоял он в основном из солдат и офицеров до недавнего времени служивших в недалёкой дружественной стране, где осенью прошлого года произошёл контрреволюционный мятеж. То ли по недосмотру ответственных чинов, то ли по специальному распоряжению здесь были собраны люди с одинаковыми статьями УКа  и сроками от «червонца» и выше. Связанные одной судьбой, спаянные добровольной дисциплиной, они ещё по дороге сюда договорились стоять друг за друга насмерть в любых переделках.
  Руководил ими негласно и твёрдо бывший капитан – разведчик, худощавый, смуглый, с пугающим алым шрамом через всё лицо – следом немецкого тесака в рукопашной окопной схватке. Он был одет в мятую офицерскую шинель со следами споротых петлиц и погон и потрёпанную солдатскую ушанку, наползающую на уши. Потасканный вещмешок с нехитрой арестантской амуницией лежал у его ног, словно усталый пёс, прислонившийся к надёжному сапогу хозяина.
  Поскольку лесоматериал ценился в горах дорого, то и зона обходилась без привычных дощатых заборов. Две заботливо ухоженные контрольные полосы, многорядно огороженные колючей проволокой, и несколько сторожевых вышек обрамляли территорию. Дальше, как бог на душу положил, теснились семь похожих на конюшни бараков, баня, столовая, сортиры  и на пригорке, возле вахты, опоясанные той же колючкой, комендатура и «трюм» – неизменный штрафной изолятор, никогда не пустующий и не обогреваемый.
  Было воскресенье. Был первый выходной за последние полтора месяца.
В зоне шёл гудёж. Карты, драки, наркотики.
  Но вот кто-то крикнул: «Эта-а-ап!» - и все бросились вон, из-за оцепления, под присмотром внимательных пулемётов, разглядывая прибывших.
  -Кто такие? Откуда?- раздавались негромкие голоса.
  Главари и их свора, разодетые по- вольному, красовались отдельно, мысленно прикидывая, чем и как можно будет поживиться у прибывших фраеров. Каждый из них уже намечал будущую жертву и громогласно «столбил» её.
  -Вон тот мешок в бушлате мой!
  -А мой этот… И этот…
  -Только надо узнать, что за морды приехали?
  -Не дай бог, воры или суки!
  -Эй, кто такие?- тут же подхалимски взвизгнул один из шестёрок и заискивающе поглядел на хозяев, ожидая поддержки.- Масть? Кого представляете? Кого придерживаетесь?
  Однако этапники пропустили его выкрики мимо ушей, не желая злить усталый конвой и понимая, что наговориться и выяснить, кто есть кто, они ещё успеют.
  Лейтенант Перлов в сопровождении начальника режима и оперуполномоченного прошёлся вдоль строя. Что за люди прибыли в его подчинение, он, конечно, знал и теперь, вглядываясь в напряжённые тяжёлые лица, пытался представить, как они поведут себя в экстремальных условиях.
  Неожиданно взгляд его остановился на капитане, и он невольно замедлил шаг, встретившись с глазами, источавшими достоинство и независимость. Такие глаза всегда вызывали у начальника злобу. Он привык к лицам покорным, опущенным, а этот сударик глядел дерзко, словно был принцем датским или, по меньшей мере, великим князем Монако.
  -Фамилия? Срок?- отрывисто спросил Перлов, мысленно приказывая заключённому отвести и опустить глаза.
  Но до того словно бы не доходил настойчивый и яростный посыл.
  -Зеленцов Андрей Васильевич. Пятьдесят восьмая. Пятнадцать лет,- спокойно ответил он. И добавил:- Считаю приговор необоснованным и буду бороться за полную реабилитацию.
  -Что-о-о?!- Лейтенант чуть не задохнулся от подобного откровения.- Это трибунал необоснован? Приговор Советской власти несправедлив?
  -Несправедлив. Да и Советская власть не есть трибунальство. Во всяком случае, подобное,- насупился зэк.
  -Ну, ты, наглец,- покрутил головой Перлов и обернулся к сопровождающим.- Слышали? Враг народа номер один… изменник! Да когда там, в…- Он хотел назвать страну, из которой выкинули этих мерзавцев, но почему-то сдержался.- Когда  т а м  ты стрелял в безоружных, о справедливости не думал?
  -Наоборот,- резко выпрямился заключённый.- Именно – во имя справедливости. Спасая детей и женщин от вооружённых громил. Правда, без приказа. Приказ пришёл на следующий день. Но нас он уже не касался.
  -И много вас таких было?- презрительно усмехнулся Перлов.
  -Да эшелона два набралось. Виноватых в том, что не дали себя убить… и спасли престиж Родины.
  -«Престиж Родины»… Тоже мне патриот,- хмыкнул лейтенант и, не оборачиваясь, протянул руку к начальнику спецчасти.- Ну-ка, дай мне его «дело».
  Низкорослый  похмельный начспец порылся в груде папок, лежавших на табурете, и деликатно, стараясь не дышать на руководство, протянул одну из них.
  -Вот… Зеленцов.
  -Та-ак…- Перлов небрежно зашелестел страницами и вдруг его брови изумлённо поползли вверх.- Так ты… так вы… в прошлом Герой Советского Союза?- растерянно пробормотал он.- Не-ве-ро-ят-но!.. Но вот здесь указано, что Золотую Звезду вы не сдали и где она находится неизвестно. Так ли это?
  -Так. Не они мне её давали, не им было  и снимать,- ответил заключённый.- Была да сплыла!
  По рядам этапников прошло лёгкое движение, кто-то откровенно засмеялся.
  Перлов исподлобья оглядел шеренгу, выискивая весельчака, и, не найдя его, вернул папку начспецу.
  -Продолжай!.. А вам, я думаю, скоро будет не до смеха.
  В его словах прозвучала многообещающая угроза, и осуждённые тут же приняли её к сведению.
  Искушённый начальник знал, что говорил. Не такие «жуки» здесь мгновенно приходили в себя, становясь тише воды, ниже травы. Ну а этим радетелям на роду написано пройти крестный путь. Сейчас их всех пропустит через своё «чистилище» Ханыга с дружками, и они сразу осознают, куда попали и как следует себя вести.
  Процедура приёмки оказалась недолгой.
  -Фамилия? Статья? Срок?.. Проходи!
  -Фамилия? Статья? Срок?.. Проходи!..
  -Следующий!..
  -Следующий!..
  -Следующий!..
  Оставалось только открыть ворота и препроводить новичков в зону.
  -Слушай мою команду!- петушино закричал начальник режима, от натуги приподнимаясь на цыпочки.- В лагерь… по пятёркам… шагом арш!
  Однако этап как стоял, так и остался неподвижным.
  -В чём дело? Что такое?- взбеленился режимник.- А ну давай, топай! Или вас прикладами загонять?
  При этих его словах лица заключённых отрешённо окаменели. Будто по команде, они придвинулись друг к другу, образовав неподвижный и опасный монолит.
  Лейтенант Перлов это понял мгновенно. На его веку встречались такие упрямцы. Внутренним, наработанным за долгие годы чутьём он уяснил, что здесь угрозы не пройдут, и сразу переменил тон.
  -В чём дело, сударики? Что вас волнует?
  Он ждал, что за всех ответит этот неприятный, но всё-таки внушающий уважение и тревогу осуждённый Зеленцов. Однако тот молчал, отведя глаза в сторону, словно всё происходящее его не касалось.
  -Разъясните, куда мы попали и что за контингент содержится в зоне?- раздался из задних рядов чей-то срывающийся от волнения голос.
  -Контингент, вашу мать… Куда прибыли?- снова заорал режимник.- В «Помпею»… гроба, креста, и всю Вселенную, где вас научат свободу любить!
  Он  вопил бы долго, но Перлов остановил его движением руки.
  -Прекрати! Это ж люди особые… их на бога не возьмешь!
  И опять повернулся к этапу, этакий «слуга царю, отец солдатам», только в полуприкрытых длинными ресницами больших красивых глазах полыхал тщательно скрываемый недобрый огонёк.
  -Ну, что я вам скажу… контингент как контингент. Обычный, нелёгкий… А колония действительно называется «Помпеей», так уж обитатели придумали.
  Он коротко хохотнул и снова пристально и остро взглянул на Зеленцова.
  Эх, была бы его воля, да не висел он на волоске за свои прегрешения, не так бы разговаривал с этими законно интересующимися. Были, были в его жизни жестокие разгулы, за которыми следовали повышения и звёзды. А тут начальник строительства Яковлев, сам из недострелянных зэков, что ни день звонит в Москву о его, Перлова, недоработках. И в каждом доносе – о смертности, о недопустимом браке в работе, отсутствии подлинных мастеров своего дела.
  А где их взять, мастеров, если каждый второй из них трижды или четырежды судимый? По карманам да по квартирам лазить они мастера, а работать… Пусть, дескать, медведь за них горбит, он сильный! И теперь вся надежда на этот этап.
  Мужики неиспорченные, крепкие – будут пахать за милую душу. Бригадирами к ним, видно, из них же надо будет ставить. Ну, хотя бы этого Героя. Он потянет, попрёт. И  хотя  сейчас рыло воротит, изображая непричастного, но, ей-ей, от него все флюиды исходят. Вон как косятся на него остальные солдатики. Сразу чувствуется – авторитет и законник.
Перлов походил ещё вокруг да около, посопел внушительно и гордо.
-Значит, нынче же разобьём вас по бригадам, выявим специалистов. Бригадиров выбирайте сами, я согласен. Но работать надо будет на совесть, зарабатывать прощение. А сейчас пошли… потихонечку. В баню, в бараки, в столовую… Давайте, сударики!
  Твёрдым шагом, по-гвардейски выдерживая строй, этап в сопровождении надзирателей втянулся в зону.  Обитатели «Помпеи» молча расступились перед странной сплочённой колонной.
  -Кто такие? Откуда?- снова раздались повышенные голоса.
  -Булганинские!- наконец ответил кто-то.- Трибунальские!
  -А-а-а, значит, «фашисты»…
  -Сам ты фашист!- нервно взвился тот же голос.- А ну, дай дорогу, штрафники шагают!
  Кучка архаровцев на пригорке зашевелилась. Работяги, боязливо оглядываясь на них, потянулись за новичками.
  Зеленцов шёл в первом ряду, настороженно скользя взглядом по лицам окружающих. Резкий высокогорный воздух давал о себе знать. Как-то неопределённо сжимало сердце, ноги наливались свинцом, в ушах позванивало.
  «Высота,- мрачно подумал он.- Кислородное голодание».
  И опять обратил взор на лица, оценивая, предполагая, пытаясь понять.
  «Да-а, заморённые мужики, робеющие. Видать, не сладко им тут. Да и название у лагеря какое-то странное… «Помпея»! Что таит оно в себе?»
  Неожиданно нежное, чистое, по-девичьи ласковое лицо привлекло его внимание. Синеглазый тощий парнишка с неподдельным восторгом смотрел на солдат. Сколько таких наивных и искренних взоров перевидал капитан на дорогах войны! Сколько доброго видел от них!
  Проходя мимо паренька, он неожиданно положил ему руку на плечо и увлёк за собой.
  Окружающие захохотали, как-то нехорошо и обидно.
  -Ты гляди, шустряк! С ходу барышню себе подцепил!
  Паренёк засмущался, задёргался.
  -Ты чего?- словно не замечая его растерянности, спросил Зеленцов.- Тебя как зовут?
-Ге-ена,- запинаясь, ответил парень.
-Да какой он Гена!- издевательски вякнул какой-то хмырь.- Машка это Ханыгина! Пидор! Сечёшь?
Паренёк дёрнулся, пытаясь убежать, но Зеленцов держал его крепко.
-Не части, дорогой. Шагай смелее и дыши глубже!
Гена ещё ниже опустил голову и вдруг торопливо, понизив голос, зашептал:
-Дяденьки, это зона беспредельская! Они бить вас собрались и грабить! Как из бани выходить будете, так и… Да отцепись ты!- неожиданно громко крикнул он и, вырвавшись из рук капитана, быстро скрылся в толпе.
  «Ну, спасибо, малец,- только и успел подумать Зеленцов.- Век тебя не забуду».
  -Сто-ой!- крикнул старший надзиратель.- Сейчас мыться, в прожарку, а потом общий сбор!
  Этап расслабился, сбросил с плеч мешки и чемоданы, закурил, задымил.
  И вот тут Мирон и ещё несколько заводил, словно жезлами, поигрывая железными прутьями, соизволили приблизиться. Снисходительно оглядев одетых в замурзанные шинельки и бушлаты вчерашних солдат, Ханыга издевательски поклонился и шаркнул ножкой.
  -Здравствуйте, граждане! Добро пожаловать в «Помпею»! Здесь вам будет хорошо… как на Везувии! Только бабки и шмотки, принесённые в зону, подлежат конхвискации. А кто этого не сделает, мы тут же поможем. Эге?
  Заключённые  переглянулись. Затем уставились на окружающих их работяг. Но те поспешно опускали глаза, пожимали плечами и уходили, от греха подальше.
  Наступило холодное молчание.
  - Ну, чего посмурнели?- удовлетворённо ухмыльнулся Ханыга.- Я сказал, а вы думайте.
  -Де-ела,- покрутил головой бывший старшина Егор  Синёв, давний товарищ Зеленцова ещё по фронту.- Видал, Андрей, какая ситуация?
  -Ничего,- сдержанно отозвался капитан.- Не впервой. Прорвёмся. Где наша не пропадала…


  …Кипяток был отменный – кочегары постарались на славу. Вода с шипением и треском била в тонкостенные тазы, и в синем душном пару раскрасневшиеся блаженные лица солдат выглядели словно в Сандунах или на Пресне. Не хватало лишь по кружечке пива или кваса на брата. И ещё – не было слышно голосов человеческих: ни счастливых вздохов, ни постанываний. Только шум и плеск текущей воды да торопливое пошлёпывание молодых жарких ладоней по поджарым скользким мужским телам.
  Мылись поочерёдно, небольшими партиями, понимая серьёзность момента и опасную коварность расслабления. Вещи в прожарку не сдавали,
а, выскакивая из мыльни, тут же напяливали их, давая возможность тем, кто до этого стоял в карауле, смыть с  себя пот и грязь многотрудного недельного этапа.
  Зеленцов, Синёв и ещё несколько разжалованных офицеров, старшин и сержантов совещались о чём-то у входа в предбанник. Наконец, на середину помещения вышел бывший старший лейтенант артиллерии Василь Коваленко.
  -Значит, так, хлопцы. За дверями нас ждут. И, как вы понимаете, не
с хлебом – солью. Так что выбор один. Постоять за себя или битыми быть.
  -Знамо дело, постоим!
  -Не хватало ещё перед мразью уголовной стелиться!
  -Мы же с голыми руками на танки ходили!- зашумели солдаты.
  -А может быть, они нас на испуг берут? Пожелали проверить?- раздался чей-то примиряющий голос.
  -То есть на «боюсь»?- усмехнулся Василь.- Так мы сейчас проверим. А  ну, Никола, открывай!
  Николай Серебристый, в прошлом старший сержант, распахнул тяжёлую дверь, и все, кто хотел, увидели в тесной глубине предбанника выстроившихся в два ряда архаровцев с железяками и палками в руках.
  -С лёгким паром!- издевательски крикнул кто-то из них.- Ждём вас тут, не дождёмся!
  Остальные загоготали, заухали, завыли, предвкушая разгул и веселье.
  -Выходи по одному!- скомандовал Ханыга.- Крестить вас будем и к новой присяге приводить!
  -Перебьёшься!- возбуждённо ответил кряжистый, широкоплечий Николай и, сверля противников мордовскими прищуренными глазами, поинтересовался:- А вы что, попы или комиссары?
  -Мы тут сплошь политруки,- ухмыльнулся Ханыга, не позволяя никому из  приспешников отвечать за него.- Так что, битте - дритте в плен! Гостями будете! Чё в дверях застыли, паскуды?
  -Ну, как?- обернулся Серебристый к товарищам.- Слыхали? А ну где тут наш говорун? Эй, Кривосоев, выходи, тебя зовут!
  -Да уж нет,- чуть помедлив, ответил «примиряющий».- Мне и тут хорошо.
  -Верно!- зашумели этапники.- Покемарим и здесь! Не к спеху!
  -Ну, тогда запираемся и вызываем начальство,- предложил Коваленко.- Возражения есть?
  -Нет!
  -Замётано!
  -Запирай, Николай!
  Серебристый рывком захлопнул дверь и накинул на петли два тяжёлых крюка.
  -Порядок в танковых частях! Гуляйте, бешеные!
  Не ожидавшие такого исхода ханыжники на секунду опешили, а затем стали ломиться  в моечную.
  -Открывайте, гадюки! Шашлыки из вас сделаем!
  -Как бы не так!- отвечали солдаты.- Вызывайте начальника, тогда и потолкуем!..


  Прошёл час, другой… Время близилось к вечеру. Разъярённые беспредельщики бегали вокруг бани, угрожая и беснуясь.
  Необычное оживление и галдёжная суета привлекли внимание живущих поблизости «вольняшек». Кто-то побежал в Управление, и вскоре оттуда примчался «газик», из которого, опираясь на палку, вылез сам начальник строительства Яковлев.
  Тяжело покачиваясь на неловких скрипучих протезах, он прошёл мимо вытянувшихся дежурных в комендатуру, и тотчас же оттуда буквально вылетели начальник режима и командир караульного взвода.
  Спустя десять минут возле вахты собралось человек пятнадцать надзирателей и охранников. Двое из них с ручным пулеметом в руках вскарабкались на ближайшую вышку, прицельно направив «дегтяря» в сторону осаждаемой бани. Остальные буром попёрли на собравшихся неподалеку вольнонаёмных.
  -Вам чего здесь надо?
  -Расходитесь!
  -Тут не кино! Не цирк!
  Лейтенант Перлов, утирая струящийся из-под фуражки пот, задом пятился с крыльца, отступая перед гневным начстроем.
  -Всё уладим, Сергей Васильевич! Не стоит волноваться. Это ж дело обычное. Ну, повздорили, ну и разойдутся…
  -Ты мне зубы не заговаривай!- застучал палкой о ступени крыльца Яковлев.- Знаю я ваши конфликты! Работяг привезли, они вот как мне требуются, а ты план срываешь, несолидно себя ведёшь! Имей в  виду, если парни на работу не выйдут, ты не только с партбилетом расстанешься. Иди, унимай своих мерзавцев! Я хоть и не вашего ведомства, но обо всём, что у тебя здесь творится, знаю!
  Он  сердито рванул дверцу машины, неуклюже вскарабкался на сиденье и умчался прочь в закрутившихся  смерчиках пыли.
  Перлов злобно сплюнул и свирепо уставился на начальника режима.
  -Ну а ты что стоишь? Давай, гони сюда Ханыгу и хмырей! Я им, паразитам, устрою свой Везувий!
  Спустя некоторое время обезоруженные и обескураженные бандиты стояли перед Хозяином. Надзиратели со всех сторон окружили их, и начальник чувствовал себя в относительной безопасности.
  -Ты мне что тут паскудишь? Ты чего позволяешь?- озверело затряс он кулаком перед носом Ханыги.
  -А в чём дело?- нахально прищурился свинарь и презрительно цыкнул слюной через зубы, чуть ли не на сапоги Перлова.- Мы ж их даже не тронули. Так, пугнуть собирались.
  -Я тебе пугну! Я тебе пугну!- в бешенстве заорал лейтенант.- Я вас всех так пугну, что вы долю свою проклянёте! В БУР отправлю, к ворам, чтоб с вас шкуры поспускали! Ишь, гадьё какое!- возмущённо хлопнул он себя ладонью по ляжке, совершенно забыв, что весь этот беспредел самолично распустил и довёл до полного разложения.- Им послабления делаешь, как с людьми обращаешься, а они на голову серут! Всех в ШИЗО! На пятнадцать суток! И смотрите, в последний раз предупреждаю!
  -Да ты чё, начальник, ты чё?- не поняв ситуации, фамильярно заквакал Ханыга.
  Но Перлов не стал его слушать, а махнул надзирателям, и те, ловко заломив свинарю руки за спину, потащили в штрафной изолятор.
  -Аааааа! Суки! Падлы! Пропидоры!- заорал оскорблённый наперсник.- Всех порежу! Заделаю! Шоб мне землю хавать! Шоб век свободы не видать!
  -Ори! Ори!- ликовали надзиратели, предовольные тем, что наконец-то могут отыграться на обнаглевшем и не признающем их лейтенантском любимце.- Давай!
  Они ещё круче завернули ему белы рученьки и чуть ли не бегом поволокли дальше.
  Остальные подельники, как бараны, обречённо потянулись вслед за вожаком…


  …Несколько дней «Помпея» жила немыслимой доселе жизнью. Никто никого не бил, не унижал, не запугивал. Заводилы по-прежнему сидели в «трюме», а их прихлебатели вели себя тихо и даже выходили на работу, где, стеная с непривычки, горбили наравне со всеми.
  Присмирел и нарядчик – кучерявая фря. Не орал, не матюгался, а уж руку на кого-то поднять,- боже упаси! Помнил, как на первом разводе этапа, где он по привычке завыл и взвился, несколько мужиков взяли его за крыла да так тряхнули, что аж перья посыпались и кубанка закатилась в запретку.
  Перлов джентльменское соглашение с вояками соблюдал. Создал из них две строительных бригады и предоставил барак, где они и расположились всем своим воинством.
  Бригадиры – Зеленцов и Коваленко – с новым делом освоились быстро. За три дня изучили вчерне нехитрую технику бетонных работ. Однако, принимая во внимание отсутствие опыта, попросили прораба усилить их звенья мастерами из аборигенов.
   Те из своих бригад пошли к солдатам с радостью. Учили новичков делать опалубку, работать с вибраторами. И пахали все, как чокнутые, выбивая доппаёк и отгулы.
  Крановщики не успевали бадьи с бетоном подавать. Деревянные узкие трапы прогибались под гружеными тачками, спины дымились, но ни перекуров, ни послаблений – от звонка до звонка. Истосковались по труду за месяцы следствия и пересылок, потрясая своей двужильностью беспардонную ленивую шушеру.
  У слабосильных шаромыг волосы дыбом вставали при виде солдатского лома. Думали: не дай Бог нам такое, передохнем от ужаса!
  На десятый день работы появился начальник строительства. Посмотрел, подивился, порадовался.
  -Мне бы таких бригад десятка полтора, я бы все великие стройки за пояс заткнул! Береги их, Перлов. На таких трудягах Россия держится!
  Лейтенант согласно кивал, мысленно отмечая преступные несуразицы в речах начстроя. Ишь, до чего дошёл, безногий гад! Врагов Родины, изменников, с комсомолом равняет, чуть ли не в  пупы земли возводит! Да за это, если оно дойдёт до столицы, знаешь, что положено? Погоди, Сергей Васильевич, выкатится и на тебя моя «телега». И уж там не посмотрят на твою Звезду и лауреатство!
  -Понимаю, Сергей Васильевич. Понимаю. И надеюсь, что такая работа, если, конечно, мужики темпов не сдадут, будет отмечена.
-Ну а как же, Перлов. Поощрим! Мы люди не бедные.
Как опытный администратор Борис Матвеевич понимал несомненную выгоду своего положения. Покой и порядок в зоне – мечта любого начальника. Тут даже о перековке и перевоспитании потрепаться можно. Однако труд трудом, а наказание наказанием. Не хватало, чтобы вся эта нечисть забыла, где находится и кто она есть. Да и, кроме того, с приходом «путчистов» и другие себя вольготнее почувствовали. Конец месяца, всем бригадам положено «кормовые» начальству сдавать, а они  и не чешутся.
  Раньше этим делом Ханыга занимался – выбивал «спецналог» до последней копеечки. А теперь…
  Стукачи докладывают, что в солдатском бараке сход был. И там постановили никаких откупных никому. Даже Господу Богу! А Господь в «Помпее» есть – Перлов. Стало быть, весь этот бунт направлен против него.
  Только зря сие затеяно. За своё положенное и традиционное он любого раздавит. Столько времени кроил, налаживал связи и каналы, и вдруг – на тебе!- не давать!
  Да  н а в е р х у,  куда  он с в о и  отчисления делает, так привыкли к этому, что отказа не поймут. Ибо дело поставлено на конвейер. И все с этого кормятся. Кто-то больше, кто-то меньше имеет – в зависимости от положения и чина.
  Так что ситуация сложнейшая. Рад бы в рай, да грехи не пускают. Следовательно, Ханыгу выпускать придётся. Пусть наладит дисциплину.
  -Лейтенант Шакуров, сколько наши ёры уже сидят?
  -Двенадцатые сутки пошли, Борис Матвеевич.
  Начальник режима, многодетный вампир,- рожа  вся в прожилках малиновых и синих. Вытащил из кармана измятый клетчатый платок, высморкался смачно так, что аж уши побурели. Из-под припухлых алкашских век хитро выглядывали острые бурундучьи глазки. Матерщинник, хам, дубина, до пятидесяти дожил, а всё лейтенант, но для дела нужен и со сволочью зэковской умеет себя вести.
  Одно его появление в зоне действует на паразитов, как красная тряпка на быка. Сколько раз на него покушались! А он живучий, трёхжильный, всегда выкручивался и ещё жёстче давил, громил, изматывал. А когда приходилось, то и стрелял. По приговорам и без…
  «Шаг влево – агитация, шаг вправо – провокация, прыжок вверх – побег,- конвой применяет оружие без предупреждения!»
  В любой зоне так: на кого зуб имеешь – всегда можешь избавиться. То ли с помощью охраны, то ли с помощью  шпаны. Уступи уголовникам в чём-то, дай поблажку верхушке, и они за тобой в огонь и воду пойдут. Потому что понимают: при лояльном Хозяине у них жизнь – разлюли – малина. И то ведь, не «враги народа», а  сплошь  поголовье уголовное:  воры, насильники, грабители.  Интеллект примитивный, запросы низменные:  не работать, одурманиться, брюхо набить.
  И политика тут на сплошных парадоксах. Гражданин начальник лагеря – отец родной. А оперативники и режимники – псы смердящие. Они гребут, давят, шкуры спускают, правда, под неизменным руководством первого лица. Они казнят, а он порой милует. Не всех, конечно, а лишь тех, кто необходим ему и ГУЛАГу.
  -Может, амнистируем, Борис Матвеевич? Отпустим страждущих?
  Начрежима прищурился, ожидая решения шефа. Дуболом дуболомом,
а читает в чужой душе как по писаному. Знает всё про делишки  перловские, и свои записи тайные вкупе с рапортами сексотов непременно ведёт.
  Лейтенант Перлов поднял голову и прекрасными газельими очами в гепатитные глазёнки Шакурова глянул. Но тот изучающий взгляд начальника выдержал, только набычился надменно да плечами повёл, словно бы от нервного неудобства.
  «Ой, надо выпускать архаровцев – время уходит!- мысленно застонал Перлов.- Но двенадцать дней терпели и ещё три потерпят. Да и послушней будет сволота, осознает, что не всё котам масленица, есть и них управа».
  -Выпустить- то можно, но… Подождём, Галимзян Данилович. Не к спеху. Закон есть закон, и не нам от него отступать.
  Ах, Плевако, что выдал! Режимник это понятие давно из лексикона выбросил. А тут, на тебе, напомнили. Только как ни крути, а дело так поставлено: «Закон – тайга, а прокурор – медведь!» И уж кому бы говорить об этом, только не Перлову.
  Однако Шакуров возражать Хозяину не стал, а предложенную игру принял и даже покивал одобрительно.
  -Конечно, конечно, вполне с вами согласен. Раз назначено пятнадцать, пусть пятнадцать и трубят…


  А «Помпея» тем временем волнуется. Полторы недели незаслуженного покоя и тишины, видать, понравились. Даже «петухи»  и «минёры» падшим духом  воспряли. Одного из них – Гену – бригадир Зеленцов в знак благодарности к себе перетащил.
-Живи с нами, пацан. Никто тебя больше не тронет.
Парнишка ожил, впервые за полгода улыбаться стал. За Зеленцовым ходил, как хвостик, в рот глядел, желая услужить.
Только капитану это ни к чему. Он шестёрок не жалует. Сам горбит наравне с бригадой, сам портянки стирает и в столовой баландёр и кашеус со всеми ест.
Глядя на него, и другие «бугры» демократизировались, снисходительней стали к рядовым печальникам. На последнем собрании делегацию решили к начальству послать. Отобрали толковых старожилов – Горевого, Хуусмяа, Яшвили.
Лейтенант их принял, уже зная от стукачей, зачем пришли.
Мужики мяли шапки в руках, переступали с ноги на ногу.
-Гражданин начальник, не возвращайте ханыжников в зону! До добра это не доведёт.
-Как это – «не возвращайте»?- возмутился Перлов. Однако сумел себя сдержать и даже улыбочку изобразил.- А куда же я их дену?
-На этап отправьте! В другой лагерь спустите!
-Э-э, сударики, это не разговор. У меня такого права нет. Никого они не убили, не ограбили. Вот если бы до крови дошло, тогда другая суть. А так – не вижу оснований.
-Да есть основания, есть! Вы  же знаете, какие притеснения они творят!
Лейтенант Перлов свои карие девичьи под лоб закатил. И карандашик, что от раздражения в руках вертел, возмущённо и яростно – хрррясть!
«Погодите, идолы, вы ещё притеснений не видели. Вот устрою вам Халмер-Ю, Озерлаг и Джезказган, вместе взятые, тогда запоёте. Филиал колонии для малолеток отпетых. Там такое творится – представить страшно. За одно только «не давать!» все подряд гореть будете синим пламенем…»
Видя, что уговоры и убеждения на начальство не действуют, мужики возвратились к собранию.
-Думайте, командиры, думайте! Ведь  о н и  от нас век не отстанут!..


  Ночь. Отбой на вахте давно пробили. Работяги на нарах валяются, рук и ног под собой не чуя. Храп, стоны, всхлипывания. Кому мать и дети снятся, кому любимая, кому бездны и пропасти.
  А в бригадирском углу Зеленцов, Коваленко, Серебристый, Мугайло и ещё несколько недавних этапников с местными бригадирами сидят. Чифир (пачка чая на кружку воды) злой, тягучий, как дёготь, по кругу ходит. Мужики поочерёдно отхлебывают из граненого стакана, паровозно дымят махрой.
  -Эта банда реванша потребует!
  -Не сегодня, так завтра сорвутся!
  -Что ж ты хошь – беспредел!
  -Значит, надо их встретить сплочённо. Главное, чтобы работяги поддержали и впопят не пошли.
  -Не пойдут! Нахлебались досыта. У каждого нутро горит.
  -Походили под палками! Бу-у-удя!
  -Значит, станем готовиться!..
  Лагерные стычки – всегда рукопашные. И здесь порой не легче, чем в окопах. Если уж пошла масть на масть, вера на веру, то до полной победы. Пасти рвут друг другу, кадыки выгрызают. Заточки, пики, палки, камни – всё в дело идёт, всё гибельно.
  И пулемёты успокаивающие и водворяющие на место, не помогают. Бьёт ВОХРа с вышек когда поверх голов, когда в упор по толпе, а бойня не прекращается. Сколько было подобных битв за все годы сталинских пятилеток! Всё в них перемешалось. И борьба за власть, и идеи, понятия, национальный вопрос. Воры – на сук , политические – на уголовников , чеченцы – на русских и украинцев , латыши – на крымских татар, эстонцы – на всех подряд . Ад!
  И хотя официально подобное не поощрялось, многие начальники втихомолку мечтали об этом. Чтобы «выпустить пар» и «устроить отдушину». Ну а кто победит, кто в крови захлебнётся, об этом не печалились. Лишь бы только не «пятьдесят восьмая»!
  А так, что воры, что суки – одна зараза. И те, и эти с начальством поладят. Стоит только свистнуть, тут же обо всех своих принципах забудут, палки в руки возьмут и пойдут долбать ими по горбам и рёбрам сообщества, выполняя необходимый учреждению производственный план…


  …Прошёл ещё один день… Второй…
  «Помпея» жила как под током.
  Однако начальство тоже не дремало и перед самым освобождением ханыжников устроило повсеместно тотальный обыск. По чердакам, по каптёркам, по задворкам барачным. Понатащили к вахте железяк и палок припрятанных целую гору.
  И вечером, когда бригады в зону вернулись, выпустили «злодияк».
  Двадцать морд передохнувших, застоявшихся, горя священной жаждой мести, опустились с подоблачных высот на землю. Лизоблюды и шестёрки, до того понуро скорбящие, возликовали победно. Чуть не на руках внесли Ханыгу в барак, притащили жратвы и водки.
  Мирон жевал, хлебал, покряхтывал. Наконец, насытившись, на цветные пуховые подушки откинулся и привычную «беломорину» закурил.
  -Ну дак как вы тут без нас?
  Подпевалы завыли наперебой. Он их слушал вполуха, так как обо всём, что творилось в «Помпее», знал от хозобслуги, кормящей узников. Санаторий был, а не сидение. Паёк ударный, анаша кашгарская, крутая. И даже «Машка» своя, неожиданная. Одного из молодых воришек опедерастили. Обкурили, погладили, а он и поддался.
  -Значит, тяжко вам было?
  -Ооооой!- срамно взвыли шустряки.
  -Ну, ничо,- благодушно посопел Ханыга.- Это дело мы выправим.- И сразу посерьёзнев, повернулся к казначею «общака» Ваньке Хряку.- Подоходный собрали? Сколько нынче в мошне?
  -Что и было!- распалёно ругнулся Иван.- Мужики постановили: никому больше не платить! Дескать, хватит вампирствовать, пора самим пахать!
  -Че-е-ево?- Ханыга поперхнулся дымом, закашлялся.- Не платить? Да я ж их пропадлонов вшивых валить буду через одного! Я ж их… кха-кха-кха… Тащи бугров сюда! Да не всех гуртом, а по одному!
  Подлипалы, обрадованные возвращающимся могуществом, припустили на полусогнутых.
  -Сейчас! Сейчас мы их, подлюг, на цырлах приволокём!
  Однако через некоторое время стали возвращаться, растерянные.
  Мирон на их потрясённые морды глянул, и сердце его остолбенело.
  -Шо-о? В чём дело?
  -Не хотят!
  -Если надо, говорят, пусть сам приходит, не барин!
  -Ну-у, волки, ну, нечисть, держитесь!.. Эй, Валет, бежи, собирай наших! Думу думать будем!..
  Через десять минут из многих бараков в «хоромы» хозобслуги потянулись архаровцы. Шли сурово, не глядя по сторонам, твёрдо зная, что за каждым их движением неотступно следят десятки глаз. Посторонних из помещения – нормировщиков, каптёров, счетоводов и бухгалтеров – на время выперли. С оскорблёнными лицами расселись на нарах. Думали!
  До отбоя оставалось ещё два с половиной часа.
  Ханыга, возбуждённо отвалился с подушек, сунул ноги в чувяки, отобранные у кого-то из кавказцев.
  -Поканаю к Хозяину. Как он…
  -Да на хрена он нужен?- зашумели сподвижники.
  - Снова в трюм загремим!
  - Он, подлюга, нечестный, ему работяги нужны!
  -Служба!- загадочно и хитро усмехнулся Мирон.- Служба, братцы, дело такое… Ну, короче, ждите. Схожу! А там видно будет…


  Лейтенант Перлов в кабинете задерживался допоздна.
  Да и куда ему было идти, вечному холостяку и нелюдиму?
  Дома грязь, оскудение, скука. Раньше хоть Ханыга наводил порядок, а теперь, словно в камере, впору выть да на стены лезть. Ой, скорее надо выбираться отсюда, а то вконец оскотинишься, пулю в лоб себе пустишь.
  Мысли эти уже не раз посещали. До того доводили, что пистолета бояться стал. После службы в сейф его прячет, а в кобуре игрушечный носит. На всякий случай, если придётся кого-то пугнуть.
  Только может и так случиться, что «Помпея» проклятая заключительной строкой в его биографии станет. А куда он пойдёт, если органы выпрут? В сторожа или в разнорабочие?
  Но какой из него холуй, если столько лет барствовал.
  Только барство сие на паутинке висит. Не привезёшь через неделю кому что положено – и прощай, спёкся барин! Объяснений не примут. И формулировку любую найдут. Попрекнут и былым. И настоящим. А ведь как всё начиналось красиво. Прыгал через три ступеньки, и всё вверх, вверх. Недоступными для многих делами заворачивал.
  Для блезиру женился даже. Правда, жену не трогал, а всё с дружками да с дружками. Так она же и продала, стерва. На каком-то дамском медосмотре заявила: « Я – девушка!»
  Гинекологи в шоке: «Как же так? Вы же замужем!..» Зашептались, заохали, и всё громче, громче…
  Тут же кто-то кому-то приказ спустил:  «Проследить за Перловым! Не поклёп ли всё это…»
  Ну и проследили. И выследили. Фотографии интимные на стол руководству легли.
  «Вот, извольте взглянуть… Моральный облик!..»
  Руководство в рёв: «Засудить! Гнать из органов!..» А потом оклемалось, перебрало послужной список. Мало ль с кем не бывает? Но четыре звезды сразу – хап! Начинай, подполковник, всё сызнова.
  Жена, дрянь, разоряясь, ушла.
   Из Управления попросили корректненько. Дескать, министерская необходимость, административная разнарядка.
  И пошло – поехало. Сначала УИТКа  лесное, а потом лагерь, лагерь, лагерь… И всё из-за патологии этой, страсти пагубной и лютой. Только разве он виноват, что таким уродился? Девочкой его «заказывали», женщиной. А обернулось – мужик  костистый и жилистый, со всем тряхомудием. Тьфу!
  Перлов спрятал в сейф оружие, собрал со стола разнарядки, рапорты, финансовую документацию. Посмотрел на часы: до отбоя время ещё было. Потянулся расслабленно, может, партию в шахматы с дежурным сыграть? Кто сегодня на вахте? Он поднялся со стула, сунул папиросы в карман, и в это время в дверь постучали.
  -Кто там? Войдите,- разрешил Перлов.
  -Я!- ответил Ханыга. И вошёл.- Здравия желаю, гражданин начальник.
  -А-а,- Хозяин оглядел его критически.- Это ты… Ну, что скажешь, сударик? Зачем пожаловал?
  -Это… ну… поблагодарить решил… за неправедную отсидку. Очень вы нам удружили.
  -Ну, поблагодарил. Принимаю. Дальше что?
  -Ммм,- Ханыга замялся. Раньше с ним так неприступно не разговаривали.- Интересуюсь, как бы это сказать… Меня что ж, с моей должности сняли? Или завтра снова выходить?
  -Заменили пока…- Перлов постучал длинными тонкими пальцами по покрытому плексигласом столу.- И бесконвойка твоя у меня  з д е с ь   лежит. Всё раздумываю: пожалеть мне вас или к ворюгам отправить? На прилежное перевоспитание и школу!
  -Да за что-о?- от недоумения изменился в лице Мирон.- Шо такого мы сделали?
  -Да уж сделали,- распалился начальник.- Наколбасили, рыла зажравшиеся! Я считал, у меня актив, он мне в деле помощник. А вы…
  -А шо мы? Разве нет?
  -Сомневаюсь…- Перлов отошёл к окну, посмотрел сквозь решётку на расцвеченную золотой иллюминацией зону.- Распустил я вас. А вы всех остальных. Мыслимое ли дело, дисциплина на убыль пошла, бригадиры чёрт знает что себе позволят!
  -Кормовые не платят?- желчно хмыкнул Мирон.- Так я ж за тем и пришёл. Беспокойство имею. И личную заинтересованность.
  Он говорил уверенно, нагло, понимая, что многое сейчас зависит от него. Не будет же Хозяин лично вызывать каждого бугра и давить на него.
  -Я за этим и пришёл,- торжественно повторил Ханыга.- Соберу шо положено. Слово даю.
  -Вот тогда и потолкуем,- сказал Перлов, отбрасывая всякие экивоки и недоговорённость.- И про бесконвойку поговорим, и про ферму, и про всё остальное… Мне порядок в зоне нужен. Страх! А он исчезает. И вот этого я допустить не могу!
  Лейтенант прошёлся по кабинету взад – вперёд, обдумывая что-то. Затем вплотную подошёл к заключённому и, глядя на него сверху вниз, усмехнулся.
  -Страх вам всем необходим. Без него тюрьма не тюрьма! А теперь иди. И помни: ты у меня не был, я с тобой не говорил!..


  Зеленцов лежал на своём месте в бараке, заложив руки за голову и прикрыв глаза. На самодельной тумбочке, сделанной из разбитых фанерных ящиков, лежала пайка чёрного хлеба и на ней насыпанная ещё с утра, а потому подмокшая и расплывшаяся горстка сахара. Десять граммов положенных – ни больше, ни меньше.
  Работяги после смены занимались своими делами. Кто отдыхал, бросив голову на жёсткую, набитую соломой или стружкой подушку. Кто писал письма домой, кто беседовал с товарищами. По сравнению с другими бараками, где, зверея, нарастал привычный галдёж  и стены навсегда были пропитаны ядом анаши и никотина, здесь дышалось полегче.
  По взаимному уговору мужики выходили курить на воздух, ор и гам матерщинный были им ни к чему, и, если пахло у них чем-то, так это (никуда не денешься!) общим потом, портянками да всё забивающим нежным ароматом чифира.
  Правда, чифирили не все. Берегли сердца, особенно здесь, в  высокогорье, где нагрузки на каждый микрометр миокарда превышали все возможные и допустимые.
  Зеленцов отвергал чифир тоже. Хотя от чая не отказывался и сейчас ждал, когда Генка заварит очередную бодрящую порцию. Лёгкая полудрёма расслабляла тело и мозг, и оттого мысли капитана были несвязными и легко перескакивали с одного на другое. Думалось о наконец забетонированном фундаменте под турбину в машинном зале ТЭЦ, о своём трудном сроке, которому не видно ни конца ни края, и, конечно же, об обстановке в «Помпее», напряжённой и нагнетаемой.
  Вот уже неделя прошла, как ханыжную братию вытолкали в зону, и всю эту неделю ожидание опасности не покидало Андрея. Это чувство было знакомо ему ещё со штрафбата, в который он угодил зимой сорок второго, когда, вырвавшись из окружения под Волховом, привёл остатки обескровленного полуразбитого полка Второй Ударной армии Власова в расположение своих. Тогда вместо благодарности их, чуть ли не всех, из-за измены генерала, объявили шпионами и пособниками врага и (спасибо, не расстреляли!) разогнали по разным штрафным ротам и батальонам.
  Лейтенант Зеленцов угодил  в офицерский,  за которым следили  особенно  люто  и бросали в самые опасные прорывы.
  Штрафники сражались героически. На головах противника врывались в окопы и блиндажи, кололи, душили, резали, остервенело и бешено. Правда, с ещё большей остервенелостью они передушили бы особистский заградотряд, выставлявший им в спины свои пулемёты.
  Да, пока в зоне было тихо. Но тишина эта напоминала тишину перед боем. Беспредельцы ходили группами, шушукаясь и задираясь. А работяги пригибались всё ниже и ниже к земле и даже не запротестовали, узнав, что их лишили ларька.
  Бригадиры понимали, от кого исходит прессинг, и уже не раз совещались: может, отступить? Однако здравый смысл преобладал. Сунешь шею в ярмо, потом не выскочишь.
  Некоторые рассказывали, что Мирон приходил к ним и требовал оброк, но они отказывались, говоря, что не могут совладать с работягами.
  Действительно, в этот раз с никчемных сверхурезанных получек впервые за всё существование «Помпеи» не взяли ни рубля. Только и отоварить эти крохи было нечем.
  Наиболее приблатнённые и безбашенные из молодых  навострились играть в картишки, продавали и покупали пайковые хлеб и сахар, баланду и кашу. А у остальных гроши так и лежали мёртвым грузом: бумажки бумажками, не имеющими ни цены, ни хода.
  -Дядя Андрей, готово,- неожиданно прервал раздумья Зеленцова подошедший Геннадий.
  Из закопчённой чёрной банки, закреплённой на длинной толстой проволоке, чтобы удобнее было совать в печь, он налил в жестяную кружку тёмно–золотой напиток и поставил на тумбочку.
  -Пейте.
  Зеленцов спустил ноги с постели, огорчённо покосился на парня.
  -Сколько раз говорил, не зови меня «дядей». Тебе сколько лет?
  -Девятнадцать.
  -Ну а мне двадцать девять. Так что ни в дяди, ни  в тёти я тебе не гожусь. Понимаешь?
  -Понимаю. Ну а как вас тогда называть?
  -Да хотя бы по имени- отчеству, если без штампа не можешь.
  Зеленцов взял в руки хлеб, разломил его осторожно, чтобы не просыпался сахар, и протянул половину Генке.
  -Ешь!
  -Нет, нет,- замотал головой парнишка, непроизвольно сглатывая голодную слюну.- Не могу… ни за что… Ведь это же  к р о в н а я!
  -Ешь, тебе говорят,- повысил голос Зеленцов.
  Некоторое время они  молчали, с трудом пережёвывая сырой вязкий хлеб. Наконец от горбушки остались одни воспоминания. Генка бережно собрал с тумбочки крошки и бросил их в рот.
  -Спасибо, дядя Андрей…ой! Андрей Васильевич!.. Андрей Васильевич, а за что вас загнали сюда? Если не секрет? Я у Кустова, у Синёва спрашивал, так они матюкаются  или молчат. Это что у вас, военная тайна?
  -Да какая там тайна,- вздохнул Зеленцов.- Боль это наша незаслуженная. А про боль говорить всегда трудно. Кто поймёт, а кто на смех поднимет. Мне вот тоже кричали: «Дурак! Зачем встревал? Они стреляли друг в друга, ну и пусть бы стреляли! А у нас нейтралитет…» Только я этот «нейтралитет» неправильно понял. На моих глазах детям головы разбивали, женщинам животы пороли, работяг в бочки с негашёной известью засовывали…А я – нейтралитет? На кой хрен мы тогда Европу освободили и заставили поверить в нас? Для чего в этих странах стояли, если всё нам до феньки? Народ молит, кричит:  «Помогите! Вы же русские! Вновь фашисты поднялись!..» А мы морды воротим, не вмешиваемся. Дескать, теперь это ваше внутреннее дело, вы и разбирайтесь…
  Зеленцов отхлебнул из кружки глоток остывшего чая, осуждающе покачал головой.
  -Конечно, нашим тоже доставалось,- помолчав, продолжал он.- «Оккупанты! - кричали.- Советские отродья!» На меня трое навалились, я отбился, оружия не применял… пусть сочтётся за драку. Но когда они детвору казнить стали, девчушек насиловать, тут уж сердце не выдержало. Заскочил к себе, схватил автомат и давай их… прицельно! Оглянулся, рядом Синёв, другие ребята. Я гоню их, но они ни в какую. О себе уже никто не думал. Десятков пять мы тех злыдней положили. Там эсэсовцы были бывшие, хортисты, уголовники… Но и наших по стране немало легло. Особенно – дисциплинированных. Их стреляют, режут, вешают, а они пальцем не шевелят, потому как приказа  отбиваться не было. Так вот и разделились: они оправданы – мученики, герои, а мы нет. И хотя помогли народу продержаться до ввода наших войск, однако всё позорное на нас и списали! Тут уж не глядели, фронтовик ты, не фронтовик, заслуженный, не заслуженный… Нарушил приказ – и баста! «Виноват! В трибунал!»
По-о-ли-ти-ка!..
  Зеленцов вновь прилёг на подушку, невесело усмехнулся.
  -Видишь, как исповедался. Точно на духу… Но и тебя хочу спросить. Извини… Если неприятно, можешь не отвечать. Что с тобой приключилось? За что тебя так? Проигрался, что ли?
  -Ни за что,- Генка пожал плечами. Голубые глаза его заслезились обидой, белобрысая голова опустилась понуро.- Я как с этапом пришёл, так сразу к  н и м  попал. Меня и ещё двоих пацанов  о н и  с собой увели. С нами, дескать, будете жить и работать. Мы поверили, обрадовались, первый раз ведь в тюрьме. Ну а ночью, когда все уснули, Ханыга и ещё несколько… навалились, рот подушкой закрыли и…- Генка всхлипнул, поёжился, мысленно переживая свою трагедию.- Утром миску пробитую кинули и под нары загнали… Так и спали мы там, так и прятались. Только если кому-то из  э т и х  приспичит, никуда не денешься, везде найдут… Я начальнику пожаловался, а он посмеялся:  «Не ты первый, не ты последний». На запретку однажды бросился, так часовой пожалел… Отсидел восемь суток в изоляторе и решил: убегу или повешусь! Но тут вы пришли… Вот и всё.
  Зеленцов, представляя всё это, скрипел зубами и раскачивался из стороны в сторону, словно от внутренней боли.
  -Ой, поганцы, ой, псы… Ничего, малец, отольются им твои слёзы. Не может мир несправедливость такую терпеть, должно же быть какое-то возмездие!
  -Да какое возмездие,- махнул рукой Генка.- Какое возмездие, если все – и  вертухаи и ханыжники – одной нитью повязаны. Ведь поддержку и палки им начальство даёт. Сами бы они  разве решились? Говорят, у воров тоже сильно метелят, но не так, не гестаповски. А  э т и  словно с ума посходили.
  -Ничего…- Зеленцов положил руку на худое мальчишечье плечо.- Позабудь этот кошмар. Мы уже не позволим…
  -Как бы не так,- хрипловато и насмешливо пробасил кто-то рядом.- Что-то много ты берёшь на себя, фраерина!
  Зеленцов вскинул голову и тотчас же напрягся.
  Перед ним стоял Ханыга. Враг!
  -То, что в «трюм» нас загнал, мы тебя извинили. Посчитали: мол, рог неотёсанный и когда-то исправится. Но за то, что ты «Машек» наших с путя сбиваешь, за это спрошу. А ты, пинчер позорный, вали отсюдова! Жди  меня на выходе.  Я тобою займусь!
  Генка с отчаянием обречённого посмотрел на Зеленцова и стал медленно подниматься.
  Однако капитан не позволил ему этого сделать.
  -Сиди!- приказал он и сам поднялся навстречу противнику.
  Некоторое время они молча сверлили друг друга глазами, понимая, что расхода не будет.
   Ханыга ухмылялся зловеще, чувствуя за собой стоявших наготове архаровцев.
  Зеленцов тоже был уверен, что его друзья не подведут. Но сейчас он надеялся только на себя. Тёмная, свинцовая ненависть застилала глаза. Но он усилием воли подавил её и сказал:
  -Слушай, ты, свиноглод! Говорю пока мирно: остынь и утихни! Мужики от вас устали, одной искры достаточно, чтобы вспыхнул пожар!
  -Хха! Ха-ха!- засмеялся Ханыга.- А мне, может, этого и надо. Чтоб всю хевру спалить! И не тебе, сука, учить меня. Я таких, как ты, знаешь, сколько зацокал?
  Неожиданно он пошатнулся и прислонился плечом к стене. Шея его побагровела, кровь жарко прилила к щекам. Видимо, он «торчал» под кайфовым дурманом то ли от иглы, то ли от водки.
  -Ну-у? Так шо с тобой делать?- процедил он сквозь зубы и с ухмылкой оглянулся на своих.- Видно, будем учить. Извини, друг расхожий, иначе нельзя… не получится .
  Распрямившись, резким движением Мирон выхватил из кармана заточку и бросился на Зеленцова.
  Но капитан, готовый ко всему, ударом ноги выбил нож и, уже не сдерживаясь, сразу в челюсть и в дых саданул дурня так, как когда-то в рукопашной глушил бранденбургских десантников.
  Мирон клацнул зубами, неестественно выгнулся и, влепившись затылком в стену, сполз на пол.
  -Стоять!- страшным голосом крикнул Зеленцов, уловив растерянность архаровцев. И переведя дыхание, уже спокойно произнёс:- Забирайте кретина. Да водой ополосните, чтоб быстрее очухался!
  Двое ханыжников подхватили Мирона под руки и поволокли из барака. Остальные четверо, с опаской поглядывая на готовых ко всему работяг, побежали за ними.
  -Вот так,- сказал Зеленцов и снова положил руку на плечо рыдающего в истерике Генки.- Живи! Никто тебя не тронет!..


  Весть о том, что Ханыге набили морду, моментально распространилась по «Помпее». Теперь все понимали, что дело дошло до последней черты.
  Беспредельщики струсили. В зонах, откуда поудирали эти некогда «законные» воры и суки, помнили об их карточных долгах, стукаческих продажах и многом другом. По всем тайным законам им давно не было места на этой земле. Однако  они  скопом  нашли  приют  в «Помпее», которую быстро  превратили  в клоаку, засасывающую и удушающую.
  Но теперь и эта их резервация была под угрозой. И если они не сохранят её за собой, то окажутся брошенными в жернова пересылок, где о них столько знают и так истово ждут. Стоит им только уйти куда-то этапом, как лихая тюремная почта просчитает и выверит их маршрут, передавая с рук на руки не менее неумолимым преследователям, которые найдут, догонят, опознают и кроваво рассчитаются за всё и за всех.
  Значит, око за око, зуб за зуб, и расфлюсованная Ханыгина челюсть дорогого стоит. Ибо в ней – причина и повод.
  Правда, муки свинарские можно пережить. Никто его на абордаж не толкал, сам подвигнулся. Только отступление от   м е с т и  будет равно
 у т е р е  власти. И  мужичьё уж тогда отыграется на них за все свои ушибы и зажимы. Да и Хозяин после капитуляции вряд ли станет их дальше держать.
  Дело всякой опричнины  грозною быть! А забитая да квёлая кому она нужна?
  Так или почти так  думали  собравшиеся  у  Мирона  паханы, напряжённо прикидывая свои ходы и их последствия.
  -Если мы их придавим, всё как было останется,- просипел Ванька Хряк, фармазон и домушник, раскрошивший своё горло застарелым заглушенным сифилисом.- Нас ведь сколько? Рыл триста, если с фафиками и шустряками. Им деваться некуда, их без нас передушат. Ну а этих солдатиков от силы сто… Так что трое на одного – безотказно управимся! Работяги встревать не посмеют, мы в залог всех бугров возьмём. Поприглушим по одному, чтобы сдуру не прыгнули.
  -Точно! С их и начнём!
  -Да и сразу же выпотрошим! Пощекочем ножами: выкладайте бабки, паскуды!
  -Бить, всех бить, только шоб не до смерти,- слабым голосом прошамкал Мирон, растирая скулу серебристой подушкой – думочкой.- Ну- ка, дай потянуть,- обратился он к сидящему рядом  одноглазому Грише Билли - Бомсу, который с отрешённым видом то и дело прикладывался к косяку с анашой.- Вот, горилла, как двинул,- сделав две затяжки, пожаловался он и осторожно засунул в рот корявый палец, проверяя, не выбиты ли зубы. - И откуда только сила такая?
  -Так ведь это ж разведка,- усмехнулся Бомс.- Думать надо было, и знать, на кого рыпаешься.
  -Пусть жираф за меня думает, он умный,- огрызнулся Ханыга.- Только фраерюжину этого прошу не трогать. Он мой! И за всё заплатит по счёту. А насчёт бугров Ванька здорово придумал. С их, зараз, и начнём. Со второго барака….


  Время приближалось к отбою.
  За полчаса до него по баракам пробежался дежурный надзиратель с нарядчиком. Пересчитав по головам лежащих  и стоящих возле нар заключённых, сверился с фанеркой, на которой был расписан контингент, и умчался на вахту. Спустя некоторое время оттуда донеслись привычные удары молотком о подвешенный рельс.
  -День прошёл, и  слава Богу,- сказал в солдатском бараке рыжий и веснущатый туляк Кривосоев, и, раздевшись, полез на второй этаж своей «вагонки».- Солдат спит, а служба идёт.
  Однако улечься доброму молодцу не пришлось. Неожиданно подошедший бригадир Коваленко и ещё трое ребят осторожно стянули Степана с нар.
  -Не сердись, дорогой, надо будет постоять в карауле.
  -В каком карауле?- возмутился Кривосоев.- Я таскал весь день вибратор, измотался, усох, а завтра снова втыкать!
  -Завтра будет отгул. А сегодня пободрствуй,- примирительно сказал Василь и подал ему лежащий в изголовье бушлат.- Одевайся! Ты, Арзуманян и Серебристый. До трёх часов. А потом вас сменят.
  -А с чего это всё? Что за тайна такая? Или опять будет шмон?
  -Бережёного Бог бережёт,- нежно улыбнулся Серебристый.- Посидим, потолкуем, а если заметим что-то подозрительное, сигнал подадим. Видишь, все лежат, не раздеваясь. И тебе не привыкать.
  -Привыкать, не привыкать,- недовольно пробурчал Кривосоев.- Только раньше надо было предупреждать.
  Но поспать Степану в эту ночь вообще не пришлось. Где-то в первом часу ночи в барак с криком ворвался Сашка Геллер, землекоп из тридцатой бригады, окровавленный и босой.
  -Возле клуба – столовой беспредел бугров мочит!
  -Аааааа!.. Ууууу!- мгновенно загудел барак.
  Сна у всех как не бывало. Работяги соскакивали с нар, сбивались в кучки.
  -Кто?
  -Зачем?
  -За что-о?
  -Ванька Хряк! Сивый, Корень и кодло!.. Меня трое змеев дубинили, но я в окно…  раму на себе вынес и утёк!.. Ой, ребята, давайте на выручку! Надо ж наших спасать!
  -Вот и дождались,- обречённо сказал миниатюрный хорошенький бывший младший лейтенант Подколодин.- Пришла и наша пора.
  Зеленцов на мгновение прижался к оконному стеклу.
  Окна барака выходили на караульную вышку и широкую полосу запретки. Однако там было спокойно, и часовой на верхотуре дремал, безмятежно уткнувшись носом в широченный и длинный тулуп.
  Снова хлопнула входная дверь, да так, что многие вздрогнули.
  Запалённый, расхристанный Арзуманян, хватая воздух открытым ртом, стоял на пороге.
  -Ну, что, Баграм?- бросившись к нему, закричал Коваленко.
  -Там, у первого барака… толпа, человек двести. Все с дубинами, с досками… Видимо, на нас пойдут!
  -А охрана? Надзиратели?
  -Их за зоной не видно?
  -Нет!
  -Наверное, дрыхнут.
  -Или вмешиваться не хотят.
  -Ну, так вот, громодяне,- обведя взглядом товарищей, заговорил Коваленко.- Как мы раньше орали «За Родину! За Сталина!», так теперь пришло время за свободу и независимость покричать. А потому, кто совесть не потерял, вооружайтесь! Всем, чем можно. И сразу – на выход!
  Заключённые рванулись к нарам. Из матрацев, из - под них, из-под сорванных в мгновении ока половиц доставали утаённые от шмонов штыри, дубинки, кистенёво привязанные к веревкам камни. У кого ничего не оказалось, те с треском отдирали доски от расшатанных скрипучих нар.
  Зеленцов отчего-то замешкался в углу. Все его ожидали.
  -Андрей!- нетерпеливо закричал Коваленко.- Ты скоро?
  -Сейчас,- ответил Зеленцов и, поднявшись с топчана, неторопливо вышел на середину барака.
  Мужики так и ахнули. На его груди, на задрипанной лагерной тужурке, вызывающе и гордо сияла Золотая Звезда Героя Советского Союза. Он смущённо поёжился, видя бурную реакцию товарищей, покосился на свою заветную, дорогую, и первым двинулся к выходу.


  Оцепление переливалось ожерельем жемчужных огней. Из-за  ближней горы декоративно выглядывала огромная мандариновая луна. Возле вахты и комендатуры уже суетились люди, и охрана на вышках возбуждённо полосовала зону резкими лучами прожекторов.
  Оголтелое, лютое, жаждущее крови жульё увидело солдат.
  Страшный рёв восторга разорвал тишину.
  Ханыга, Хряк, Пилюля, Рогулька, Кот и Сивый, хорошо различимые
 в красно-желтом прожекторном свете, ястребино выдвинулись вперёд.
  -Ну, так что, братва,- как когда-то в атаке подбадривая товарищей, закричал бывший младший лейтенант Подколодин.- Фашистюг мы давили голыми руками, а чтоб эту мразь не истребить… Да не может быть такого! Подавай команду, Андрей Васильевич!
  Зеленцов быстрым взглядом измерил расстояние от себя до противника. Помолчал мгновение, прикидывая что-то в уме, и негромко сказал:
  -Подождём немного. Нам в гору идти  несподручно. А когда они набегут, мы расступимся и… тотчас их зажмём.
  Видя, что солдаты стоят, ничего не предпринимая, беспредельщики приободрились. Возвышенность, на которой они скопом стояли, действительно была удобна для нападения. Однако наступать с неё широкой цепью было нельзя. Так как два параллельно и близко стоящих друг к другу барака ограничивали и суживали проход.
  Но Мирон и другие «стратеги» об этом не думали, а потому, уверенные в лёгкой победе полезли на рожон. Одурманенная, тёмная, безжалостная масса, задыхаясь и подстёгивая себя матюгами, очертя голову ринулась вниз.
  Предупреждающая пулемётная очередь запоздало ударила с ближней вышки. Но было уже поздно.
  Сотрясающий землю, смертельный, психующий вал, бестолково суживаясь, втягивался в воронку между бараками. И когда до стоящих неподвижно солдат оставалось всего несколько метров, когда явственно виделись бешено оскаленные зубы и выкатившиеся от сомнений и ненависти глаза ханыжников, весь заслон расступился.
  Всё это произошло так быстро и неожиданно, что нападающие не успели опомниться. Сзади на них по-прежнему напирали, и пока передние, остановившись, стали разворачиваться, некоторые  уже валялись на земле, сбитые с ног и изрядно потоптанные.
  Свалка превращалась в водоворот. Кинжальные огни прожекторов слепили глаза. Не понять было: где свои, где чужие.
  И вот тут-то раздался жестокий голос Зеленцова:
  -Бей мерзавцев! Круши их!
  В тот же миг плотно сомкнувшиеся солдатские фланги, как бывало в штыковых рукопашных, рванулись вперёд, опуская на головы и спины растерявшейся своры всю ударную мощь своего «оружия».
  И тем и другим терять уже было нечего.
  Визг, вой, хрип, треск ломающихся палок ( или костей?), окровавленные лица, бесполезные мольбы пострадавших – всё слилось в этом грозном побоище.
  Прибежавший  по вызову полуодетый и заспанный Перлов торопливо вскарабкался на ближайшую вышку  и наблюдал за происходящим в бинокль.
  -Прикажи стрелять!- чертыхаясь и чуть не переваливаясь через борт, закричал он стоящему внизу командиру дивизиона охраны.- Да стреляй же ты… мать твою так и так… Полосуй всех подряд!
  Растерявшийся, испуганный часовой- первогодок трясущимися руками наводил на толпу пулемёт. Оставалось ещё мгновение, ещё секунда, как вдруг Перлов охнул и оттолкнул его в сторону.
  -Подожди -и!
  Мощные двенадцатикратные окуляры резали глазницы, но лейтенант не чувствовал боли. Не  скрывая изумления  и торжества, он следил  за небольшой  кучкой дерущихся,  обнаружив  среди них Ханыгу и Зеленцова.
  Потрясённые трусливые толпы уголовников, задыхаясь от ужаса, искали спасения. Добегая до запретки, они лезли на колючую проволоку, оставляя на ней окровавленные клочья кожи и одежд. Затем, по командам с вышек, падали ничком, закрывая головы от обрушивающихся на них камней и палок. Из соседних бараков выбегали всё новые группы осмелевших работяг и с разбегу ввязывались в бучу, помогая товарищам.
  -Отсекай! Отсекай их!- грозно закричал Перлов.
  И сам, припав к «Дегтярёву», дал несколько очередей перед ногами бегущих.
  Заключённые в растерянности остановились. Некоторые сами попадали в грязь.
  Но Перлов не замечал никого.
  Единственное, что его интересовало, так это Золотая Звезда на груди Зеленцова. Он видел её так явственно, он не мог ошибиться. Вот оно, его спасение! Если он завладеет регалией и сумеет представить кому надо, ему многое зачтётся и простится.
  -Не стрелять!- снова заорал он.- Не стреляа-ать! Мне нужна вон та группа! Основные зачинщики!
  Он махнул рукой в сторону дерущихся.  И опять,  перегнувшись через бортик вышки так,  что часовой был вынужден ухватить его за полу шинели, приказал стоящему внизу начальнику режима:
  -Открывай ворота, Шакуров! Вводи автоматчиков!..


  …Ханыга дрался страшно. Он был опытен в этом деле.
  Не менее опасно умел драться и Зеленцов
  Но их было только четверо против двадцати, и, как они ни старались, силы были не на их стороне.
  -Мо-ой! Мо-о-ой!- озверело рычал Ханыга, заострённым железным щупом пытаясь пронзить Зеленцова.
  Капитан  изворачивался как мог, одновременно отбиваясь от наседавших сбоку и сзади Кота и Рогалика. Краем глаза он увидел, как упал, сражённый дубиной, Володя Подколодин.
  -Де-е-ержись, Андрей!- хрипел рядом  Синёв.- Ничего, дорогой,
пр-о-орвёмся!
  Автоматные очереди раздались почти  рядом.
  Зеленцов, изловчившись, ударил Ханыгу ногой в пах, отключил толстой палкой Кота, и в этот момент что-то горячее и острое обожгло ему руку и грудь.
  Ещё не сознавая, что это пули, он досадливо охнул и пошёл  на Рогалика. Но рука уже не повиновалась и палка выпала из разжавшихся пальцев.
  В тот же миг Рогалик, подскочив, обрушил ему на голову увесистую железяку. Зеленцов зашатался, но устоял, и, пока ханыжник замахивался во второй раз, он нашёл в себе силы подпрыгнуть и достать мерзавца уже в полёте.
  Рогалик взвизгнул и всей тушей грохнулся на землю.
  Но и Зеленцов почувствовал себя плохо. Голова закружилась, в глазах потемнело. Опускаясь наземь, он успел заметить, что со всех сторон к нему бегут прорвавшиеся солдаты.
  Однако Ханыга успел опередить всех. Приподнявшись на коленях, он пружинисто выгнулся и, хрипя от натуги, вогнал свой заточенный бур в живот Зеленцова.
  В тот же миг  подскочивший Генка раздробил ему камнем лицо. Мирон завыл, кровь залила ему глаза. И он уже не увидел, а лишь почувствовал, как холодное острие его же штыря с вязким хрустом вонзилось ему в горло…


  …Коваленко, Синёв, Кривосоев, Арзуманян, Серебристый, в окружении  автоматчиков, стояли на коленях перед Зеленцовым.
  Подбежавший Перлов, растолкав охранников, бросился к капитану.
  -Где Звезда?.. Где Звезда, я вас спрашиваю?
  Трясущимися руками он торопливо обшарил тело и, не найдя ничего, приказал исступлённо:
  -Обыскать всех до ниточки! Здесь она! У кого-то…
  Надзиратели бросились раздевать заключённых.
  Наконец Коваленко, обнажённый, измученный, поднялся с колен.
  -Зря стараетесь, ироды! Всё равно не найдёте!
  -На-а-айдём!- с кулаками бросился на него Перлов.- Заморю!Замордую! Расстреляю бестрепетно!
  Коваленко усмехнулся.
  -Расстреляй, если сможешь. Только время твоё кончилось. Всё! Накрылась «Помпея»! А Звезда зеленцовская в самом лучшем музее лежать будет когда-то!
  Он со стоном наклонился, вытащил из общей кучи одежды свой изодранный грязный бушлат и набросил на голое тело.
  На земле, там и тут, валялись палки, доски, железные гнутые прутья, камни, верёвки… Из запретки надзиратели и охрана выволакивали скулящих бандитов.
  А за колючей проволокой, на открытом всем взглядам пространстве, стояли десятки свободных людей и среди них молчаливый осунувшийся Яковлев.
  Лейтенант Перлов на мгновение поднял голову и, встретившись с ним взглядом, отвернулся.
  -Этих в морг… Остальных в изолятор,- отрешённо произнёс он.- Скоро, видно, приедет  комиссия. Пусть она разбирается… А я пойду…
  В наступившей тишине скрип его сапог по хрустящему мелкому гравию показался невыносимым.
  Молодое прекрасное солнце выкатывалось из-за гор. Где-то осторожно пискнула птица, ей откликнулась нежно вторая.
  Посреди опустевшей безжизненной зоны одиноко, как посреди Вселенной, сидел человек. Это был бывший младший лейтенант
Подколодин. Обхватив руками гудящую голову и уткнув лицо в колени, он раскачивался из стороны в сторону и беззвучно, беспамятно плакал.
  Часовые, сменившиеся на вышках, беспокойно и задумчиво смотрели на него, то ли осуждая, то ли оправдывая, то ли просто пытаясь понять.
  День обещал быть счастливым, безоблачным. И в его прозрачной чистоте далеко-далеко, в ледниковых и снежных папахах, вырисовывались, обретая очертания и становясь доступными каждому взору, самые недосягаемые и гордые вершины ослепительной горной гряды.
    1971 г.

Р.С. Некоторые читатели интересуются, где можно купить мои книги. Отвечаю: насколько мне известно, несколько романов - сильно нашумевший в своё время "Год Чёрного Петуха" о событиях 1993 года, "И мёртвые спросят" о преступниках- патологоанатомах, а так же "Последний день "Помпеи" со второй повестью "Когда страна бить прикажет" появляются в Оzone и где-то ещё. Желающие отыщут. Всех благ!