…
Стальные кольца на запястьях, шее и лодыжках впивались в кожу с уже почти невыносимой болью. Цепи от этих колец (кроме того, что на шее – оно служило скорее чем-то вроде ошейника) мерно бряцали о каменную стену за моей спиной в такт ударам. В глубине души затаилась новорожденная ненависть. Тихая, молчаливая, злая. Отливающие кровью глаза моего палача виднелись сквозь прорези в палаческой маске-мешке.
"Почему я здесь?"
Удар.
"Кто ты такой?"
Удар.
Он не отвечал. Мой голос был тихий и спокойный. Видимо, это его и бесило. На стон или крик у меня сил уже не было. Я был спокоен, боль почти полностью тонула в наступающем беспамятстве.
О! Я любил эти моменты в заточении – моменты тихого покоя – без боли, мыслей… страха не было и без этого. Ну, убьют они меня. Если это – самое страшное, то мне боятся нечего.
То, чего я боялся, уже произошло…
Это был пятый день. Последний день.
***
Кровью омою и в ней искупаю
Не пропоет монах –
Будешь в аду ты вовек, обещаю
Пеплом истлеет твой прах
Я проклинаю тебя, мой убийца
Мертв я, хотя средь живых.
В крови твоей же тебе утопиться
Я помогу – стихнет крик.
Болью сознанье твое изломаю
Долгую гибель прими.
Смерти неспешно тебя предавая,
Буду с тобой, как и ты.
Так же как ты – отдавая приказы
Слугам своим, палачу.
Плотью своей отобедай, зараза
Не благодари – я плачу.
4асть 1
Плен
День Первый.
Последнее, что я помню – это как мы выехали загород на горную конную прогулку с моими обожаемыми дамами. Жена и две дочери – любимые мною до беспамятства. Три изысканные леди в длинных платьях синего, золотисто-желтого и темно-лилового цветов. Настоящие дети голубых кровей. Стройные, высоких манер, но при этом они добры и отзывчивы – благородны душой.
Они не такие, как я. Я всегда был несколько жесток и бесчувственен (возможно, следствие сурового воспитания моим строгим отцом), но такая прелесть чувств всегда дарила мне возможность ощущать и себя чуточку более живым. Будто и мне не чуждо все это – понимание, доброта.
Я так люблю свою семью.
И я никак не могу вспомнить, как и почему мы попали сюда…
Мы выехали на лошадях за каменные стены замка. Длинная тропа в горы. Я ехал позади, они – веселой смеющейся кучкой – все рядышком передо мной. Дорога была, благо, широкая и почти безопасная. Почти. Я помнил о разбойниках и диких животных. И мы уговорились – если вдруг что – они разворачиваются к замку и спешат за подмогой, а я защищаю их.
Я обнажил клинок.
Стоит всегда быть настороже. Я, конечно, хороший воин, но ведь я только один.
Все было прелестно и ничто не предвещало беды…
Следующее воспоминание – крик Элизабет, вопль наемника передо мной, проткнутого моим мечом. Крики Кэтти и Мэри, куча наемников вокруг нас, ржание взбесившихся лошадей… почему же девушки настояли на том, чтобы не было защиты? Почему я послушал их и отказался от конвоя?!…
Память возвращалась вспышками, кадрами… я тряхнул головой. Темно. Вижу только силуэты в длинных изящных платьях напротив и чувствую, как режет кожу на запястьях, шее и лодыжках от въедающегося железа стальных обручей.
– Элизабет? Это ты? Кэтти? Мари? – темнота была непроглядной, было не разобрать, что вокруг.
– Ричард? – испуганный высокий и невероятно чистый голос моей любимой. Стройная женская фигурка в синем платье шелохнулась. Бряцнули цепи и кольца о стену за ней.
– Элизабет? Где мы? Что случилось? В чем дело?
– Не знаю, где мы. – я услышал тихий всхлип. – Да, Кэтти и Мари тоже тут – они по правую и левую от меня руку. Но они еще не пришли в себя. – фигурка потянулась, превозмогая боль, рукой к соседней с ней крошечной куколке в золотисто-желтом платье. – Кэтти? О, Господи! Нет! НЕТ! – крик Элизабет разрывал меня, я со всей силы дернулся, в попытке вырваться – пусть и без рук и ног. Сломать, порвать стальные обручи на руках, ногах, шее, разорвать цепи. Я почувствовал, как по рукам и ногам струиться теплая вязкая жидкость, а из груди поднимается почти звериный рык.
– Она холодная… Ричард… она… совсем холодная – я не мог слышать этой боли. Элизабет тихо плакала, и казалось, что с ее слезами – не видными мне в кромешной темноте – вытекает из меня жизнь и все человеческие чувства. Я ненавидел все, что меня окружало. Всё, кроме этих троих чудесных существ, подобных ангелам.
Кэтти…
– Ненавижу! – прорычал я. Не так громко, как до этого – просто крик-рык – нет. Но с такой ненавистью, с таким искренним бешенством и злостью, что плачь Элизабет испуганно стих.
Я догадывался, где мы. Лорд Ксоран. Мразь! Если только это ты…
– Ричард. Прошу. Может, я ошибаюсь… но я… кажется, она не дышит. – она снова всхлипнула. По другую сторону послышалось шевеление.
– Мам… – вяло проговорила Мари – моя старшая дочь. – Мам? МАМА?! ПАПА! Где мы? Вы тут? – она несколько раз дернулась, громко бряцая цепями.
– Тихо, тихо – зашептала в испуге Элизабет. – Тихонько, мое солнышко. Да, мы тут. Прости, я не знаю, что произошло. Мама с папой тут. – теперь тень напротив меня, не обращая внимания на боль, потянулась рукой к другой фигурке.
– Мама, мне больно. Рукам и ногам…
– И мне, солнышко. – Элизабет коснулась ее руки. Теперь плакала Мари. Элизабет, похоже, сдерживалась, нежно шепча дочке что-то утешительное.
А я висел и ненавидел ЭТО ВСЁ.
Как же так вышло? Почему они тоже тут? Они же… ни в чем не виноваты!
Несколько часов прошло в почти кромешной темноте и тишине. Элизабет и Мари иногда тихо плакали, Кэтти так и не пришла в себя.
Я чувствовал, что мое лицо тоже мокрое. Я не понимал, как такое могло произойти?! Все, что я делал не так – лишь на моей совести! Какого тогда черта три моих ангела тут – со мной?!…
Я ощупывал кольца на запястьях. Крепления за спиной. Пытался разглядеть в темноте, куда идет цепь после кольца. Как же ее черт подери отсоединить?!
Спустя эти пару часов к нам зашел он. Тот, чьи глаза – мутного серо-коричневого оттенка, желтые, покрасневшие, виднеющиеся сквозь прорези палаческой маски – навсегда отпечаталось в моей памяти.
Он скрипуче и чуть безумно засмеялся, царапая что-то внутри. Мне захотелось ударить его. Убить. Я дернулся, скованный, обездвиженный. Он снова посмеялся.
Зажглись-вспыхнули пару факелов.
Кат. Наш палач.
Сначала он подошел ко мне, придвинув лицо как можно ближе к моему, он прохрипел с безумной улыбкой кривых местами почерневших желтоватых зубов, обдавая меня мерзким запахом смешанным с перегаром. "Смотри, Ричард. Смотри внимательно" – он снова захихикал и пошел сначала к Кэтти.
Подойдя, он ударил кроху по лицу. Она не среагировала. Я снова дернулся, чуть не отрывая руки. Боль была невыносимой, но я ее почти не замечал "Не тронь их! – я рычал, я не говорил – Слышишь, мразь?! Я клянусь – ты прочувствуешь все Кольца Преисподней! Я постараюсь, сволочь! Не смей их трогать!" – но он лишь безумно смеялся. Когда я замолчал, он отстраненно заметил: "Жаль. Девочка мертва. А была бы такая интересная игрушка." – и он небрежно снял ее со стены, бросив ее тельце передо мной. Он отвернулся, а девочка слабо пошевелилась. Впрочем, мне могло просто показаться, но кровь так застучала в висках в этот миг, что я на время оглох.
Я посмотрел на палача. Он взял грязными руками лицо Элизабет и несколько раз повернул из стороны в сторону, демонстрируя то ли мне, то ли рассматривая сам.
– Хороша женушка. Я бы от такой не отказался… – и он рванул платье, на пол посыпались крючочки корсета. Внезапно Элизабет плюнула ему в лицо.
– Подавишься. Смерть предпочтительней в тысячи раз. – прохрипела она.
Палач флегматично передернул плечами : "Ну, это-то само собой. Подожди, красотка. Только вряд ли ты такой красивой останешься…". Я скрипел зубами от злости, впиваясь ногтями в ладони. Все руки были в крови, она мерно капала на пол, образуя две отливающих черным лужи.
Палач выдвинул какой-то стеллаж со страшного вида инструментами и с аппетитом перебрал пальцами.
– Что ж… ну, начнем с простенького. – и он взял какие-то щипцы. Он подошел к Элизабет и, примерившись, ухватил щипцами один из ее ровненьких изящных ноготков. В свете факелов я видел, Как она напряглась, сжимая вторую руку в кулак и, подобно мне, вонзая ногти в плоть ладони.
Он дернул. Она застонала-зашипела сквозь зубы. По уже окровавленной ранее ручке побежала свежая струя ярко-алой крови.
– Стой! – крикнул я. – Чего ты хочешь? Чего? Скажи только – я сделаю все. Тебе нужна чья-то боль? Кровь? Страдание? Смерть? Бери мои. Бери, сколько хочешь! Оставь их.
Он только гаденько хихикал и повторил. Она закричала чуть громче. Потом он взял другие щипцы. Более похожие на кусачки.
– Убей меня. Меня. Пытай меня. – я рычал, опустив голову, умоляя. Не очень короткие волосы падали на глаза. Прости, Элизабет. Я не могу сейчас быть рядом. Прости, что не защитил. Черт его дери! Я ведь практически всемогущ! Что же тогда все это – меня… меня… мою…
Она снова закричала. Когда я поднял на нее глаза, на ее изящной ручке не было безымянного пальца…
– Мразь! Ты за это заплатишь! Ты за все заплатишь! – я кричал и бился в сковавших меня цепях. На запястьях сквозь запекшуюся кровь, бегущие темно-красные струйки и лохмотья мяса проглядывали кости. Я почти не мог шевелить пальцами.
Что такое цепи, когда я вижу эту боль в ее глазах. На Мари я старался не смотреть. Она тоже билась в стальных путах, кричала что-то, звала маму, плакала. Я старался не слышать ее. Я не вынесу. Боги! Ну за что?! Я ведь… я…
***
Он избил Мари и воткнул в живот Элизабет какую-то заостренную трубку, пробив ее тонкое тело насквозь. После этого его позвал какой-то слуга, заглянувший и сказавший, что его сиятельство лорд желает видеть палача. Больше в этот день он не возвращался.
…
… тихое постанывание Элизабет и плач Мари, тлеющие огарки факелов, пульсирующая кровью в висках ненависть. Я почти ничего не понимал, не слышал. Я сходил с ума…
Судя по высоким крошечным зарешеченным окошкам, на улице стемнело – был вечер. Мари перестала плакать, видимо, утонув в сладостном забытьи. Элизабет посмотрела на меня. Взгляд слегка безумно-спокоен. По губам побежала кровь, она кроваво улыбнулась мне, не показывая зубов.
– Ричард… ты – лучшее что со мной случалось. Я счастлива. Что… повстречала тебя. Всё и все, о чем и о ком я думаю, связано с тобой и девочками…
– Нет, Элизабет, не отчаивайся. Послушай… мы выберемся. Я что-то придумаю. Помнишь, когда мы были на природе – отдыхали с девочками… помнишь, медведя? Я смог все решить. Я смог. И сейчас смогу. Ты же за это и любишь меня. Я придумаю что-то, ты только не отчаивайся…
– Прости меня – я не всегда была…
– Всегда. Ты всегда была лучшей. Самой лучшей. И самой любимой. Но не нужно об этом. Молчи… тебе сейчас нельзя говорить.
Да, мне вспомнился обезумевший испугавшийся огня зверь – огромный, в размерах куда больший обычного. Клыки с пол моей ладони, такие же клинки-когти.
Лучше бы сейчас с десяток таких. В тот раз он оставил мне не зарастающую полосу на брови, которую Элизабет любила целовать, говоря, как любит меня. Говорила, что я у нее смелый и всесильный и звонко смеялась со счастливым лицом. Что со мной ей ничего не страшно. Со мной она ничего не боялась. А так же медведь оставил рваные шрамы на предплечье и спине – длинные и широкие. Их Элизабет и девочки касались насторожено, с обеспокоенными личиками. Тогда смеялся я – резко дернувшись, пугал их, вскидывая руки подобно дикому зверю, и смеялся – далеко не так милозвучно, более низким грубым голосом.
Я невольно улыбнулся. Горько улыбнулся.
Лучше чудища. Да пусть лучше они разорвут меня в клочья!…
И почему мне не удается вырваться и порвать этой мрази пасть, как тому дикому сильному зверю, чуть не убившему нас всех?
День Второй.
Всю ночь я смотрел на моих самых любимых людей. Всю ночь, в свете тлеющих факелов, потом, ожидая, как воздуха, света – дождался луны и снова смотрел. На окровавленные пальцы Элизабет и на ее даже сейчас небесно прекрасное лицо. На бледную Кэтти, брошенную на пол, которую сочли мертвой. Я мечтал, чтобы она была жива, и страх, не отпуская, душил меня.
С рассветом пришла женщина – ее втолкнули в этот огромный каменный полуподвальный зал и захлопнули за ней дверь. Старушка испуганно осмотрела нас. Испуганно, страшно выкатывая глаза, она покосилась и на меня от двери. Мой взгляд не выражал ничего. Лицо было мокрым, глаза щипало.
Я глянул на нее всего мгновение, стараясь не тратить драгоценное время. Она, видя, что я на нее не обращаю особого внимания, подошла и, бряцая ведром, протерла пол подо мной, смывая лужи крови, накапавшие с моих запястий. Достав из-за пазухи завернутую в полотенце флягу и бинты и смочив их, она попыталась протереть мои запястья.
– Не трогай. – тихо сказал я. Она испуганно подняла на меня глаза. – Зачем ты это делаешь?
– Меня прислали убрать тут.
– Но не промывать нам раны, ведь так?
– Нет – по ее щекам заструились слезы. Она испуганно косилась на меня, попятившись. – Простите, господин… то есть… – она охнула, видимо узнавая меня – я хотела сказать, Светлейшество Благородный Лорд Ричард.
– Хочешь сделать доброе дело? Служа этой мрази?
– Я не хотела ему служить. Меня продали ему. Я не…
– Это ведь дело рук Лорда Ксорана, правда?
– Да. Но мне нельзя об этом говорить. Простите. Простите… – едва слышимый шепот, она еще более испуганно попятилась.
– Видишь этих двух девушек напротив? Вот им – нужна твоя помощь. Протри их от крови, промой раны, но не вытаскивай стальную трубу – иначе она быстро умрет, истекая кровью. И вот эту девочку – тебе, думаю, велено убрать ее? Присмотрись, женщина. Она ведь жива? Скажи, что она умерла и прикопай что-то вместо нее. Спаси ее, умоляю! Если она жива – спаси. Клянусь – любую твою прихоть выполню после, только спаси…
Она снова покосилась на меня.
– Я мечтала о таком хозяине, как Вы. – она склонилась к Кэтти.
– Запомни, ее зовут Кэтти. – мне это казалось важно. Я терял нить происходящего. В голове был какой-то туман.
– Так точно, Благородный Лорд.
– А как зовут тебя?
– Сальма. Старуха Сальма…
Протерев раны Элизабет и Мари, она погрузила на тележку рядом с ведром, казалось, бездыханное тело Кэтти, накрыла какой-то тряпкой. Она забрала ее и увезла.
Я мог только молиться. Молиться богам, предавшим меня. Бросившим меня… плевать! Я – заслужил. Бросивших трех ангелов сюда – в этот ад.
Но в глубине души спокойный тихий голос повторял "Она мертва. И ты это знаешь. Она мертва…"
…
… в этот день больше никто не заходил. Элизабет пришла в себя всего раз под вечер. Сказала мне пару слов и снова потеряла сознание. Она говорила несвязно, будто в бреду. Боюсь, из-за вечного холода метала и сквозняков, она простыла и пошло заражение. И,похоже, теперь у нее был жар.
Черт. Что же мне делать?
Еще никогда я не чувствовал себя таким беспомощным.
Все это время я пытался вырвать или как-то развинтить эти треклятые кольца.
Было ясно, что все дело в креплениях за моей спиной. Цепь от кистей шла наверх – к кольцам высоко надо мной, а после – вниз к этим чертовым крепежам. Чтобы опустить меня, нужно было крутить специальное большое деревянно колесо справа, и тогда крепления ослаблялись, тогда цепи – по одному звену – цокая по полукругу держателя, вытекали сквозь него, давая возможность опуститься на пол и даже полностью освободиться, оставаясь в цепях и кольцах – я понял это, когда он опускал Кэтти.
Я почти развинтил тот держатель, что сдерживал мою правую руку, но он все равно никак не поддавался.
Я начинал терять счет времени. Оно плыло, а я был занят либо тем, что развинчивал осточертелый мне держатель либо любовался на бледные лица жены и дочери, когда силы совсем покидали меня. Пальцы были стесаны в кровь.
Похоже, снова начинало светать.
День Третий.
Я не спал двое суток и сознание искажалось. Но было не до сна…
Все это было неважно.
С рассветом пришел ужас в лице нашего палача.
С ним пришла смерть. И моя смерть, полагаю, тоже… я более никогда не был прежним.
…
Он был не в настроении, очевидно, что-то не ладилось в его грязной карьере и росте по иерархии сволочей. Или просто было мало времени…
Я проклинаю этот день. Проклинаю его. И палача. И поздние осенние цветы, что посмели цвести в этот день. И солнце, которое осмелилось светить.
Спешащий куда-то ненавистный кат, тем не менее медленно и методично пронзал тонкие тела спицами. Их стоны, крики и плач чередовались с их же беспамятством…
Но не моим. Я видел всё.
Это длилось, казалось, вечность. Хотя, судя по свету из грязных запыленных окон под потолок, прошло не более нескольких часов.
Я кричал, рвал руки, пытаясь порвать цепь, сыпал проклятиями, умолял остановиться… сплошная череда ужасных картинок.
Он ушел.
Я остался висеть безвольной тряпичной куклой, лишенной чувств, сознания, души и сердца.
Они обе были мертвы.
***
Теперь пришел мой черед.
"Эти девчонки – какая-то мерзость – бормотала грязь, разогревая попутно металлический прут в переносной жаровне. – никакого веселья. Никакой выдержки…"
– Я тебя убью. Ты же знаешь, да? – спокойно уточнил я. Он в ужасе повернулся ко мне. Видимо, мое спокойствие до смерти пугало его. – В общем – знай. И жди. Спи с открытыми глазами. Оборачивайся, оглядывайся, всегда будь на чеку. И будь готов умереть. И то же передай своему господину…
Я утонул в боли, не давая себе закричать. Физическая боль была почти приятна… в ней забывалась боль агонизирующей души.
Я лишился правого глаза. Видимо, его сильно испугал мой взгляд. Настолько сильно пугал, что он, похоже, даже подумать не успел, просто с испугу ткнул прутом в объект своего страха.
Потом прижгло руку. Потом живот. Бок…
Придя в себя под вечер я заметил, что не хватало двух пальцев на обоих руках. Безымянных.
Что-то всколыхнулось среди прочих мыслей. Палец…
Обручальное кольцо! Где оно?! Я в ужасе огляделся и увидел, что рядом с мертвыми детьми рая прибиты гвоздями два моих пальца. Гвоздями. На одном из них – окровавленное колечко. У стены на полу недалеко от все еще прикованной к ней Элизабет, которая не дышала, я увидел едва различимый в вечернем полумраке кружочек ее колечка…
Я просто так – рефлекторно – дернул расшатанный держатель и цепь, тихо звякнув, свободно свесилась вдоль стены. Правая рука была свободна.
Еще раз я взглянул на прикованных к стене ангелов.
Их бледные, прекрасные лица.
Но зачем мертвецу свобода?
Что мне с ней дела?…
И тут я внезапно понял, что знаю, что мне делать с моей свободой.
…
Двумя руками было много проще расшатать второй держатель, но даже так он мне не поддался за одну ночь. Пальцы немели и практически ничего не чувствовали. Мысли, исчезая, тонули в боли.
Внезапно спокойствие внешнее дополнилось смертью внутри меня – как выжженная пустыня, теперь укрытая снегом. Как озарение, внезапный глубокий вдох, звон битого стекла. Я перестал думать и чувствовать что либо.
Человек не может страдать слишком долго. И слишком много боли в нашем сознании просто не умещается. Чувства растворяются, а разум просто перестает воспринимать не конкретную боль, но всё, что чувствовал до этого. И я хочу сказать, абсолютно всё.
Сознание лечит себя забвением.
День Четвертый?
Я плохо помню его – этот день. Провалившись с рассветом, я множество раз приходил в себя и каждый раз после – терял сознание. Был ли это один день или несколько? Я не знаю. Не представляю… будто тысячи дней, рассветов и закатов – так, казалось, часто я приходил в себя. Порой от боли, порой от невыносимого холода.
На теле прибавлялось ожогов, в ладони и под ногти он загонял мне те же иглы, что торчали из тел прикованных к стене девушек.
Придя однажды вечером в себя, я смог расшатать второй крепеж так, что потихоньку мог выуживать из него звенья одно за другим.
Боль сменялась беспамятством и наоборот.
Часы тянулись вечно.
День Пятый.
<<o>>
"Почему я здесь?"
Удар.
"Кто ты такой?"
Удар.
Он не отвечал…
<<o>>
…
Я потерял сознание, видимо. Но когда снова пришел в себя, опять перед собой увидел эти глаза…
– Зря.
– Что?! – он не выдерживал моего спокойствия. Полного. Мертвого. Страшного.
– Зря ты не отвечал на мои вопросы. И зря ты издевался над женой и дочерью Лорда Ричарда. Смерть от удушья – говорят одна из самых страшных. Как думаешь?
– О чем ты? Что ты несе?… – он захлебнулся, будучи не в силах договорить.
…
Цепь обвивала его шею. Я держался за оба конца – за тот, что был свободен – еще скованной левой рукой, за тот, что был намертво закреплен на кольце правой руки – ею же. И тянул – тянул что было силы.
Я не знал, справлюсь ли. Палач был очень силен, а я теперь…
Я должен жить. Ненадолго я должен воскреснуть. Сейчас. У меня есть цель. Последняя цель…
Я не знаю, сколько я пробыл тут. Пить и есть мне не давали. То время, что я окрестил четвертым днем – был день отчаяния, бывший в состоянии тянуться более недели реального времени, проведенный почти в беспамятстве.
Когда он обливал меня ледяной водой, плеская из жестяного ведра, я пил. Пил столько, сколько попадало в рот, жадно облизывая губы.
Но никогда ничего не просил.
Ни воды, ни пощады.
Даже в голову не приходило попросить что либо. Со временем я даже перестал рычать, кричать, шипеть сквозь зубы или стонать от любых, в том числе и особо изощренных пыток палача. Когда накануне этого – Пятого Дня – он прошивал раскаленными добела спицами кожу на ребрах и боках, я просто спокойно смотрел на него. В глазах все таяло, вокруг был почти непроглядный туман, боль застилала разум, а я упивался ею, как особо изысканным вином.
Она была несносна и одновременно благословенна. В моменты, когда я приходил в себя и не видел палача – я впадал в отчаяние. Это время было худшей пыткой. Да, боль была всегда, ровно как и жажда, и была почти несносной, но она не была настолько острой, как во время пыток. Хотелось пошевелиться, хотелось омыть раны – некоторые из них несносно чесались. Всегда было очень холодно кроме тех моментов, когда в высокие окна заглядывал раскаленный белый солнечный круг. В те моменты была невыносимая жара.
Но если не было палача и острой боли, я был поглощен мыслями, что само по себе было просто невыносимо…
Тогда я видел лица Кэтти, когда она лежала бледная и, похоже, мертвая на каменном полу передо мной; Мари, когда ее бил палач и когда убивал; Элизабет… всегда. Ее сила была мною недосягаема, я не мог осознать ее. Она молчала, утешала – даже тут, умирая. Она не умоляла о пощаде и не жаловалась. Она была доброй и отзывчивой. Даже тогда, когда любой бы возненавидел ВСЁ и ВСЕХ. Она не держала зла на палача – ненавистного! Тело которого сейчас трепыхается в моих руках – хрипя и плюясь кровью – грязной кровью мрази.
Я сильнее дернул цепь обеими руками. Палач гадко крякнул. Грязного цвета глаза выглядели умоляюще. И мне захотелось их вырвать… щенячья мерзкая мольба. Был сволочью – получай заслуженную плату за… всё. Что делал.
Моя кровь тоже не чиста – она не такая светлая, не такая ярко алая, как у Элизабет и девочек…
Так почему же я жив?! Зачем?
Не верю я в таких богов! Отрекаюсь! Зачем им было убивать трех своих верных Детей – трех Ангелов Эдемского Сада?!
Простите, Всевышний и Матерь с Младенцем.
Сейчас судить буду я. Всего единожды и жестоко. Может, даже неоправданно жестоко, но это справедливо.
И если мне придется очернить себя, чтобы поступить по совести, вернуть себе… себе ли? Вернуть любимым хоть часть их чести. Потом можешь, Отче, делать со мной все, что заблагорассудится. Изничтожить. Убить. Раздавить…
Но не сейчас.
Палач трепыхнулся последний раз. Выпучив от ужаса, страха и боли безумные глаза, он последний раз увидел меня.
Мой спокойный взгляд.
И умер.
***
Он выпал из моих дрожащих пальцев. Я опустил руки, еще не понимая, что все закончилось.
Цепь тихо звякнула о пол. Я, не поднимая глаз, крутанул нижнее колесо, освобождающее мои ноги. И остановился. Я ничего не понимал. Не чувствовал. Не мог понять или отличить…
Перед глазами, будто страницы в книге перелистываемые несильным порывом ветра, пронеслись воспоминания.
Я резко поднял глаза. Бледные, с чуть-чуть отдающей серым, кожей, передо мной были две все так же прекрасных девушки.
Я бросился к ним, опустив их на пол, целовал холодные лица, руки. Прикосновения были блаженны. В короткие мгновения, когда кончики моих пальцев касались их рук, когда губами я прикасался к их глазам – я был невероятно счастлив.
Это – последний раз, когда мне хотелось плакать, танцевать, смеяться и петь одновременно. Когда мне вообще чего-либо из этого хотелось.
Такое до этого со мной было всего трижды.
Когда Элизабет дала согласие провести со мной всю свою жизнь.
Когда родилась Мари.
И когда родилась Кэтти…
Мои щеки – впервые с той страшной ночи, когда мы пришли в себя в этом жутком месте – как и мое лицо, были мокрыми не от ледяной воды, которой плескал в меня из ведра палач, чей труп сейчас ошметком грязи валялся за моей спиной.
А я все смотрел и смотрел на дивных и чарующих красотой любимых мною мертвецов.
…
Нужно спешить. Я должен убраться отсюда до того, как заметят труп палача. Я должен похоронить их. Пусть они утопают в цветах.
4асть 2
Месть
Я пришел в себя под кустом, немного припорошенный первым снегом. Рядом стоял, пощипывая траву, вороной конь, видимо сворованный мною из конюшен этого выродка. Сам я этого, признаться, не помнил, но это было и не важно.
Перед глазами все еще мелькали картинки – как жуткая вечная панорама – продолжение моего страшного сна, моего кошмара. Лица любимых и незнакомых, измазанные кровью, доставаемые мною из меня же спицы и иглы, и я… одноглазый, изуродованный, в рваной промокшей насквозь кровью одежде.
Чудовище.
Местами весели рваные клочья кожи и мяса – я вспомнил крюки. Похожие на те, что рыбаки используют для рыб, только больше. Он методично насаживает на такой крюк мою кожу, а потом вырывает вошедший глубоко крюк…
Я испугался себя же, увидев свое отражение в щите начищенного до блеска пустого доспеха, стоящего у стены. Не знаю, как мне добраться до замка и, главное – попасть в него. Как убедить стражу, что этот уродливый кусок мяса – их господин, их Лорд?
Лорд Ричард. Я успел забыть это имя. Я помнил только глаза палача, имя своего врага и три других – самых важных имени, которые я никогда не планирую произносить более. И которые я никогда не посмею забыть.
Я шевельнулся. В руке обнаружились два кольца - мое и еще одно. Тонкое, изящное. Кольцо моей возлюбленной. На шее висела цепочка. Я снял ее и продел оба кольца, повесил обратно на шею...
Вечная память. Вечное биение их сердец где-то рядом с теперь замолчавшим моим.
Я подошел к телеге и посмотрел на них. Их тела не тронул тлен.
Я прошелся, держа под узды коня, везущего телегу, по роще, где ночевал. В украденной мною в спешке телеге я нашел оружие. Три неплохо сработанных арбалета – к каждому по колчану стрел, а так же пять совершенно разномастных клинков. Хорошо сбалансированный двуручный меч простецкой черной обтянутой кожей рукоятью среднего веса пришелся мне по душе. Он ложился в руку, как влитой, и был легок в маневрах. Прекрасно податлив, как продолжение руки. Я подобрал к нему ножны. Подошли только заплечные, сколь не унизительно. Чувствовал себя каким-то грязным проходимцем-наемником с широкого тракта.
Скорее всего, именно так и выглядел…
Идя по роще, я наткнулся на озеро. Оставив лошадь с телегой, я вбежал-упал в прохладные (признаться, ледяные, но от того не менее вожделенные) чистые воды. Ноги не слушались меня, в голове был какой-то туман, я ничего не ощущал, кроме почти невыносимой боли.
Холодная вода сладостно "прижгла" раны и ожоги. Те из них, что невыносимо чесались, сейчас просто ныли. Я пил воду, хватая ее иссушенным ртом. Остановиться. Нужно остановиться, иначе умру. Нечеловеческим усилием я заставляю себя перестать пить.
…
Я долгое время плескался прям в одежде, смывая с себя тлен и гниль унижения, боли и плена. Пока ноги и руки не начала хватать судорога. Потом я снял рваные штаны, рубаху, куртку и сапоги и снова ненадолго залез в воду.
Найденное вместе с оружием тряпье пришлось мне впору: нашлись черная простая и очень грубая рубашка моего размера, а вместе с ней и темно-серые штаны (они были несколько длиннее, чем нужно). Штаны я заправил в мои сапоги, волосы пригладил-причесал назад руками. Раны, дыры, ошметки шкуры, мяса и ожоги я замотал длинными лоскутками, на которые разорвал свою рваную и выстиранную в озерной воде рубашку. Из оставшихся найденных тряпок отыскав что-то наименее запыленное дорожной пылью, я оторвал от этого чего-то ленту черного цвета и спрятал в нее свой выжженный глаз.
Арбалет помог мне в ловле рыбы, которую пришлось есть сырой. Я спешил. Мои прелестные подруги и спутницы должны были в идеальном состоянии дождаться своего последнего бала. Было, конечно, прохладно – как-никак поздняя весна – но теплее, чем в подвалах у этой мрази…
На самом деле, это не было подвалом – я ведь и сам живу в подобном замке. По классике, было два приемных зала. Это, скорее всего, и был нижний зал для этих вот приемов – балы и все такое. Но этот полуподвальный зал обычно никем не использовался – там слишком холодно. Я переделал его под огромную полуподвальную каминную-библиотеку. Там мои леди, сидя в высоких теплых креслах, укрываясь пледами и шерстяными платками, пили горячий чай. Они любили там читать…
Я не знал, как заставить себя есть эту дрянь. Она была какой-то слизкой, мечом и острием арбалетных стрел чиститься нормально она не желала. Я, пересилив себя и вспоров рыбе брюхо, попробовал без подручных средств вырвать хребет. Удалось с сомнительными успехами, однако теперь кусочки рыбьей плоти были доступны и я вгрызся в рыбью тушку, пытаясь сдержать рвотные позывы. Сейчас это – единственный шанс выжить.
Необходимо. Необходимо - от голода я едва стоял на ногах. Самого чувства голода не было, что тоже было причиной такого мерзкого обеда.
Я глотал ошметки прохладной плоти, стараясь вспоминать при этом обо всех полезных свойствах рыбы (хотя бы чтоб отвлечься), в глубине души сомневаясь, что оные распространяются и на сырую рыбу.
Поднялся я не то, чтобы ранним утром – скорее глубокой ночью, так что с рассветом я уже чистый и в чистой одежде, при оружии вышел из рощи. Я вел коня под узды.
К обеду я должен добраться до замка.
И вечером будет наш последний бал.
Выйдя с конем и моими спутницами из лесу, я сразу же наткнулся на тракт – более того, на развилку. С указателями: "Ко Владениямъ Великого Лорда Джеймса", "Ко Владениямъ Благородного Лорда Ричарда", "Ко Владениямъ Прекрасного Лорда Ксорана".
Великолепно.
Я оседлал коня и, проследив, чтобы телега ехала ровно – не косясь ни в бок, ни назад – немного пришпорил лошадь. Галопом до моих владений (точнее, до моего замка) всего что-то около часа. Но я старался ехать не спеша, чтобы не растрясти свой бесценный груз.
К обеду… даже несколько раньше, как я и планировал, я въехал в свой замок.
Дозорные не хотели меня пускать.
Я видел, что порядка не было – все были обеспокоены. Мой патруль отсутствовал – очевидно, меня все еще искали.
– Стой! Ты кто таков будешь?! Его Величия Благородного Лорда Ричарда нет.
– Я и есть Лорд Ричард. – зло отозвался я. – Присмотритесь! – я спрыгнул с коня и сорвал повязку с лица. Стражник, округлив глаза, попятился. – Не узнаете меня, узайте хотя бы их – и я указал на повозку.
Благоговейный ужас на лице стражников сменился испугом, позже - отчаянием, а потом – какой-то непередаваемой горечью. Молодой стражник отрицательно замахал головой:
"Это просто не может быть правдой…"
Он попятился. Бледнел, потом тихо прошептал: "Не может быть… Леди Элизабет… Леди Мари…"
***
Высокие сводчатые потолки Главного Зала, светящиеся в вечерней уютной полутьме свечи, сотни и тысячи белых и нежно-голубых цветов – пол усыпан лепестками роз, два… два чудесных ложа, две прекрасные девушки, усыпанные цветами.
Музыка. Звучат скрипки и арфы. Нежная мелодия сменяется следующей, а потом снова и снова. Дивные мелодии – целый скрипичный оркестр, нежность трогала даже мое черствое сердце.
Я – с повязкой на лице. Уже другой – аккуратной, с тонкой серебряной ленточкой-узором на каждом краю. Отросшие волосы, бывшие и без того очень длинными, теперь стянуты в низкий недлинный черный хвост. Черный фрак, брюки, рубашка, черные танцевальные туфли. Манжеты рубашки максимально простые и туго застегнуты на запястьях, на руках черные перчатки. Открыт только здоровый, не пострадавший кусочек лица…
Я стою рядом с этими прекрасными созданиями, которые будто с умиротворением спят. Весь зал полон – стоят скамьи и все сидят. Все в черном. Мелодия – единственное что поглощает наши умы, кроме нее нет никаких лишних звуков. Все молчат, все замерли.
Дирижер кивает мне.
Я должен танцевать. Прощальный вальс. Для них.
Я достаю клинок из ножен. Последний танец.
(… легко касаясь пальцами висящих на шее колец, я собираюсь с мыслями…)
Меня учили с детства. Одинокий вальс – в нем свои законы, я ступал по каменному полу, будто летел над ним, стремясь улететь куда-то вслед за душами двух ангелов. Моих ангелов.
Вальс с клинком. Вальс любви и отмщения. Тонкий женский голос нежно повторял мелодию главных скрипок. Я вдыхал свою боль, но я был легок, какими бывают души безгрешных. Я был идеально подготовлен. Изысканные движения повторялись мною с идеальным подражанием. Шаг за шагом. Взмахи клинка…
Мелодия стихала. Я останавливался.
Рукой проведя по лезвию клинка, я поднял руку разрезанной частью перчатки к зрителям. С нее капала алая кровь, такая чистая, какой она не бывала ни до, ни после этого заката – как само закатное небо, как алые розы в моих руках. Две розы.
Подойдя, я поцеловал холодные лоб и прикрытые щекочущие ресничками глаза обеих. И положил каждой из них на грудь по одной алой розе…
Мелодия сменилась иной. Двенадцать высоких мужчин в черных фраках поднялись и размеренно, величественно подошли на возвышение – ко мне. Я коснулся лба каждого склоняющегося передо мной мужчины, и он, выпрямившись, касался своих губ, потом сердца, потом – возносил руку вверх и отходил к гробам.
По три с каждой стороны, они взялись за узорные ручки черных гробов, и подняли их. Рядом друг с другом их вынесли из зала. Я должен был идти впереди. И я шел.
Мы занесли их в святилище, где нас уже ждал Святой Человек.
Он прочел над ними молитвы, хор вокруг пропевал их следом за ним, как тихое эхо теплых забытых голосов. Я молча стоял у изголовий гробов, а мои два Ангела все так же мирно спали…
Вот мы идем к зеленым лугам за нашей… за моей крепостью. Я тихо бреду – теперь позади. Величественный – легкий и до невообразимого тяжкий миг. Я едва мог дышать – и не из-за повязок, туго стягивающих мою плоть. Нет. Вздохнуть не могла душа.
Музыка – дивная мелодия преследовала нас. Она звучала, будто, внутри. Оркестр разделился – по половине скрипачей и по одному женскому вокалу с обеих сторон процессии.
Зеленые холмы. Мы стояли и смотрели, как двое мужчин в простой черной одежде копают глубокие ямы. Один из назначенных мною лиц хотел отдать приказ опускать гробы, но я его остановил. За нами шли около полусотни дам так же в черных одеждах и несли корзинки с цветами.
В белом на похоронах могли быть только дети. Две крошечные девочки – еще, наверняка, не знающие что происходит – в снежно-белых платьицах по велению своих матерей подбежали ко мне. Я протянул им по корзинке с цветами, и аккуратно бросали по одному цветочку вниз – в черные, убивающие все внутри меня ямы.
Мне безумно хотелось броситься в какую-то из них и навеки остаться с кусочками моего сердца.
Когда они все внутри – все дно – были укрыты цветами, я разрешил им остановиться.
Лишь теперь опустили уже закрытые гробы. И девочки, все еще не зная, что происходит, забрасывали их цветами, пока не перестало быть видно дерево черное крышек.
Я смотрел на падающие цветки, завидуя им. Я снял со своей шеи две стеклянные баночки на цепочках с нежно-фиалковыми засушенными, но все так же прекрасными, бутонами роз внутри, на которых были капли моей крови.
– Я оставляю с каждой из вас, любимейшие среди любимых мною, клок своей души. Пребудьте же в Эдемском саду, дорогие мои Ангелы, в полном покое и счастии. Любил и буду любить вас всю свою жизнь и после нее – целую вечность! – я отпустил занесенные над ямами две цепочки и два бутона в тонком хрустале упали вниз.
И я, отвернувшись, пошел к лошадям. Оседлав черного мерина, на котором приехал сюда из плена – лишь он один меня признавал теперь – я направился в замок, не оборачиваясь. Нельзя оборачиваться. А так хотелось…
Но нельзя.
Я всю ночь и целый день не выходил из своих покоев.
***
Я приосанился. Закатное небо алым, будто кровью, окрасило мой с недавнего верный двуручный клинок с простяцкой черной рукоятью. Я выровнял коня под собой и, чуть сведя брови к переносице, позволяя лбу пойти складками спокойной ненависти, и воздел вверх пылающим алым меч.
– Дорогие друзья!
Мой рыцарский отрядец – конная личная и верная лишь мне мини-гвардия – приветственно и единодушно воздели к алеющему небосводу свои мечи, отозвавшись многоголосым стройным возгласом.
– Вы давно ждали этого дня. И я зову вас с собой. Мою Всем Сердцем Любимую Семью убил тот, кто навеки и давно очернил себя – вы все прекрасно знаете, чего по моему мнению заслуживает эта мразь. Вы со мной? Я иду на Лорда Ксорана!
– За Лорда Ричарда! За нашего Господина! – взревела небольшая толпа, салютуя мне воздетыми клинками.
– В бою трогать только защищающих это отродье мужчин. Женщин и детей щадить при любых обстоятельствах. Сам Лорд Ксоран – мой!
***
Мы уже долгое время ехали. Всю дорогу никто не проронил ни слова.
У каждого была своя фляга – не было повода попросить, у каждого – свой конь и общая каждому дорога под копытами его лошади, у каждого – своя ненависть и своя причина идти за мной и верить мне. У каждого свои основания рисковать ради меня или чего еще собственной жизнью.
Они все верны мне – это единственное, что мне стоило знать. Единственное, что мне было интересно.
– Заночуем в этом лесу. – я махнул рукой в сторону от указателя. Это все, что кто-либо из нас произнес за вечер.
Да, это была та же роща, тот же лесок, в котором я пришел в себя после побега.
Мы даже воды набирали в том же озерце, в котором купался я. Всего несколько дней назад…
***
Впереди – перед глазами – замок этой мрази. Мост опущен.
Как опрометчиво и наивно.
Я не буду ждать, пока его поднимут, чтобы по всем правилам доброго тона (с недоброжелателем, ясное дело) уговаривать его выйти на минутку – "поговорить".
Случай, как мне кажется, не тот.
По всем правилам МОЕГО хорошего тона, такому, как этот Лорд, выродку можно кишки его же скормить. Хотя, думаю, это лишь мое чрезмерное милосердие.
Да и плевать как-то. На всё. Я хочу его крови. Его безумия – хоть капельку сравнимого с тем, на которое он обрек меня…
Мести хочу. За любимых.
Силы во мне в момент, когда я возрождал в своем сознании их искаженные болью лица, хватило бы, чтобы разорвать его просто голыми руками, более того – по камешку все теми же голыми руками разворотить его замок.
Менее минуты мы зыбкими тенями в утреннем тумане стояли и оглядывали это место.
… я – практически ничего не осознавая и не чувствуя, утопая в этом тумане, указываю своим клинком на опущенный мост, приказывая врываться. Все молчат. Дозорные порядочно дремлют, замечая нас слишком поздно – их просто расшвыривают-отбрасывают в стороны.
Один с криком упал в неглубокий ров. Жив, вроде.
Не важно… не важно…
Мы внутри.
Слуги: женщины (кухарки, горничные и прочие), дети (в основном, посыльные) и простоватого вида мужчины (конюх, кузнец, повара, и многие другие) разбегались с криками в разные стороны от копыт наших лошадей. Все кони были вороные. Все мы – в черных одеждах. Весь мой замок еще долго будет в черном – месяц. Я, может, и более того. Сейчас… мне в черном стало так уютно.
– К центральному холлу! – крикнул я чуть оборачиваясь. – Его покои точно над главным танцевальным залом!
И мы, не останавливаясь, не спешиваясь, на полном скаку въехали в широкий-широкий коридор, ведущий в Верхний зал.
Что ж, нижнего мне хватило более чем, теперь полюбуемся на Верхний…
Еще в начале коридора нам стали слышны какие-то шаги, шумы, голоса, крики и звон кольчуг.
С нашим приближением к Залу шум возрастал.
Мы въехали в огромное… просто шикарное помещение.
Чрезмерно шикарное – меня от переизбытка позолоченной лепнины на стенах, вычурных статуй и ярких предметов начинало подташнивать – вызывало ужасное омерзение полное безвкусие персоны, заведовавшей отделкой интерьера.
Странно, меня, наверное, должны заботить сейчас совершенно другие вещи. В голове туман…
В дальнем конце этой огромной необъятной и необъяснимо броской на вид комнаты стояли где-то около двадцати человек – очевидно, такая же личная гвардия, как и у меня. Нас было меньше примерно на треть, может – четвертую часть. Они были в кольчугах, а на мне, как и на моих людях были только плотные кожаные куртки.
В остальном силы были равные.
Стоящий рядом со мной Кь`ер странно хмыкнул, вздернув уголок губ, показывая, что ожидал и опасался большего.
Остальные играючи перебирали клинками.
Каждый из нас прекрасно знает, на что все мы способны, когда собираемся стоять насмерть. В воздухе витало странное поветрие – хотелось смеяться. Будто в каждом проснулось нечто значительно большее – нечто вроде дикого зверя.
Воздух сочился силой – сладковатой и безграничной, отдающей привкусом крови. Вместо привычного в такие моменты страха нами всеми овладевало нечто вроде безумия. Жажда чужой и своей крови – жажда боя, хотелось бежать вперед – как можно быстрее оказаться среди кровавого месива, блеска и звона стали.
Вся моя конная гвардия в компании со мной и со мной же во главе просто упивались этой силой. Хотелось рвать все вокруг, выпуская излишки мощи – мы были способны на всё.
– Его Светлейшество почивать изволили, велели их не беспокоить! – дрожащим голосом разнесся испуганный вопль одного из наших врагов.
Я позволил себе легкую безумную полуулыбку.
– Убить их. – повелительно сказал я негромко, наклонив голову и еще шире расплываясь в этой полубезумной гримасе.
Черный жеребец, вместе с более чем десятком своих точных теней вокруг, сорвался в безумном рывке. Кони не скакали – мы летели над начищенным до блеска полом, будто стайка ночных кошмаров.
Мы влетели в толпу подобно тарану, вошедшему в проломившиеся врата, клиньями прорезая вражеские ряды. Они ничего подобного не ожидали. Многие шарахнулись в стороны, кое-кто даже упал с лошади. Кони под ними ржали и танцевали на месте, сами наездники пытались спастись от летящих со всех сторон серебристых росчерков ударов клинка.
– Нет! Не убивай! Не нужно. Убить можете лишь тех, кто оказывает сопротивление. – уже сидящий на полу, в отчаянии отползал, сидя на заднице, пытаясь спастись.
Хотелось убить(и мне самому). Очень.
– Не трогай. Забери оружие и продолжай – на ходу бросил я его сопернику – моему гвардейцу.
– Вы милосердны, мой Лорд – с тенью разочарования сказал он.
– Неоправданная жертва. Виновник нашего недовольства и горя – лишь один.
Судя по неподготовленности и трусливости его гвардии, тут мне делать было уже нечего.
– Убить всех, кто попытается помешать мне! – я, подъехав в плотную к двери в его покои, спешился.
Вот теперь – манеры. Выше, чем когда либо…
***
Я распахнул обе створки двери – высокой и резной – и в спокойном темпе с ровным дыханием сделал несколько шагов внутрь.
Еще более вычурная и шикарная комната, почти в центре которой (приставлена к дальней стене) – кровать: высокая с кучей подушек и с пологом, вся – в красном бархате с золотистыми кисточками.
Прямо перед этой кроватью посреди покоев стоял сам Прекрасный Лорд Ксоран (собственной персоной).
– Какая честь. – тихо пророкотало где-то внутри меня. Я был спокоен, как никогда. На его лице была паника, доходящая до иной грани безумия, которое в свою очередь, питало мое временное помешательство. Сладковатый привкус страха, вдыхаемый мною вместе с воздухом, был слаще любого изысканного лакомства и пьянил лучше любых элей и вин.
– Ричард – испуганно-пискляво выдохнул Ксоран.
В голове плясали какие-то странные повседневные мысли. Я понял, что не знаю – что тут забыл, как вдруг…
***
…
…как вдруг три тени, что неясными призраками скитались на окраинах моего сознания, стали почти физически ощутимы. Стройные, все в белом – три когда-то знакомые мне.
– Ричард... – тихо сказало три голоса. Мольба, сила и боль – почти несносные – ледяными иглами пробежали по моим венам, стальными тисками сжимая сердце.
И я вспомнил все.
…
Мое лицо ничего не выражало – оно было спокойно-холодным. Только в глазах я разрешил бесноваться пламени ненависти – леденящему внутренности.
Я сжал в пальцах два кольца, висящих на цепочке на шее.
– Ричард, дружище, послуш…
Удар. Его отшвырнуло к кровати. По искаженному мерзкой гримасой лицу струилась темная кровь.
– Я тебе не друг, Ксоран. – спокойно ответил я.
Я неспешно подходил, Ксоран обнажил меч – усыпанная самоцветами золотистая рукоять блестела в его руке – чуть пухленькие пальцы с тремя перстнями – на указательном, среднем и безымянном – с крупными камнями сжимали рукоять, открывая оголовье меча, украшенного огромным рубином. Руки его дрожали, острие клинка неуверенно направленное чуть в сторону от меня, выписывало невообразимые белесые узоры-росчерки. Глаза Лорда бегали, он пятился, чуть забирая в сторону.
Глупец.
– П… послушай, Ричард, ты горяч на нрав – я знаю, но ты ведь еще и милосерден…
– Я? Милосерден? Когда? Давным-давно? Возможно. Но тот, кто перед тобой сейчас – это уже не я. Не тот я. Впредь – нет. Милосердию нет места во мне. – я наконец остановился. Ксоран чуть-чуть помялся, странно истерически хихикнул.
– Смотри! Там Элизабет! – крикнул он, показывая куда-то в сторону окна, оставшегося от него с правой стороны. Он попытался, уповая на мое замешательство, пробежать мимо меня.
Я не повел и бровью, все еще видя стоящих передо мной три удивительно прекрасных силуэта. Просто выставив руку в сторону, я не дал ему пройти и легким усилием отшвырнул назад. Сила во мне была, бравшая соки и питавшая себя моими воспоминаниями. Бешенством. Болью. Ненавистью. Отчаянием.
Я снова ударил его – снова просто рукой – кулаком, еще сильнее разбивая его лицо.
– Твой черный рот не имеет права называть их имена…
Он наконец вспомнил о клинке и попытался неумело вслепую рубануть меня. Я поймал лезвие рукой, сжимая в кулаке. По лезвию заструилась моя кровь.
Ксоран как-то по-собачьи заскулил, испуганный этим. Я легко дернул клинок в сторону и он выронил его.
– Что ж это за Лорд такой, который с мечом не может обращаться? – брезгливо заметил я.
– Ри… Ри… Ричард… – пропищал, заикаясь, он.
– Мое милосердие убил ты. Три живых клочка моей души, способных на это милосердие. Их. Убил. Ты. – свободной рукой я сорвал со своего лица черную повязку, открывая выжженный глаз. – Взгляни, Ксоран, в глаза той Преисподней, что ты создал! Взгляни в эту Бездну! Я сам помогу тебе отправиться в этот Ад, тобой же сотворенный.
Я резко развернул клинок, и, не отпуская держащую лезвие руку, воткнул его в плечо Ксорана. Не останавливаясь, я, уже взяв меч за рукоять, поглубже вогнал клинок в стену, обшитую деревом, надежно пригвоздив к ней своего врага.
Гадкий истерический вопль "Лорда" вызывал жуткое омерзение. Терпеть эту мерзость сил почти не было. Но остановить все это я тем более не мог. Не имел права – не отомстив за бесчестие и боль трех светлейших существ когда-либо известных мне.
Я отвернулся – недалеко от окна тихо тлел камин. Я подошел к нему и в горсть сгреб горящие уголья. В голове стояли стоны и плач девочек.
Я почти не ощущал физической боли.
…
Я уже рядом с ним. Его мокрое от крови и слез, ранее бывшее тошнотворно умилительным, личико, искаженное от страха и ужаса прямо напротив моего изуродованного и спокойного лица…
– Ричард… Ричард, прошу, не нужно…
Я всю эту горящую жменю угольев подношу к его лицу.
– Сладостной трапезы Лорду Ксорану. Ешь! – прорычал я и прижал свою ладонь, пропахшую уже вонью горелой плоти (угли с самого начала моментально прожгли черную перчатку) – к его лицу.
Его крик, больше смахивающей на визг, эхом отразился в воцарившейся тишине.
– Я сказал – ешь! – прорычал я. Бешенство не отпускало.
Я, раскалив кончик своего клинка, вновь подошел к поскуливающей трусливой твари.
– Интересно ли тебе, Ксоран, каково было Элизабет там – в твоем Нижнем зале? – тихо уточнил я.
– Не... не нужно...
– Да что ты! Как ты там говорил? "Друг"? Отбрось смущение – тут все свои, мне не жаль удовлетворить твое любопытство – он продолжал кричать, а я медленно насаживал шкуру с его ребер на свой раскаленный клинок.
Он кричал. А я все ждал, когда он потеряет сознание, чтобы добить его и уйти отсюда. Это длилось уже довольно долго, но я не чувствовал времени. Пришлось несколько раз возвращаться к камину. Моя рука, которой я сгреб угли, уже практически не слушалась меня, застыв в одном неестественном положении.
Думаю, острие меча не было достаточно горячим, но лучшего я Лорду предложить не мог.
Сам являясь Лордом, я не был обучен прислуживать…
...
Сквозь его вопли я не сразу расслышал негромкий шум за не до конца прикрытой дверью.
Она открылась. Черт, ну я же просил!
Взяв с его стола какую-то служившую неизвестно чему стальную трубку, я вонзил ее ему в живот и в бешенстве обернулся.
Обезображенное лицо, искаженное ненавистью, без скрывающей ожоги повязки. Рука с углями. Брызги крови и нечеловеческий рык:
– Кто посмел?!
– П… пап? – я в испуге уронил свой двуручный меч.
– Кетти? – в голове был какой-то звон. – Кетти, это… ты?
Она испуганно попятилась.
– Нет… нет… прости, мышонок, это… я…
– Не может… этого не может быть. – по щечкам крохи бежали слезы.
Она отступала обратно к двери.
Я хотел остановить ее. Извиниться. Объяснить. Я сделал пару шагов, всего пару шагов, но она испуганно вскрикнула и убежала. Местами рваное, но чистое золотистое платьице солнечным лучиком мелькнуло и исчезло за дверью.
Ксоран хрипел-скулил за моей спиной.
Старуха Сальма выполнила мою просьбу.
***
Я стоял и смотрел на скрипнувшую дверь. Ненавистная тварь висела и корчилась, пригвожденная к стене. Но злость прошла.
Осталось лишь чувство вины. Не перед Лордом Ксораном, что яснее ясного. Ненависть к нему не пройдет никогда. Нет.
Перед дочерьми и женой. Они… не одобрили бы. Такого.
Но из всех из них осталась лишь Кэтти. Любимая до беспамятства, но, наверняка теперь возненавидевшая меня. И от того еще более несчастная.
Я же чудовище. Теперь – особо пугающее даже лицом. Лишь Элизабет, зная на что я способен, видя порой мою жестокость, все равно согласилась быть со мной… тогда – давно.
Как же я ее люблю…
И Мари, хоть и иначе. К Элизабет… больше дружественных чувств. Ей одной я мог открыть свои страх, боль, обиду. Чувства. Мысли. Переживания.
К дочкам – больше теплых и покровительственных чувств…
Как же я люблю Кэтти.
Крошечный лучик света – она всегда заставляла меня улыбаться. Для нашей семьи она была чуть простовата в поведении и иногда в речах, но это и было чудесно.
Мы все обожали ее – как наше личное солнце.
Я вздохнул. Я же и без того похоронил ее. Только теперь не она для меня мертва, а я для нее. И ее могилу искать, к счастью, нет надобности. Мне будет достаточно знать, что она счастлива. Оберегать из-за глубоко посаженных окон своего темного замка, как демон из глубокой Бездны Преисподней. Радоваться ее улыбкам, скрываясь в тени, страшась напугать…
Я чуть приподнял голову.
– И, да… я выкупаю у тебя служанку. – я, быстро подойдя к его столу, небрежно и немного неровно (довольно недавно я лишился безымянного пальца, к слову, на обеих руках) написал записку на одном из листков дорогой мелованной бумаги, стопкой лежащих на краю стола. – Подпиши… – я, бросив на стол целую жменю златых, которые я достал из своего кармана на его глазах, я подошел к нему и дал в руку перо. Я услужливо подставил листок, натянув его чтобы тот мог подписать.
– Что ты… – он хрипел, ненавидя и испуганно впиваясь в меня глазами.
– Просто подпиши, мразь. И я оставлю тебя в покое. Как есть. Подыхать в спокойствии…
Кривой росчерк. Я бросил перо ему под ноги. Сдержанно кивнув, пожелал счастливо оставаться.
И вышел.
4асть 3
Безумие
– Ричард! Ричард! – радостно проскандировали мои гвардейцы. Странно. Никогда ничего не требовал такого.
Среди них ранен был лишь один – самый молодой среди них. Рана не смертельная. Я помог ему взобраться на его лошадь.
А сам остался пешим.
– Примите мою горячую благодарность. – я говорил тихо, а они молчаливыми призраками застыли вокруг. – И так, Кь`ер.
– Да, мой Лорд. – спокойно отозвалась тень откуда-то слева.
– Возьми троих и отыщи Светлую Леди Кэйт. Возьми вот – я протянул ему мешочек, отвязав его от пояса, в нем звякнули монеты. – Доставьте ее в дом родителей Элизабет и впредь следите, чтобы они и сама Кэйт ни в чем не нуждались.
– Простите? Не в Ваше родовое поместье Олцьхейм?
– Я сказал все верно. В дом родителей Элизабет. И обеспечьте им еще больший достаток.– сухо ответил я.
– Простите, Вы не хотите самолично увидеться с ней? – еще более тихо и неуверенно уточнил Кь`ер – один из наиболее приближенных ко мне гвардейцев.
– Выполняй приказ, как он был поставлен.
– Так точно, мой Лорд – и Кь`ер, рукой отдав приказ следовать за собой двум конным воинам, скрылся.
– Майкл!
– Слушаю. – эхом отозвалась тень.
– Найдите так же добрую женщину, называющую себя старухой Сальмой. Передайте ей мою горячую благодарность и уведомите, что я ее выкупил. При ее согласии, доставьте в мой замок. Остальные – можете возвращаться к поместью. Или идти в отпуска.
– Что-что?
– Вы вольны отправиться в свои дома. К женам и детям. К родителям. Отдохнуть. Остальные, как выполнят приказы, тоже свободны.
***
Я молился, чтобы они как можно быстрее исчезли. Когда все мои верные воины скрылись из виду, я позволил себе менее минуты сухих рыданий, молчаливых и тихих.
Рвать на себе волосы хотелось.
Потом оседлал Ворона – своего теперь единственного верного мне вороного жеребца – я бросился прочь из треклятого поместья.
Я не поехал по тракту, свернув сразу же в лес. Долго блуждал там, потом – когда на пару с конем сбился с ног, привязал жеребца к низкой ветке дерева и просто прилег рядом. Засыпал под пританцовывания копыт и вой волков, их спровоцировавший. Конь боялся, но привязанный, не мог уйти.
А я не боялся. Но все равно хотел убежать… сам не знаю куда.
…
Я почти месяц скитался по лесу, почти полностью одичав. Пару раз ловил и ел сырую рыбу, как тогда – после побега в лесу. Теперь она не казалась мне настолько тошнотворно-гадкой. Нет. Она была лишь немного неприятна, а под конец странствий даже начинала нравиться.
Пил из озер – просто воду. Глотал столь же иссушенным ртом, как после заточения. Борода и усы отрасли, хотя прежде я следил, чтобы на лице растительности не было.
Так нравилось моей любимой.
Я начал забывать ее имя. Как и свое – его я забыл на паре первых недель.
И сегодня был такой же день как и раньше. Верный конь. Рыба. Озерная чистая почти родниковая вода.
– Благородный Лорд Ричард! Именем Королевы!
Я встрепенулся.
– О, слава Небесам, мы нашли Вас! Благороднейший Лорд… это Вы вообще?! – один из стражи Ее Высочества сначала радостно протянувший мне руку, испуганно одернул ее.
– Возможно я. – тихим севшим с непривычки голосом отозвался я.
– Боже милостивый, что с Вами?
– Милостивый? Это спорно. Со мной – ничего. Зачем я нужен Ее Величеству?
– Вас, Благородный Лорд, хотят к награде приставить. Искать Вас тут нам посоветовала ваша личная прислуга – мадам Сальма.
– О… ах, да. Сальма. Я же ее выкупил.
– Вы это называете – "выкупить"? Кхм… ой, то есть я-то ничего такого не имел…– он испуганно попятился. Почти как Кэтти.
– Успокойтесь, сир. Объясните лучше – чем я так положительно отметился перед Королевой?
– Вы раскрыли подлинную лживую личину Лорда Ксорты. Когда мы осматривали место его смерти – приколотого его же мечем к стене в его же покоях – мы осмотрели стол. Внутри – в шкафчиках – нашлись неопровержимые доказательства о противозаконных деяниях Лорда Ксорты, а так же о заговоре против Ее Величества…
Он долго еще расписывал что-то, но я пропустил его слова мимо ушей. Я посмотрел на него, как на идиота. Подлинную личину? Это же было очевидно. И бумаги никакие не нужны… хотя то наверное только мне.
– Ладно. Вам меня под конвой взять нужно? – я протянул две руки, как бы подставляя под специальную деревянную колодку. На меня странно покосился страж, брови скрылись за приоткрытым забралом шлема.
– Нет, нет. Вас желательно доставить добровольно.
– А как вы узнали, что это именно я убил Лорда Ксо?…
– Ваша расписка – она оставлена на столе, на ней кровавый отпечаток, очевидно, вашей руки, и монеты сверху, явно – ваша плата, тоже все в крови.
– Ясно. – я флегматично пожал плечами, бросил недоеденную рыбу (страж заметно побледнел – я бы даже сказал – позеленел при виде поеденной мною рыбы и стремительно отошел), и отвязал коня.
– Ворон… ну-ну… – конь явно был не в духе. Я потрепал его по шее. Он недоверчиво перебрал копытами.
***
Меня доставили во Дворец.
Меня осыпали лепистками цветов, я отвлеченно отмахивался от назойливо щекочущих алых листиков, будто язычков пламени, ища глазами у кого бы попросить прекратить это.
И нашел. Прям ко мне по мраморной лестнице спустилас Ее Величество Королева.
– Ваше Величество, простите, нельзя ли это прекратить. Объясните, почему вы так желали видеть меня?
Стоящий рядом страж поперхнулся. Сама же Королева только слегка улыбнулась.
– Да, простите, Благородный Лорд. Все время забываю, что Вам это не интересно. – она странно хмыкнула. Мне показалось, одобрительно, хотя я не уверен.
Меня – уже без лепестков – повели внутрь, заставив спешится.
– Могу ли я надеяться увидеть Вас, Лорд Ричард, за моим обеденным столом? – поинтересовалась Королева.
Я не понимал что происходит. Абсолютно.
– Так ли это необходимо? – я удивлен, что за месяц в лесу не разучился говорить, и, более того, все еще помнил что-то из правил приличия.
– Не необходимо, однако же очень желательно – настойчиво отозвалась она.
***
– Лорд Ксорта был моим… кхм… близким сердцу другом. Я очень рада, что Вы открыли мне его предательство. Если бы не Вы, Лорд Ричард, я бы умерла за этим вот обедом. А вчера мы с ним официально объявили бы…
– О ваших отношениях? – спокойно уточнил я. На меня даже стража, стоящая вдоль стен, покосилась. – Ваше Высочество… – добавил я, надеясь чуть сгладить неловкость. Мне, в общем-то, плевать, но как-то нехорошо.
– Да. – она улыбнулась. – Он был моим фаворитом. Но все не совсем так, как Вам представилось.
– Хм… а как же тогда? – безэмоционально уточнил я. Мне, признаться, было абсолютно все равно.
… меня заставили принять душ и выдали новую и чистую одежду, опять-таки заставив одеть именно ее. Лицо обрили а волосы уложили в гладкий хвост.
Мы сидели за столом.
Стол был невероятно длинным, но меня посадили совсем рядом с Королевой. Из стражей остались только двое – у дальней стены…
– Он казался мне чутким и отзывчивым. Он был просто очень мил. И при первых трех встречах он не знал, что я – Королева… – ее Высочество придвинула стул поближе. – тебе что, и правда плевать, Ричард?
– Абсолютно – вновь спокойно ответил я.
– Но ведь мы с тобой родственники!
– Ну, ты и живая. И вроде бы почти счастлива. Мне большего не нужно.
– Что с тобой? – тихо отозвалась она. Я снял повязку, наспех нацепленную мной в лесу перед стражником. Она охнула.
– Это… что?
– Это твой любимый Ксорта. Он же убил Элизабет и Мари. Кэтти сейчас, полагаю, ненавидит меня и не желает видеть. Она вбежала, когда я был в покоях Ксорты… когда я почти закончил.
– Ричард… – Ее Высочество побледнела. – Я…
– Ты – хорошая сестра. Троюродная. – я попытался выдавить улыбку. – Я думал, мне перепадет за такую выходку – всему же есть предел.
– Не перепадет. – тихо отозвалась она.
Стража не слышала нашего разговора. Королева вытирала слезы белым узорным платочком. А я пил предложенное мне вино…
***
Меня отпустили в тот же вечер, с конвоем доставив в родное поместье – в мой небольшой замок, куда мне было столь страшно возвращаться.
Меня встречала вся моя гвардия, слуги и старуха Сальма.
Испуг на их лицах сменился счастьем. Странно. Они должны меня ненавидеть – я бросил их, поместье и вообще ВСЁ ЭТО более чем на месяц, не заботясь ни о чем. Более того – я их хозяин.
Почему они мне рады?
Плевать.
Я попросил ванны и обеда. Все засуетились.
...
Я зашел в свои покои. Чистые и выглядевшие не жилыми из-за долгого моего отсутствия.
Кровать. Простая, широкая и мягкая. И стоящий рядом футляр.
Я присел рядом на корточки, припав на одно колено, и бережно провел рукой по защелкам.
Подарок. От забытой. Любимой. Единственной.
Я решительно дернул за защелки и они послушно открылись. Подхватив футляр, я положил его на кровать и, сев рядом, открыл крышку.
Изящество линий восхищало. Пальцами я ласково касался изысканных изгибов. Инструмент был почти столь же прекрасен как и та, что подарила его мне.
Давно.
Но эта скрипка была лучшей среди всех, что когда-либо я держал в руках.
Так. Наканифолить смычок.
Нежным и одновременно уверенным, сильным движениями я достал ее, придерживая за гриф, и подбородком прижал ее к плечу.
Прямая спина. Чуть склоненная к скрипке голова и… звук.
Пальцы. Теперь - всего три вместо необходимых четырех. Было почти невыносимо больно - требовалось тщательная и точная работа рук, здоровьем которых я пренебрегал более всего. Чуть больше месяца назад я устроил в этой самой ладони жаровню - шрамы от ожогов сошли не полностью. На месте безымянного пальца был обрубыш короче фаланги из середины которого торчала криво откушенная железными кусачками кость.
Нужно как-то… необходимо полное сосредоточение.
Взять нужную ноту. Сразу, идеально чисто… а теперь - вибрато.
Я коснулся волосом смычка струны и тут…
Скрипка зазвучала.
Невероятно глубокий, высокий - как человеческий голос. Я подбирал по памяти перезвон их серебрянных смешков, тихое пение при свечах у камина…
…
Только тут - в музыке - я не чувствовал себя бесчеловечным уродцем. И тогда и сейчас. Я будто летел, меняя себя, чувствуя.
Я жил…
…
- Сир! разреши. Мой Лорд, куда прикажешь подать обед?
Он был прав, дождавшись, пока я закончу.
Хотя, наверное, из-за этого больше часа стоял в дверях…
Я велел принести все в Нижний зал и впервые с той столь неудачной конной прогулки в горах сам спустился туда.
Ольцхейм – чудесный замок, выстроенные из слегка синеватого камня. Кованные потемневшие с момента застройки узорные подставки под факелы темно-серым кружевом укрывали светлое дерево, местами отблескивая сталью в отсветах пламени. Я спускался по круглой винтовой лестнице, вдыхая травянистый с легким цветочным и пряным оттенком и ноткой сырости запах. Девочки говорили, что так пахнут книги в библиотеке.
Я улыбнулся. Я любил и свой дом, но…
Без них что я тут забыл? Кто я вообще такой тут – один?
***
Все-таки я заставил себя спуститься. Тени, чудившиеся мне, белесыми призраками мелькали меж книжных стеллажей. Я старался не обращать на них внимание.
Я тут один.
Прохожу и сажусь в свое кресло. Остальные три остались на месте – у каждой свой плед – синий, красный и золотисто-желтый.
Книга. Про Мерлина – чудесного Мага, обладающего великой силой. Их самая любимая лежала перед недавно разведенным камином.
Нужно перестать о них думать.
Я подошел с твердым намерением сжечь эту книгу, но потом…
Сами стали всплывать в голове строки. Мне же тоже нравилась эта книга.
"Славный Городок Уэльс
Там коров пасут
В небесах и на земле
Мыслями живут
В этом Граде был рожден
И не так давно
Как Мир Богом был крещен
500 лет прошло.
Странный милый паренек
Рос он там в цвету
Мерлином отец нарек
Был он прост в быту.
Он волшебные дела
Не спеша творил
Ведь рожден он неспроста
Магом, им и слыл…"
Я открыл книгу и вдохнул.
И правда – так они и пахнут. Сказочный мир – у нас нет и не было никогда городка Уэльса. Придумал же кто-то! Как им это удается. Хочу туда…
Хочу куда угодно, лишь бы не сидеть тут в одиночестве, перед тремя пустыми креслами.
Я еще раз вдохнул приятный запах.
И зачитался.
Мне принесли вино, я пил, и ел что-то. Но я был не тут – там в Сказочном мире, в котором спустя 500 лет со дня Крещения Мира их Богом родился Величайший Маг и Мудрец Мерлин…
***
Я пил. Вино, эль – все, что приносили слуги. Это чуть-чуть приглушало невыносимую боль где-то внутри. Старуха Сальма старалась следить за тем, чтобы я ел, но есть мне никогда не хотелось.
Читал книги. Утопая в образах. Я снова слышал голоса девочек и любимой.
А еще я бывал в горах. Я мчал на Вороне, спеша куда-то – в бешенном беге забываясь. Тая. Теряя себя.
Так шли день за днем. Месяц за месяцем. Так прошел год…
***
Горы.
Я верхом на том единственном животном, что теперь не отвергает меня. Вороному жеребцу я дал имя Ворон в День отмщения. И он отзывался, значит это пришлось по духу и ему.
Горы – чуть ли не единственное место, где мне удается забыться – хоть немного. Сейчас уже не помогают ни книги, ни музыка, ни выпивка.
Обезумевший ледяной ветер, срывающий клоки снега с острых заснеженных вершин. Я вдыхаю его полной грудью…
Впереди дорога. Дорога, у которой нет конца – я в вечном пути. Теперь я – вечный странник, даже в своем замке я лишь на коротком привале. У меня теперь нет дома.
И нет сердца.
…
Я послал Ворона в бешенный галоп, как и сотни раз до этого, пытаясь забыться в этой сумасшедшей скачке. Рядом со мной тенями скользили воспоминания…
Нежный перезвон их серебряных смешков и ласковые голоса, поющие мне. Я снова тонул в своем сознании, ранее никогда не бывавшим настолько глубоким – казалось, оно могло вместить меня целиком…
И мне этого хотелось.
Внезапно я увидел тень впереди перед обрывом. Я испуганно дернул за поводья, конь едва успел остановиться перед почти бездонной пропастью.
Прямо над ней парила…
– Элизабет? Ты сердишься? – тень немного грустно улыбнулась. – Элизабет, прости меня. Я не могу так. Правда. Я все что хочешь могу вынести, но не твое такое долгое молчание. Я схожу с ума?
– Господин, как вы себя чувствуете? Все хорошо? Слава Небесам, Вы пришли в себя. У вас был бред, как вы себя чувствуете?
– Элизабет… – я искал ее перед собой. Я был в какой-то… комнате? Позже – спустя долгих несколько минут – я признал в ней свои покои. – Где она? Где Элизабет?
– Она… умерла, мой Лорд. Вы похоронили ее.
– Да, но я видел ее. Как я тут очутился?…
На меня испуганно смотрела Сальма – пожилая служанка, теперь работавшая на меня.
– Мой Лорд, простите меня. Вы тут чуть меньше недели. Вы опять поехали в горы, я попросила стражу следить за вами – как и в предыдущие раз пять. Простите меня за это. Вы упали в пропасть. Сейчас… вы лежите и выздоравливаете, все эти дни вы бредили погибшими родными и оставившей вас Кэтти. Я уверена, девочка вернется. Она рассказывала мне, пока я лечила и выхаживала ее, сколь она сильно Вас любит, мой Госпо…
– Довольно! Замолчи. Это – выбор исключительно Кэтти. Ей будет лучше… без такого домашнего чудовища, как я. Ей вполне хватит чудищ из детских сказок. И того ужаса, что она пережила. Я не виню ее. И не жду, что она вернется. Все в порядке. Можешь идти отдыхать – мне не нужны няньки. Я позову, когда будешь нужна. А теперь иди.
Она обеспокоенно глянув на меня своими очень выпуклыми глазами, придававшие сухонькой худенькой старушке несколько умилительно-игрушечный вид, встала, не смея перечить своему Лорду, и с поклоном вышла из моих покоев, плотно притворив дверь.
Я сделал пару глубоких вдохов.
Всего лишь бред. Всего лишь жар. Всего лишь видение…
Но она была там – со мной. Она предостерегала меня от падения. И я выжил.
Недолго пораскинув мозгами, я понял, откуда упал – падая с того обрыва никто никогда не выживал…
Я попытался собраться с мыслями. Мои Ангелы мертвы. Еще один из Них отказался от такого чудовища, как я. Остался я один – их крошечный ручной уродливый Демон.
Нужно успокоиться. И почитать.
Я встал и пошел в нижнюю библиотеку, походя приказав разжечь там камин и сварить мне крепкий черный кофе без сахара.
Мелькнула удивительная мысль о завтраке… как это было непривычно – как шепот из прошлого. Я давно практически ничего не ем. Мне не хочется есть. И жить. И дышать.
Книги. Я врал. Они не могут не помочь. И я рад, что во мне девочки развили чудесное воображение – как-то холодными суровыми зимними вечерами (что, подчас, затягивалось и до поздней ночи, и мы отправлялись спать лишь на рассвете) они вместе со своей матерью устраивали мне представления, обыгрывая в ролях их самые любимые произведения. Тогда главные герои обретали голоса – они смешно ломали их, делая как бы очень низкими, кривляя мужчин или парней-героев истории. Главные герои обретали реальные – почти физически ощутимые чувства. Мысли. Я жил их жизнями… и со временем научился точно так же читать. Сейчас на время чтения книги я умирал и полностью переносился в ту сказочную реальность, где все заканчивается хорошо.
Я неспешно на ватных отчего-то ногах шел по коридору. Было темно, видимо – раннее утро.
Я спускаюсь по лестнице. Пройду мимо главного Входа в Замок. Заодно вдохну свежего утреннего тумана полные легкие – освежающего, пробуждающего – даже от самого дурного сна.
Я не обращал внимания на периодически идущих куда-то слуг. Я был рад, что они есть – я не схожу с ума. По крайней мере, не так стремительно. Так что ясное дело – я не обратил внимания на еще один невзрачный совсем невысокий силуэт в сером плаще напротив открытых главных Врат.
– Мой Лорд, что желаете к обеду? – уточнил с легким полупоклоном видимо недавно проснувшийся кухарь.
– Не знаю, доверюсь тебе. Послушай, Карл, ты снова пьян?
– Мой Господин…
– Можно проще. Я тебе что говорил?! У тебя же жена и три ребенка. Карл… – он покраснел. Я нахмурил брови.
– Простите. Простите – я… это больше не повториться. Я постараюсь, чтобы это больше не повто… о мой Бог! – он обернулся на невысокий силуэт, скромно мнущийся у входа.
– Приветствую! – хрипловато отозвался я. – Простите, я могу помочь? Я – Лорд Ричард, владелец этого замка. Что-то случилось?
Силуэт вздрогнул, когда я окликнул его.
Маленькая ручка взялась за завязки на сером плаще и потянула за длинный конец серенькой веревочки.
Плащ слетел с хрупких плеч. Золотисто-желтым блеснула одежда из-под серой холстины.
– Прости, пап. За всё прости…
***
Я молча стоял и смотрел на нее. Пару раз я приоткрывал рот, но не находя слов вновь закрывал его. Повар опасливо подтолкнул меня.
Постороннее прикосновение привело меня в чувство. Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. Всего на мгновение. А потом снова посмотрел на странную девочку в золотистом платье. Она была очень похожа на свою маму…
Я сделал один шаг навстречу к ней. Она не шелохнулась. И не исчезла.
Еще шаг.
Шаг…
Шаг…
В голове биение сердца заглушало любые звуки извне. Я бросился бежать. Упал перед ней на колени и обнял – как раз было удобно – она была очень маленького роста.
Я целовал ее глаза. Смеялся. По щеке струились слезы.
Она тоже тихо плакала и улыбалась.
– Кэтти… Кэтти, я тоже люблю тебя. Безумно люблю…
***
Зеленые холмы за вновь ставшим "НАШИМ" замком. Мой подарок Кэтти - чудесная низкая (видимо, помесь коня с пони) серенькая с белой необычно длинной волнистой гривой, таким же хвостом и невероятно хитрой мордой лошадка.
Кэтти в непривычном белом платьице. Она еще маленькая - ей только девять. После десяти лет она тоже будет в черном, как я сейчас - в черном костюме: фрак, брюки, туфли. Черная рубашка и черная бабочка.
Оба верхом. За моей спиной футляр. В моих руках две розы. В руках Кетти белые цветы.
Две изысканных каменных статуи - белые, одноцветные и волшебно утонченные. Два ангела на двух простых зеленых холмиках,поросших зеленым ковром трав и множеством крупных незабудок.
Оставив недалеко верных нам коней, мы спешились, я помог Кэтти слезть с лошади, и мы рядом пошли к этим двум статуям. Каждая фигурка была в человеческий рост и лица у них были лицами Элизабет и Мари.
Не доходя совсем чуть-чуть, мы остановились прямо перед ними. Я коснулся нежных струящихся волос дочки, она обернулась, кивнула мне и улыбаясь отнесла два белоснежных букета к подножиям статуй.
Я поцеловал бутоны красных роз. Положил скрипку на траву рядом со мной и каждому ангелу к белым цветам положил одну из них - алых комочков пламени. Душевного пламени, греющего мою погасшую душу.
Кэтти терпеливо ждала меня. Когда я вернулся, мы переглянулись.
Она кивнула.
Я достал скрипку. Перчатку с обезображенной левой руки пришлось снять, но как я понял, Кэтти не особенно заботили мои увечия - более того, она настаивала, чтобы в ее присутствии я ходил без повязок и перчаток - в свободных белых рубашках, которые любил до… столь близкого знакомства с Ксораном.
Она заставляла меня быть собой - просто просила. Уговаривала.
И я соглашался. Но сейчас я должен был выглядеть волшебно - перед теми, чьего мнения я услышать не мог.
Я прижал подбородком скрипку к плечу. Правая рука, остающаяся в перчатке, легко коснулась смычком струн.
Ее любимая мелодия…
Кэтти подпевала своим ангельским чистым голоском.
Мы каждую неделю навещаем их. Я играю на скрипке, а наше с ними общее солнце поет.
Несколько лет спустя
(Послесловие)
Мы снова совершали объезд моих владений – Кэтти очень это любила. Ей нравилось кататься на лошадях, Ворон обожал ее и Бельчонка – ее белоснежную невысокую лошадку с потрясающей длинной волнистой гривой. Им было весело играть и пускаться в не очень быстрый скач наперегонки.
Нам обоим нравились эти прогулки. Я проводил время с любимой дочерью на воздухе, любуясь цветами, птицами и причудливыми порой облаками, придумывая вместе с крохой, на кого они могли быть похожи. Заодно я мог проверять, как продвигается восстановление приграничных деревушек рядом с бывшими Владениями Ксорты. Его бесчеловечные нападения и стали причиной для нашего первого знакомства – еще до плена и расплаты.
Тогда – во время нападений – он убил отца Кь`ера. И много кого еще…
***
Внезапно Бельчонок остановилась под Кэтти. Девочка свесилась с седла, разглядывая кого-то в темном уголке между двумя простыми деревенскими домиками.
В темноте блеснули две пары глаз. Я насторожился.
– Выходите! – я обнажил клинок, подъезжая, чтобы закрыть Кэтти.
Там послышался приглушенный вскрик и две тени испуганно вышли чуть ближе к свету. По теням сразу становилось видно – это силуэтики детей.
Я спрятал клинок, но не отошел от Кэтти.
– Назовитесь… пожалуйста. – постарался как можно более миролюбиво сказать я.
Вперед вышли крошечная девочка и мальчик возраста примерно как Кэтти.
– Меня, наш Лорд, зовут Артур. А это – моя сестра – Изабелла. Если Вам, естественно, есть до того хоть какое-то дело. – мальчик держал девочку за руку чуть позади себя, как бы заслоняя ее.
– Конечно есть. – отозвалась Кэтти. Она спрыгнула с лошади и достала из чересседельной сумки свой скромный обед: несколько кусочков хлеба, сыра и флягу с молоком и, обойдя моего коня, протянула детям. Оба испуганно воззрились на меня.
А я молча смотрел на них, слегка хмурясь в своих мыслях.
– Лорд не одобрит. – покачал головой мальчик, отказываясь принять мешочек Кетти. Я понял, что, когда одноглазый сурового вида мужчина хмурит брови, он имеет вид весьма устрашающий. И в подобии улыбки поджал губы.
– Тогда возьми мой обед. – сказал я и достал точно такой же мешочек.
Мальчик чуть попятился, увлекая за собой девочку. Мне пришлось спешиться. Подойти. Присесть на корточки…
В конце концов, девочка взяла мешочек у меня из рук.
– Ты – точно Лорд? – уточнила девочка.
– Определенно. – меня умиляла ее непосредственность. Года четыре – не больше. Не хватало двух передних зубов. Молочно-белые волосы тоненькие и пушистые, как у одуванчика и бледное личико придавали ей схожести с маленьким ангелком.
Я улыбался.
– Пап. – позвала меня Кэтти.
– Ммм?
– Я… ты… – она замялась. Ее чувства не угадывались, меня это напугало, я поднял на не глаза.
– Чего? Ну же, не томи, ты меня пугаешь.
– Мы можем их забрать?
– Чего? Куда забрать? – взбунтовался мальчишка.
– Успокойся, юнец, ничего такого…
– Мы два года как сбежали от Ксорта, и опять?! – мальчик странно сердито оскалился. Я улыбнулся. И у него еще менялись зубы.
– А чего вы сбежали от Ксорта?
– Были свои причины – хмуро ответил он.
– Что ж, у меня тоже с ним были свои причины.
– Что вы хотите этим сказать?
– Свои причины убить его.
– Так это – Вы?! – ошарашено уточнил мальчик. – А я думал, это – слухи…
– Я. – спокойно отозвался он. – Нет, не слухи. А под "забрать вас" Кэтти имела ввиду предложить жить с нами. Вы ведь сироты, насколько я понимаю? Я конечно, страшный на вид, но – какой никакой, а все же отец.
– Ты не страшный. Ты – красивый! – уверенно возразила мне малышка.
– Спасибо, Белла…
Dополнение
Не сразу, но двух малышей мы уговорили присоединится к нам. Полтора года я держал их у себя, кормил и вообще старался ухаживать как за детьми сам, а потом плюнул: я плохая сиделка.
И вот тогда для всех для нас началась настоящая жизнь!
Посиделки до утра за книгами или под стенами замка на теплом выносном коврике. Веселые истории, чаепития, кофейные вечера, на которые мы созывали кучу детворы.
Конечно, пришлось нанять гувернантку. Даже две… а чуть позже – три. Их нужно было научить манерам. На мне лежала самая тяжкая ноша – объяснить крошкам смысл всего этого. Но мы с этим тоже почти справились.
Балы. Они им не очень нравились. У Великого Лорда Джеймса. Он – неплохой человек. Сильный и Благородный. Но скорее Великий – он прекрасно развивал всю подписанную под ним территорию более чем в два раза превышающую мою. В высших кругах был очень влиятелен, а так же входил в личный военный совет Ее Величества.
Но балы у него мне тоже не очень нравились. Я просто сам не очень-то балы люблю… но ходить было необходимо. И мне и детям – для каждого из нас – по своим причинам.
Уроки у гувернанток были каждый день. Артуру это вообще не нравилось, впрочем Белла всегда была не против: ее увлекало все новое.
Все это мучение было мной затеяно ради одной общей цели.
<<o>>
Оба ребенка – Артур в черном плаще, белой рубашке и черных брюках, а Изабелла в длинном темно-синем платье – предстали перед Ее Величеством и Святым Человеком.
– Леди Изабелла и Сер Артур! Именем Королевы! Дарую вам титул Лорда и нарекаю вам Имя Рода Ричарда Благородного!
Я стоял и держал руки сжатыми в кулаки. Не знаю, зачем – Кэтти заставила. Сказала – так нужно.
При этих словах Святого человека среди собравшихся всколыхнулся благоговейный ропот. Королева воздела Серебряный Жезл Власти вверх, обведя кругом детей.
Им кивнули – кто-то из стражи – и они опрометью – наперегонки – бросились к нам, повиснув на моей шее, звонко смеясь…
<<o>>
Два перстня на шее тихо звякали в такт звонким смешкам, будто смеясь вместе с детьми.
Мои любимые. Надеюсь, там, где вы сейчас, вы счастливы...