Квадрат, а по паспорту Василий Степаныч Квадриков, к службе относился философски - надо, так надо. Кличке своей внешне он соответствовал в полной мере: рост под два метра, с непременной в таком случае косой саженью в плечах, а крупная голова на бычьей шее не сильно меняла геометрические пропорции, да и фамилия, к тому же, подходящая. На "точке" Васю иначе чем Квадрат никто не звал. Да и звать особо было некому - обслуживало "точку" дальней связи, а по-простому, бетонный бункер, тщательно запрятанный в глухой тайге, одно отделение. Всего десяток бойцов, из них два сержанта - Квадрат и Шершень, старлей Петров и прапорщик - хохол Петренко. Прапорщик был воистину незаменимым человеком в этом богом забытом месте. Ибо умел гнать чистейший самогон из сгущенки и реквизированного, из рациона даже непьющих, сахара. Гиви Шершень, время от времени, получавший посылки из дому, периодически, со скорбной миной, и забавными причитаниями:"Вах, вах! Развэ так надо дэлать вкусный напиток? Вах, вах!"- крошил в бражку мандарины и лимоны, добавлял пригоршни ягод, собранных у "точки", и тогда продукт выгонки называли чачей. Квадрат с Шершнем - истинным генацвале из Батуми Гиви Шервашидзе, щуплым и ловким, как обезьяна, смуглым и горбоносым, закончили одну учебку. С тех пор парни не разлучались все два года службы. А служилось им, по выражению Петренка "списфически, матэри його ковинька". Раз в две недели прилетала "вертушка" с продуктами, прессой и почтой, и неизменной похмельной рожей до боли знакомого пилота Ваньки Дуста, прозванного так за любовь к мятным леденцам. Квадрат с Петренко справедливо полагали, что вечный майор так пытался снизить градус дыхания после вечернего возлияния. Более того, подозревали, что Дуст, сам напрашивался к ним, в надежде на бартер. Пара ящиков неучтенной или списанной сгущенки и повидла, обменивались на банку крепчайшей "огненной воды". Чачу Шершня он жаловал особенно. Потому получал и привозил посылки для Гиви от всей его многочисленной родни. Дуста, в общем, никто не любил за поганый нрав и желание поучить народ, как Родину любить, но честь отдавали, как полагается, и радовались, словно дети, любой весточке с большой земли. Причем, не важно кто получал письмецо, танцевать заставляли всех, кроме старлея. Начальство как никак. Шершень, получив письмо, отплясывал лезгинку, выплетая ногами хитрые кренделя и зажав складной нож в зубах. Вася Квадрат пытался изобразить бледное подобие кадрили. Петренко же, получив письмо от матери или "жинки", танцевал яростный гопак, смешно выбрасывая ноги и дрожа солидным пузом. Ребята из отделения тоже не отставали от командиров и азартно отплясывали за право взять в руки долгожданный конверт. Так что прилет вертушки был единственным праздником. В остальные дни в гости к служивым могли забрести только бурые медведи. Одна мамаша привела в малинник детенышей - двух упитанных, больше похожих на лохматых щенков, чем на медвежат, потешных увальней. И даже разрешала ребятам издали подсматривать, как они лакомятся. Жаль, заросли малинника были не велики, потому медведица скоро лишила ребят и этого развлечения. Больше всего сокрушался Шершень:
- Вас, а Вас, вот скажи, и за что нам бэда такая?
- У?
- Ну вот пачэму мнэ, горячэму грузинскаму парню, выпало служить в этой дырэ?
- Ну, дык, приказ, - меланхолично пожевывая травинку, пробасил Квадрат.
- А у нас, в Батуми, сэйчас морэ ласковое, дэвочки - пэрсики, - мечтательно закатил глаза Гиви, вспоминая что-то свое.
- Пэрски, пэрсики, - передразнил его Василий, - а я яблоки люблю, - и выплюнул травинку. - Где у нас в глубинке твои пэрсики найдешь?
- Балда ты, гэнацвале! - в сердцах ругнулся грузин, - и ничэго ты в жизни этой нэ понимаэшь! Я же не про пэрсики, я тебе про дэвушек наших говорю!
- Чаво энто я не понимаю? - удивленно глянул на лучшего друга крепыш и громко шлепнул ладонью по щеке, давя гнус.- Все я понимаю, брат. Наши девки краше всех. Буфера - во, станок - ух, гектары работы!
- Как ты сказал? Гэктары? - рассмеялся Гиви, вспоминая трепещущие тростинки на ветру батумских красоток.- Эх, брат, нэ романтик ты, нэ романтик.
****
Как бы там ни было, но нежаркое дальневосточное лето сменилось недолгой осенью, затем пришла снежная и морозная зима, запершая ребят в бункере, надежней любого цербера. Но вослед ей, как обычно, на кошачьих лапах подкралась ясноликая веснушчатая весна. Тайга скаредно хранила остатки снежных заносов, но в воздухе уже разлился неповторимый запах оттаивающей земли, первой молодой травы, смолы, прелого наста и дембеля. Прощаясь у ворот части в Хабаровске, наши друзья крепко обняли друг друга. Шершень от переизбытка чувств даже чмокнул Квадрата в выбритую до синевы щеку. Правда тот отстранился и чуть подозрительно глянул на друга, но решил списать на южный темперамент. Не ссориться же с почти боевым товарищем из-за столь бурного проявления эмоций? Да и сам Леонид Ильич подавал пример лобызания почти каждый день. Еще раз обняв друга, Василий Квадриков закинул вещмешок на плечо и повернул в сторону железнодорожного вокзала. Ушлый же Гиви, поймал такси и добрался до ближайшего телеграфа, где отбил послание домой, затем навестил соседнюю почту и, поймав другое такси, весело сообщил водителю:"В аэропорт, дарагой! Гони! Плачу! Дэмбэль я, дамой лэчу. Батуми мой дом! Батуми, слышал о таком? Нэт? Значит ты нэ видел рая, дарагой. Приезжай. Гостэм будэшь!" - и запел на грузинском какую-то веселую песню.
Василий пристроился в углу общего вагона, подложив под голову вещмешок попытался уснуть, мысленно представляя, как заплачет мать, прижимаясь к его груди. Как заинтересованно будут поглядывать подросшие соседские девчонки на него - в шинели и щегольской форме с сержантскими погонами и надраенными до зеркального блеска пуговицами и бляхой ремня. Как нальются слезами и вспыхнут, словно звезды глаза Таньки Матвеевой. Он даже ощутил упругость молодого девичьего тела под торопливыми руками и головокружительный запах парного молока от ее пальцев. Услышал частое, прерывающееся дыхание и втянул в себя мятный запах сладких губ. Уже засыпая, нечаянно вытянув ногу, толкнул грузную тетку в бок. Та охнула, но чуть подвинулась, перекрестив его:"Спи, спи, касатик, чай мамка заждалась уже." И с первой волной сна, накрывшего его с головой, в мозгу заиграла какая-то незнакомая, или наоборот знакомая, мелодия на грузинском. Кто-то пел веселую песню.
****
Небольшая деревенька под Рязанью встретила Васю Квадрата радостными слезами, все было почти так, как он думал. Вот только Танька Матвеева поступила после школы в московский техникум и самой сладкой мечте пока не судилось сбыться. Но только пока. Что-что, но ждать и уметь настоять на своем сержант запаса Василий Квадриков умел. Устроился в колхозе трактористом, в течении лета освоил и комбайн, и на уборке уже работал помощником механизатора. А к концу страды получил и старенький, но свой, комбайн "Нива". Танька приехала как раз вечером после первой большой получки. Василий, получив на руки почти двести пятьдесят рублей, сразу отдал матери двести, а оставшееся мучительно думал куда потратить. Проставился мужикам за первую большую зарплату на червонец, а на остальное, приметив ладную фигурку зазнобы, развешивающую белье по веревкам во дворе, накупил в сельмаге всяко разных отрезов и отнес их теть Томе - Танькиной матери.
- Куды ты столько матерьяла приволок, убогий? - всполошилась лучшая сельская портниха. - Мне ж жене председателя еще пальто шить надо к осени, и продавщице нашей Верке платье шерстяное.
- Так я же Таньке... Для нее. Чай в столице не в нашем шмотье ходют-то. Вот и пошейте ей по моде, - густо покраснел, оправдываясь Василий.
- Ох ты Господи! - всплеснула руками женщина.- Сватов что ли засылать будешь? Тань! А, Тань! Поди ко сюда! - проорала в сторону комнаты. И тут же полуобернувшись к почему-то насупившемуся Василию, не проговорила - пропела, - Может чайку, а, Васенька?
Танька внесла по материному приказу пузатый самовар, наполнила чашки. А после молчаливого чаепития, если не считать постоянный стрекот вопросов тети Томы и односложное мычание жениха, взяла парня за руку и повела, как телка, к реке.
Хмельной и покорный Вася Квадрат, наверно, сделал все не так. От волнения и почему-то стыда, он сам себя не помнил. В голове путались и переплетались обрывки мыслей:"Молоком пахнет, я знал... А губы...губы...мятой..."
- Ну ты даешь, Вась, - счастливо рассмеялась Татьяна, прочертив по его щеке, едва касаясь, невидимую линию тонким пальцем.- Медведь ты, Квадриков! Точно медведь. Разижь можно так девку обминать?
- Я жанюсь, - неожиданно даже для себя выпалил Василий.
- Ловлю на слове, - посерьезнев ответила девушка, внимательно вглядываясь в его васильковые глаза.- Через год и десять месяцев сватов и засылай.
- Скоко? - опешил парень.
- Вот стоко! Техникум я, Васенька, таки окончу. А потом можно и замуж.
В ее карих глазах светилось столько непреклонной уверенности и одновременно неги и обещания, что Василий сразу понял - так и будет.
Возвращались домой молодые по утренней зорьке. Когда небо беззвучно осыпалось в траву серебристыми звездами. Мокрые от росы густые травы чуть пригнулись долу, словно в полупоклоне. И весь мир дышал такой невероятной свежестью и чистотой, такой торжественностью, словно причастился росой зародившейся новой любви.
***
Почтальонша Верка Маслова принесла телеграмму в конце сентября.
- Васька! Васька! Видала, как ты домой шел на обед! Отворяй! Телеграмма тебе! Из самого Батуми!
- Чаво? - выглянув за дверь, переспросил Василий, а сам уже топал, нет, бежал к хлипкой калитке.
- Чаво, чаво? - передразнила Верка, дерзко подмигнув накрашенным лукавым глазом, - таво! Телеграмма! Пляши давай!
И Васька вмиг отбросил полгода гражданки, и, как когда-то в армии, начал закладывать коленца кадрили.
Верка хихикнула и передала таки бланк.
"Генацвале брат она сдалась я самый счастливый человек в мире приезжай 9-го октября на свадьбу дело на сто тысяч помню тебя и соскучился твой Гиви Шершень."
Василий, прочитав, облапил сдобную Верку и закружил уже с ней.
- Верка! Мой друг из Грузии женится! На свадьбу зовет! В Батуми! Слышишь?
- Отпусти, медведь, а то Танюхе нажалюсь! Отпусти говорю! - сердито потирала ушибленные ребра девушка.- Вот же Бог силушкой наградил! Поздравляю! - и, фыркнув, запрыгнула, глухо охнув, на раму старенького велосипеда.
Но Квадриков не заметил ни обиды, давно на него заглядывающейся девчонки, ни ее фырканья, он счастливо улыбался, представляя встречу с другом. Что поедет был уверен на все сто. Брат он или не брат знойного генацвале? С кем водку пил и чачу? С кем девок обсуждал долгие два года? С кем медведей отгонял от "точки" и делил последнюю папиросу?
Председатель оказался мужик с пониманием, и отпуск за свой счет на целую неделю лучшему молодому специалисту, подписал сразу же.
- Езжай в Батуми, Квадриков. Езжай. Но помни, где бы ты ни был, ты русский и по тебе, охламону, люди тамошние нас судить будут. Не посрами Рязань-матушку! Мужика русского не посрами.
Вася благодарно кивал, все крепче, от волнения, сжимая крепкую длань председателя.
- Не посрамлю, Порфирыч, не посрамлю. Честное комсомольское!
- И шоб перепил их всех! Приказ понял?
Вася вмиг отпустил побелевшую руку начальства, вытянулся по струнке и, густо краснея, пробасил:
- А вы кто по званию, Юрий Порфирыч?
- Майор запаса я, Квадриков!
- Приказ понят, товарищ майор! - приложил руку к кепке сержант Квадриков. - Можно идти?
- Кругом! - растирая руку и добродушно крякая, отдал приказ председатель и мысленно восхитился:"Во здоров, чертяка! Сочувствую Батуми!"
Получив, выписанных председателем сто рублей премии, прихватив, отложенные для Татьяны еще сто, и, стыдливо смяв, сто пятьдесят материных, Василий отправился на вокзал. Впереди его ждала встреча с одним из красивейших городов-курортов Грузии, седым, овеянным легендами Кавказом, и закадычным другом. А еще грузинская свадьба с невиданными угощениями, странной музыкой и морем вина. И надо было в этом угаре не забыть приказ председателя и не осрамить рязанских комсомольцев и саму Россию. А так же, он помнил молнии в глазах Танюшки:"Квадриков, если унюхаю, если хоть мысль появится, что ты мне там изменил!" Вася аж вздрогнул, представив кару. В его планы лишение важнейших частей организма на ближайшие лет сто не входило, так, что придется блюсти честь смолоду. Вася вздохнул от таких мыслей, но решил таки данное слово сдержать. Всю дорогу он глазел в окно. Знакомые рощи и перелески в багрянце опадающей листвы сливались в желто-оранжевые полосы. Синее небо жалобно плакало голосами перелетных птах. Дождь временами обмывал стекла, добавляя свои переборы в мелодию грусти. Но как только в окнах вагона появились первые снежные пики, он, забыв дышать, не мог наглядеться на суровую, но завораживающую красоту этих мест. А в Батуми его встретило лето. Обняло жарко, как Танюха, в свои короткие приезды. Прильнуло к губам сладким и вязким поцелуем. Вскружило голову ароматом фруктов и морского бриза. Оглушило переливами грузинского и русского. Замельтешило яркими одеждами, стройными ножками и осиными талиями местных прелестниц и отдыхающих. Заглянуло в душу миндалевидными черными глазами Кавказа и, поняв, что покорило, оставило стоять на пустеющем перроне одного.
- Брат! Квадрат! - юркий и гибкий Гиви чуть ли не в прыжке обнял Василия, повиснув на нем.
- Гиви! Шершень! Братишка! - выдохнул Василий, впервые за многие годы,чувствуя предательскую влагу на щеках.
****
А потом была свадьба. Пышная и хлебосольная. Невеста плыла белой павой, прикрывая лицо краем фаты. "Красивая, - отметил Василий, - но наши лучше. Заморенная сильно. Кормить и кормить ейну надо." Квадрат в своем единственном костюме ужасно страдал от галстука удавки. Пил вместе со всеми, пытался понять тосты на грузинском и щебетание с гортанным акцентом родной сестры Гиви, приглядывающей за гостем.
- Попробуй сациви, генацвале, - глядела она на него оливками черных глаз и мило краснела.
От вина и этих глаз у Василия кружилась голова. И он как-то выбрался из-за стола, чтобы покурить на улице. Курить разрешалось и в фойе ресторана, но Квадриков смущался, не понимая речи гостей. С трудом пытался расшифровать странный на слух русский, внутренне посмеивался над жесточайшим кавказским акцентом и странными традициями, где вместо"горько" длинные тосты, да и танцы совсем не такие, как дома. На крыльце никого не было. В зале, как раз танцевали "ачарули", как сообщила ему Софико, сестра Гиви. Вася вдохнул полной грудью, снял удавку и положил в карман, сделал затяжку и тут его огрел по плечу Шершень.
- Друг, брат, выручай! - жарко зашептал он Василию в ухо.
- Чаво надо? Говори.
- Скоро наступит время подарков. Ты сколько мне дарить будешь?
Вася опять смутился, он оценил кавалькаду машин, на которой приехали гости, большой светлый дом, в котором жил его друг. Платье невесты, выглядящее скорее произведением искусства, и купленное в Париже. В буржуйском Париже! О его цене Вася предпочел не спрашивать. Тоскливо мазнул взглядом по ряду "Волг" и "Жигулей" последней модели, и признался:
- Триста, Гиви. Это почти две мои зарплаты не в сезон... Прости, друг, все, что могу... - и в подтверждение своих слов достал конверт из нагрудного кармана.
Шесть пятидесятирублевых купюр почему-то показались такими убогими.
- Ясно, брат. Спрячь свои деньги назад, - Гиви быстрым движением вырвал конверт из рук опешившего Квадрата и засунул его в брючный карман Василия. - Вот держи, - и в руках Квадрикова оказалась тонкая пачка хрустящих сотенных. - Нэ бойся. Так надо. Дарить ты будешь пэрвым после дэда и отца. Понял? Я сам попрошу о такой чести. Скажешь, что ты мой брат, мы вместе служили и вот ты даришь молодоженам тысячу рублэй. Я ясно объяснил?
Квадрат непонятливо мотнул головой.
- Брат, так надо. Послушай мэня! Я очень тэбя прошу!
- Надо, так надо...- пожал плечами Василий и бережно вложил конверт туда, где раньше лежали его деньги.
Наступил долгожданный момент. Седой представительный грузин, выступавший тамадой, взял слово:
- Товарищи, генацвале! А сэйчас мы будем поздравлять молодых!
Вначале к столу подошел благообразный старик с седой бородой и в папахе. Вася понял, что этот дед и есть глава рода Шервашидзе. Дед в национальной одежде с кинжалом в дорогих ножнах выглядел грозным, не смотря на преклонный возраст и сгорбленную спину. Он что-то долго говорил на грузинском, потом по взмаху его руки внесли огромный сверток. Вася в начале подумал, что это просто ковер. Но ковер развернули, и все зааплодировали при виде большого холодильника. Квадриков только крякнул, о такой роскоши он даже не мечтал в качестве подарка. Затем наступила очередь отца Гиви. Такой же сухонький и ушлый, как и сын, Рустам Шеваршадзе долго и темпераментно толкал речь с пожеланиями и наставлениями и, облобызав сына, подарил ему цветной телевизор.
Тамада прокашлялся. Вася сразу же встал, заметил удивленные взгляды гостей, но попер, как танк, к началу стола. Затем прочистил горло и с трудом сымпровизировал свою речь:
- Гиви, Карина, я поздравляю вас с этим важным днем в жизни. Можно сказать с самым важным днем, так как вы создали новую ячейку нашего общества, - поняв, что говорит не совсем нормальным языком, одернул себя, - Да что это я, как на съезде? Гиви, брат, ты мне и правда за годы службы стал братом.
- Так выпьем же за дружбу мэжду нашими народами! - пьяно проревел подвыпивший гость с конца стола, но на него шикнули.
- Продолжай, генацвале, прости, что перебили.
- Так вот, я хочу, чтобы у тебя, точнее у вас с Кариной родилось много-много детей! И чтобы и вы, и они, и родители ваши жили до ста лет в добром здравии.
- Вай, маладэц! - опять раздались поощрительные возгласы, - хорошо сказал!
Вася воспрянул духом и закончил:
- Я всего лишь обычный механизатор, Гиви. И не могу тебе подарить все, чтобы я хотел. Но для брата мне ничего не жалко! И я дарю тебе эту жалкую тыщонку, - тут Вася сам закашлялся от собственной наглости, - и желаю распорядиться ею грамотно. И приумножить. Горько! - рявкнул Василий во все богатырские легкие, но ответом была тишина.
В только что гудящем зале внезапно стало так тихо, что упавшая вилка одного из гостей ударила, словно раскат грома.
- Сколько он сказал? - выкрикнул кто-то с центра стола.
- Сколько?
- Он сказал тысяча?
Зал взорвался громкими выкриками на грузинском.
Гиви обнял друга и поцеловал его в щеку, прошептав:"Спасибо, брат! Спасибо!"
И вот тут началось шоу. Да, тогда даже слова такого не знали, наверное. Но те кто был на той свадьбе помнят ее до сих пор.
- Сынок! Ты мой единственный сын. Пусть у тэбя все будэт как у людэй и даже лучше. Я дарю тибэ наш новый дом.
- Гиви, ты мой племянник, сын старшего брата. Я дарю квартиру.
- Мой подарок - вот, - и бряцают ключи от машины на стол.
- Сын моего сына, от мэня, кромэ всэго еще стадо барашков, лучших барашков в нашей долинэ! Да что там долинэ? На всем Кавказ!
- Пусть твоя жена ездит на "Жигулях", бэри!
К концу представления Гиви стал обладателем нескольких квартир, большого дома, трех стад баранов, пяти автомобилей, горы ювелирных украшений, демонстративно снятых с шей, ушей и пальцев родственниц и целой стопки пухлых конвертов.
Совершенно деморализованный этой горой подарков, Василий никак не мог понять откуда такая беспримерная щедрость. И только, провожая друга, с дарами юга в больших сумках, домой, Гиви признался:
- Панимаэшь, брат. Ни один грузин не может дать меньше русского, - и довольно рассмеялся, - гордость их и сгубила. Только ты молчи, брат. Я тэпэр не только муж самой красивой дэвушки Батуми, но еще и богатый чэловэк. Спасибо, брат.
Они обнялись на прощание, а Василий еще долго мотал головой, только сейчас поняв хитрый план друга и оценив свою роль в нем.
Приехав домой, и, одарив родню вкусностями, он потратил так и не подаренные триста рублей на новый телевизор, но довольно скоро забыл историю со свадьбой. Тяжелая работа и редкие свидания с любимой, быстро стерли воспоминания о поездке в Батуми. Он все реже и реже вспоминал службу и Гиви. Но когда Таня окончила техникум, и дата свадьбы была назначена, то послал другу телеграмму.
"Гиви брат Женюсь 15-го мая жду если сможешь Квадрат."
Ответа от Гиви не было, чему Василий огорчился, но флегматично решил, что всему приходит когда-то конец, даже армейской дружбе и погрузился в подготовку собственной свадьбы. Самогона нагнали всем селом, зарезали кабанчика, нажарили, напеки и наварили все на что горазды местные стряпухи. Отварили пару ведер картошки, достали кадушки с капустой и остатками соленых огурцов. Натянули брезентовый шалаш прямо на улице и поставили кассетный магнитофон на стул. Вот и все приготовления. Тетя Тома расстаралась и пошила тюлевое платье по выкройке из "Бурды".
- Не хуже парижского будет, а зятек? - похвалялась она Василию.
А ему, как и большинству мужчин в мире, было все равно, во что оденут его ненаглядную. Лишь бы Танюха стала его. Законной и навсегда. С песнями и плясками под гармошку прошли всей толпой к сельсовету. Быстро, но торжественно, расписались. Под крики "горько!" Вася облобызал невесту. Вот и шалаш. Только что это?
Трое "Жигулей" с прицепами, незнакомые смуглые и горластые мужики, с неповторимым акцентом что-то разгружают и носят. Вася глазам не поверил, увидев ящики коньяка, всевозможных вин. Торбы фруктов. Живых баранов, связанных за ноги. Их тут же, прямо за углом шалаша деловито резали, свежевали и на импровизированных мангалах уже дымились шампуры с шашлыками. Гости замерли по началу, а потом начали помогать незваным доброхотам переносить горы снеди в шалаш. Вскоре столы выглядел так, что не всякий ресторан в Рязани мог похвастаться таким изобилием.
Вася обрел дар речи не сразу:
- Это от Гиви, да, ребята?
- Да, да, он скоро будэт. В дороге чуть подзадэржался. Просил бэз нэго нэ начинать.
- А Гиви это твой друг грузин, да, Вась? - переспросила Татьяна.
- Типо да... - озадаченно кивнул Василий.
Вскоре грузины переносили и сготовили все, что надо. Односельчане нетерпеливо перетаптывались вокруг них, в ожидании приглашения за стол. Только жених никуда не спешил. Присев на поваленное дерево у забора, он одной рукой обнимал за талию новоиспеченную жену у себя на коленях, второй курил.
Когда запылилась дорога, все одновременно обернулись. Это ехал Гиви! Лихо притормозив, он махнул другу рукой:
- Генацвале! Квадрат, матэри твоий ковинька! - смешно скопировал говор прапорщика Петренка, - айда в машину подарок глядеть!
Татьяна, высоко подняв тюлевый подол вместе с накрахмаленным подюпником, юркнула в распахнутые двери, Василий уселся на переднее сидение, и машина тут же дала газ. Огорошенные гости не успели удивиться, как черная "Волга" выехала за село. А на околице их ждало что-то накрытое алым атласом с огромным бантом. Это что-то было размером с телегу. Василий только крякнул. А юркий живчик Гиви уже подбежал к подарку и развернулся к единственным слушателям речи:
- Вася, брат, ты выбрал красивую женщину. Уважаю.
Татьяна зарумянилась.
- В свое время ты очень выручил мэня. И потому я решил отплатить тэбэ, как могу. Главное, брат, помни, всэгда надо учитывать психологию своего народа, и счастье не покинет твой дом, а кошелек дэньги. Прими этот подарок! - И сдернул атлас с новенького "Жигуля".
На нем и вернулись молодые к шалашу. Зареванная Татьяна, очумевший от счастья Василий и абсолютно невозмутимый Гиви - дитя солнечного Батуми.
За столом Квадрат, после литра коньяка, живописал в деталях ту самую батумскую свадьбу. Председатели колхоза и сельсовета чуть не упали под стол, когда Гиви подключился к рассказу.
- Пять стад баранов! Ууууууу! Три квартиры! Грузин никогда не подарит меньше русского! - икал от смеха Порфирыч. - Да, сынок, не посрамил ты рязанцев! Не посрамил!
Пьяный в дым гармонист рвал меха. Гости охрипли от непрерывного "Горько". Кое-кто отплясывал на нетвердых ногах, взбивая сапогами пыль. Кое-кто уже почивал под столами. И только грузины в центре стола выбивались из общей картины, печально выводя низкими голосами "Сулико".
На этой ноте я и закончу наш рассказ об истоках грузино-русской дружбы в конкретно взятом рязанском селе и солнечном Батуми, и особенностях национальных традиций. Спасибо тем, кто не уснул до конца повествования.