НА СНИМКЕ: Писатель Анатолий Васильевич Кузнецов, автор романа-документа "Бабий яр" (1929-1979). Снимок сделан в 1970 г.
Автор романа Анатолий Кузнецов был в это время уже широко известен своей повестью «Продолжение легенды». И он был вполне советским писателем, знающим, что, как и о чем можно писать и что нельзя. Писать можно было, только соглашаясь по требованию цензоров выбрасывать целые куски из написанного и, наоборот, дописывать оптимистические концовки.
Все советские авторы шли на это, пытаясь оставить в своих произведениях хоть крошечный намек на то, что они собирались рассказать. Такие издатели, как Борис Полевой, тоже хотели хоть что-нибудь сохранить из того, что было задумано автором, но им приходилось еще более считаться с идеологическими установками ЦК, резать, кромсать и править талантливые и правдивые произведения.
Повесть «Продолжение легенды», несмотря на явственно видимую редакционно-цензурную правку, сразу стала бестселлером. Ее читали все. Меня, помню, в этой повести потрясло то, что она поставила под сомнение главный миф моего поколения.
Миф о том, что перед нами открыты все пути-дороги в большую жизнь. Я и так знал, что перед одними пути открыты, а перед другими закрыты. Одни поступают в любой ВУЗ, другим отказывают. Евреев не принимают на работу. Примеров у меня было много.
Я знал, что надо прорываться, если хочешь чего-либо достичь. Я и прорывался через все препятствия. Но чтоб это было написано в книге! Этому я просто не мог поверить. Читал это и перечитывал много раз. Несмотря на жестокую цензуру сохранить основную идею повести – это было искусство и автора, и редактора. Внимательный читатель это понимал.
Анатолий Кузнецов с его внешне благополучной биографией быстро стал членом Союза писателей и считался одним из самых успешных молодых писателей того времени, основателем прозы, получившей название исповедальной. Советской прозы. Но главная его работа, ставшая делом всей его жизни, была впереди. Он знал это и готовился написать свою главную книгу.
Анатолий Кузнецов прожил всего пятьдесят лет, и жизнь его была непростой.
В детстве Анатолий Кузнецов жил в Куренёвке, районе Киева по соседству с Бабьим Яром. Он видел в конце сентября и начале октября 1941 года, как нескончаемыми колоннами шли на расстрел евреи – старики, женщины и дети. Он не видел, как их раздевали, выстраивали на краю оврага, не видел, как расстреливали. Но он слышал выстрелы. И расстрелы в Бабьем Яре продолжались потом еще в течение двух лет, пока немцев не прогнали из Киева:
«Мы только слышали пулемётные очереди через разные промежутки: та-та-та, та-та... Два года изо дня в день я слышал, и это стоит в моих ушах до сего дня».
А когда расстрелы завершились, видел трупы людей… и шевелящуюся землю, которой засыпали еще живых людей.
А потом он видел, как нацисты пытались скрыть следы своих преступлений, сжигая трупы. Как со стороны бабьего Яра шел черный дом, и пахло горелым мясом.
Довелось ему увидеть, и как советская власть замалчивала гибель сотен тысяч людей в Бабьем Яре, пытаясь уничтожить саму память о погибших, не упоминая вообще о евреях. И, как пытаясь уничтожить Бабий Яр, власти Киева сами совершили преступление, утопив в жидкой грязи полторы тысячи человек.
События в Бабьем Яре не просто врезались в память мальчика, он записывал все, что видел и слышал, в дневник. Эти строки и стали впоследствии документальным свидетельством потрясающей силы того, что происходило в Бабьем Яре:
«...Первый вариант, можно сказать, был написан, когда мне было 14 лет. В толстую самодельную тетрадь я, в те времена голодный, судорожный мальчишка, по горячим следам записал все, что видел, слышал о Бабьем Яре. Понятия не имел, зачем это делаю, но мне казалось, что так нужно. Чтобы ничего не забыть. Тетрадь эта называлась "Бабий Яр", и я прятал ее от посторонних глаз».
Анатолий Кузнецов подростком учился в балетной студии при Киевском оперном театре. Впоследствии он написал, что именно там он и был принят “скопом” в комсомол. Ненавидя с детства любую ложь, он впоследствии напишет:
«Нас, пятнадцатилетних балетных мальчиков и девочек, привели в райком на бульваре Шевченко и в каких-нибудь полчаса пропустили через приемный конвейер. В 1949 году, на двадцатом году жизни, я, кипя яростью, решил, что не буду участвовать в комедии, творящейся вокруг. Снялся с учета в райкоме, сказал, что уезжаю в Хабаровск, получил на руки учетную карточку — и уничтожил ее вместе с комсомольским билетом. Легко решить — не участвовать. Но как?»
Потом работал на строительстве Каховской ГЭС – работать приходилось много и тяжело — разнорабочим, плотником, мостовщиком, в котлованах, при земснарядах, на шлюзе и даже единственным литсотрудником в выходившей через день днепростроевской многотиражке «Всенародная стройка». На стройке «…проводили стопроцентную комсомолизацию, и я вторично “скопом” оказался в комсомоле. Мы все под диктовку написали заявления: “прошу”, “обещаю быть”, “выполнять заветы”, потому что если все это делают, а ты один нет, то изволь объяснить, а ну объясни, что ты имеешь против…
Это теперь, бывает, и объясняются. Но в 1952 году не объяснялись.
Со всей трезвостью я увидел тогда, что обречён жить в обществе, где не погибают те, и только те, кто глубоко в себе погребет свое искреннее лицо. Бывает, так глубоко погребет, что уже и сам потом откопать не может...».
Видите, Анатолий Кузнецов, по сути, утверждает, что «свое истинное лицо было им тогда погребено». В отличие от него, я в свое время вступил в комсомол потому что хотел, даже мечтал об этом. Впрочем, я тоже видел, что принимали всех “скопом”. Кто-то, возможно, больше осознавал, что он делает, кто-то меньше. Но установка была принимать всех, кому исполнилось 14 лет.
В 1954 г. Кузнецов поступил в Литературный институт им. Горького. И уже как начинающий писатель по командировке «Юности» отправился на строительство Братской и Иркутской ГЭС, где работал бетонщиком наравне со всеми. Понемногу писал повести, и его печатали. Но пока что эти повести не выделяли его из массы писателей. И вдруг в журнале «Юность» в 1957 г. появилась его повесть «Продолжение легенды».
Она сразу стала бестселлером. А литературоведы назвали ее «знаковой». Впоследствии они сочли, что эта повесть – начало, я повторю, «исповедальной» прозы. И теперь считают, что Кузнецов стоит особняком от своей эпохи, но вслед за ним появились такие писатели, как Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Георгий Владимов (все впоследствии, как и Кузнецов, стали эмигрантами).
Через три года в том же журнале «Юность» увидел свет и один из лучших рассказов Анатолия Кузнецова «Юрка, бесштанная команда», по мотивам которого был снят фильм «Мы — двое мужчин», ставший призером на одном из Московских кинофестивалей.
Кузнецов в ту пору был полностью советским писателем. Он не бузил, не провозглашал никаких «оттепельных» настроений. Послушно выбрасывал пессимистические куски из повести и дописывал оптимистические, которые опытным глазом легко распознавались. Тем не менее, мы находили у него что-то такое, что было созвучно нашему взгляду на мир, и была там еще какая-то чрезмерная смелость, непривычная для нашего поколения, выпирающая, бросающаяся в глаза. Она была завуалирована, но была! И мы могли ее разглядеть, почувствовать.
«Продолжение легенды» было сразу переведено на несколько языков и опубликовано в Англии, Германии, Франции и других странах. Но оказывается даже за зарубежными изданиями следило недреманное око советской цензуры. Книга, вышедшая во Франции, привлекла внимание зорких цензоров. И они «попросили Кузнецова предъявить иск издательству, которое с подачи Луи Арагона, выбросило дописанный в конце повести «оптимистический» кусок (распознав отличие этого куска от стиля автора, увидев в нем цензурный довесок), «неправильно» назвало книгу – «Звезда во мгле», а на обложке разместило колючую проволоку, тем самым «исказив направленность» произведения. Кузнецов послушно предъявил иск, выиграл судебный процесс, за что впоследствии, эмигрировав на Запад, извинился, заявив, что его заставили это сделать.
По окончании Литературного института в Москве Кузнецов уезжает в Тулу, где ему дали квартиру, поскольку идеологические работники Тульского Обкома КПСС, создавая писательскую организацию, возлагали на него большие надежды.
Кузнецов прожил в Туле почти десять лет, и он расценивал эти годы жизни как ссылку. Возможно, именно это и сыграло определенную роль в его решении стать невозвращенцем. Возможно…
После бегства за рубеж официальные круги начали лить грязь на него и его образ жизни в Туле, но всё это фантазии тех, кто писал о нем, и я оставляю трактовку событий на их совести. Факты его жизни можно трактовать по-разному. Я предпочитаю верить тому, что он пишет сам.
Сейчас, читая о событиях, происшедших более 50 лет назад (Кузнецов остался в Англии в 1969 году, став «невозвращенцем»), ясно видно, как многие люди тогда, по горячим следам, пытались его очернить. Принцип был один: если уехал на Запад, – значит предал Родину, если не советский, значит, грязный, пьяница, развратник и еще, бог знает, кто.
В то же время есть документы, в частности, его письма. Есть его выступления по радио «Свобода», есть поступки, которые он совершал, хотя и они трактовались по-разному, очень часто не в его пользу. Но чем больше проходит времени, тем лучше видны события, произошедшие в ту эпоху, потому что с течением времени появилась возможность привлечь новые материалы и переосмыслить многие события.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/05/03/289