Смотрит на свои руки. Как, когда они стали такими?
Откуда взялось столько вен, родинок и мелких шрамиков, столько морщинок? Восемьдесят лет вместе, и ни разу не удосужилась взглянуть на них.
Когда-то они были худыми, белыми и нежными, потом налились силой и зрелой красотой, наконец увяли и высохли... Никогда не задумывалась о том, как не порезаться, не обжечься, не уколоться, не содрать кожу грубой травой.
Смотрит на свои руки, словно видит их первый раз. Чужие, лежат без дела на черном фартуке, как уставшие от долгой дороги путники. И ей хочется их погладить.
Где только не трудились эти руки: на холоде и под палящим солнцем, в огне и воде. Возились с землей,собирали корзины съедобных трав в горах в голодные годы, кормили семью, шили, стирали, держали в чистоте и порядке большое хозяйство.В годы оккупации ночами вышивали скатерти и салфетки, чтобы обменять их у немецких офицеров на еду или пару марок. Выхаживали всех заболевших, нянчили детей, внукой, правнуков...
Снова смотрит на руки. Что с ними делать? Спрятать под фартук, чтобы не видеть? Или подсунуть под безмятежно спящую рядом кошку? Или в электрическую грелку, которую принес сын, узнав, что у нее мерзнут ноги?
Столько лет не смотрела на них, а теперь не может отвести взгляд. А если делает вид, что не смотрит, кажется, что они глядят на нее. Руки без дела, что ты хочешь? Потому и смотрят, как будто просят о чем-то. Знает, чего хотят! Чтобы их гладили и жалели. Но она не доставит им такого удовольствия. Стыдно, старая женщина, просто сидеть и гладить свои руки!
Встает, идет к старинному рукомойнику, берет душистое мыло с травами, которое сварила сама, и моет руки. Смывает, и снова намыливает, ей нравится, как мягко они скользят одна в другой. Смеется: «Смотри-ка, хитрецы, заставили себя ласкать, против воли! Ишь, лентяйки, хватит прятаться в пене, так всё мыло на вас изведу!»
Вытирает руки насухо и идет в дом, месить тесто для именинного пирога.