Дозик неторопливо расстегнул чехол и извлек из него гитару, один вид которой ввергал в дрожь. Казалось, ее сначала роняли, потом расстреливали, причем со всех сторон и дистанций, потом латали-чинили, а затем все повторялось заново. Сбитые края, замазанные какой-то мастикой неопределенного цвета, многочисленные латки, словно на лоскутном одеяле – однозначно прошлое у инструмента было нелегким! Как же она звучать будет? Может, проще на сковороду струны натянуть, та хоть плюс-минус целая и формы нормальной? Пока Зеленый и еще несколько новичков тихо шалели от увиденного, Дозик сел поудобнее, бережно обнял инструмент, чуть подстроил, и…
Чарующие звуки поющих струн поплыли, нежно, будто приобнимая и поглаживая душистыми женскими ладонями всех присутствующих. Гитара не просто пела, она завораживала перебором – густым, сочным, похожим на льющееся в хрустальный бокал терпкое вино. Пальцы сталкера словно направляли этот музыкальный поток, то взвихряя его, то приглаживая и успокаивая. Ритм менялся – сначала будто незамысловатая зарисовка под настроение, потом что-то лирическое. Дозик на секунду прервался, поправил струну, вскинул голову и, сыграв притихшим слушателям вступление, запел:
Стирая плечи, сбивая ноги,
Мы идем друг за другом по новой дороге,
Оставляя следы в пыли. Долог день в пути…
Шаг за шагом, друг за другом
Мы бредем и бредем, будто бы по кругу.
Наши цели – за горизонтом, мы должны дойти.
Автомат бьет ремнем плечо,
Солнце в зените навек застыло.
Господи, ниспошли нам силы!
Будет горячо…
Выбор сделан, жребий брошен.
Проводник лишь дорогой живет, не прошлым.
Новым жизням – новые тропы,
Эй, поберегись!
Сегодня кто-то с тобой общался,
Завтра в небо ушел и не попрощался.
Знать, нашел он свою дорогу,
А ты здесь держись…
Стисни зубы и снова в путь.
Лишь у бога пути прямые.
Наши тропы, увы, земные.
Тверже духом будь!
Негромко гудели струны старой, словно не единожды прошедшей все круги ада, потрепанной гитары. Сталкер пел, и казалось всем, что сейчас сама Истина смотрит в лицо каждому, кто сидел или стоял, молча, боясь потревожить песню. Простые и понятные слова бередили душу, заставляя вспомнить тех, кто не дошел, не успел, не допел… Тех, кто уже никогда не пойдет в утренний туман за проводником… Зона вам пухом, ребята, кем бы вы по жизни ни были.
Смолкла песня. Гитара бережно отложена в сторону. А тишина, словно туман, окутавшая всех присутствовавших, не нарушалась. Секунда за секундой… Люди, не раз смотревшие в глаза смерти, с душами, словно высеченными из камня – настолько огрубели эти души – все молчали, завороженные, словно продолжали слушать…
Зашевелился один, кашлянул другой. И вдруг все как-то разом задвигались. Кто-то потирал лицо, украдкой смахивая набежавшую скупую слезу, кто-то полез за чем-то в рюкзак, заговорили негромко. Зеленый, чувствуя комок в горле, подошел к Дозику.
- Старик… Спасибо. Большое человеческое тебе спасибо!
- На здоровье! - щербатая белозубая улыбка сверкнула с изборожденного морщинками лица, - Знаешь, дружище, эта пауза после песни – лучшая для меня награда. Значит, проняло! Достучался, дощипнул-таки до сокровенного!
Зеленый, улыбаясь, отошел в сторону. Просто удивительно, как эта ужасного вида гитара способна настолько чарующе звучать. По виду и не скажешь, кажется, на дробовик струны натяни – и то лучше заиграет, а поди ж ты… Сам неплохо музицируя, Зеленый от всей души ценил подобных людей, в которых словно сам Бог вложил некую Искру, способную зажечь сердца и умы людей вокруг. Кстати, Дозик однажды, словно почувствовав родственную душу, предложил Зеленому сыграть, широким жестом предоставив свою кошмарную гитару.
Инструмент лег в руки словно ласковый кот - с теплом и покоем. Словно руки любимой погладили по голове. Увидев ошалевшие глаза Зеленого, Дозик только в голос расхохотался, подмигивая и по-доброму скаля щербатые зубы. Коснувшись струн, Зеленый просто растаял, слушая, какие чудесные звуки выходят из-под его пальцев. Гитара пела, и, казалось, не было в жизни большего наслаждения, чем играть на ней… Сам вдруг не ожидая от себя, Зеленый под неспешный перебор запел:
Снова новый начинается день.
Снова утро прожектором бьет из окна,
И молчит телефон. Отключен.
Снова солнца на небе нет.
Снова бой, каждый сам за себя.
И мне кажется, солнце – не больше, чем сон…
На экране окна сказка с несчастливым концом.
Странная сказка…
Народ тихо, затаив дыхание, внимал незнакомой песне. Даже местные «пацанчики», для которых вообще мало что по жизни имело вес, кроме «понятий», не ржали в голос и вместе со всеми, позабыв о расплесканной по кружкам водке, стояли и молча слушали…
Дозик после той первой песни долго одобрительно кивал, щурился, а потом, хлопнув Зеленого по плечу, со своей щербатой улыбкой сказал:
- Ты, смотрю, серьезно в этом подкован, дружище. Тоже дощипываешь не слабо. Того и гляди, на пятки наступать начнешь, а?
- Да ну, сдурел, что ли? – отмахнулся Зеленый. - Делать мне больше нечего. Каждый может забинтовать рану, но не каждый может лечить людей. Ну или как-то так… Так что не переживай. Но за признание спасибо, из твоих уст похвала многое значит, по крайней мере, для меня.
Да уж, ради таких позитивных моментов стоило терпеть и жару, и аномалии, и сухомятку. Песня здесь была на весь золота. Кто служил в армии, тому объяснять не надо… Впрочем, кроме хорошего на Базе случалось и не самое приятное. Недавний случай хоть и не был экстраординарным, но изрядно разбавил однообразные будни сталкеров.
Просторная комната рядом с барной стойкой. Простые стоячие места, чем-то напоминающие вокзальный буфет доперестроечных времен. Люди, вернувшись из походов или еще собирающиеся куда-то идти, стояли за столами, поглощая нехитрую снедь. Что-то по своему обыкновению распевное выдавал магнитофон у Бармена, негромкий монотонный гул вполголоса общающихся людей - обычная картина, в которой много дней ничего особо не менялось. Но не в этот раз. В тот день привычные негромкие разговоры были заглушены взрывами раскатистого хохота, солеными шутками и громко и со смаком рассказываемыми пошлыми анекдотами. Сталкеры недовольно поворачивались на шум, но откровенно одергивать компанию почему-то не спешили.
А веселье тем временем набирало обороты. Местные «пацанчики» от скуки решили немного поиздеваться над Сенькой - местным алкашом. Мужичонку этого занесло сюда в поисках лучшей доли: бомжуя в прошлой, мирной жизни, он от кого-то услышал, что артефактов в Зоне – лопатой греби, только успевай поворачиваться. Бросив свою и без того непростую жизнь, Сенька правдами и неправдами пробрался за периметр. Поначалу вроде бы все пошло нормально: влился в общество, сходил с ребятами в несколько ходок, в одной даже решающим выстрелом из обреза завалил матерого кабана, которого до этого долго всей толпой выматывали и обстреливали. В общем, жизнь здешняя ему понравилась. Ну и то еще сыграло роль, что спиртного здесь было вволю и никто за руку не держал – хоть упейся. Не упивался, но поддавал, когда с горя, когда на радостях. Понемногу и с артефактами начал руку набивать – где какие попадаются, как их добыть половчее. Чем и заработал себе позывной Сенька-Золотая Ручка, мол, рука легкая. Сенька с гордостью носил ее, но однажды крупно из-за этого попал.
Какой-то пришлый, судя по манерам, недавно отсидевший, уболтал Сеньку на ходку за редкими и особо ценными артефактами. Чего он в этой истории наплел, а что было правдой – никто не в курсе. Одно выяснили уже потом – идти надо было черт-те куда, за дальние болота, вроде бы тамошние аномалии пожирнее на трофеи будут. Ну а коль скоро Сенька по части добычи артефактов такой счастливчик, то и прибыли ему достанется две трети от добытого. Легкие деньги, как известно, кружат голову, манят чуть ли не в небеса, только вот падать с таких высот, как правило, больнее…
В принципе, все было в порядке – они пошли на эти болота, не однажды по пути прикрыв друг другу спины, что еще больше уверило Сеньку в том, что напарник у него что надо. И длинными ночами, то сменяя друг друга на вахте у костра, то отстреливаясь от очередного мутанта, они бок о бок были вместе. Засыпая в свою очередь, Сенька как мог благодарил всех богов за то, что ему был послан шанс изменить свою жизнь, да еще и друга такого найти! Изо всех сил стараясь поддержать, подстраховать напарника, Сенька чуть не с головой лез в аномалии, где чутьем, где чудом находя желанную добычу. Прозвище, данное ему сталкерами, себя оправдало – рука у него действительно была легкая.
Неделя, проведенная в этих гиблых местах, стоила и бессонных ночей, и свежей седины в волосах. Артефактов они нагребли сообща весьма изрядно, договорившись предварительно, что вернувшись, сдадут все заказчику и поделят деньги согласно уговору. Все бы и ничего, да однажды ночью Сеньку вдруг угораздило проснуться как раз в тот момент, когда верный товарищ, взвалив тяжелый рюкзак с трофеями, затеял уйти не прощаясь, да ненароком хрустнул веточкой. Вчерашние напарники оказались лицом к лицу в весьма неинтересной ситуации. А пока Сенька, не веря глазам и по-рыбьи открывая и закрывая рот, подыскивал из своего матерного лексикона подходящие слова, его напарник, недобро ухмыльнувшись, саданул по товарищу дробью от пояса. Дуплетом. А потом просто повернулся и зашагал, и пропал в ночи, только шаги слышались еще некоторое время.
Спасло ситуацию, видимо, то, что накануне вечером они решили подстрелить себе на супчик пару-тройку болотных птах, в изобилии обитавших в этих сырых и негостеприимных местах. Крупная картечь для таких дел не годилась, поэтому в ход пошли патроны с мелкой дробью. Добычу сварили, супчик выхлебали под припасенную поллитровку, и так же, как и всегда, устроились по очереди на ночлег. Видимо, у товарища патроны с мелкой дробью и остались в дробовике. Выстрели он картечью – остался бы Сенька там навсегда. А так всего лишь кровь пришлось останавливать. Тоже не сахар, конечно, но если уж сравнивать...
Хуже было другое. До лагеря топать по этим топям и здоровому дня три как минимум, а раненому, да еще и без провизии – напарник не постеснялся сгрести все подчистую – вообще неизвестно сколько. И не факт, что доберешься: зверья в округе много, а еды мало. Хорошо, хоть компас и несколько сухариков, которые Сенька по давней привычке «на черный день» держал за пазухой, там и остались. Определив направление, он, перевязавшись чем под руку подвернулось, отправился в долгий обратный путь... Как он шел и почему все-таки дошел – никто не знает. Никто этого лично не видел, а рассказывать об этом Сенька не хотел никому. Прошло больше недели, и на станцию, волоча опухшую воспаленную ногу, плача, падая и сипло подвывая, ввалился грязный и оборванный седой старик. Сеньку даже поначалу не узнали, при виде его все просто онемели! Потом уже в лазарете, когда его раздели, промыли и обработали загноившиеся раны, стало понятно, кто же это такой. Через пару дней Сенька, метавшийся в жару, немного пришел в себя и рассказал, как было дело.
- Во дела! А мы-то тебя уже схоронили, - сказал кто-то из сталкеров, - Был тут товарищ твой, пришел дня четыре назад, вид у него был, словно он с собаками дрался – подраный весь. Глаза дикие! Мол, налетели, шавки лютые, его порвали, тебя загрызли, на рысях мол, летел всю дорогу обратно, чуть все не растерял. Денег немало выручил, да в тот же день и исчез куда-то. А тут – ты...
Сенька откинулся на спину и завыл в голос, сипло, жалобно… Слезы стекали и стекали по морщинистым скулам на подушку. Сталкеры, зашедшие навестить раненого, неловко переминались с ноги на ногу. Ну а что тут можно сказать? Врач настойчиво вытолкал всех посетителей, а сам занялся больным. Вскоре Сенька поправился и снова окунулся в сталкерские будни. Да только больше людям он верить не хотел и стал всех сторониться. Все чаще его видели поддатым, потом он уже постоянно закладывал за воротник. Все меньше охотников находилось идти с ним куда-то, и, знаете, этих людей можно понять…
Так и опустился опять Сенька Ручка, дошел до ручки. Теперь он по большей части слонялся без дела, в Зону не ходил, иногда за еду и выпивку делая несложную работенку – где убраться, где подай-принеси… Никто его всерьез не воспринимал, как собачонка – ходит тут где-то, своей одутловатой мордашкой светит. Ну вот только сейчас местные «пацанчики» опять взялись его донимать.
- Сенька! Айда сюда! Быстрее! Водка, Сенька, водка!
А тот уже и рад стараться, бежит, слюну роняет. Раз «водка», значит нальют! Но не так быстро, ребята хотят забавы... Штырь, их заводила, опять мутит какую-то гадость.
С горкой налитый стаканчик водки (у Сеньки при виде этого аж рот приоткрылся и глаза заблестели) он накрыл плотно листком бумаги, потом резким движением перевернул стакан и поставил его дном кверху на стол. Резким рывком выдернул бумагу и оставил полный стакан на столе.
- Ну, Сенька, давай! Чего стоишь, глазенками блестишь? Водку видишь? Во-о-от она, - довольный собой он загоготал, дружки громко его поддержали, - Ну-ка давай, покажи чудо – выпей ее!
Гладкая поверхность столешницы не давала жидкости вытечь, однако добраться до желаемой водки было трудно. Сенька дрожащими руками взялся за стаканчик, придвинул его к краю поближе. Бортик по краю столешницы не давал нормально проделать задуманное. И Сенька решился на крайность – рывком опрокинул стакан и нырнул в разливающуюся лужицу лицом, собирая, схлюпывая жадно, слизывая заветные лужицы. Хохот бандюков, казалось, приподнял крышу здания. Все неодобрительно смотрели в их сторону, однако решительно никто не возражал.
- Штырь, ему закусить надо, чё он как собачонка лакает! Мы ж, ёпть, люди или чё? – новый взрыв хохота. Штырь, щедрая душа, не пожалел – вывалил на стол банку консервов и от души ткнул в эту кучку Сеньку носом, да не рассчитал. Ойкнув, Сенька отпрянул и схватился на лицо – видимо, Штырь расквасил ему нос. Кровь капала с дрожащих пальцев, Сенька утирал ее грязными рукавами, потом, запрокинув голову, выбежал на улицу. Зеленый, чувствуя, что еще немного, и он нарушит железный закон лагеря – в помещении не расчехлять оружие – тяжелыми шагами, глядя исподлобья в хохочущие рыла, подошел к столику.
- Что, герои, доблесть свою показываете? Типа, у кого яйца круче? Посильнее противника поприкалываться не нашли?
- А ты чё, впрячься за него пришел, а? – вскинулся один молодой, - Щас сам героем станешь. Посмертно, с медалью. Сечешь?
- Не борзей, мелкий,- процедил ему Штырь, - Тут базар для взрослых, не встревай.
Он вприщур смерил Зеленого взглядом и, шагнув вплотную, полушепотом с блатной оттяжечкой спросил:
- Ты, наверное, побазарить по этому поводу хочешь, да? А не попутал, пацанчик? Мы ж не всех водкой поим. У нас и кровушкой умыться – раз плюнуть, не боишься?
- А чего тебя бояться-то? – презрительно процедил Зеленый,- Вы ж как шавки – только стаей сильны, а в одного – ссыкуны. Вот и цепляете, кто послабее, кто в ответ не шмальнет.
- Да-а? – с ухмылочкой протянул Штырь, - Ты умный, да? Все знаешь? А если тебя цепанем – шмальнешь?
- А ты цепани! - подпустив искорку в глаза, улыбнулся, даже, скорее, оскалился Зеленый, - Ну?! Цепани! Тогда и узнаешь!
Штырь, несколько сбавив напор своей ухмылки, смотрел на Зеленого и соображал. «Если счас бучу затевать, за этого козла впрягутся. Надо по-тихому, Зона – она ж большая, все шито-крыто… но потом». Тем не менее, лицо надо было сохранять. Стряхнув с плеча Зеленого невидимую пылинку и ОЧЕНЬ обаятельно улыбнувшись во всю ширь, он вполголоса произнес:
- Вот цепану, и узнаем. Ага? Не здесь. Потом…когда-нибудь.
Подмигнув Зеленому он повернулся к своей кодле, с нетерпением ожидающей развязки, и произнес:
- Погнали, пацаны, тут грязно. Сенька, прибери! Чё в бутылке – твое!
И вся четверка двинула на выход степенной походкой занятых людей, которым некогда тратить время на ерунду.
Сеньку Зеленый нашел неподалеку. Приложив мокрую тряпочку на переносицу, тот сидел, опираясь спиной о дерево и запрокинув голову. Кое-как обстриженная жидкая бороденка неопрятно торчала сосульками. Жалкий такой… Зеленый присел рядом.
- Не надоела тебе такая жизнь? Сам себя не уважаешь, значит, и другие уважать не будут. Так и будешь от всяких Штырей пинки да плевки подбирать. Оно тебе надо?
- Тебе-то что? – повернул голову Сенька. – Тебя не трогают, вот и живи себе. А я сам по себе, и помощи мне от вас не надо. Вы вон… меняетесь здесь, то одного не досчитаетесь, то другого. А я живу себе, никому и ничего не должен. И еще проживу. А Штыря и его кодлу все равно подстрелят. Отольются тогда кошке все слёзки…
- А причем тут Штырь? Дело-то в тебе самом. Ты же не зря Сенька Золотая Ручка зовешься. Вот и думай, что бывает с теми, кто свой талант пропивает да в землю зарывает. Человеком ведь был когда-то… А сейчас?
Тот вскочил и злобно закричал:
- Ты чего ко мне лезешь? Умный, да? Много вас тут таких умных, все про всех знаете! Нихрена вы не знаете! А мне с тобой вообще говорить не о чем! И заступаться тебя никто не просил! Защитничек хренов! Крутой, да? Вот и иди, наводи порядок, а мне мозги нехрен лечить! Моя жизнь, понял?! Как хочу, так и живу!
Зеленый поднялся, пригладил волосы, поправил ремень автомата на плече. Потом с интересом взглянул в перекошенную Сенькину физиономию, еще отдающую спиртным.
- Я не крутой, я простой. Это так, к слову, - спокойно, даже слегка улыбаясь, начал он. – И живу просто, без пафоса. Не люблю, когда ерунда вокруг творится. Вот ты, - ткнул он Сеньку в грудь пальцем, - нормальный мужик. Много в тебе хорошего. Было, по крайней мере… И слышал я о тебе очень много. Уважали тебя раньше, ох как уважали! А теперь ты – здешнее чмо, который завтра-послезавтра без следа сгинет, сам себя ведь угробишь, дурень. Да, ты прав, твоя жизнь. Так и проживи ее, чтоб завтра, случись что, сдохнуть было не противно…
В ответ Сенька разъярился еще сильнее и стал орать, что он и сам с усами, и нефиг, и вообще пошел ты, мол, куда шел, и на все остальные буквы. Зеленый не стал больше слушать, хотя некоторые речевые обороты были интересными и ранее не встречались. Просто смерил брызжущую слюной яростную фигуру взглядом, покачал головой, сплюнул и пошел по своим делам. Дурака учить – только портить. Это как с курением – пока сам не захочешь всеми силами, чтобы аж зубы в крошку, не бросишь. Будешь сам себя оправдывать, отсрочки устраивать… А толку-то? Это людей можно обмануть, а себя…
Продолжение - http://www.proza.ru/2014/05/08/1965