Видение

Анна-Мария Пападаки
перевод с греч. Mike V. Borodkin

В то лето мне исполнилось тридцать.

Тогда же, летом, я получил назначение. И почувствовал некоторое облегчение. Столько лет, курсы, переаттестация, я уже устал от всего, мне хотелось ощутить надежную опеку государства над собой. Меня направили в провинцию, в одну деревушку, где средняя школа была открыта относительно недавно. Деревня располагалась недалеко от моего города, но я предпочел переехать поближе к работе. Тем более, что ни собак, ни детей, ни романов с женщинами у меня в о время не было, а жизнь с родителями меня порядком утомила. Словом, я давно искал способ убраться из родительского дома, и вот, случай представился.

Я снял небольшую квартирку в деревне, море было рядом. Каждое утро я начинал с похода на пляж, покуда запоздавшее дыхание надвигающейся зимы не пришло и в наш благословенный край. Спокойные места: большинство населения работало в полях или на стройках, несколько магазинчиков, необходимые для пейзажа кофейни, пара заведений современного вида, шашлычная…такие дела. Я быстро обнаружил, что почти единственным развлечением местной молодежи было катание на мотоциклах и скутерах, а взрослые проводили время в кофейнях за спорами и спортивными ставками. Я наблюдал за ними, как ученый рассматривает насекомое через микроскоп, для меня это было сродни антропологического интереса, но желания сближаться с местными у меня никогда не возникало.

Первого сентября я явился в школу. Все смотрели на меня, «новенький». Одна моя коллега, учитель того же направления, что и я, взяла меня под свою «опеку». Пятидесяти лет, склонная к полноте, но все же подтянутая, как ефрейтор в королевских войсках, она смотрела на меня с некоторой доброжелательностью, что, в общем-то, немного настораживало. В итоге, я быстро получил методички, учебный материл, учебники, поблагодарил всех сердечно, и поспешно ретировался.

Через десять дней в школе появились ученики. Большинство из них были детьми фермеров и строителей, и провели лето, работая наравне со своими родителями. После школы, разумеется, почти все из них были готовы пойти проторенным старших. Некоторые, насколько мне было известно, мечтали продолжить учебу, может, у них и могло что то получиться, но меня это не особо заботило. В свои тридцать, уставший от курсов и переподготовки, я не питал иллюзий, и в школу я пришел не для того, чтобы изменить этот мир.

Так я оказался на уроке в своем первом классе. До этого мне приходилось преподавать только на курсах, и только среди городских ребят. И я сразу ощутил разницу. Дело шло с трудом, общий ор не умолкал ни на минуту. Можно сказать, что я разочаровался в своем деле. Большинство учеников стояло на ушах, кто-то мастерил и запускал бумажные самолетики, девчонки глупо смеялись, и, в целом, ни в чем не уступали парням.

Только одна девочка сидела тихо, и, уставившись в парту, хранила молчание. В какой-то момент она достала книгу, на иностранном, как я заметил, языке, и стала читать. Я приблизился к ней: «Ты кто?». Она посмотрела на меня почти пустым взглядом, и, хотя и назвала свое имя, у меня сложилось стойкое ощущение ее отсутствия в классе. Она снова принялась читать свою книгу. Всеобщий беспорядок заставил меня отвлечься от нее, и я снова взялся за наведение дисциплины.

На перемене я снова увидел ее. Небольшого роста, очень худая. Черные волосы, прямые, длинные, может быть, окрашены. Глаза подведены черным: я даже удивился, как в таком виде ее допустили до занятий. Ее кожа была белой, что контрастировало на фоне загорелых юных тел ее одноклассников. Она стояла в сторонке, и у меня снова создалось впечатление полного ее отсутствия. Книга в руках, быстрые нервные движения. Принимает наркотики?.. А, какая разница.

Я спросил о ней у коллег. В целом, ничего неожиданного: многодетная проблемная семья, домашние разборки и вечерние схватки на сковородках между членами семьи, истеричка-мать. Ничего необычного, по нашим меркам.

Она не отличалась большими успехами в моем предмете, но, по слухам, писала отличные повести и стихи, увлекалась рисованием. Все ее произведения объединял один лейтмотив – смерть, чернота, призраки, разрушенные дома, разносящиеся над ними крики, и черные тени над всем этим. Да и она сама напоминала мне тень, или, лучше сказать, постоянно исчезающее видение.

Понемногу я стал относиться к ней как к «своему» человеку, несмотря на то, что она мало со мной разговаривала. На переменах я искал ее взглядом, но всегда издалека, чтобы не обращать на себя лишнее внимание окружающих, спрашивал о ней пару раз на педсовете, иногда я видел ее на улице. Один раз – с неким светловолосым юношей. После этого я как-то расстроился. Я представлял ее себе воздушной и недоступной, какими и должны быть призраки. Но, несмотря на наличие этого парня, понемногу я стал ловить себя на том, что я думаю о ней. У меня не было друзей в деревне, с коллегами я не сошелся, и с остальными учителями у меня установились сугубо формальные отношения, на уроках я просто старался вести себя с достоинством, что, с учетом учебного «контингента» и общей жизнерадостной атмосферы, было уже неплохим достижением. А после работы мне просто нечем было заняться. Я много гулял, подолгу сидел в кофейнях, а вечера проводил дома, перед компьютером. Я искал было свою ученицу по социальным сетям, и даже думал создать подставную страничку, чтобы представиться ее ровесником и узнать ее получше, но нигде не нашел ее. Ее не было в этом электронном мире, как и подобает настоящим призракам.   

Я не пытался заговорить с ней в школе, понимая, что моя маска преподавателя и мой возраст никогда не даст нам поговорить по душам. Поэтому я наблюдал за ней издалека. Со временем в моем разуме она трансформировалась в нечто абстрактное, идеальное, неуловимое и неосязаемое. В этом контексте меня окончательно перестал волновать ее светловолосый молодой человек. В моем беспокойном уме ее образ напоминал некий неисхоженный, девственный лес, или недоступную вершину горы, словом, что-то, что я должен завоевать, завоевать потом и кровью, не абстрактно, как некий объект платонического чувства, нет. Я желал физического обладания, обладания действительного и неумолимого. Это стало моей навязчивой идеей. В свои одинокие вечера я предавался мечтам, и путь она и была тощей, с нелепой походкой, и другие называли ее «проблемной» и «сумасшедшей». Эти мои душевные поползновения заставляли воспринимать ее все более «своей», заставляли меня думать, что я понимаю и чувствую ее, особенно в те моменты, когда я видел ее, потерянную, одинокую и молчаливую, как тень или призрак, в темных школьных коридорах и классах.

В один из вечеров на деревню вновь навалилась невыносимая духота. К тому времени я уже порядком устал от компьютера, телевизора и чтения беллетристики. Я вышел из дома и сел в машину. Большинство улиц были пустынны, смеркалось, и только кое-где дети катались на скутерах. Наверняка мои ученики, но я обогнал их, не подав вида. Обычное дело в деревне: юнцы бесцельно катаются на мотоциклах. А я бесцельно катался по дорогам на машине.

На одной из неосвещенных улиц я заметил одинокую фигуру, девушку, одетую в черное, худую, с нелепой походкой. Мне показалось это невероятным, я не мог поверить в свою удачу.

Мой автомобиль медленно поравнялся с ней: «Тебя подвезти куда-нибудь?». Она посмотрела на меня своим пустым взглядом, и пожала плечами, демонстрируя, что ей все равно. Она стояла перед моей машиной, не шевелясь, не двигаясь ни ко мне, ни от меня. Просто стояла и смотрела на меня своим странным взглядом, видение, появившееся на обочине темной улицы.

Я открыл переднюю дверь со стороны пассажира: «Давай, садись, куда ты пойдешь в такую темень?». Она снова на меня посмотрела, поправила свою юбку и села ко мне. Я не мог поверить своему счастью. Я попытался завязать беседу, но она почти не отвечала. Я спросил ее, куда она направлялась в столь поздний час, спросил насчет успехов по школьным предметам, но она только пожимала плечами. Я заметил, правда, что мне больше нравится, когда мы молчим. Я не стал спрашивать, где она живет, или куда ее отвезти, да и она никак не прокомментировала наше бесцельное кружение по улицам и сельским дорогам. На минуту у меня вновь возникло ощущение ее отрешенности и отсутствия, она будто вновь погрузилась в свое молчание и мир теней. Я одернул себя: в тот вечер она была со мной, в моей малолитражке, она была со мной, ощутимо, неистово, это почти доставляло мне физическую боль, я чувствовал своей кожей, как она дышит, я чувствовал, как ее тени ее мира почти касаются меня, чувствовал ее худое тело, черные одежды: это было ее физическое, телесное присутствие.   

Я отвез ее в какие-то поля. Она не протестовала. Даже не спросила, куда мы едем. Не было похоже, что она понимает, где мы. Она была, и ее не было.

Я остановил машину. Вокруг молчание, темнота. Я посидел немного в замешательстве, чувствуя жар, мои руки тряслись, я был сам не свой, мне казалось, что я смотрю на все со стороны, как зритель дешевого фильма по сюжету популярного романа; она недвижно сидела рядом. Я не знал, где я, что я хочу. Я протянул руку и погладил ее по коленям, которые выглядывали из-под черной юбки, ослепительно белые колени. Она не противилась, и лишь приподнялась повыше на сиденье. Я чувствовал, что мне не хватает воздуха, и еще, через мгновенье, мною овладел ужас от того, что скоро случится, мое сердце стучало как автомат, оно оглушало меня своей дикой музыкой. Моя рука, деревянная и негнущаяся, словно протез, скользнула дальше, я был как пешка в проигранной партии. Я закрыл глаза и увидел своих родителей, наш дом, школу, свою полноватую коллегу, непослушных учеников, школьный двор, я увидел девушку, одетую во все черное, худую, с белой кожей, в ее руке была книга. Странное чувство ностальгии захлестнуло меня, и, одновременно с этим, во мне крепло желание обладать своей мечтой.

Я открыл глаза, как раз в тот момент, когда из-за облака выглянула луна, и в неверном, серебряном свете я заметил, как что-то блеснуло передо мной, потом я ощутил боль. Что-то горячее, кровь или моя страсть? истекало из меня, и потом снова – боль, дикая и сладкая. В свете луны я увидел ее глаза, и на этот раз они не были пустыми, в этих бездонных колодцах что-то было, что-то нечеловеческое, что то, чему я не мог дать подходящее определение, в них была часть моей мечты и смерти, было что то сладко-смертельное; ее глаза стали глазами волка или убийцы…и еще я понял, что мое время подходит к концу. Нет, я не боялся. Она была там, была вся, без остатка, как воплотившийся призрак, она смотрела на меня, она преобразилась…и в руке у нее была теперь не книга, а нож, но я не видел больше разницы, мне все казалось одинаково: белокожая девушка, что-то произошло, воздуха не хватает, луна снова исчезла за облаками. Я смотрел в ее глаза, в глаза страха и смерти, и потом снова темнота, темнота, темнота, и я был уже бездыханный.