Тишина, звенящая тишина. Ни одного звука. В такой тишине, наверное, рождаются слова. Не те слова, о которых в современном мире говорят «ничего не значащие»; а удивительные, певучие и необычные слова. И, именно, такими они и должны быть – слова, составляющие наши мысли.
В центре комнаты – стол. Массивный стол. На столе – свеча. Обнимая фитиль, извивается пламя, старается вырваться, спрыгнуть со свечи; но спрыгнуть не может, его держит фитиль, а отпустить который жаль. Но фитиль крепко врос, и пламя ему подчиняется – каплет свеча. Из тьмы, служащей фоном картины, на половину озарено лицо человека, склонившегося над столом. Взлохмаченные тёмные волосы, горящий глаз из-под густой брови и открытый высокий лоб – признак глубокого ума. Из тишины рождается скрип пера одновременно со словами. Он увлечённо пишет, забывшись. Затем спохватывается, перебегает взглядом назад, останавливается, долго думает, зачёркивает, вписывает и снова увлечённо спешит дальше, спешит отразить свою мысль, довести её, логически обрамлить, сделать понятной. И снова возвращается, и снова правит, и снова спешит…
В центре комнаты – стол. Стол не такой массивный, но к нему также стремятся мысли – одна обгоняет другую и старается каждая предстать в своей первоначальной красе. Но вместо скрипа пера, стук клавиш, а лицо выхватывает из темноты экран ноутбука. Лицо – моложе, но на нём то же напряжение, те же черты, те же движения и выражение той же работы. Быть может, никогда не общавшиеся, никогда не видевшие друг друга; но как же они похожи.
Летят слова, перехлёстываются, спорят друг с другом и в каждом слове непонятная и непонятая глубина, и каждое слово звучит непривычно…
Первый – Иван Александрович – знаменитый писатель. И не потому знаменитый, что пожелал таким стать, не потому, что своими произведениями удивлял, шокировал публику или же оправдывал человеческие недостатки. А потому что увидел жизненную красоту в её простоте и почувствовал слово как живой материал. И, как живая вода, потекло оно на белую бумагу, и, как живая вода, стало исцелять обращающихся к нему читателей, а, соответственно, исцелять, как первого обратившегося, и самого автора.
А второй, молодой, делающий первые шаги и не знающий, что принесут они ему, только начинает работать со словом. Сначала он понял, что то, о чём говорят вокруг ему неинтересно, а то, о чём может сказать сам – неинтересно в этом круге. Но удивительным чудом заключено в человеке что-то непостижимое, заставляющее выразить себя, что-то сказать миру. Потому и в разговоре каждый в первую очередь слышит лишь одного. Его можно слушать всегда, даже в одиночестве. Но бывает и так, что единомышленники, наверное, объединяются; разговаривают с другой группой единомышленников, но каждая группа остаётся при своём мнении; при этом не замечая, как граница расплывается, теряются контуры – и всё это медленно и постепенно. А инструмент один – закладывающее фундамент слово.
В своих комнатах, за своими столами один – при горении свечи, другой – при мерцании монитора, внешне похожи; но по тому, о чём они пишут, как относятся к материалу, идее; по тому, как чувствуют слово – различны.
***
То останавляваясь, то разгоняясь, выстукивают клавиши под быстрыми пальцами…
«Он был один. И это-то одиночество позволяло на всё закрывать глаза. И алкоголь, и женщины поддерживали в нём иллюзию существования. Заставляли почувствовать себя сильнее. Давали многое. И чем плох алкоголь? Он позволяет расслабиться, отойти от привычного поведения, почувствовать свободу. Кто любит правильных, нравственных? Женщинам нужны грубые, сжигаемые жизнью, сгорающие в суматохе дней. Вы попробуйте полюбить таких. А вы, мужчины, попробуйте полюбить курящих, плачущих, истерящих. Это же всё внутреннее, душевное, выплёскивающееся наружу. И это можно понять, - нужно иметь сильный характер, чтобы постичь. Берите от жизни всё возможное, любите, целуйте женщин. Приумножайте богатство, ищите успех…»
Скрипит перо…
«Да, в этом загнанном мире он был один. Был одинок до этого дня. А сейчас он глядел в глаза. И видел в глазах бездонное, манящее, заставляющее лететь вниз на дно этих глаз. Он понимал, что одному ему быть нельзя. Потому что светлое и трепетное горело в его душе. И погаснуть оно не могло…»
Стучат клавиши…
«Зачем обременять себя детьми? Дети ограничивают свободу. А человек, прежде всего, создан быть свободным. Навстречу успеху, навстречу карьере, ведь и живём один раз.
И он глядит на неё. И взгляд говорит: «Раздевайся!» И она сбрасывает свои одежды и предстаёт перед ним нагая…»
Скрипит перо…
«И он, и она видели друг в друге будущее. И он, и она считали себя семьёй. Для любви двоих не нужен третий, они вправе вынести своё счастье вдвоём. Третий мешает, тянет не в ту сторону, и от этого тяжелей. Не может быть этого третьего и в прошлом. Прежде всего, в женщине заключены чистота и природа. Совершенное, дающее жизнь. Она способна творить. И от того мудрость; та мудрость, которая является данностью природы, позволяющая хранить и поддерживать семейный очаг…»
Стучат клавиши…
«А затем, обретя её, найдя женское, скрытое от мужчины, он вновь искал. Он желал познать многих женщин. Он коллекционировал ночи, проведённые с разными женщинами. Его одерживал азарт, он был всецело им увлечён…»
Скрипит перо…
«Он один и она одна. И вдвоём друг у друга».
***
Другой день. Обычный день, не увековечивший себя и не отразившийся; но давший пищу уму и сердцу или же разуму для нового рассказа. И опять ночь. И то же горение свечи, и то же мерцание монитора. И два затворника, бывшие весь день свободными, прикованы к своим столам.
Стучат клавиши…
«Глупо удивляться красоте природы. Это лишь пережитки прошлого. Пережитки – пережили и всё, пора отказаться, пора отринуть. Человек значимее природы. Ну, посудите сами, что даёт нам природа – ничего. Только ум, свободный ум, рождает прогресс. Птички, деревья – как смешно и глупо обращать на них внимание. От этого нет практичного результата. Да и у нас от этого ничего не приумножится».
И вторит скрип пера. И скрип этот сильнее и громче стука клавиш и при этом тих. Как будто каждая строка, каждый абзац, приближающий к финалу усиливает его, чтобы оглушить силой и мощью читающего, но не звуком…
«Природа рождает, природа даёт. И люди также рождают, создают. Создавать можно разное – стихи, прозу, картины, мысли, инструменты, изобретения. Создают и лирики, и физики. И, в основе, природа. Каждый народ мыслит по-разному, потому что историческое развитие различно – это на первый взгляд. При детальном рассмотрении – природа там, где они проживают различна. Она-то и накладывает через душу свой отпечаток. Всё остальное – губительно. И лишь природу нельзя разрушить. Она всегда находит силы восстанавливаться – она умеет находить силы для этого восстановления».
Стучат клавиши…
«Слово само по себе ничего не значит. Оно – инструмент для общения. Оно даёт мне писать и говорить так, как я считаю нужным. Если я так живу, то и зачем идеализировать, приукрашивать. Вот правда. Возьмите эту правду. Узнайте себя. Живите проще».
Скрипит перо…
«У каждого правда своя. То, о чём я пишу, - это тоже правда, но незримая. И от того, что не каждый видит эту правду, каждый плутает, сбивается и теряет её. Правдой становится ложь. И между ними нет различий. Понимание слова, трепетное к нему отношение, внимание позволяют отличить, найти и понять. Ведь циничная речь никогда не сможет стать Истиной».
И странно: знаменитый писатель и начинающий пишут об одном, но каждый по-своему. И каждый прав, но кто правее? Если отношение к слову является мерилом, то прав знаменитый писатель. Но, а что, если мерило – жизнь, сложная и непреклонная, заставляющая смотреть с пренебрежением, с отрицанием ценностей на многие вещи, так как в прошлом такие мысли нам не помогли? И раз спрашивают, и тянутся руки к литературе начинающих? Но…
«… циничная речь никогда не сможет стать Истиной» - звонко раздаётся в двух комнатах финальным аккордом.