Целитель

Елена Васильева-Сол
Какими бы образованными и самодостаточными ни считали себя люди, они, как правило, совершенно теряются, когда беда входит в дом. Куда деваются внезапно их здравый смысл и хвалёная самоуверенность? Повадки сильных мира сего обычно отказывают им в такие моменты, исчезая в одночасье. Спесь и высокомерие хозяев жизни вдруг слетают с них, как пышная разноцветная листва с клёна от порыва осеннего ветра. И тут  вчерашний властитель мира, словно беспомощный ребёнок, остаётся один на один со своим горем, вынужденный лицом к лицу встретить безжалостный удар судьбы. Таковы люди, увы. Пока всё хорошо – чувствуют себя всесильными повелителями Вселенной, не замечая чужих страданий, не испытывая нужды в чьих бы то ни было советах. Но как только рушится привычный мир, и суровая реальность вонзается миллионами болезненных игл под кожу, проникая вглубь, до самого сердца – вот тогда рухнувший с высот на землю человечек внезапно осознаёт всю свою ничтожность и бессилие перед могущественной волей небес. Кто-то ломается и катится вниз по наклонной. Кто-то ищет защиты высших сил и обращается в веру. Каждый по-своему обретает спасение, когда под ним разверзается пропасть.
В семье Строговых свято чтили традиции достойных предков, уходящих корнями, если верить городским архивным данным, в дворянскую элиту России. Так уж повелось с незапамятных времён, что все мужчины рода Строговых имели отменное воспитание, образование и считали своим долгом положить жизнь на благо Отечества. Все они, без исключения, трудились самозабвенно на ниве процветания Империи, не щадя живота своего.
Менялись времена и эпохи, Империя распалась, выцвели былые понятия о долге и чести, однако родовую склонность к воспитанности в лучшем её понимании, к образованности и эрудиции искоренить оказалось невозможно.Советский период в истории родины наложил, однако, определённый отпечаток на восприятие семейных ценностей этой достопочтенной фамилии. Предки постигали  науки - не стал исключением и Иван Денисович Строгов, чей жизненный путь хоть и отклонился от намеченного великими пращурами курса, но протекал, всё же, в весьма достойном направлении. Иван Денисович вот уже более десяти лет возглавлял кафедру радиофизики и физической электроники в Государственном НИИ Приборостроения, и жизнью своей, надо сказать, был весьма доволен.
Следует отметить, что давно почившие предки Ивана Денисовича, как могли, воплощали в жизнь кодекс чести династии Строговых: Савва Архипович Строгов служил, к примеру, во времена Петра, в центральном аппарате Коллегии Иностранных дел, подчиняясь непосредственно Гавриле Ивановичу Головкину. После присяги на верность царю и Отечеству, долгое время являлся членом Присутствия Коллегии, отдавая всё время своё и силы служению родине. Крепостных не имел, работал за жалованье, и был премного благодарен за оказанную высокую честь – трудиться на благо страны.
Потомок Саввы Архиповича, незабвенный Иван Анисимович Строгов при Екатерине II дослужился до должности вице-канцлера в том же ведомстве, а кого попало на столь высокий пост, безусловно, не назначат. Оклад определялся в те времена «…соразмерно трудам и способностям каждого», да ещё причиталось «награждение за отменное прилежание и успехи в знании, для них нужном, приобретаемые», так что в роду Строговых материальных затруднений никогда не имелось. И прадеды, и деды Ивана Денисовича, будучи людьми достойными, бережливыми, и до работы охочими, дурных наклонностей не имели, фамильные сбережения и угодья на ветер не пускали. Во многих знатных семьях царских времён случались несчастья в виде отпрысков-вертопрахов, спустивших коту под хвост за игральными столами и в праздных разгулах огромные состояния своих предков. Строговых, однако, Бог миловал. К началу XX века рачительными потомками вице-канцлера сколочен был приличный капиталец, включающий в себя не только семейные драгоценности и сбережения, но и стабильные доходы выделенного им в XIX веке родового поместья с примкнувшими к нему земельными угодьями. Однако сей радостный факт, увы, повлек за собой весьма печальные для семейства последствия в советский период истории державы. Большая часть раскулаченных Строговых была отправлена новой властью прямиком на тот свет. Не многим удалось спастись. Выжившие Строговы рассыпались по свету, но за бывшими «буржуями» и их детьми, оставшимися на родине, следили зорко, воли не давали.
Так и получилось, что пришлось потомственным дворянам мириться с новыми устоями и приспосабливаться к суровым веяниям беспощадной эпохи. С генами, однако, не поспоришь, и если уж есть интеллигентность в крови – она всё равно рано или поздно громко заявит о себе.
Когда кровавый период революции и войн XX века завершился, и истощённая, разрушенная страна вставала с колен, отстраиваясь заново, возникла сильнейшая потребность в грамотных специалистах, в образованных, эрудированных людях. И тут зов крови в потомках Саввы Архиповича бросил их на штурм советских ВУЗов, а затем аспирантур и НИИ.
Жадно набросились на науку изголодавшиеся по знаниям и возможностям их реализации в жизни, отпрыски именитых дворян. Отец Ивана Денисовича, светило хирургии, доктор медицинских наук, трудяга и умница, практически не появлялся дома, ежедневно по несколько часов кряду проводя за операционным столом в областной больнице. А когда почтенного Дениса Матвеевича силой выгоняли в отпуск – корпел над научными трудами, почти не выходя из своего крохотного кабинета, заваленного специальной литературой, медицинскими энциклопедиями, справочниками, методичками, и прочими книгами, которые Ивану Денисовичу казались донельзя сложными. Сын почти не видел отца, в область его увлечений не был с головой погружен, поэтому страстной любви к медицине от Дениса Матвеевича он не унаследовал.
   Но зато по-настоящему грела сердце Ивана Денисовича физика. Страстен оказался молодой человек до науки, с завидной лёгкостью выигрывал все школьные и региональные олимпиады, поражая глубиной познаний не только учителей, но и представителей министерства образования. Будучи старшеклассником, как орешки щелкал задачки по квантовой физике, механике и электрике, ставившие в тупик преподавателей технических ВУЗов. Университет, аспирантура, направление на работу в НИИ – все этапы мужания проходились Иваном Денисовичем с лёгкостью, играючи.
Надо сказать, вся жизнь молодого гения складывалась весьма удачно: ещё в студенческие времена продолжатель славного рода Строговых обзавёлся семьёй, и ни разу не пожалел о выборе спутницы жизни. Избранницей Ивана Денисовича стала обладательница красного диплома, его однокашница Софья Николаевна Реутова, чьи бесспорные достоинства и интеллект покорили раз и навсегда сердце потомственного дворянина. В Софье Николаевне естественным образом сочетались ум и отсутствие эгоистических амбиций, что подтолкнуло её к выбору скромной должности учителя физики в одной из городских школ. А смелые дерзания, открытия в области физики и покорение научных высот она с лёгкой душой оставила своему блестящему супругу.
Софья Николаевна умело и экономно вела домашнее хозяйство, спокойно принимала проскальзывающие порой в поведении мужа взбрыкивания, апломб и высокомерие, разумно не превращая это в драму. Только иногда, когда Иван Денисович совсем уж зарывался в своей учёной спеси, Софья Николаевна быстренько возвращала ему трезвость мысли, банально оставляя без еды и наглаженных рубашек. Тогда, приниженно посмеиваясь, устыдившийся учёный просил прощения у своей драгоценной благоверной, мир скреплялся поцелуем, и семейная жизнь благополучно возвращалась в привычное русло.
Ещё счастливее стал чувствовать себя Иван Денисович после рождения Игорюши. Наследник, сын! Хранитель семейных традиций династии Строговых! Гордость распирала доктора наук, любовь и тревога за судьбу сына властно вошли в сердце мужчины, чтобы покинуть его лишь с последним выдохом. Про Софью Николаевну и говорить нечего: желанный, выстраданный, поздний ребёнок – это дар свыше, ни с чем не сравнимое счастье. Безусловная материнская любовь, построенная на обожании, заботе, извечном страхе за своего ребёнка, ответственности за его судьбу и постоянном восхищении им – вот чем наполнился и светился каждый миг жизни Софьи Николаевны после рождения сына. Мать налюбоваться не могла на своё дитя, пылинки с него сдувала, едва дышать смела рядом с пухленьким младенцем. День и ночь тряслись родители над любимым чадом, души в нём не чая. А ребёночек рос здоровеньким, румяным и довольно горластым: когда Игорюша ревел – об этом знал весь дом, и все соседи только и мечтали о том, чтобы ребёнок ни в чём не нуждался. Особенно в выходные и по ночам.
Несмотря на бесконечное пестование, сюсюканье и потакание любым младенческим желаниям, Игорь рос, на удивление, мальчиком добрым и скромным. Навязчивая родительская опека не спровоцировала развитие эгоизма и сердечной черствости в нём, очевидно, по той простой причине, что семени дурных наклонностей в ребёнке изначально не существовало. Беззлобен, простодушен, и умён не по годам, Игорь нравился и детям, и взрослым – все с удовольствием играли и общались с ним. А маму больше всего радовало здоровье сына: мальчик рос крепышом, почти не болел и не доставлял родителям особых хлопот.
Таким образом, семейная и профессиональная жизнь Ивана Денисовича Строгова складывалась в высшей степени удачно, принося потомственному дворянину глубокое удовлетворение. Желать было от жизни, собственно, больше нечего. Всё шло своим чередом, радуя стабильностью и всяческим благополучием. Материальным в том числе. Мало того, что Строговы унаследовали от родителей две добротные квартиры в центре, дачу за городом и земельный участок, так ещё и жалованье Ивана Денисовича, даже без учёта скромного заработка Софьи Николаевны, позволяло Строговым жить весьма безбедно.
Семья жила не то, чтобы совсем на широкую ногу, но масло и икра к хлебу у Строговых бывали неизменно. Кроме того, на заведующего кафедрой регулярно сыпались всевозможные дотации, премии и льготы, так что довольство жизнью у Ивана Денисовича порой граничило с пресыщением.   
Если понадобилось бы назвать причины, по которым ему следовало бы обратиться в веру, Иван Денисович, скорее всего, не смог бы назвать ни одной. Обладая пытливым и широким умом, он, однако же, ещё в молодости окончательно и бесповоротно определил для себя путь агностика. Агностические убеждения в наибольшей степени соответствовали его внутренним убеждениям и чувствованиям. Агностикам свойственно нейтральное положении на границе отрицания высшей творящей силы, как таковой, и допущения возможности её существования, ибо доказать то или иное рациональным путём не представляется возможным. Такой подход к вопросу теизма Ивана Денисовича вполне устраивал. Его отталкивал догматизм в любом его проявлении – будь то фанатичная приверженность какой-либо вере и слепая  религиозность, либо ярое отрицание Божественной воли упёртыми атеистами, не обладавшими достаточными научными познаниями, или элементарным жизненным опытом, позволившим бы им так яро отстаивать свои позиции. Наблюдая подобное узкомыслие, оставалось только вздохнуть и пройти молча мимо той ямы, в которую они себя сами заталкивали.
Иван Денисович, будучи человеком гибких взглядов, при любой возможности избегал теософских полемик, в которые с пеной у рта впрягались все вокруг него – и верующие, и неверующие. О, сколько раз он  наблюдал со стороны за нарастанием страстей, за тем, как распалялись оппоненты, зачастую даже не умеющие аргументированно отстаивать свою точку зрения, пусть и не основанную на знаниях, хорошо изученных источниках, или собственных личных переживаниях. Его поражало отсутствие какой бы то ни было компетентности в вопросе, который с таким пристрастием и видимостью понимания обсуждался людьми, не имеющими ни малейшего отношения к религии, вере или желания постичь эту немаловажную часть истории человечества.
Строгов внимал их хилым доводам, и внутренне краснел и за ту, и за другую сторону дискуссии, не испытывая ни малейшего желания ввязываться в пустую, ни к чему не ведущую драку. Атмосфера всякий раз неминуемо накалялась, стороны кричали, брызгая слюной, переходили на личности и начавшаяся, вроде бы, цивилизованно, полемика, неизменно перерастала в банальную свару и обмен оскорблениями. Каждый оставался при своём, непонятно на чём основанном, мнении, так как зачастую выяснялось, что участники дебатов не только не читали священные писания, но даже не особо разбирались в современных религиозных течениях и верованиях. Неспособность дать ответы на простейшие вопросы о происхождении той или иной традиции,  изречения, или ритуала служили тому подтверждением. 
В кругах, приближенных к семейству Строговых, подобные дискуссии практически не велись. И Софья Николаевна, и Иван Денисович общались, в основном, с бывшими однокурсниками, многие из которых стали известными учёными, и выбрали, подобно чете Строговых, путь агностиков. Агностические убеждения, близкие физикам по духу, вполне соответствовали роду их занятий и отвечали внутренним требованиям и душевным исканиям этих широко мыслящих, образованных людей.
По правде сказать, тема религии и веры исчерпала себя для Ивана Денисовича несколько десятков лет назад, вместе с раскулачиванием и истреблением добропорядочной, исконно русской семьи с такими мощными и красивыми корнями, которыми цивилизованному государству следовало бы гордиться. Бог в советские времена был под запретом. Вера в Божественную защиту и провидение – тоже. Это лишило людей того фундамента, на котором зиждился смысл существования, однако им пришлось научиться жить и с этим.
Одно только не удалось учесть строителям нового светлого будущего: людей сложно лишить их убеждений, если они служили им большую часть своей жизни. Прабабка Ивана Денисовича, Мария Артемьевна, сумела сохранить во всех страшных перипетиях и крест нательный православный, и сердечную веру. Тяжёленький ажурный золотой крест, по семейному преданию, принадлежал самому Савве Архиповичу. Достославный предок прошёл с ним всю турецкую кампанию Петра 1695 - 1696 годов, и рассказывал впоследствии сыновьям, что именно чудодейственная сила креста уберегла его и от ятаганов турецких янычар, и от неминуемой смерти на дне Азова, когда их ненадёжный струг загорелся и потонул. С тех пор, благодатный крест, как называла его прабабка, передавался из поколения в поколение в роду Строговых со всеми подобающими благословлениями и напутствиями.  Дворяне веровали в Бога. Веровали так, как всё делают русские: ничего наполовину! Если верить – то истово, всем сердцем, беззаветно. К сожалению, Мария Артемьевна оказалась последней в династии Строговых, кому посчастливилось познать радость духовного постижения Всевышнего. Все последующие поколения, выросшие на идеалах и принципах атеистического общества, учились выживать своими силами, не полагаясь на помощь божественной силы.
Таким образом, прожив на свете сорок три года, ни разу не довелось Ивану Денисовичу обратиться к молитве, чтобы выпутаться из какого-либо заковыристого казуса. Так и привык он полагаться целиком и полностью на себя, иногда - на родных. Справедливости ради следует отметить, что и проблем-то больших в его благополучной и всячески обустроенной жизни, сказать по правде, не возникало. Поэтому нет ничего удивительного в том, что тема Бога или Его отсутствия, довольно долго обходила строговский домашний очаг стороной, не нарушая его безмятежного горения. Забытый всеми, старинный нательный крест пылился себе под замком в ящике секретера Софьи Николаевны. Однако ничто в этом мире не длится вечно. Даже самое спокойное озеро может однажды быть взорвано бурными потоками селя, или испепелено беспощадным Солнцем. Жизнь, как известно, штука непредсказуемая.
Известие о болезни Игорюши обрушилось на Строговых смертоносным смерчем, напрочь снеся построенное ими долготерпеливо здание спокойного семейного счастья, не оставив и камня на камне. Совершенно неподготовленные к такому несчастью, родители обезумели от горя, утратив какую-либо связь с реальностью, растеряв способность здраво мыслить, спокойно рассуждать и искать практический выход из создавшегося положения. Мир рухнул. Жгучая полоса ужаса, боли и неприятия реальности разделила жизнь на «до» и «после». Всё светлое, радостное, лёгкое – осталось в «до». А в «после» - только чернота. Пропасть. Бездна отчаяния. Бессонные ночи слёз, изматывающие безысходностью дни. Софья Николаевна стискивала зубами наволочку сырой от слёз подушки, чтобы не выть ночи напролёт от дикого, животного страха потери своего ребёнка. Иван Денисович, бросивший курить семь лет назад, когда родился Игорюша, смолил сигарету за сигаретой до утра, удивлённо наблюдая за неконтролируемой сильной дрожью в пальцах и странной апатией, навалившейся на него.
Работать он не мог. Всё, что раньше вдохновляло и радовало заведующего кафедрой, внезапно перестало иметь малейшее значение. Удар такой силы подкосил этого выносливого человека: он как-то враз состарился, сник. Софья Николаевна с испугом заметила однажды утром, что виски её мужа сильно припорошило сединой. А ведь красивая чёрная грива Ивана Денисовича была в их кругах притчей во языцех. Строгов взял отпуск, и целые дни они проводили с женой у постели тающего на глазах сына, либо в беседах с лечащим врачом, и целой армией врачей-консультантов.
Наконец, диагноз был поставлен, все вздохнули с облегчением, радости родителей не было предела. Лечащий врач Игорюши, заведующий отделением функциональной диагностики городской больницы назначил лечение, и мальчику стало значительно лучше. Неделю спустя Строговых выписали домой. Прошло несколько дней, и Игорь вдруг, идя с матерью из магазина, потерял сознание. Софья Николаевна, до смерти перепуганная, вызвала скорую, и мальчика снова увезли в стационар. Поставленный прежде диагноз не подтвердился. Снова неизвестность, вымораживающая душу, лишающая сил. Заново началось изнурительное обследование, снова диагноз, назначение лечения, выписка и внезапное ухудшение. Мать и отец от отчаяния уже не знали, куда податься и что предпринять.
Так повторялось несколько раз. Шли долгие, томительные, страшные  своей непредсказуемостью месяцы. Протащилась осень со своими ливнями, грязью, зябким холодом и тоской. Круг замкнулся. Пугающая своей безысходностью ситуация заставила главу семейства преодолеть врождённую тактичность, и пойти на не свойственный ему шаг.
Иван Денисович извлёк из семейного архива адресную книжку своего ныне почившего отца, методично обзвонил  всех коллег и соратников  Дениса Матвеевича, умоляя о помощи. Удивительно, но многие выразили желание помочь внуку прославленного хирурга. Кто-то проживал в другом регионе, но обещал связаться с компетентными специалистами в городе, где проживали Строговы. Кто-то лично, несмотря на преклонный возраст,  осмотрел больного мальчика. Все выдвигали свои версии, не лишенные основания. Но всем этим достойным людям рано или поздно пришлось с сожалением развести руками, и признать своё бессилие в столь «странном и тяжёлом случае».
А для Строговых это был не просто тяжёлый случай. Это был трагический случай, который лишил их способности улыбаться и адекватно реагировать на окружающую действительность. Весь огромный мир сузился для Софьи Николаевны и Ивана Денисовича до одной больничной палаты, до одной койки, где умирал их сын. И ничто, ничто на свете не могло заставить их  перевести обострённое душевной болью внимание хоть на миг на что-то иное. Они смотрели на вспотевшие завитки чёрных волос Игорюши, разметавшиеся по подушке, пока он тревожно спал, на тёмные полукружья теней, спрятавшиеся под длинными ресницами, на тоненькие ручки, выглядывающие из слишком просторных рукавов больничной пижамы, и сердце разрывалось от той дикой, невыносимой боли, которую способно утолить лишь выздоровление ребёнка.  Софья Николаевна вспоминала, как ворчала на сына, если у неё болела голова, а он слишком громко смеялся, когда играл или смотрел мультики. Всё отдала бы она сейчас, чтобы сынишка снова громко рассмеялся. Какой глупой и слепой сердцем она была!
Дома, ночами, родители Игоря рыдали, сведённые судорогой отчаянья, и рвали на себе волосы, осознавая свою беспомощность. Но едва наступал рассвет, они вставали на свой боевой пост и держали оборону, всеми силами, каждой клеточкой души и тела цепляясь за малейшую надежду, промелькнувшую в словах лечащего врача, в угасающем взгляде сына. Они оба осознавали своё бессилие, но искали, отчаянно искали во тьме тот луч, что прорезал бы сгустившийся над ними сумрак скорби.
Всё НИИ было поставлено на уши при сообщении о тяжёлом заболевании сына Ивана Денисовича Строгова. Так исторически сложилось, что Областная больница и НИИ приборостроения находились в постоянном тесном сотрудничестве, и для руководителей обоих заведений не составило большого труда прийти к обоюдному согласию по данному непростому вопросу.  Строгов – ценный сотрудник, можно сказать, достояние НИИ, и помочь этому человеку – не только дело чести, но и святая обязанность Института. Договорились так: НИИ устанавливает в отделении диагностики современное дорогостоящее оборудование, а больница, в свою очередь, обеспечивает мальчику не только окончательное уточнение диагноза, долгосрочное лечение и уход, но и в случае необходимости – резервирует место и наблюдение самого Брилле в ведущей клинике Москвы.
 Иван Денисович остался как-то странно равнодушен к хорошим вестям от руководства НИИ и больницы. Несколько месяцев бесконечных анализов, исследований,  всевозможных лечений вымотали физически и морально не только маленького, сильно похудевшего Игорюшу и разом постаревшую Софью Николаевну, но и самого Строгова, который всегда славился своим оптимизмом и силой духа. Время уходило сквозь пальцы. Зима близилась к концу, хотя, казалось, уже вечность воют за окном метели и метёт по городским улицам безликая позёмка.
Мальчик таял на глазах. Родители теряли надежду, а вместе с ней – и желание жить. Казалось, они истончались вместе с их сыном, постепенно утрачивая телесную оболочку. Еда потеряла вкус, дорогие вещи утратили свою ценность, а интересные ранее люди – свою былую привлекательность. Всё, о чём сейчас могли думать Строговы, помещалось на жёсткой кроватке в детском отделении областной больницы. Они понимали, что ни энциклопедические познания Ивана Денисовича, ни красный диплом Софьи Николаевны не могут помочь вернуть их ребёнку здоровье, гарантировать ему жизнь, сделать их всех снова счастливыми, а значит, вся эта умность и образованность – так, шелуха, ненужный хлам. Строгов видел однажды, как Софья Николаевна, механически прибираясь в шкафу, извлекла из коробки свой университетский диплом, которым очень гордилась когда-то, посмотрела на него с минуту, поджав губы, и раздражённо швырнула подальше в ящик.
И вот в этот момент, когда отчаяние достигло таких пределов, которые выдержать физически уже казалось невозможным, на мать снизошло озарение. Если бессилен ум – значит, надо поверить сердцу. Если не работает рациональное – обратись к иррациональному. Выйди за рамки, реши задачу тем способом, который ранее казался совершенно неприемлемым. Сотри к чёрту границы! Там, где наука опустила руки – поможет то, что наука объяснить не в силах. Измождённая душевными страданиями, высохшая и почерневшая от бессонных ночей, Софья Николаевна однажды просто зашла в церковь неподалёку от больницы, рухнула на колени у иконы Богородицы, и начала истово молиться – не зная ни одной молитвы наизусть, как могла, из сердца вырывала безмолвные слова и обращала их к неведомой доселе животворящей Силе. Сколько бедная женщина простояла так на коленях, она не знала. Но батюшка, наблюдавший за ней, тотчас понял, что у человека горе. Когда Софья Николаевна с трудом, морщась от боли, поднялась на затекшие ноги, и с трудом побрела к выходу, не глядя по сторонам, батюшка подошёл к ней и отвёл её в сторону.
- Что за горе постигло вас?
Стоило священнослужителю задать этот простой вопрос, как слёзы хлынули из глаз несчастной, и она, вопреки всем церковным уставам и канонам, о которых и слыхом не слыхивала раньше, по-бабьи кинулась батюшке на грудь, не в силах сдерживать раздирающие её боль и страх внутри.
Отец Александр оказался поистине Божиим человеком. Он позволил слезам пролиться, чтобы у женщины появилась возможность спокойнее дышать и говорить. И затем он целый час беседовал с ней, расспрашивая обо всём, что случилось с ребёнком, и где они с мужем черпали силы, чтобы не только самим вынести свалившееся на них столь внезапно испытание, но и сына поддерживать. Такое спокойствие, безмятежность и сила исходили от чистого лица священнослужителя, такой ясный свет лился из его серьёзных, проницательных глаз, что к концу беседы Софья Николаевна ощутила прилив жизненной энергии. Впервые за долгие месяцы она могла связно говорить, и разумно отвечать на задаваемые ей вопросы. Словно наконец-то она протиснулась в тесную щель в бетонной стене, которая так долго сдавливала все её внутренности, не давала дышать и думать.
Выговорившись, женщине показалось на какой-то миг, что тяжесть, опустившаяся на её сердце в момент рокового известия, покинула её – Софья Николаевна почувствовала необъяснимую лёгкость внутри. Отец Александр назвал это надеждой. Да, в этот миг для несчастной матери действительно забрезжил тоненький лучик надежды среди кромешного мрака боли и отчаяния.
В этот вечер она даже с аппетитом поужинала. Впервые за последние семь месяцев. Увидев такую перемену в жене, Иван Денисович встрепенулся, забеспокоился, и расспросил её, в чём причина подобной воодушевлённости. Софья Николаевна рассказала мужу всё без утайки. Она поведала ему, что отец Александр предложил им всем окреститься. Всем троим. Женщина со скрытой тревогой ожидала услышать от супруга отказ, вполне предсказуемый ещё какой-то год назад.
Каково же было её удивление, когда Иван Денисович согласился. Да, вот так вот просто взял и кивнул. Учёный-физик, агностик до мозга костей! Легко, без раздумий согласился принять крещение в православную веру. Это было второе за день чудо, потрясшее Софью Николаевну не менее, чем ощущение лёгкости, подаренное ей исповедью у отца Александра. А затем произошло то, что и вовсе заставило женщину разрыдаться – второй раз за день, только теперь от благодарности родному человеку, который в настигшей их общей беде крепко держал её за руку и не давал упасть. Иван Денисович потушил сигарету о край пепельницы, поднялся с кресла и молча прошёл в спальню к старинному ореховому секретеру, где Строговы хранили под замочком важные документы и драгоценности. Когда он вернулся в гостиную, в руке его поблескивал фамильный крест Строговых на золотой цепочке.
- Это будет Игорюшин крестик. Пусть дух предков хранит его.
С крещением тянуть не стали. Выполнили все подобающие случаю ритуалы и условия, и в четверг все трое окрестились. Игоря в церковь привезли на машине, ему было позволено сидеть во время церемонии. Мать боялась, что он не выдержит столь долгого испытания, но мальчик справился. Отец Александр время от времени внимательно поглядывал на ребёнка, а по окончании крещения подошёл к державшим сына за руки родителям, поздравил их, и произнёс то, от чего те воспряли духом несказанно:
- Глаза у мальчика чистые. Он должен поправиться. Но ему надо помочь. Вот здесь я нарисовал карту, как проехать к целителю Михаилу. Он божий человек, лечит больных всю свою жизнь, денег за чудеса исцеления не берёт. Летом к нему не пробиться – люди со всех округов и волостей к нему тянутся, такие очереди, что не приведи Господь! Сейчас укрылся в зимнем своём становище, никому не ведомом, но я весточку ему отправлю, чтобы принял вас и помог. Приготовьтесь к тому, что прожить в Свято-Колокольцеве вам придётся не одну неделю. В Свято-Колокольцеве есть храм и мужской монастырь. В монастырь-то вас вряд ли пустят, а в храм-то наведайтесь. Поставьте свечи за здравие живущих, да за упокой почивших. Михаил Митрич подскажет вам, где можно остановиться: в деревне есть дома, которые сдаются паломникам. Берите сына и езжайте, не мешкая, покуда ещё можно дело поправить. Ну, с Богом, дети мои.
Из церкви Строговы вышли в февральскую синь в какой-то блаженной лёгкости, словно сама благодать стелилась им под ноги, похрустывая аппетитно при каждом шаге морозным снежком.
Как отец Александр посоветовал – так и сделали, не медля с отъездом. Главврач Шадрин лишь головой сокрушенно покачал, когда Строгов объявил ему о своём намерении:
- Иван Денисович, вы от переживаний совсем умом тронулись что ли, простите за эвфемизм? Как вы мальчика оставите на несколько недель без медикаментов, должного ухода и срочного вмешательства в случае экстренной необходимости? Это же чистое безумие. Вы понимаете всю серьёзность последствий, которые повлечёт за собой подобный шаг? Вы готовы взять на себя ответственность за жизнь ребёнка? А вы её определённо ставите под угрозу, принимая столь легкомысленное решение. Как вы, учёный человек, можете поступать так опрометчиво? Народное целительство – это архаизм, канувшее в историю невежество, исповедуемое в былые времена народом от безысходности. От отсутствия элементарного медицинского обслуживания! А сейчас к вашим услугам – современная техника, лучшие специалисты, огромная диагностическая лаборатория.
- Ну, и как далеко вы продвинулись в лечении моего сына, Аркадий Юрьевич? А? Каков окончательный и единственно верный диагноз? Каковы ваши прогнозы касательно выздоровления ребёнка на ближайшее будущее? Вы можете дать мне стопроцентную гарантию того, что вылечите моего сына?
- Иван Денисович, вы же сын известного врача, и должны знать, что стопроцентной гарантии вам ни один врач не даст, никогда. Всё очень индивидуально. В столь тяжёлых случаях, как ваш, спешка недопустима. Диагноз уточняется. Нам нужно ещё немного времени, и тогда мы точно будем знать, с чем имеем дело. И тогда, поверьте мне, дорогой Иван Денисович, мы справимся с проблемой, как бы далеко она ни зашла.
- А у нас нет этого времени, Аркадий Юрьевич, понимаете? Нет! Промедление смерти подобно, и в нашем случае, увы, данное выражение следует воспринимать буквально. Поэтому сейчас я очень вас прошу… нет, я на коленях вас умоляю: сохраните за нами место в больнице. Мы должны, мы просто обязаны использовать данный нам шанс, понимаете? Если ничего не получится с нашей затеей, мы вернёмся и продолжим лечение у вас.
- Если мальчик к тому моменту ещё будет жив…
- Будет. – Глаза Ивана Денисовича потемнели от едва сдерживаемого гнева, и главврач счёл разумным завершить полемику, всем своим видом, однако, дав понять, насколько смехотворны иллюзорные надежды Строговых на чудесное исцеление.   
- Хорошо, я сохраню за вами место. Но вам придётся подписать несколько документов, которые снимают с больницы и лечащего врача ответственность за жизнь и здоровье мальчика в связи с вашим в высшей степени неразумным решением.
- Я подпишу всё, что необходимо.
- Вот и отлично. – Аркадий Юрьевич с досадой махнул рукой, и передал Строгову бланки заявлений.
 



* * *

До Свято-Колокольцева необходимо было ехать на машине четыреста тридцать километров к северу по шоссе, а затем ещё двадцать пять – по хорошо утрамбованному морозами зимнику. Почти всю дорогу Игорь спал, Софья Николаевна держала его за руку. С собой у них была взята внушительная сумка всевозможных медикаментов, шприцов, медицинских приборов. От страха за сына у матери холодело в груди, она всё вглядывалась в худенькое, бледное лицо мальчишки, ругая себя за безумство, на которое её толкнуло отчаяние. А вдруг Игорюше станет хуже? А что делать, если он начнёт задыхаться или внезапно впадёт в кому? Они так далеко от цивилизации, что просто физически ничего не успеют сделать, чтобы спасти его. Что она за мать? Вдруг Шадрин прав, и они с мужем станут невольными виновниками смерти собственного сына? Она никогда не сможет простить себя, если с мальчиком что-нибудь случится.
Нашептывающий голос, порождающий сомнения, явственно звучал в голове. Но то, что сводило все бурлящие сомнения на нет – это было знание, глубокая внутренняя убеждённость, что они всё делают правильно. И сколько бы ни старался коварный голос – он затихал, когда пробуждалось знание и заполняло внутреннее пространство спокойным, чистым светом. Софья Николаевна не ощущала происходящее внутри как какое-то дискомфортное противоречие. Она воспринимала это как борьбу света и тени, в которой неизменно верх брал свет. Едва затеплился крохотный огонёк надежды в сердце Софьи Николаевны от слов священника в их первую встречу, как она принялась холить и лелеять его, оберегая от любого нежелательного дуновения. Ни за какие блага на свете не отказалась бы она от него теперь. Она пожила во мраке и знала, каково это – жить без света надежды. Врагу не пожелаешь. «Так что, заберите ваши миллионы – оставьте мне надежду!» - думала про себя Софья Николаевна, и бледные губы её морщились в слабой улыбке.
Машину пришлось оставить на краю Свято-Колокольцева, так как зимник заканчивался на краю селения. Карта, нарисованная от руки отцом Александром, оказалась на удивление точной, и быстро привела их к приземистому строению из круглого соснового бруса, снаружи больше напоминавшего охотничью избушку, чем жилой дом. Чтобы добраться до него, Строговым пришлось пройти почти километр пешком по узкой, но хорошо протоптанной тропинке, бегущей через сосновый бор. Игорюша сначала шёл самостоятельно, но к середине пути ослаб, и Иван Денисович подхватил его на руки. Сердце мужчины болезненно сжалось: сынишка весил, казалось, легче пёрышка. Строговы шли неспеша, с наслаждением вдыхая тягучий сосновый аромат. Воздух, несмотря на слепящее солнце, был морозен и свеж.  Игорюша обнял отца ручонками за шею, весь приник к нему и вдруг прошептал на ухо:
- Пап, а этот врач меня вылечит? Я не умру?
Сколько надежды крылось в этом вопросе! Все эти долгие месяцы мальчонка вёл борьбу не столько с самой болезнью, сколько с леденящим душу страхом смерти, который подстерегал малыша у больничной койки каждое утро, следовал за ним по пятам, и отступал лишь с наступлением ночи. И так продолжалось изо дня в день, в течение почти семи ужасных месяцев! Ни единого разу не выдал мальчик родителям свой страх, загоняя его глубоко внутрь и ведя свою собственную,  мальчишескую войну за жизнь. И вдруг сейчас он прорвался наружу в этом простом вопросе. «Господи, а ведь он напуган не меньше нашего… Он всё понимает… Какой же силой духа надо обладать, чтобы так держаться?»  Отец задохнулся от захлестнувшей его любви и жалости к этому тёплому комочку, дороже которого у него никого в жизни не было.  Он не может потерять сына! Это невозможно. Он будет биться до самого конца и победит легионы врагов, но отстоит своё дитя. Даже если для этого понадобится отдать свою жизнь. Строгов стиснул малыша что есть сил, и твёрдо ответил:
- Этот вылечит. Ты будешь жить. Ты проживёшь долгую, счастливую жизнь. У тебя будет трое детей и много внуков. А мы с мамой будем приезжать к вам в гости, и пить чай с малиновым вареньем. И попробуй только слопать моё малиновое варенье! Всё маме расскажу.
Игорюша засмеялся, и Софья Николаевна вздрогнула: она не слышала его смеха уже несколько месяцев. Так вот чего ей так не хватало! Оказывается, она очень скучала по смеху сына.   
Дорожка, ведущая к дому Михаила Митрича была хорошо вычищена, хотя следов на ней было не много. Над покатой крышей возвышалась корабельная сосна – она была настолько высокой, что Строговым пришлось запрокинуть головы, чтобы разглядеть верхушку.
- Ой, смотрите, белочка! – воскликнул Игорь, показывая на шершавый, смолистый ствол. Пышный серый хвостик мелькнул меж ветвей и скрылся в густой хвое. 
- Смотрю, гости ко мне пожаловали. – Прогудел от низенькой входной двери густой бас.
- Здравствуйте, Михаил Дмитриевич! – оживилась Софья Николаевна, выглядывая из-за мужа с сыном, и с жадностью всматриваясь в старика, вышедшего из дома им навстречу. Ведь этот человек – её последняя надежда на чудо. Если честно, во время поездки она неоднократно пыталась представить себе лицо отшельника целителя, и воображение неизменно рисовало ей благостный образ седовласого старца с длинной белой бородой, в белоснежных одеяниях, с плавными движениями рук и мелодичным, тихим голосом.
Каково же было удивление женщины, когда взору её предстал огромный косматый старик с густющими чёрными бровями, кустами свисающими над пронзительными тёмными глазами, в спортивных штанах, валенках и фуфайке нараспашку, из-под которой выглядывала порядком изношенная тельняшка! Софья Николаевна едва не застонала от досады и разочарования. «Ох, я дура! Что наделала…К кому ребёнка больного привезла? Страшный, как чёрт…какой же из него целитель? Притащила Игорюшу в такую даль, и всё напрасно… Что же теперь делать-то?» - женщина в ужасе вдохнула, прикрыла рот рукой, а выдохнуть всё никак не получалось. «И семи жизнями не расквитаться за такую глупость. Боже, Боже…Прости меня, Господи! Прости меня, сыночек…» только и крутилось в голове.
Совья Николаевна так расстроилась, что смолкла и не могла выдавить из себя ни слова. На выручку к утратившей дар речи супруге пришёл Иван Денисович, которому, в отличие от жены, имидж народного целителя пришёлся настолько по вкусу, что он аж языком прищёлкнул от восхищения. Ещё бы! Исполин почти двухметрового роста возвышался над ними, словно медведь над испуганными ягнятами.   
 - Здравствуйте, Михаил Дмитриевич. Мы от отца Александра. Строговы. Вот, мальчика привезли вам показать. Вы – наша последняя надежда на его выздоровление.
- Знаю, знаю. Звонил уже Александр соседям, меня предупредили. Ну, проходите, коль не шутите.
Целитель резво, несмотря на возраст и стать, развернулся, пригнул косматую голову, чтобы не задеть низенькую притолоку, и шагнул внутрь. Строговы, отряхнув снег с обуви,  вошли следом за ним. Дверь закрылась за ними без скрипа. Обувь по примеру хозяина сняли и оставили в тёмных сенях, у входа в жилое помещение.
Горница оказалась на удивление просторной и светлой. Хоть и не ощущалось здесь того уюта, который создаёт в доме женская рука, всё же лёгкие занавески на окнах, русская печка в углу и льняные рушники в кухне сияли белизной, а на столе сверкал чистотой пузатый медный самовар. Мебель в доме целителя отличалась простотой и функциональностью. Сосновый грубо отесанный стол, такая же лавка вдоль стены, шкаф для одежды. В крохотной кухонке - приземистый буфет и табурет. Сучковатая деревянная дверь в закуток, исполняющий роль спальни, была приоткрыта – там виднелась кровать и деревянный стул,  заполнившие собой всё пространство малюсенького помещения. Вот и вся обстановка.
- Кладите мальчонку на кровать. Одежду – в шкаф. Сами садитесь к столу. Самовар горячий, сейчас чаю попьём.
В доме глубокий, раскатистый бас старика прозвучал как-то уютно, не так гулко, как на улице. Всё ещё испытывая внутреннее напряжение, и недоверчиво косясь на великана, Софья Николаевна, однако, ощутила, как окружающая обстановка начинает благотворно воздействовать на неё. Мягко тикали ходики на стене «тик-так, тик-так», солнечный свет проникал в окна, отражаясь от покатого, натёртого до блеска самоварного бока, согревая стены и чисто вымытый деревянный пол. Тепло растекалось от хорошо протопленной печки, окутывало просторную комнату, расслабляя и умиротворяя. Пройдя по пёстрым полотняным коврикам,  обязательно присутствующим в любом деревенском жилище, женщина присела на лавку к столу, чувствуя, что её настороженность мало-помалу начинает таять.
Не было в избе целителя ничего того, что она себе наивно напредставляла: ни разноцветных пучков пахучих лекарственных трав, ни булькающих на огне котлов с отварами, ни банок со снадобьями. Но была здесь особая атмосфера покоя и чистоты - и она пришлась уставшей от беспокойств и переживаний женщине по нраву. Оставался лишь вопрос, насколько компетентен знахарь, ради встречи с которым они рискнули остатками здоровья своего ребёнка, и это сомнение подтачивало её настырным червячком, не давая расслабиться окончательно. Хотя дорожная усталость всё же сказывалась: веки вдруг стали наливаться тяжестью, так и норовя закрыться, по телу начала разливаться приятная истома. Надо же, какая странность: в городе Софью Николаевну постоянно мучила бессонница, а здесь, едва стоило откинуться на прогретую печным теплом стену, как её начало неудержимо клонить в сон. Пришлось выпрямиться, чтобы не уснуть ненароком.
 Иван Денисович уложил Игорюшу на кровать, помог снять верхнюю одежду, аккуратно повесил её в шкаф. Достал из походной сумки гостинцы для хозяина избы, положил их на край стола, и присел  на лавку рядом с женой. Оба молчали, сосредоточенно наблюдая за целителем. Тот, как видно, особой словоохотливостью не отличался, и развлекать разговорами гостей не был намерен. Фуфайку он снял и накинул на гвоздь в стене ещё в сенях. Зайдя в горницу, первым делом вымыл руки водой из умывальника рядом с входной дверью, тщательно вытер их белоснежным рушником и прошёл к мальчику.  Сучковатая дверь беззвучно закрылась за стариком.
О чём говорили целитель и Игорь – осталось для родителей тайной. Старик побыл в маленькой комнатушке всего несколько минут. А когда вышел оттуда – мальчик крепко спал. Родители набросились на Михаила Дмитриевича с вопросами, но тот не торопился отвечать на них.
- Давайте-ка чаю попьём. Пить аж жуть как хочется.
Вот и весь ответ. Попробуй-ка, поговори с таким.
Горячий чай прихлёбывал Митрич, из большого позолоченного блюдца, прямо как купец какой стародавний. Пил вкусно, с шумом втягивая большим ртом ароматный густой напиток, громко отпыхиваясь и покрякивая от нескрываемого удовольствия. Он с таким аппетитным хрустом разгрызал сушки и сдобные сухарики, что гости тоже помимо воли увлеклись чаепитием и налегли на пряники. Подарки, привезённые по совету отца Александра, Митрич переложил на буфет, даже не распаковав, и не поблагодарив вслух – просто кивнул головой, и всё. 
Допив третью кружку чая, старик, наконец, заговорил:
- Жить будете у Милентьевых, вот ключи от их дома. Спросите в деревне, вам скажут, как пройти. Денег они за проживание с вас не возьмут – уж такой у нас с ними уговор. Но дом в чистоте содержите, и печку аккуратно топите.  Всё убирайте за собой. Это, надеюсь, понятно. – Строговы закивали, Митрич бросил на них быстрый взгляд из-под кустистых бровей, сверкнул пронзительными глазами-буравчиками,  качнул крупной головой.
- В Свято-Колокольцеве недели три, стало быть, придётся вам прожить. Так что обживайтесь. Продукты в местном магазине все есть, с голоду не помрёте. Баню топите почаще, мальца в бане будете мыть да парить. Пусть сил набирается. Договоритесь с Баюровыми, чтоб молоко вам носили от ихней Фроси: мальчонку парным молоком надо отпаивать. Ослабел он у вас шибко. В чём и душа-то держится…
Софья Николаевна не могла больше сдерживаться:
- Михаил Дмитриевич, вы сможете нам помочь? Что с Игорем? Вы уже поняли? Он поправится? Он будет жить? – щёки женщины пылали то ли от только что выпитого горячего чая и домашнего тепла в жарко натопленной избе, то ли от крайнего волнения, испытываемого ею в этот миг.
- От ведь, подумай-ка, а! То сидела надутая, как гусыня, и ни гугу, а то  на тебе! Оттаяла и затрещала, что тебе сорока! – по-доброму усмехнулся старик в седую короткую бороду. Софья Николаевна смутилась от такой непривычной фамильярности, покраснев ещё сильнее, но во взгляде её было столько немой мольбы, что старец сжалился:
-  А пошто ему не жить-то? Поиздевались вы над мальцом дюже, конечно, но ничего, выправимся. Главное, не мешайте и делайте в точности, что вам скажу. Пока он спит, с каждым поговорю в отдельности. Ты, мил человек, ступай пока к сыну. С супружницей твоей побеседую.
Иван Денисович послушно поднялся из-за стола, поблагодарил за чай и вышел в спаленку.
- Иди-ка сюда, посмотрю на тебя хорошенько, барышня.
Софья Николаевна, озадаченная той быстротой и лёгкостью, с какой старик вынес им свой обнадёживающий вердикт, не знала, что и подумать. С одной стороны, ей безумно хотелось верить этому огромному, сильному человеку, обещавшему её сыну жизнь. Однако столько было пережито за последние семь месяцев, когда заслуженные медицинские светила один за другим разводили руками, не  в состоянии определить истоки заболевания, что очень сложно было принять на веру способность простого деревенского знахаря буквально за несколько минут разгадать ужасную головоломку. То, над чем учёные бились более полугода, он решил менее, чем за полчаса. Разве это не диво? Сомнения матери можно было понять, и старик, словно прочитав её мысли, добавил:
-  Не веришь в целителей-то? Оно и понятно. Не сталкивалась сама никогда. Но лучше поверь. Это я тебе, голубушка, на полном серьёзе говорю. Я готов вылечить твоего сына, но я не допущу, чтобы ты своим неверием нам мешала. Всё поняла?
Софья Николаевна так испугалась этих слов, произнесённых совершенно спокойным голосом, что лишь утвердительно закивала головой. Старик уже больше не казался ей страшным, но его речь обладала таким весом, такой сокрушительной силой, что все сомнения её разом улетучились в неизвестном направлении.
- Ну, вот и ладненько. А теперь подойди поближе. Да не бойся, не кусаюсь я. – Старец усмехнулся в густую бороду.
Софья Николаевна встала перед Митричем, и помимо воли почувствовала волнение: что разглядит в ней целитель? Какой изъян? Непривычные ощущения, что скрывать. Цепкий взгляд пронзительных тёмных глаз старца бегло осмотрел её всю. Затем целитель отошёл на какое-то расстояние, и несколько минут смотрел не на женщину, а словно сквозь неё. Ей даже показалось, что он задумался о чём-то – настолько странно рассеян был его взгляд.
- Давно по-женски болезнуешь?
- Что, простите? – не поняла Софья Николаевна, вздрогнув от неожиданности: так внезапно заговорил старик после нескольких минут полной тишины.   
- Женской хворью, говорю, давно маешься?
- Примерно лет пять уже.
- С мужем-то ладно живёте? Не пьёт, не бьёт?
- Нет, нет, что вы. Хорошо живём, не жалуюсь.
- Дам тебе траву от женской хвори, будешь заваривать и пить на ночь. Месяц так делай. Тогда вылечишься.
Митрич вышел из горницы, отсутствовал какое-то время, а затем вернулся с большим деревянным сундуком в руках. Грузно поставил его посреди горницы, откинул тяжёлую, источенную короедами крышку. Встал на одно колено, и, раздвинув аккуратно разложенные внутри свёртки из плотной холщовой ткани, безошибочно вытянул то, что искал.
- Вот, держи. Храни подальше от солнца. В шкаф куда-нибудь убери, доставай каждое утро по корешку и заваривай. Теперь иди к сыну. Мужика мне своего кликни.
Не зная, что в этих случаях подобает говорить и делать, Софья Никалаевна поклонилась и несколько раз поблагодарила чудесного старца: она не просто «маялась женской хворью», а регулярно проходила лечение в гинекологических стационарах и глотала огромное количество таблеток, пытаясь избавиться от надоевшего заболевания, ставшего уже хроническим. «А вдруг он и в самом деле вылечит Игорюшу?» - радостно вспыхнуло в сердце. Но Софья Николаевна так боялась спугнуть этот ярко засиявший огонёк надежды, что поспешила тут же приглушить его. Она выпроводила Ивана Денисовича из спальни, сама заняв его нагретое место на деревянном стуле. Уселась и принялась любоваться на крепко спящего сына, представляя его бегающим по сочному травостою, из которого охапками взмывают в небо бархатные бабочки.
 Строгов не был так скептически настроен, как его жена, как ни странно. Едва увидев исполинскую фигуру Митрича, он решил для себя, что этот великан просто обязан поставить ребёнка на ноги. Если не он – то кто же? У учёного-физика больше не осталось веры в традиционную медицину. В врачах он видел теперь обычных людей, так же, как все, подверженных слабостям, амбициям, элементарному невежеству. Митрич настолько не вписывался в круг лиц, занимавшихся спасением его сына все последние семь месяцев, что, очевидно, именно ему одному и суждено было найти противоядие от убивающей ребёнка заразы. Поэтому Иван Денисович доверился деревенскому целителю сразу, без колебаний.
А тот, не произнося ни слова, отошёл на некоторое расстояние от Строгова и погрузил в него свой пронзительный взгляд, от которого мурашки бежали по коже. Через какое-то время взгляд рассеялся, и несколько минут в доме царила мёртвая тишина. Затем старик закрыл глаза, вздохнул, и мягкой поступью прошёл в сторону спальни. Плотно закрыл деревянную дверь и вернулся к столу.
- Садись-ка, мил человек, потолкуем.
Строгов сел на лавку напротив Митрича, руки убрал на колени. Ему отчего-то стало не по себе. Он чувствовал себя снова школьником в кабинете директора, когда он футбольным мячом разбил окно в школьной канцелярии.
- Давно налево сходил?
Иван Денисович ощутил, как лицо ему заливает предательская краска стыда, и он, не веря собственным ушам, бесцветным голосом переспросил:
- Извините, я не расслышал. Что вы сказали?
- Мил человек, ты понял, о чём я. Давно, говорю, супруге своей изменил?
У Строгова спёрло дыхание. Как он узнал? Мужчина сглотнул, покосился на дверь в спальню, и, помолчав, ответил:
- Лет пять назад. Они тогда в Турцию уехали…
Митрич перебил, досадливо махнув рукой:
- Подробностей не надо. Ты ничего не должен объяснять мне. И ей можешь ничего не объяснять. Ты это своему умирающему сыну объясни. Ну, и Ему, конечно, когда перед Судом Небесным предстанешь. – Старик ткнул большим пальцем в сторону потолка.
- Я не понимаю… - вяло произнёс Иван Денисович, чувствуя, как неожиданно похолодели руки, и ухнуло куда-то вниз сердце.
- Не понимаешь что?
- Я не понимаю, какая связь между из…- Иван Денисович споткнулся на полуслове, снова шумно сглотнул, и продолжил: - …между тем случаем и болезнью Игоря.
Целитель положил крупные, натруженные руки на стол, и тяжело посмотрел прямо в глаза Строгова.
- А между двумя этими событиями, мил человек, очень даже прямая связь. Дай-ка мне вот это. – Он указал на обручальное кольцо на безымянном пальце Ивана Денисовича.
Строгов без труда снял кольцо: за последние семь месяцев он так похудел, что одежда висела на нём мешком, а кольцо, которое раньше больно впивалось в кожу пальца, теперь едва держалось на нём.
- Вот смотри, мил человек. – Старик положил кольцо на стол между ними. – Что ты видишь?
- Обручальное кольцо.
- Что оно значит?
- Что я женат, что же ещё? – Помимо воли, начал раздражаться Строгов. 
- Но почему же люди надевают кольцо, когда они женятся? Почему не брошь какую-нибудь?
- Я не знаю. – Устало выдохнул мужчина и пожал плечами.
- Потому что кольцо имеет форму замкнутого круга. Вот смотри: вы сошлись в браке – и соединили свои силы, создав единый дух на двоих. – Целитель показал на пространство внутри круга. – Из этого духа вы породили дитя. Он живёт и питается за счёт вашего объединённого усилия. Что происходит, мил человек, если в электрической цепи происходит разрыв?
- Лампочка не будет гореть.
- Вот и здесь так же. Ты разомкнул цепь, мальчик лишился жизненной силы - потухла лампочка.
- Но ведь это произошло пять лет назад! И длилось недолго. Как это могло иметь такие губительные последствия?
- А вот так, мил человек. Если есть утечка, вода вытекает по капле. И она вытечет вся, если эту утечку вовремя не обнаружить и не устранить. Потухшая лампочка – это утрата той новой жизненной силы, которую вы ежедневно творили вдвоём с женой для вашего чада. Малец выживал за счёт своих сил, но разве их хватит надолго? Да и те, что оставались, продолжали утекать в сделанную тобой прореху. Так и зародилась хворь. А проявилась она только тогда, когда уже слишком разрослась, чтобы скрываться внутри.
- То есть, вы что хотите сказать, уважаемый? Что я всему виной? – У Строгова аж челюсти свело от изумления. Он выглядел ошарашенным и возмущённым.
- Про виноватых я ничего не хочу сказать. Это ты, мил человек, сам со своей совестью разбирайся, мне до твоей виновности дела нет. Ты привёз мне сына, попросил его вылечить – этим я и буду заниматься. Но если ты проявишь ослиное упрямство и скудоумие, то в будущем, когда вы вернётесь домой, всё вернётся на круги своя. Вот и решай, мил человек, что для тебя важнее: собственная персона, или жизнь сына.
Митрич встал, подхватил самовар, и утащил его на кухню. Послышалось бульканье воды, бряцанье медной крышки, какая-то возня, а потом шумное пыхтенье. Старик раздувал самовар. Большой любитель чая, как оказалось.
Иван Денисович неподвижно сидел за столом, оцепенело уставившись в одну точку перед собой. Он чувствовал себя раздавленным, оглушенным, размазанным по стенке. В его представления о жизни никак не вписывалась выведенная целителем логическая цепочка, ведущая от случайной связи Строгова к тяжёлому заболеванию его сына. Всё рациональное в нём гневно вскипало при одной лишь мысли о том, что старый болван возложил, таким образом, всю вину за страдания ребёнка на него, заведующего кафедрой НИИ, автора бесчисленных научных публикаций и изобретений, законопослушного гражданина, примерного мужа и отца. Ну, почти примерного. Злоба поднялась в мужчине удушливой волной, ему даже стало трудно дышать, он медленно встал, и тут такая резкая боль пронзила сердце, что он задохнулся от этой нестерпимой рези, схватился за грудь и рухнул обратно на лавку. Он не мог произнести ни звука, лишь держался двумя руками за грудь, словно пытаясь оградить своё сердце от повторного приступа. Постепенно шум в ушах начал стихать, боль отошла от груди, как море от берега во время отлива, и вскоре, наконец, утихла. Строгов мог думать только о дыхании. «Вдох-выдох», «вдох-выдох». Как страшно ему было дышать! Ему казалось: сделай вдох чуть глубже – и новой рези в сердце не миновать. Но всё обошлось, и лишь ослабевшие, чуть дрожащие руки, маленькие капельки холодного пота на лбу, и странное опустошение в груди напоминали о том, что произошло всего каких-то пару минут назад.
«Видимо, злость мне противопоказана» - с усмешкой подумал Иван Денисович, прислушиваясь к шорохам на кухонке. Митрич всё возился с самоваром. Вскоре тот зашипел, забулькал сердито, и дед, довольно покрякивая, принялся там что-то наливать, разливать, переливать.
Наконец старик вернулся в горницу. В руке он нёс банку с какой-то тёмно-зелёной жидкостью. «Значит, не чай он себе готовил. Отвар какой-то что ли?» - мелькнуло в голове Ивана Денисовича, а Митрич, не глядя на него, ответил – словно мысль гостя прочитал:
- Да, вот это – отвар из нескольких луговых трав. Сам по покосам их здесь собираю. Каждой траве – своё время и место. Я так их складываю, чтобы у каждого сбора своё целительное свойство было. Вот у этого, например, - он поставил банку на стол перед Строговым – очень сильное очищающее действие для всего организма. Сегодня вечерком, за два часа до сна, дайте сыну стакан этого отвара выпить. Гадость ужасная, сам пил, так что знаю. Но выпить надо, убеждайте его вместе с женой любыми путями. Через час его начнёт рвать, и будет сильный понос. Давайте ему пить только колодезную воду в это время. У Милентьевых колодец знатный, вода дюже как хороша! Ледяная, аж зубы сводит! Так вы в комнате воду-то отстаивайте, холодную воду ребёнку не давайте. Час его так пополощет, потом он успокоится, вы ему ещё воды дайте. И пусть спать ложится. А завтра с утречка ко мне приведёте, начнём лечение. С утра ничем не кормите, только кружку воды дайте. Мы тут сами с ним разберёмся, как бока снова отъедать будем.
- Михаил Дмитриевич, а мне-то что теперь делать? Прошлого не исправить, что было – то было, так что же, следуя вашей логике, получается, мой сын обречён? И я – всему виной? – Строгов говорил медленно, через силу, словно процеживая слова сквозь зубы.
- По поводу вины я уже всё сказал, и повторяться не собираюсь. – Сказал – как отрезал суровый старик. Но затем смягчился. – Былого не поправить, это ты верно говоришь, мил человек. Но ведь недаром говорится в священных писаниях: «стучите – и вам откроют». Благодатная силы молитвы творит чудеса. Молись и будешь прощён. Но не читай заученных фраз, пустое это. В молитве важна искренность чувства. Слово должно идти от сердца. Только когда пропущено через сердце, через его боль, или ликование – только тогда слово твоё обретёт силу, и будет услышано Всевышним. Искреннее раскаяние в содеянном – вот ключ к обретению искупления. Ты поймёшь, когда раскаяние будет искренним. Ты почуешь это сердцем, никакой липы Бог не приемлет, крокодильим слезам не внемлет. Когда осознаешь, какова твоя роль в немочи сына, когда всем сердцем возжелаешь его исцеления – прореха в вашем кольце зарастёт, и мальчик вернёт себе здоровье.
- А жена?
- А что жена?
- Мне надо признаться ей в том, что произошло?
- Мало ей, бедной, горя, так ты ещё и этот крест на неё взвалить хочешь? Тащи-ка его сам. Впрочем, решать тебе. Я не духовный наставник, чтобы морали тебе читать. Кстати, у неё хворь по-женски тоже по той же причине. Они же оба – твои дети, зависимые от твоей силы. Ты на другую растратил то, что ей причиталось по праву. – При этих словах целителя лицо Строгова вспыхнуло, ему стало нестерпимо стыдно за проявленную так давно, и, казалось, благополучно никем не замеченную слабость духа и тела. Но ничто не проходит бесследно в этой жизни, как оказалось. И за любую слабость приходится платить дорогой монетой. Старец, меж тем, продолжал как ни в чём ни бывало:
- Я дал ей травку, она месяц позаваривает, попьёт, и поправится. Но только если ты восстановишь целостность вашего круга. В противном случае, пройдёт какое-то время, и недомогание может снова к ней вернуться. Ты всё понял?
Строгов лишь молча кивнул, не убирая руку с груди. Там всё ещё гулко звучала какая-то странная пустота.
- Сердце прихватило? – свёл густые брови к переносице старик.
- Да, что-то непонятное произошло. Резкая боль. А потом отпустило.
- Подойди ко мне.
Иван Денисович, преодолевая слабость в ногах, вышел из-за стола, подошёл к целителю. Тот положил одну ладонь на грудь Строгова, другую – напротив её, на спину. Ладони у старика оказались мягкими и очень тёплыми. Вскоре между двумя ладонями стало горячо. И в этот момент старик чуть надавил ладонями навстречу друг другу и отпустил их. Дискомфорт в груди ушёл, словно ничего и не было. Иван Денисович ощутил прилив сил, и расправил грудь, отведя плечи круговым движением назад.
- Чудеса! – воскликнул он, а затем с жаром добавил: - Спасибо вам большое, Михаил Дмитриевич.
- Пока ещё не за что. Вот мальчонку на ноги поставим – тогда и поблагодаришь. Ты что, не крещёный?
- Крещёный.
- А где же тогда крест нательный?
- Да не знаю, не могу пока к нему привыкнуть. С собой взял, а на шее носить как-то неудобно.
- Эх, православные…Не веры стыдиться надо, а грехов своих, да мыслишек поганых. Всё у вас с ног на голову…
Тут дверь в спальню неслышно отворилась. На пороге стояли двое. Худенький, заспанный малыш, и высокая бледная женщина, на губах которой нет-нет, да мелькала улыбка.
- Игорюша захотел есть. Мы, наверно, пойдём в доме устраиваться, Михаил Дмитриевич. Надо ужин приготовить и покормить их.
- Ступайте с богом. Мужу твоему я всё рассказал, что делать будете сегодня и завтра.
- Хорошо.
Строговы оделись, и, уже выходя из горницы, Софья Николаевна обернулась к Митричу, и спросила:
- Так вы поняли, что с мальчиком?
- Страшный паразит у вас завёлся, пока вы по Турциям разгуливали. Страшный смердящий паразит. Но ничего, мы его вытравим, злодея такого, никуда он от нас не денется.
Строгов слышал это, и терялся в догадках: буквально это старик сейчас говорил, или иносказательно? Но уши всё же снова предательски загорелись.

Вечером Иван Денисович и Софья Николаевна сделали в точности всё, что им сказал целитель. Всё произошло именно так, как он описывал, поэтому родители сохраняли спокойствие. Игорю было худо, но он, видя, как уверенны в своих действиях мама и папа, не поддавался панике, и вёл себя как мужчина. К ночи ему стало лучше, он напился чистейшей колодезной воды, и быстро уснул. Вода из колодца во дворе Милентьевых оказалась и в самом деле чудо как хороша! Такой вкусной воды Строговым ещё нигде не доводилось пробовать. Воду в дом Иван Денисович носил сам, а вот баню затопить им пообещал сосед на следующий день. У городских жителей не оказалось достаточно опыта, чтобы управляться с печками, каменками, заглушками, и прочими деревенскими хитростями.
Ночью, когда сын и жена уже мирно посапывали во сне, Строгову всё не спалось. Наконец, устав ворочаться, он сел в кровати, и, обернувшись, всмотрелся в едва угадываемый в темноте силуэт жены. Он смотрел на Соню, и, даже не видя её лица, хорошо представлял его себе. Постаревшее, с морщинками у глаз и у губ, оно не было тем прекрасным юным личиком, в которое был влюблён когда-то. Но сейчас, казалось, он любил свою жену ещё сильнее, чем тогда, когда она восхищала его своей юной свежестью, гибким, стройным станом, и густой косой ниже пояса. Сейчас Иван Денисович любил не тело. Он любил это ощущение родства, тепла и нежной заботы друг о друге, которое связало их неразрывными узами. Он представил вдруг, что жены не здесь с ним, в этой кровати, и испугался. Ему стало холодно и одиноко, и он снова обернулся, и посмотрел на белеющие в сгустившемся мраке очертания спящей жены. Что-то защемило в груди, Строгов поморщился, встал, и вышел в кухню. Набрав из ведра кружку воды, он залпом осушил её, и почувствовал, что ему полегчало.
Он подошёл к окну, но вместо звёздного неба, увидел то, что произошло пять лет назад. То, что обернулось такой страшной трагедией, и навсегда изменило его жизнь. Молодая смазливая лаборантка, семья, уехавшая в отпуск, свободные вечера и летнее томление, неизбежное для нестарых ещё мужчин, когда девушки раздеты и волнующе прекрасны, закаты нежны, а хмельное вино дурманит ум – всё это смешалось, завертелось в одном сумасшедшем калейдоскопе вспыхнувшей запретной страсти. Он не смог устоять. Оказался слаб духом. Мало кто смог бы, пытался хоть как-то оправдать себя Иван Денисович. Волнующе оголённая пышная грудь, едва сдерживаемая низким декольте на грани фола, стройные загорелые ноги, нахальный взгляд бедовых зелёных глаз – девица соблазнила бы и святошу.
Хотя нет. Обманывает он себя. Кирилл Ильич Обухов оказался тем камнем преткновения, о который разбилось сердце искусительницы. Обухов был молод, чертовски хорош собой и самозабвенно влюблён в свою смешную жену Танечку и двух их дочурок. Кирилл Ильич дал лаборантке от ворот поворот, и она, желая отомстить ему, или заставить того взревновать, окрутила Строгова. А он-то, слепец, узнал об этом гораздо позже, когда лаборантка стала дерзить всем без причины, была вечно подавленной и заплаканной, а спустя пару месяцев после возвращения Софьи Николаевны и Игоря из Турции, и вовсе уволилась из НИИ. Все вздохнули с облегчением, Иван Денисович, надо признаться, тоже. Он уже начал тяготиться запретной связью, встреч с бывшей пассией не искал, но его болезненно кольнуло самолюбие, когда выяснилось, что он был лишь орудием в опытных руках интриганки. Неприятно быть марионеткой в чужих руках, никто не спорит. Строгов даже позволил себе немного позлорадствовать, что Обухов так уверенно её отшил, но ему было досадно, что не он это сделал. Стыдно ли было Ивану Денисовичу перед Софьей Николаевной за эту измену? Он старался не думать об этом, гнал все мысли прочь. Погрузился с головой в работу, и выбросил неприятное воспоминание из жизни, не придав ему должного значения.
А сейчас, прокрутив в памяти этот постыдный эпизод, Иван Денисович, почувствовал такой ужас, что волоски на руках приподнялись дыбом. Как он мог быть таким дураком? Идиот! Он всё поставил на кон – своё семейное счастье, здоровье и счастье своей жены, здоровье своего единственного сына – и ради чего? Ради удовлетворения похоти? Ради сомнительной сладости запретного плода? Господи, какой же он болван! Ивану Денисовичу страстно захотелось удариться головой обо что-нибудь твёрдое, потерять сознание, потом прийти в себя и узнать, что это был лишь кошмарный сон. Но это была жестокая явь. Да, он сотворил то, что в священном писании считается одним из смертных грехов. Он грешен. И как ему теперь с этим жить? Тут Иван Денисович прямо сплюнул от досады: вот эгоист хренов! Всё «я», да «я». «Как мне жить?». Какое это имеет значение? «О сыне подумай! Как ему теперь жить? И будет ли он жить вообще?»
Иван Денисович вспомнил, как Игорюша сунул сегодня худенькие ножки, ослабшие после того, как его неоднократно вырвало, в папины тапки, и пошагал с мамой пить воду в кухню. Он смотрел тогда сзади на эти ножки, торчащие из-под длинной рубашонки, и едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Но сейчас, вспоминая, как малыш держал маму за руку, и медленно шёл, едва передвигаясь в больших отцовских тапках, он не мог больше сдерживаться. Строгов рухнул на колени, упал головой на пол, и большое, сильное тело взрослого мужчины начало содрогаться от рыданий. Он стискивал зубы, чтобы не завыть во весь голос, и не перепугать родных, но слёзы градом катились и катились из его глаз. Он не помнил, как завалился на бок, и так и лежал, подтянув колени к груди, давая волю долго сдерживаемому горю. Сколько он так пролежал на полу, Строгов не знал. Только в какой-то момент он ощутил, что душевная боль отпустила его. Словно многотонная плита вины и горечи рухнула с его груди, и рассыпалась в прах. Слёзы иссякли. Дыхание выровнялось. Когда, наконец, Иван Денисович смог подняться на ноги, и подошёл к окну, то он удивился, что звёзды уже поблекли, а небо едва заметно порозовело на востоке.
Строгов мучила такая жажда, что он выпил подряд три кружки колодезной воды. Затем, мягко ступая, на цыпочках он прошёл в комнату сына. Мальчик безмятежно спал. Иван Денисович, чуть коснувшись щеки губами, поцеловал сына, и прошептал:
- Прости меня, родной.
Затем он прошёл в спальню. Сел на краю кровати, всмотрелся в спящее лицо жены. Наклонился, поцеловал её в самый краешек губ и прошептал:
- Прости меня.
- Бог простит. И ты меня прости. – Раздалось еле слышно в ответ.
Занималось утро Прощённого Воскресенья.