Творческая история повести Н.В. Гоголя "Нос". Ринотиллексоманиакальное исследование
Оглавление:
Глава 1. О предмете повести
Глава 2. Начало работы над повестью - http://www.proza.ru/2014/05/09/390
Глава 3. Основная работа над повестью
Часть 1. Кавказский коллежский асессор - http://www.proza.ru/2014/05/21/1287
Часть 2. Неординарный профессор - http://www.proza.ru/2014/05/24/505
Часть 3. Дурной сон майора Ковалева - http://www.proza.ru/2014/05/27/294
Глава 4. Предпечатная история повести
Часть 1. «Московский наблюдатель» - http://www.proza.ru/2014/06/18/884
Часть 2. «Современник» - http://www.proza.ru/2014/09/13/338
Глава 5. О предмете повести. Post factum - http://www.proza.ru/2015/02/08/411
"После отъезда летом 1836 года за границу, сбылся самый страшный сон Гоголя.
Его имя, как нос майора Ковалева, зажило в России своей собственной жизнью".
Глава 1. О предмете повести.
Исследователи творчества Н.В. Гоголя отмечают многозначность образа носа и его потери. Фаллическая символика оказывается тем, что лежит на поверхности и однажды увиденная, затем в первую очередь приходит на ум. Современники Гоголя видимо мало чем отличались от нас: со слов Белинского известно, что публикация повести в «Московском наблюдателе» не состоялась потому, что в журнале ее сочли «грязною» (в другом месте – «пошлою и тривиальною») [1].
Творчество писателя накануне его отъезда за границу летом 1836 года во многом имело провокационный характер [2]. Большая часть его произведений этого периода служит сознательному стремлению задеть читателя. Хотя нос сам по себе предмет достаточно фривольный, судя по многочисленным литературным и журнальным публикациям того периода разысканным В.В. Виноградовым и др., он не имел сколько-нибудь однозначной литературной репутации, чтобы одно его использование в качестве самостоятельного персонажа позволило толковать повесть как непристойный анекдот.
Сравнивая имеющуюся полную черновую редакцию повести и версию, опубликованную в «Современнике» можно заметить, что изначально повесть выглядела гораздо менее двусмысленно, и при подготовке к печати Гоголь намеренно «пересолил» текст. В повесть (в первую очередь в ее начало) добавлено несколько на первый взгляд незначительных деталей, настраивающих читателя на вполне определенное восприятие.
Среди брани Прасковьи Осиповны по поводу найденного в хлебе носа, проскальзывает обвинение мужа в половой слабости. «Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнить, потаскушка, негодяй!» (Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 14 томах. Б.м., 1937-1952. Том III. С. 64. Далее с указанием в скобках номера тома и страницы). Эти слова, вставленные намеренно коряво, выделяются своей неожиданностью. Еще одна деталь: проснувшись, Ковалев хочет взглянуть на прыщик вскочивший вчера у него на носу. Как бакенбарды Ковалева указуют на его нос («эти бакенбарды идут по самой середине щеки и прямехонько доходят до носа»), так и прыщик предназначен привлечь внимание к этой детали его лица. В черновой рукописи указано, что прыщик вскочил на лбу. Перенося его на нос, Гоголь делает эту деталь действующей, теперь исчезновение носа воспринимается уже как следствие вскочившего на нем накануне прыща. Далее в сцене объяснения Ковалева в газетной экспедиции по поводу пропавшего носа обнаруживает себя следующая оговорка: «Вы посудите, в самом деле, как же мне быть без такой заметной части тела?» [3]. Герой в отчаянии, так как отсутствие носа, по его мнению, становиться непреодолимым препятствием к появлению в обществе знакомых дам [4]. Наконец в повесть вставлен весьма объемный эпизод – визит к Ковалеву доктора [5], в отношении которого подчеркивается особая приверженность к гигиене и свежести - в противовес намеку на дурную (грязную) болезнь Ковалева [5а].
Подобная заданность восприятия заставляет предположить, что автор пытается отвести читателю глаза от истинного смысла произведения.
Обычно исследователи полагают наиболее возможным, что нос служит символом социального существования героя. Ковалев почему-то уверен, что отсутствие носа повредит его планам в получении долгожданного «места». При этом никаких служебных или карьерных промахов он за собой не чувствует. Источник бед он склонен видеть скорее в своих любовных похождениях [6]. В данном контексте потерю носа можно рассматривать как утрату репутации, но, не смотря на возможность подобной трактовки, смысл повести не сводится к банальной идее потери доброго имени [7].
В стенаниях Ковалева по поводу пропажи проскальзывает не совсем ожиданная фраза, которая является ключевой (как во втором, так и в первом своем определении) к пониманию повести: «…Без носа человек - чорт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин [8]; просто, возьми да и вышвырни за окошко!» (III, 64).
Гражданином в Российской империи, согласно Далю, называли представителя социальной общности («каждое лицо или человек, из составляющих народ, землю, государство» [9]). Пожалуй никакая потеря, из того что обычно принято понимать под «носом», не способна сделать из человека «не гражданина». Утрата прав на гражданство, как правило, означала не с потерю гражданства вообще, а лишь его перемену. Государство крепко держится за каждого из своих подданных и потеря гражданского статуса - преимущественно односторонний процесс, инициируемый самим человеком. Прежде всего, это связано с отказом от гражданских обязанностей, нежеланием подчиняться существующим установлениям и законам, и как следствие – необходимость отречения от собственной идентичности, и в первую очередь от своего имени.
В Российской империи, с ее тотальной системой полицейского контроля, человек не мог существовать без документа удостоверяющего личность за пределами черты проживания, где его знали в лицо. Во все времена, - и когда в паспорт вписывались приметы его обладателя, в равной степени и позже, когда туда стали вклеивать фотографическое изображение, - имя являлось основной идентификации. Люди, скрывающие свое имя, назывались «Иванами, не помнящими родства» [10]. Они были вынуждены либо пользоваться чужим именем, либо - выпадали из государственного бюрократического механизма.
Если поменять местами причину и следствие, то потеря имени (буквальная) - лишает человека статуса гражданина. Для Ковалева воспринимающего себя лишь в рамках существующей системы, мысль о том, что он может перестать быть ее частью поистине ужасна. Служебная карьера не в последнюю очередь была связана с достижением известности в определенных кругах. «Человек без имени» не мог рассчитывать на хорошее служебное место.
Исследователи отмечают существующую литературную – и не только литературную - традицию, в которой подобная потеря связывается с утратой героем части своего «Я». Зеркальное отражение, тень, изображение и т.п. тесно связываются с личностью человека. Лишившись души (перестав быть индивидуумом), человек превращается в изгоя. Потеря носа для Ковалева чрезвычайно значима, но трактовать ее как потерю души вряд ли кто-либо захочет [11] - хотя Гоголь и писал, что «предметом <его занятий> был всегда человек и душа человека» (XIII, 336-337). Однако имеется еще одна ипостась, которая, если немного перефразировать Гоголя, почти тоже самое, что и сам человек – это его имя [12]. Оно представляет собой социальную сущность человека и служит для его заочной персонификации (человек – лишь то, что о нем говорят). У Даля: «С именем Иван, без имени - болван». В.А. Никонов писал: «Отождествление “имя-душа” свойственно многим верованиям» (Никонов В.А. Имя и общество. М., 1974. С. 29). Ковалев, потеряв нос, теряет и возможность произносить свое имя. В газетной экспедиции: «Позвольте узнать, как ваша фамилия? - Нет, зачем же фамилию? Мне нельзя сказать ее» (III, 60). Хотя, судя по письму к Подточиной, способность подписываться своим именем (т.е. определенная связь с ним, дающая возможность последующего воссоединения; власть над «тенью» имени) у него сохранилась. Возможно здесь нашла отражение вера Гоголя в то, что «слово» (печатное слово) может все исправить.
О том, что «нос» является метафорой имени едва ли не открытым текстом сказано в тексте повести в форме недопонимания о предмете разговора: «“А сбежавший был ваш дворовый человек?” - “Какое, дворовый человек? Это бы еще не такое большое мошенничество! Сбежал от меня… нос…” - “Гм! какая странная фамилия! И на большую сумму этот г. Носов [13] обокрал вас?” - “Нос, то есть… вы не то думаете! Нос, мой собственный нос пропал неизвестно куда. Чорт хотел подшутить надо мною!”» (III, 60). Потеря имени (утрата контроля над своим «внешним человеком») – вещь вовсе не мистическая, поэтому понятно отсутствие в повести нечистой силы, впрочем, как и отказ от объяснения всего произошедшего сном. Делая потерю имени буквальной, Гоголь переводит вполне обыденное социальное явление в разряд абсурдного и фантастического.
Один из важных мотивов повести – узнавание. Ковалев опознает свой нос (как предмета лица) по вскочившему «вчерашнего дня» на левой стороне прыщику. Однако, как отмечает Ю.В. Манн, более удивительно узнавание им своего носа в виде высокопоставленной персоны: «…почему Ковалев <увидев «господина в мундире»> решил, что перед ним именно его нос?» (Манн Ю.В. Творчество Гоголя: смысл и форма. СПб. 2007. С. 77). Весьма остроумное объяснение этому содержится в пословице из собрания Даля: «В лицо человек сам себя не признает, а имя свое знает». Действительно, выступи нос даже в образе двойника Ковалева и тогда бы не могло быть мгновенного узнавания, а Нос - и во внешности своей был «сам по себе».
Имя – то же самое что и человек, однако не тождественно ему [14]. И разница между «носом» и его хозяином очень наглядно это иллюстрирует (разница в чине, облике и т.п.). Не являясь неотделимой частью своего владельца, имя в буквальном смысле может действовать независимо от своего обладателя, иногда совершенно не подчиняясь его воле («самоуправство носа» [15], Манн Ю.В. Указ. изд. С. 107).
В отличие от души, имя нельзя назвать сколько-нибудь часто встречающимся персонажем литературы. Хотя кое-какие примеры все-таки имеются. У пророка Исаии можно прочесть следующее: «Вот, имя Господа идет издали, горит гнев Его, и пламя его сильно, уста его исполнены негодования, и язык Его, как огонь поедающий, и дыхание Его, как разлившийся поток, который поднимается даже до шеи, чтобы развеять народы до истощения» (Ис. 30, 27-28) [16]. Здесь имени Бога приданы антропоморфные черты, причем на передний план выдвинуты лишь необходимые по функционалу. Весьма любопытный литературный образец обнаруживает себя в письме П.А. Вяземского к В.А. Жуковскому от 13 декабря 1832 года: «Вот сюжет для русской фантастической повести dans les moeurs administratives (о нравах администрации (франц.)): чиновник, который сходит с ума на имени своем, которого имя преследует, рябит в глазах, звучит в ушах, кипит на слюне; он отплевывается от имени своего, принимает тайно и молча другое имя, например начальника своего, подписывает под этим именем какую-нибудь важную бумагу, которая идет в ход и производит значительные последствия; он за эту неумышленную фальшь подвергается суду, и так далее» [17] (Русский архив. 1900. Кн. 1. С. 367). Для сравнения можно привести цитату из романа Ф.В. Булгарина «Петр Иванович Выжигин» (1831): «Бывало, Ромуальд Викентьевич, пробуя перо, иногда тайно писал свою фамилию с разными чинами и с улыбкой посматривал на подпись крючком ”действительного статского советника Шмигайлы”. Наконец он помалу отвык и от этого невинного наслаждения. Он стал пробовать перо на изречении: “Суета сует и всяческая суета”» (Булгарин Ф.В. Иван Выжигин. М., 2002. С. 359).
Более чем любопытно рассуждения героини из сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в зазеркалье» (1871): «Интересно, неужели я тоже потеряю свое имя? Мне бы этого не хотелось! Если я останусь без имени, мне тотчас дадут другое, и наверняка какое-нибудь ужасное! А я примусь разыскивать того, кто подобрал мое старое имя. Вот будет смешно! Дам объявление в газету, будто я потеряла собаку: «Потеряно имя по кличке…», тут, конечно, будет пропуск… «На шее медный ошейник». И всех, кого ни встречу, буду окликать: «Алиса!» - вдруг кто-нибудь отзовется» (Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране Чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. В пер. Н.М. Демуровой. М., 1978. С. 145-146). Здесь удивительным образом присутствует и «подобравший» имя, и объявление в газету по поводу пропажи, и даже «собака».
Классическим примером, когда имя выступает в качестве литературного персонажа, может служить исторический анекдот о поручике Киже, опубликованный В. Далем в 1870 году в сборнике рассказов о временах Павла I. История не столь абсурдна [18], как может показаться на первый взгляд. В свое время была распространена практика записывать дворянских детей на службу, с тем, чтобы к совершеннолетию они успели выслужить нужный чин. Длительное время службу «проходило» имя, а не реальный человек. Эта тема была близка и семейству самого писателя. «В 1797 г. Аф<анасий> Д<емьянович> думал, по старинному дворянскому обычаю, записать своего Васюту в гвардию с тем, чтобы он выслуживал чины и жил дома, но получил уведомление от г. Ворончевского, что теперь пошли новые порядки и приобретать чины таким образом уже нельзя» (Чаговец В.А. Семейная хроника Гоголей // Памяти Гоголя. Киев, 1902. Отд. III. С. 30). Однако на деле жизнь не была столь сурова. Позднейшая служба Василия Афанасьевича заключалась в том, что он числился сверх комплекта при малороссийском почтамте. П. Щеголев писал, что эта служба была «номинальной» и он даже не был внесен в списки почтамта (Щеголев П. Отец Гоголя // Родословие Гоголя. М., 2009. С. 165). В 1799 г. Василий Афанасьевич был произведен из губернских секретарей в титулярные советники, и в 1805 г. вышел в отставку с чином коллежского асессора.
Зная характер Гоголя можно предположить, что напущенный им по ходу повести туман («здесь происшествие совершенно закрывается туманом») призван скрыть нечто сугубо личное, интимное. Нос – яркая отличительная черта самого автора. Современники выделяли его как наиболее выразительную деталь облика Гоголя, интерпретаторы - как его средство связи с окружающим миром. В. Набоков в своей работе о Гоголе писал, что «нос был самой чуткой и приметной чертой его внешности». Сам писатель уделял особое внимание этой «выдающейся» подробности своей внешности, сознательно преувеличивая его «достоинства». Исследователи обращают внимание на литературно-художественную традицию повести: ее связь с прозой западных романтиков, газетно-журнальными материалами, лубочной литературой. Однако выбор писателем подобного предмета позволяет предположить, что повести присуща некая доля автобиографизма [19].
Первое, что случилось с Гоголем по приезде в Петербург – он отморозил нос. В.И. Шенрок передает этот момент по воспоминаниям А. С. Данилевского: «…По мере приближения к Петербургу нетерпение и любопытство юных путников возрастало с каждым часом. <…> Обоими молодыми людьми овладел восторг: они позабыли о морозе и, как дети, то и дело высовывались из экипажа и приподнимались на цыпочки, чтобы получше рассмотреть невиданную ими столицу. <…> Гоголь совершенно не мог прийти в себя; он страшно волновался и за свое пылкое увлечение поплатился самым прозаическим образом, схватив насморк и легкую простуду, но особенно обидная неприятность была для него в том, что он, отморозив нос, вынужден был первые дни просидеть дома. Он чуть не слег в постель, и Данилевский перепугался было за него, опасаясь, чтоб он не разболелся серьезно. От всего этого восторг быстро сменился совершенно противоположным настроением…» (Шенрок В.И. Материалы для биографии Гоголя. Т. 1. М. 1892. С. 152). Таким образом, нос с самого начала оказывает непосредственное влияние на сюжет «петербургской повести» Гоголя.
Нос (клюв) является отличительной чертой всего класса птиц. Благодаря украинской форме основа фамилии писателя не затерта окончанием и значение слова воспринимается достаточно ярко, буквально. Гоголь сам старательно подчеркивал птичье значение своей фамилии, в том числе в своих произведениях (в последних строках второй редакции «Тараса Бульбы» - «гордый гоголь быстро несется»). По воспоминаниям Нестора Кукольника на вопрос одного из приятелей, удивленного, что тот из Яновского вдруг превратился в Гоголя: «Да что значит гоголь?», писатель ответил вполне лаконично - «Селезень» (Н.В. Кукольник. И.С. Орлай (Из памятной книжки) // Виноградов И.А. Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. М. 2011. Т. 1. С. 551).
Приняв имя птицы (изображение птицы имеется на родовом гербе писателя) Гоголь пытался и других заставить видеть в своей фигуре нечто птичье, имея в виду прежде всего свой нос. Это лишало фамилию ее основной функции – указывать на связь с родом. Разница между именем (прозвищем) и фамилией в том, что фамилия не отражает индивидуальность своего обладателя. Писатель приложил все усилия к тому, чтобы превратить слово «Гоголь» в личное для себя имя. Это нашло свое отражение в переписке с друзьями, где он ограничивал подпись одной только фамилией (без инициала имени).
Наличие авторской связи с предметом повести определено самим Гоголем. Это наглядно демонстрирует заглавный лист рукописи [20], на котором вперемешку изображены птичьи и человеческие носы. Связь между ними выполняет «птичья фамилия» писателя (ср. «фамильный нос»). Из описания черновой рукописи: «Вверху первой страницы, на месте заглавия, написано с большими промежутками между словами: ”сего нос сего”» (см. III, 651), что можно трактовать по-разному, в том числе: нос человека – нос птицы. Писатель посчитал необходимым продемонстрировать эту взаимосвязь: при публикации повести в причитания Платона [21] Ковалева была добавлена обращающая на себя внимание фраза о том, что без носа человек «птица не птица».
[1] Нарекания по поводу повести, озвученные Белинским, уводят несколько в сторону от истинной причины отказа. Редакция «Московского наблюдателя», приглашая Гоголя к сотрудничеству, ориентировалась, прежде всего, на его малороссийские произведения - только они к тому времени в основном и были известны. «Нос» же явно не вписывалась в общую концепцию создаваемого журнала. В частности предложения Гоголя по его изданию, высказанные в письмах к Погодину, никак не были учтены.
Повлиять на восприятие современниками повести именно как «грязной» могло наличие параллелей с произведениями неподцензурного творчества. В качестве примера можно привести трагедию «Миликриса, или Дурносов и Фарнос», приписываемую Ивану Баркову. Связь носа и фаллоса - общий для всего произведения прием. Интрига произведения – лишение Фарносом своего более счастливого соперника в притязании на руку Миликрисы мужской силы - является прямой параллелью к мысли Ковалева о том, что он был лишен носа через «баб ворожей».
Еще одним источником мог служить народный кукольный театр. Огромный нос Петрушки – его главный отличительный признак – порой участвует в представлении едва ли не наравне с самим героем. М.М. Бахтин писал, что как «самый гротескный и стремящийся к самостоятельной жизни нос, так и темы носа Гоголь находил в балагане у нашего русского Пульчинеллы, у Петрушки» (Бахтин М.М. Рабле и Гоголь (Искусство слова и народная смеховая культура) // Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 4 (2). М., 2010. С. 514). Действительно, можно заметить, что многие персонажи повести – сварливая жена, квартальный, лекарь – входят в список постоянных действующих лиц его театра. В сохранившемся эротическом варианте представления (показываемом исключительно для мужской части публики) единственное чего боится похабник Петрушка - потерять свой нос. В финальной сцене, когда его хватает за нос собака, он вопит во все горло: «Ой, ой, ой! Барбос, Барбос! Пропал мой длинный нос» (Выход Петрушки (Публикация А.Ф. Некрыловой) / Русский эротический фольклор. М., 1995. С.331-332).
[2] В первую очередь здесь имеются в виду пьеса «Ревизор» и статья «О движении журнальной литературы в 1834-35 г.». То же можно сказать и о некоторых других произведениях («Невский проспект», «Записки сумасшедшего» и др.). Сюда же следует отнести недошедший до нас рассказ «Прачка».
[3] Эта оговорка «тело - вместо лица» была отмечена И.Д. Ермаковым (Ермаков И.Д. Из статьи «Нос» // Гоголь в русской критике: Антология. М., 2008. С. 364).
[4] Нос у Ковалева пропал, скорее всего, именно после одного из подобных визитов. Пропажа была обнаружена в пятницу. По четвергам же он бывал у статской советницы Чехтаревой. Кроме того по ходу действия выясняется, что Нос имеет тот же чин что и муж Чехтаревой.
[5] Безымянный доктор во время осмотра Ковалева несколько раз щелкает его большим пальцем «в то самое место, где прежде был нос». Его неспособность приставить нос на место иллюстрирует следующее изречение: «Неудача – лекарей часто щелкает по носу» (Березайский В.С. Забавный словарь, служащий присовокуплением к анекдотам пошехонцев. СПб., 1821. С. 15).
[5а] Французским (или гусарским) насморком называют триппер.
[6] Здесь нужно заметить, что к концу повести Гоголь сводит эту тему на нет. Ковалев вдруг решает, что в исчезновении носа никак не связано с его амурными похождениями. После переписки с Подточиной, пытавшейся женить Ковалева на своей дочери (у Даля: «Под добрую сваху комар носу не подточит»), он, не очень правда обосновано, приходит к выводу о несостоятельности своих относительно нее подозрений. И по уверению доктора он так же оказывается совершенно здоров. Видимо с этой же целью из финала повести оказывается исключена сцена о том, как едва пришедший в себя после всего случившегося Ковалев, интересуется у слуги, не спрашивала ли его «одна девчонка».
[7] Героиня романа Ф.В. Булгарина «Петр Иванович Выжигин» Лиза Ярославская, узнав о потере доброго имени, в первые мгновения испытывает схожие чувства – непонимание того, что произошло, растерянность, страх (Булгарин Ф.В. Иван Выжигин. М., 2002. С. 519-520).
[8] Данный эпитет звучит не совсем обычно. И.Д. Ермаков при цитировании ошибочно использует в одном месте более подходящее слово: «птица не птица, человек – не человек» (Ермаков И.Д. Указ. изд. С. 359).
[9] Другое значение – городской обыватель, мещанин, Ковалев вряд ли бы стал примерять на себя. Греч писал что во времена Павла I «предписано было не употреблять некоторых слов, напр.,.. мещанин вм[есто] гражданин» (Греч Н.И. Греч. Записки о моей жизни. М.-Л., 1930. С. 151). Слово «мещанин» использовано в качестве рефрена в стихотворении Пушкина «Моя родословная» и его можно трактовать, в том числе и в значении «гражданин». Здесь важен и такой момент: «гражданин» является противопоставлением «военного», то есть Ковалев, который предпочитал, чтобы его называли майором и здесь "отделен" от своего носа, который являлся гражданским чиновником (Министерства просвещения).
[10]В VII главе первого тома «Мертвых душ»: «Но вот уж тебя, беспашпортного, поймал капитан-исправник. Ты стоишь бодро на очной ставке. “Чей ты?” говорит капитан-исправник, ввернувши тебе при сей верной оказии кое-какое крепкое словцо. “Такого-то и такого-то помещика”, отвечаешь ты бойко. “Зачем ты здесь?” говорит капитан-исправник. “Отпущен на оброк”, отвечаешь ты без запинки. “Где твой пашпорт?” — “У хозяина, мещанина Пименова”. — “Позвать Пименова! Ты Пименов?” — “Я Пименов”. — “Давал он тебе пашпорт свой?” — “Нет, не давал он мне никакого пашпорта”. — “Что ж ты врешь?” говорит капитан-исправник с прибавкою кое-какого крепкого словца. “Так точно”, отвечаешь ты бойко: “я не давал ему, потому что пришел домой поздно, а отдал на подержание Антипу Прохорову, звонарю”. — “Позвать звонаря! Давал он тебе пашпорт?” — “Нет, не получал я от него пашпорта”. — “Что ж ты опять врешь!” говорит капитан-исправник, скрепивши речь кое-каким крепким словцом. “Где ж твой пашпорт?” — “Он у меня был”, говоришь ты проворно: “да, статься может, видно, как-нибудь дорогой пообронил его”. — “А солдатскую шинель”, говорит капитан-исправник, загвоздивши тебе опять в придачу кое-какое крепкое словцо: “зачем стащил? и у священника тоже сундук с медными деньгами?” — “Никак нет”, говоришь ты, не сдвинувшись: “в воровском деле никогда еще не оказывался”. — “А почему же шинель нашли у тебя?” — “Не могу знать: верно, кто-нибудь другой принес ее”. — “Ах, ты, бестия, бестия!” говорит капитан-исправник, покачивая головою и взявшись под бока. “А набейте ему на ноги колодки, да сведите в тюрьму”. — “Извольте! я с удовольствием”, отвечаешь ты. <…> И вот ты себе живешь в тюрьме, покамест в суде производится твое дело. И пишет суд: препроводить тебя из Царевококшайска в тюрьму такого-то города, а тот суд пишет опять: препроводить тебя в какой-нибудь Весьегонск, и ты переезжаешь себе из тюрьмы в тюрьму и говоришь, осматривая новое обиталище: “Нет, вот весьегонская тюрьма будет почище: там хоть и в бабки, так есть место, да и общества больше!”» (Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем: В 23 томах. М., 2012. Т. 7/1. С. 130-131).
Цирюльник Иван Иванович (позднее Иван Яковлевич) не имел фамилии. Ее отсутствие могло свидетельствовать о низком происхождении, например, что он прежде был крепостным. Однако известно, что фамилия у него прежде имелась, но - он ее утратил (потерял).
[11] Прямой параллелью здесь служит рассказ В.Ф. Одоевского «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем». По поводу возможных ассоциаций на тему «нос-душа» см. напр.: Кривонос В.Ш. Повести Гоголя: Пространство смысла. Самара, 2006. С. 157-158, с. 180.
[12] А.Д. Синявский, говоря о магии имени у Гоголя, о «воскрешении мертвых», в сцене, когда Чичиков произносит перечисленные в списках имена умерших крестьян, писал в частности: «Имя, мы видим, становится инструментом оживления человека со всем его вещественным окружением, становится как бы носителем самой души, у которой, в согласии с ее звуковым лицом, вырастает тело, портрет, психология, участь, язык, дорога, и вот уже целая толпа шумит, бражничает и мытарствует над пачкой жалких квитанций. Как было этой стихии одушевленных имен и прозвищ, этой тайнописи Гоголя, не перекинуться из ларчика Чичикова на весь текст поэмы!» (Абрам Терц. В тени Гоголя. М.. 2003. С. 359).
[13] В.В. Виноградов писал о присутствующей в повести своеобразной «омонимии», когда слово «нос» перемещается в категорию лица, накладываясь на образ господина в ранге статского советника (Виноградов В.В. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 32). Далее исследователь замечает, что в окончательной редакции повести «сочетание слов “господин” и ”нос” разрушается <автором>, потому что оно слишком быстро устанавливало отношение к слову “нос” как к фамилии…» (там же, с. 34).
[14] Имя находится в тесном родстве с платоновскими «идеями». Поэтому видимо совсем не случайно, что главный герой повести получил имя Платон. Материальный аналог идеи имеет то же имя что и сама идея. Имяславие, утверждающее, что имя Бога есть сам Бог, ссылается при этом на Платона в том, что имена вещей существовали до их появления. Бытовое значение этой мысли есть в одной из пословиц Даля: «Сын не родился, а уж ему имя дали».
[15] В метафизике имени основное внимание уделяется связи между именем и его обладателем, что ведет к спору об их взаимоподчинении.
[16] Пример взят из книги прот. Дмитрия Лескина «Метафизика слова и имени в русской религиозно-философской мысли» (СПб., 2008. С. 41).
[17] Ю.М. Лотман, находя совпадения ряда черт этого «сюжета» с повестью «Записки сумасшедшего», полагал, что он мог стать известен Гоголю через В.А. Жуковского (Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. М., 1988. С. 304).
[18] В повести Ю.Н. Тынянова ситуация с подпоручиком Киже заострена до предела и приближается к фантасмагории Гоголя. «Жизнь» подпоручика перенасыщена событиям и оказывается весьма деятельной.
[19] А.Д. Синявский, рассуждая о биографизме прозы Гоголя, писал: «…Гоголевские образы большей частию произведены непосредственно из Гоголя и могут рассматриваться как законный кусочек его духовной плоти, то есть его «нос» (Абрам Терц. Указ. соч. С. 387). Сам Гоголь, используя этот же образ, высказывается совершенно противоположным образом. 23 ноября 1844 года он писал А.М. Вьельгорской: «Вы напрасно ищете в моих сочинениях меня и притом еще в прежних: там просто идет дело о тех людях, о которых идет дело в рассказе. Вы думаете, что у меня до такой степени длинен нос, что может высунуться даже в повестях, писанных еще в такие времена, когда был я еще мальчишка, чуть вышедший из-за школьной скамейки» (XIV, 375). В переписке речь идет о «Вечерах на хуторе», однако эти слова могли бы послужить живой репликой к данной статье. Позже сам писатель признает подобное, не в качестве неясных порывов, а как сознательный творческий прием, относя его прежде всего, к работе над «Мертвыми душами». На вопрос одного из «адресатов» «Четырех писем к разным лицам по поводу «Мертвых душ» почему герои «последних произведений, и в особенности М<ертвых> д<уш>, будучи далеко от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривлекательного, неизвестно почему, близки душе, точно, как бы в сочинении их участвовало какое-нибудь обстоятельство душевное?» (VIII, 292), Гоголь отвечает: «герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души» (там же). Он объясняет эффект своего творчества тем что писательское мастерство соединилось у него с «собственным душевным обстоятельством» и «собственной душевной историей». К числу «последних сочинений» относится и повесть «Нос». «Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной» - писал Гоголь. Эти признания мало что проясняют. Чужая душа, как известно, потемки, и читатель, даже тот, кто был знаком с автором не смог бы определить в какой степени Гоголь, чья скрытность была почти паталогической, наделил своими чертами, и какими именно, того или иного героя. А вот внешние события жизни писателя были на виду и более легко расшифровываемы. Видимо именно поэтому Гоголь, используя этот материал, постарался преобразить его до неузнаваемости.
[20] Есть несколько датировок обложки повести «Нос». В «Описании материалов Пушкинского дома» выставлено «Б.д.», т.е. без даты (Описание материалов Пушкинского дома. Выпуск I. Н.В. Гоголь. М.-Л., 1951. С. 12.). В каталоге «Музей Гоголя» обложка отнесена к 1842 году (Музей Гоголя. Каталог выставки к 200-летию со дня рождения Н.В. Гоголя. СПб., 2009. С. 102, 191). Видимо, здесь обозначена предельная дата, когда рисунок (который представляет собой лист, вырванный из тетради) мог быть в распоряжении писателя. Уезжая за границу в 1842 году многие черновые рукописи он оставил у Константина Аксакова. По указанию Е. Дмитриевой рисунок был подарен Гоголем Щепкину (Дмитриева Е.Е. Н.В. Гоголь в западноевропейском контексте: между языками и культурами. М., 2011. С. 204). Наиболее верной кажется датировка предложенная в книге «Рисунки русских писателей» - тридцатые года девятнадцатого столетия (Рисунки русских писателей XVIII – начала XX века. Сост. Р. Дуганов. М., 1988. С. 114). Скорее всего, обложка действительно относится к допечатному периоду существования повести, то есть была создана до отъезда писателя за границу в 1836 году. В то же время часть рисунка сделанная в виде виньетки может представлять собой более позднее добавление - по отношению к основному изображению эти рисунки выполнены более небрежно. Судя по своему художественному оформлению, обложка являлась частью какого-то рукописного издания повести. По крайней мере это должен быть ее беловой автограф, судя по всему неизвестный нам. Размер рисунка 34,8 ; 22,7 (см.: Описание материалов Пушкинского дома. Указ. изд. С. 12). Размер единственного сохранившегося белового автографа (страница начала повести) - 36,0 ; 21, 9 (Рукописи Н.В. Гоголя. Описание. Л., 1952. С. 9).
[21] Здесь любопытна еще одна параллель, «птичья», к фельетону Ф.В. Булгарина «Гражданский гриб» (см. III, 651). Ведя речь о существовании фамилии своего героя, Булгарин приводит исторический анекдот о платоновском человеке. «Диоген, в полном собрании Академии, на вопрос Платона: что такое человек? отвечал: двуногое животное без перьев» («Северная пчела» № 213, 21 сентября 1833 года). (Кстати, возможно в этом анекдоте кроется еще одна причина, по которой Гоголь наделил Ковалева именем греческого философа). Автор в связи с этим дает своему герою Фоме Фомичу Опенкову следующую характеристику, что он - человек «т.е. двуногое животное, только не без перьев, а напротив того, с перьями, и в добавок с чернилами», имея в виду его чиновно-канцелярскую природу.
Продолжение следует: «Нос» Гоголя. Глава 2. Начало работы над повестью. Черновой набросок начала повести. История цирюльника Ивана Яковлевича. - http://www.proza.ru/2014/05/09/390