Семён Григорьевич
"-И совершил Бог к седьмому дню дела Свои,
которые Он делал, и почил день седьмой от всех дел Своих,которые делал." Ветхий завет.
Нет, не подумайте, что в моём повествовании появился новый персонаж- речь идёт о том же Исрулыке. Почему же Семён Григорьевич, если сам он был Исрул, а отец его почтенный реб Гедали? Вот это и надо объяснить.
...Вы сами , наверное, догадываетесь, как рады бывают в еврейской (и не только в еврейской) семье , где много дочерей , рождению сына. Счастливый отец уважаемый реб Гедали решил назвать новорожденного библейским именем Исруэл. Что касается безграмотного писаришки, который регистрировал имена новорожденных в сельской управе, то ему было искренне наплевать на
« цi жидiвськ! витiвки» и вместо возвышенного имени Исруэл шкодливая рука неуча нацарапала простое и, как ему казадось, более благозвучное ( имя-не имя, кличка- не кличка, обозначение) Сруль.
Сам Сруль эту грамматическую метаморфозу переживал спокойно, но вот когда подрос его старший сын и в школьных документах должно было появиться отчество «Срульевич», что в интерпретации соучеников могло бы звучать как «Засранкин»...
Здесь пришлось принимать срочные меры со вручением определённого вознаграждения уже писарю поселкового Совета... Сын выбрал отчество Семенович. Таким образом, чтобы сохранить признаки отцовства, Исрулыку пришлось перейти в обиходе на светское имя Семён.
Но, увы, на этом злоключения Исрулыка не закончились. Его сёстры, стремительно ставшие горожанами и испытывая неудобство от также ( на их взгляд) неблагозвучного отчества Гедальевны, одна за другой в короткие сроки перевоплотились в Григорьевных. Теперь, чтобы сохранить уже свой братский статус, Исрулыку в общении пришлось величаться Григорьевичом
. Напомню читателю байку Марк Твена о филадельфийском обывателе, который женился на падчерице свого женатого на вдове сына. Таким образом, сын ему приходился одновременно и отчимом, невестка – мачехой, а жена- сестрой... После того, как в обеих семьях родились сыновья и собственный сын оказался одновременно и правнуком, а жена к тому же и внучкой... ну, и другие – соответственно по семейной иерархии, бедный обыватель, запутавшийся в родстве, покончил жизнь самоубийством.
У Исрулыка нервы оказались покрепче, хотя на протяжении полусотни лет ему пришлось отзываться на множество имён , каждое из которых имело своё историческое происхождение: Исрул, Семён,Сеня, Изя... Лишь на могильной плите крепкая рука каменотёса поставила точку, узаконив уже навсегда описку невежественного писаря...
...А до этого была жизнь. Жизнь, о которой мы кое-что узнали из предыдущих глав – местами тяжёлая, местами еще тяжелее, местами радостная и улыбчивая.
Исрулык выдержал «естественный отбор» и попал в число детей бедняка Гедали , которым повезло выжить. Он пережил страшное время революции и гражданской войны, бандитизма и еврейских погромов. Бог миловал его в годы репрессий и оставил в стороне от классовой борьбы, истребившей миллионы.
Мама Хая , накрыв сына собственным телом , спасла его от смерти дважды: холодной зимой восемнадцатого года и ранней осенью сорок первого, когда, благодаря изувеченной ларивоновцами правой ноге, Исрулык избежал передовой, где у него, тогда сорокалетнего, не было бы и одного из ста шансов, чтобы выжить.
Семён Григорьевич служил в железнодорожных войсках, а, если быть совсем точным, в течении трёх лет денно и нощно с кратким перерывом на сон шил военную форму для фронта.
На пепелище разбомбленного немцами посёлка отец отстроил жилище для семьи, сутками сгорбившись над швейной машинкой, делал всё, чтобы она, семья, была сыта и жила в тепле.
Семён Фрукт дожил до « седьмого дня» своей жизни, который был дарован людям Богом для отдыха. Но вот отдыха-то и не получилось.
Как мало нужно было человеку для счастья? Он хотел женить старшего сына и заиметь внуков, но сын внезапно и трагически умер. Мечтал увидеть семью и снова же внуков у младшего сына, но уже сам скоропостижно скончался за неделю до назначенной свадьбы.
Была у него и идея- фикс: он грезил о времени, когда младший получит новую квартиру , усадит его в наполненную до краёв ванну и потрёт до крови спину... Нет же, свою вожделенную «хрущёбу» сын получит , когда Исрулыка уже не будет в этом мире.
Да, «седьмой день» у Семёна Григорьевича Фрукта явно не задался... Впрочем , не всё так мрачно. Сознательную жизнь он прожил при советской власти, где все совки отличались способностью расслабиться и в рабочее время. Вот почему шесть предыдущих дней Исрулыка , несмотря на трудности и трагизм того времени, были отмечены жизнелюбием, оптимизмом и улыбкой.
...Стоял теплый сентябрьский день, пятница - день банный. Там, в бане, Семён Фрукт почувствовал боль в груди- болело сердце, о существовании которого он до сего дня и не догадывался. Исрулык одевался, а боль всё росла, заполняя собой каждую клетку тела.
В двух шагах от бани железнодорожная поликлиника - ну, зайди по дороге туда, попроси позвать врача... Не таков Семён Фрукт , чтобы ныть по пустякам! Вот он сейчас придёт домой к своей Шейнале, увидет родное лицо, сядет на скамеечку перед домиком и вся боль исчезнет, как ни бывало.
Он шёл к ней главной улицей посёлка и с каждым шагом разрыв сердца становился всё обширней и обширней, пока не стал несовместимым с жизнью...
Шейнале встретила мужа на пороге и, увидев его белое, как полотно, покрытое смертельной испариной лицо, наполненные страданием, расширенные от невыносимой боли глаза, отчаянно закричала:
-Что с тобой? Тебе плохо? Я вызову врача...
Исрулык грузно присел на старый диван, откинулся на его спинку и привычно пошутил:
-Ша, сы ыз а клейныкейт. Мах ныт кын вынт...
(Тише, это мелочь. Не делай ветер. Не суетись...)
Это были последние слова и последний судорожный вдох отца...
...Шейнале на тридцать лет пережила мужа и все эти годы, когда ей случалось на кого-нибудь обидеться, она говорила:
-Ах, как мне нехватает его именно сейчас. Он защитил бы меня от всех бед и немощи...
-Но, мама, ведь папе было бы уже за девяносто - так долго не живут.
-Ты говоришь глупости! - сердилась Шейнале
Исрул жил бы дольше ста лет- знаешь, каким он был крепким?
...Встречаю земляков, с которыми не виделся десятки лет и они мне рассказывают о проделках старого Фрукта, вспоминают его притчи и байки. Все мы смеёмся и кажется, что сейчас прозвучит история, которую дядя Фрукт еще не успел рассказать...
...Перелистываем альбомы со старыми фотографиями, наперебой вспоминаем случаи, связанные с этим временем, поговорки и солёные шуточки Исрулыка и улыбка не сходит с наших лиц. Горящая в память об отце свеча хитро подмигивает нам , подрагивая в унисон светлой грусти...
...Поднимаемся на кладбищенский холм. Стоим в оградке у обелиска. С фотографии на нас смотрят монгольские с лёгким плутовским прищуром глаза Сруля Гедальевича. Молчим. Евгения Абрамовна плачет. Начинаем вспоминать отца, улыбка заставляет светлеть наши лица. Вскоре из зарослей сирени и рябины , которыми окружены оградки на старинном погосте, раздаётся звонкий смех восьмидесятипятилетней Шейнале. Редкие посетители кладбища удивлённо поглядываютв нашу сторону - вроде бы место не для веселья...
А как же еще прикажете вспоминать простого, доброго и весёлого человека ?!