по гладким, зеркальным, в моче фонарей,
вдали - архитектор сошел с ума - громада
парит над водной гладью,
и только Харон не спит.
бесноватый ледокол перерыл кулисы,
разрывает очередную вертикаль.
теперь всё как в аду альпиниста:
куда ни ступишь - край.
в полете жизнь созерцается лучше,
а ты глаголишь, за чем будущее.
за тобой ли?
мы на спор душу терзаем квартетами.
вино испепеляет губы досуха,
а по утру каждую звезду назову полярною,
ибо нахожу дорогу домой из любой обители,
где чарующие голоса сирен,
зов души,нутра, или свет гения.
а после встречаю глаза этой ночи,
там лишь два сверлящих кратера,
которые до нельзя точно отмеряют
дистанцию от "творение" до "стезя/чья-то воля"
и не видят ничего прочего.
они молят луну показать им черного человека.
на утро фашизм и яичница,
упреки негласные и четкие грани квадратных метров.
(надавать бы тебе под зад пинков парочку -
за папочку и за мамочку!)
соседи могут сделать ваши потолки,
как во дворцах бывших, под три с половиной.
этот город поджилками играет до судорог,
пугает своими театральными, безоконными.
утро Балабанова сменилось ночью Джармуша,
бред потерял всякое самоопределение,
решил, что он в праве наполнить всё.
крови пролито на маленького ребенка,
а люди уступают подвыпившим бунтарям,
открываясь по-салунному от вежливо задетого плеча.
услышь меня, Аид, рупорирующий за Диониса,
я не боюсь, мне не страшна никакая забота!
прошу уберечь меня от лишнего бокала вина
и от сплетников.неужели этого много?