Идет серое воинство - Второй сон Веры Не-Павловны

       
       … Она вошла на станцию метро "Новослободская" и быстрым шагом направилась к турникетам.

       Что-то изменилось – быстро и неуловимо. Воздух стал вдруг спертым, липким, приставал к телу, словно вторая кожа. Что-то неприятное, тяжелое, чужое повисло в воздухе, что-то было не так....

       Лишь ступив на ленту эскалатора и спускаясь в глубину станции, она внезапно осознала, что именно показалось ей таким необычным. Ни в вестибюле, ни на эскалаторе не было ни души...

       «Калле один на свете»... Вот как! Почему-то вспомнилась любимая детская книжка.

       Который теперь час, с недоумением подумала она секунду спустя и привычно посмотрела на наручные часы... ой, а часы-то она сегодня забыла надеть!   
       Но ведь она точно заметила, когда  входила в метро: еще далеко не стемнело и на улице было много людей - значит, не так поздно.

       «Так же просто не бывает, даже перед закрытием всегда едут люди», подумала она, крепко держась за поручень.

       Станция «Новослободская» - одна из самых глубоких в московском метро, и пока эскалатор медленно двигался вниз, о чём только она не успела подумать. Удивительная вещь – мысль человеческая: сверкнет – быстрее молнии!

      Мрачным холодом повеяло вдруг из глубины движущейся лестницы. Точно из погреба.

      Эскалатор начал ускорять свое движение вниз, сначала незаметно, затем все быстрее, быстрее... быстрее... потом ступеньки стали разъезжаться прямо под ногами, на глазах превращаясь в скользкую горку, а наклон резко увеличился, стал почти отвесным и с головокружительной скоростью устремился вниз, прямо в пропасть, увлекая её за с собой. 

     Она из последних сил вцепилась в поручень, навалилась на него всем телом, но он продолжал свое стремительное скольжение, нет! падение вниз... Все быстрее, быстрее, быстрее-е...    

     - А-а-а!!! - Ей казалось, что она издала громкий вопль, но из губ не вырвалось ни звука... А кошмарное стремительное падение всё продолжалось, и, казалось, она не удержится на этом проклятом неудержимо летящем вниз эскалаторе...   
      
     - О-О-Оой! Она задохнулась от собственного крика, он оглушил ее, будто уши заткнули ватой.       
   
     - А-а-а! – Бесполезно. Словно под водой, она уже не слышала собственного крика.    
 
      И никто не услышит, никто не придет на помощь.

      Что-темное, беспросветное, кошмарное приближалось с каждой секундой, надвигалось - но секунды раздвигались, воплощаясь в минуты и часы... И от того, что никак не понять было, что это, этот ужас сгущался, уплотнялся, становился все темнее.

       Пл-люх!!!

       Но она не разбилась, даже не ударилась. Она окунулась с головой в какую-то вязкую – не то бурую, не то серую – колышущуюся клокочущую жижу, источавшую тошнотворный тухлый запах.
       Как от зацветшего пруда или болота с застоявшейся водой… нет, даже хуже - мертвящий запах, вот! – с отвращением подумала она, поднимая голову и изо всех сил стараясь не дышать смрадным испарением, исходившим от неживой воды. Это мертвая, как в сказке вода. И запах... разложения и гниения – вот что это такое!.. Но, по крайней мере, хоть не разбилась, вроде бы живая...

       Но… что это?

        ... Темно-серая плесень подступала, надвигалась, сбивалась в большие угрожающие тени, окружала со всех сторон. Темно-серая плесень покрывала, словно пупырчатыми обоями, чем-то похожими на графитовую пыль, облепившую сырые стены дома. Темно-серая плесень забивалась во все поры, врастала в них, распространяла вокруг свое смрадное дыхание. Непереносимым становился запах отвратительной гнили, которой разило от серой плесени, и размножалась-плодилась она с бешеной скоростью, производя себе подобных в геометрической прогрессии. Она уже захлестнула своей мутной пеной, люди задыхались от её гнилостного смрада, многие из них захлебнулись омерзительной разлагающейся жижей, поглотившей их, накрыв с головой. А серой плесени этой становилось всё больше и больше, она подчиняла, подавляла. 

       Как не потонуть, не пропасть, как выплыть в мутной пене захлестнувших волн серой плесени?

       Много-много времени спустя это серое заплесневелое воинство начало потихоньку отступать на заготовленные позиции, но затхлая хмарь никак не рассеивалась, мельчайшие ее графитовые частицы садились на волосы, попадали на одежду, а лицо... но лицо она закрыла руками. И все равно смрад проникал, казалось, во все поры, в горле встал омерзительный ком, который она не могла проглотить... Она никак не могла вздохнуть полной грудью. Защемило сердце, тяжело заныло где-то под ложечкой... Неживая, - мертвая, гнилая реальность.

       «Господи, только бы живой отсюда выбраться, судорожно думала она, только бы живой!»

       Потом перед ее глазами встало его лицо.
       Когда это было?
       Нежное тихое пение закипевшего вдруг грибного дождя.
       Солнечно-дождевая пыль.
       Пели его глаза. Пела летняя ночь.
       Пела для нее одной восторженная луна, разгоравшаяся на подогретом закатом аквамариновом плюше неба. Огромный спелый диск растущей луны стремительно катился по небу, ослепительно сверкая, плавясь по краям и задыхаясь от восторга. Небо высверкивало пылающими светлячками звезд. И светили эти первозданные звезды с самого сотворения мира – и будут они светить так до самого конца веков.

       …А навстречу звездам медленно плыли облака, кружили в светлеющем, точно разбавленном снятым молоком, небе – как ночь летняя быстра! – порхали и, точно огромные бабочки, трепетали полупрозрачными кружевными крылышками.

       Точно две свечки вспыхнули вдруг в ЕГО глазах. Вспыхнули ярко, как всегда, перед тем, как погаснуть, - язычки пламени заструились ручейками радости, зашевелились, будто живые, завихрились... И погасли свечки – обе разом, словно кто-то сильно дунул на них.

       Чуждый, враждебный.

     ***
       Вера широко раскрыла глаза. Яркий, но в то же время мягкий, теплый свет упрямо пробивался в комнату сквозь persiane*, не пускавшие его в комнату, стучал в классические римские ставни. Она вскочила, подошла к окну, распахнула некрашеные деревянные и, видимо, уже очень старенькие ставни наружу - они раскрылись сразу, без скрипа, без усилия с ее стороны и широко улыбнулись ей - и зажмурилась от всепроникающего оранжевого солнышка, которое заливалось счастливым смехом, приветливо озираясь в её небольшой, обставленной в буржуазном римском стиле пятидесятых комнате. С третьего, а на самом деле четвертого - такая уж здесь нумерация этажей - отлично присматривались piazza Vittorio Emmanuele - говорливая, шумная, поток машин на via dello Statuto, MAS на углу, - он открылся, значит, уже больше восьми утра! Потоки людей и машин, и повсюду развалы и лотки с обувью, платками, кофточками, сувенирами и еще Бог знает с каким товаром. Любимый, каждое утро встречающий её как старый верный друг, приветливый говорливый город, Радостная, во весь рот, до ушей, улыбка улиц, распахнутые добрые, васильковые, глаза неба. И каждое утро, с каждой новой встречей с этим оптимистически настроенным городом, словно изнутри отсвечивающим ласковым оранжево-розовым светом - дома в нем построены в основном из розового туфа - каждое утро снова и снова возникало знакомое уже ощущение мира, покоя, добра.

        - Как же ую-утно, - потягиваясь и улыбаясь, пропела Вера свое ДОБРОЕ УТРО городу и солнышку, его согревающему. Возможно, такое ощущение мира, покоя, уюта возникает от этого яркого, словно облили его синими чернилами, безоблачного неба, от жаркого и всё же ласкового оранжевого солнышка, от близости теплого, соленого-соленого - и всё же ласкового - моря. И совершенно пропадали, растворялись, точно их никогда и не было, чувство страха, назойливого, беспричинного, и вечной его спутницы и подруги - непонятной вины. Словно совершила она какой-то грех, какое-то тайное преступление, не тяжкое, нет, но глубоко постыдное, а потом совсем о нем забыла.

        Но те, другие... Они-то знают, они помнят... И надо теперь доказывать, что ты не верблюд, и писать горы документов, методических комплексов, и заключать какие-то контракты, и пересылать по электронке, и оформлять невероятное количество бумаг, потом бесконечно подписывать...

        И так и живешь, точно под рентгеновским аппаратом, просвечивающим тебя каждые несколько месяцев своими гибельными лучами...
      
        Разве она виновата в том, что жива, и более-менее здорова, и иногда даже счастлива?
 
        Страх и вина. Они стали уже её извечными спутниками и, точно неумолимые часовые, начинали сопровождать ее с того самого момента, когда самолет начинал снижаться и, пробивая своим мощным телом плотные облака родного неба, заходил на посадку.

* Классические римские ставни в старых домах, чаще всего растворяющиеся наружу.
 
        © Лана Аллина

        Это новелла из моего романа "Вихреворот сновидений".
        Роман вышел из печати в издательстве "Чешская звезда" (Карловы Вары, Чешская республика) Karlovy Vary. 2016. ©
ISBN 978-80-7534-059-7; 978-80-7534-060-3.
400 стр.
Перед этим прошёл анонс о выходе романа (в 34 номере журнала "Чешская звезда", 2015, 25.02,  С. 15)
Начало романа выложено в разделе "Романы".


       Новелла напечатана в Книге 24 Альманаха "Наследие 2015".

  Фотография взята с сайта: