В самом конце прошлого столетия задумал я прямо таки эпическую книгу под названием «Русский век». Она должна была рассказать о главных событиях, обо всех заметных персонажах уходящего времени, о главных мыслях, которыми обогатил человечество русские за последние сто лет. Самонадеянность моя была велика, и хорошо, что я сразу сообразил, что одному эту махину не осилить. И вот придумал я, как мне показалось, шикарный выход из мной самим же созданного положения. Я разослал письма самым выдающимся, на собственный взгляд, русским людям, которые родились и выросли в двадцатом столетии, чья личность и взгляды были сформированы событиями и буреломами уходящего времени, и попросил их принять участие в означенном замысле. Самое удивительным оказалось то, что многие откликнулись. И среди них был великий русский писатель Виктор Петрович Астафьев.
Всякие мелкие дела и житейская рутина — главное наше зло — не дали сделать задуманную книгу в том виде, каковой грезился мне. Но и то, что осталось от неё, представляется теперь драгоценным. Ужас, как недолговечно всё. Ушли не только события и люди, сформировавшие прошлый век. Ушли в вечность и многие из великолепных авторов предполагаемой книги. И я тешу теперь себя тем, что собрал всё же хоть несколько, но драгоценнейших неординарных свидетельств, которые годны к осмыслению и теперь. И долго ещё будут годны. Вот прошли уже большие сроки и пришли крупные юбилеи тому, что, кажется, ещё вчера было сиюминутным и неустоявшимся. Теперь — это История. И когда мы познаём её с живого голоса, она ближе и понятней. Слушая теперь слова Виктора Астафьева, понимаешь, пусть с болью и горечью, что какой бы несообразной и неладной, недостойной она ни казалась, это наша собственная история, и она очень похожа на каждого из нас, живших и живущих вчера и сегодня. И всегда будет таковой, каковы мы с вами.
Евгений ГУСЛЯРОВ,
Член Союза писателей России
Виктор АСТАФЬЕВ
Разбитая телега Бориса Ельцина
...Ельцин сделал царский жест, эффектно ушёл со сцены под Новый год. И опять начались пересуды и новая смута: как те¬перь к нему относиться, что думать об эпохе, которая этим
царственным жестом закончилась? Все это по-нашенски, по-русски, и всё это напоминает мне басню бессмертного, всегда своевременного батюшки Крылова о том, как могучий Лев ослабел, заболел и всё зверьё, что трепетало перед ним, давай его облаивать, лягать, пинать, оплевывать. Видит Лев, и Осёл в числе других целится его лягнуть, и тогда он взмолился, воззвал к небесам, чтоб те поскорее послали ему смерть. Я не хочу уподобляться тому ослу ещё и потому, что сам, своим зрячим глазом выдел, как зал Съезда народных депутатов единодушно вскочил с мест и бил в ладоши, когда Горбачёв предоставил слово Ельцину, передавая ему власть. И я бил в ладоши, и все, что рядом со мной заседали, били в ладоши, и не только потому, что мы, русские, «наследственны от дядюшки ура кричать», как едко заметил Достоевский, но ещё и потому, что, уставши от проклятой жизни, надеялись, тоже как всегда на Руси, что вот этот человек поможет нам, России, направит нашу истерзанную, до немощи доведённую страну на нужную дорогу. Сейчас среди тех, кто клянет Ельцина, я часто вижу и читаю подписи тех, кто бил тогда в ладоши, перекладывая с себя и со всех нас неимоверную тяжесть и ответственность за судьбу России на чужие, как нам казалось, могучие плечи. Не по силам ему оказалось тащить телегу в гору на одном колесе — остальные колёса промотали, пропили, растащили, надорвался — от тяжести, ему неподъемной. Но в ту пору не нашлось более такого безумца, который бы так храбро подставлял свою спину под российский тяжкий воз и голову с не очень масштабным наполнением под перегрузки. И потом, почему это ныне все торопливо и оголтело клянут Ельцина за то, что он не вывез нас в гору на изломанной телеге? А мы-то, мы-то все, населяющие эту давно уж забинтованную землю, чем ему помогли? Мы-то оказались ли готовы тащить сверхтяжести на себе? Нет, свободу слова, действий, предоставленные возможности хозяйствовать и распоряжаться собой мы употребили на грызню, растащиловку, пьянство, разгильдяйство. Надо бы и пенять больше на себя — нет, нашли козла отпущения. Всё же со временем, с годами я все более склоняюсь к старой истине, и действительность это подтверждает, что всякий народ достоин своего правителя, а правитель — своего народа. Так что «неча на зеркало пенять».
И ещё, хочу напомнить моим современникам бессмертные слова великого человека, историка российского, непредвзятого Карамзина: «Народ обмануть можно — историю не обманешь», и тем, кто забыл заповедь Христову: «Не судите, да не судимы будете», следует помнить — история рассудит и нас, и Ельцина, и время.
Главная мысль
…Доказывая «на кулаках», кто лучше, какая нация проворней, доблестней, свободней, земляне в пятнадцати тысячах войн, только учтённых, не только подорвали свой дух, веру в будущее, своё здоровье, но и сожгли в огне войн это будущее. Недра земли почти истощены, земля, рожающая хлеб, овощи и фрукты, больна, отравлена химикатами, леса порублены, и пущены на бумагу, на которой излагались и излагаются бредовые идеи преобразований человека и человечества в какое-то неслыханное передовое общество.. И на этой же мертвой бумаге, изготовленной из живого леса, идёт пустопорожняя болтовня о защите леса и природы, о нравственном усовершенствовании человека. Появилось даже общество в стране с бесовским названием СССР, которое назвало себя передовым и всему свету доказывало, что оно настолько совершенно, что и не нуждается в усовершенствовании.
Что из этого получилось, видим теперь и мы, и весь мир видит.
Бытует мнение, что своим гибельным примером Россия спасла мир и никто более не последует по нашему пути, не погонится за призрачным счастьем коммунизма.
Но такая огромная страна, как Россия, обладающая оружием, от которого нет обороны, так просто, без гибельных последствий для мира, не исчезнет, и народ её несчастный и больной, с лика земли «незаметно» не сотрётся. Уже и сейчас многие развитые страны ощутили на себе присутствие гостей из российских пространств нахлынувших — наши преступники, алкоголики, проститутки, торгаши, грабители, убийцы и шпионы оказались лучшими в мире, а ведь всего лишь капля из огромного, мутного моря выплеснулись на спокойные, в штиле пребывающие берега капиталистического мира. О, если наша, за советские годы накопившаяся помойка, разольется, смоет она заразой, поразит паршой весь, лениво почёсывающийся земной мир, схватит за полы и стащит в бурный океан нечистот всё человечество.
Давно высказывалось предположение, что к концу двадцатого столетия на земле будет единое государство, единый народ с общим языком, народ без армий, без оружия. Ничего из благих намерений и радужных надежд не сбылось — в двадцать первый век земляне вступают ещё более разрозненными, охваченные безумием национализма, религиозным фанатизмом поражённые. Все молят своего единого бога о спасении, а Бог един и спасение одно — в объединении людей и мира божьего для общего покаяния во многих тяжких и кровавых делах и грехах.
И только, объединись, как братья, люди смогут начать лечение своей матери — Земли, восстановление избитой и разграбленной природы, наконец, воскресение души своей, чтобы соответствовать званию мирянина, божьего посланника для жизни на земле, а не для гибели на ней и вместе с нею.
Планета человеку дана была Богом замечательная, цветущая, спокойная, населённая прекрасными птицами, украшенная цветами, покрытая зелёными травами и лесами. В помощь человеку явились животные, звери, рыбы и сам человек задуман был прекрасно, да поддался искушениям жить не по закону Божьему, а по велению Сатаны.
Много бед принёс себе и земле расхристанный человек, многое уже в нём и на земле не восстановить и даже не поправить, но гении человечества, лучшие умы и сыны земли доказали, на что способен человек, как велик он в деяниях созидательных и какой он варвар и безобразник, когда в безумии разрушает мир земной, его богатства и достижения, разрушаясь при этом и сам.
Только в мирном объединении, только в смирении взбаламученной и уже усталой от мучений души человека, в стремлении его к свету, к разуму спасение и надо, надо торопиться нам, ведь на краю пропасти стоим. Устоим ли? Удержимся ли?
О Пушкине
Пушкин все же человек "легкий". Он как воздух, которым дышишь, проникает во все сферы русской жизни. Будучи однажды в Михайловском ранней весной, во время вешнего разлива, когда цапли, только что прилетевшие в здешний лес, ремонтировали гнезда, я все время ощущал присутствие поэта: казалось, вот сейчас из-за ближнего поворота тропы вывернется он, улыбчивый, ясноглазый, подбросит тросточку и спросит: "Откуда вы, милые гости?" — и, узнав, что из Сибири, звонко рассмеется: "Стоило в такую даль ехать, чтобы подивоваться мною и усадьбою? Было бы чем?!"
Мне порой кажется, что я даже слышу голос Пушкина — юношески-звонкий, чистый, с убыстряющейся фразой, так что в конце он от нетерпения и напора внутренней энергии сглатывает слова, веч¬но спеша к чему-то и кому-то, вечно гонимый мыслью, стихией кипящего внутри его слова и звука, подобного никогда не остывающей, все в нем сжигающей лаве,
Я думаю, если бы Пушкина не убили, он все равно прожил бы недолго. Невозможно долго прожить при таком внутреннем напряжении, при такой постоянной высокой температуре, на которой происходило самосжигание поэта. Говорят историки и очевидцы, что он мало спал, мало ел и все торопился. Дар Божий, Великий Дар просто не дается, он требует отдачи, он, переполняя "запасники" поэта, выплескиваясь через край, движет и движет им, не давая покоя, заставляя принимать муки человека с удесятеренным чувством, восторгаться красотою, так уж захлебываясь восторгом, и с каждым годом, с каждым днем подниматься творческим порывом или стихией таланта все выше и выше в небеса, все ближе и ближе к пределу, положенному разуму человека. За пределы, определенные Создателем, никому из человеков не было дано подняться, но избранные допускались к Божьему престолу.
Пушкин был допущен. За что и муки принял, и радости, и страдания изве¬дал такие, какие нам, простым смертным, не дано изведать, не суждено пе¬режить. Смерд, чернь не любит того, кто выше их взнимается, сдергивает с высоты наземь светоносного посланника небес, пытается сделать себе подобным, уложить его в землю рядом с собою, хотя бы мертвого, и таким образом сравняться с ним, слепо веря, что мертвые у Бога все равны. Но
за мертвым гением остается яркий след, и время, и пространство пронизаны светом и теплом вспыхнувшей жизни, которая воистину бесконечна оттого, что открытия и откровения, им сделанные, оставшись с нами и в нас, делают человека лучше, чище и лик его высвечивают, и разум его просветляют, и лю¬бовью к ближнему награждают. Не вина Пушкина, Лермонтова, Шуберта или Бетховена, что люди, большинство из них, не захотели во благо себе воспользоваться их великими, титаническими трудами, проложенной ими дорогой к добру, все-то тянет человечишку на обочину, в темный лес, в лешачьи болота. Но если б не Пушкин, не Лермонтов, не деяния десятков других творцов слова с их врачующей и вразумляющей музой, если б не музыка Бетховена, Шуберта, Моцарта, Чайковского, Баха, Верди иль Вагнера, не бессмертные полотна Тициана, Рафаэля, Гойи, Нестерова или Рембрандта, человечество давно бы одичало, опустилось на четвереньки и уползло обратно в пещеры, тем более что его все время неодолимо тянет туда. Разум человека укрепляется только разумными деяниями и подвигом Христовым. Мы, человеки, рождающиеся, на землю приходящие самыми беспомощными, самыми беззащитными, оберегаемы и хранимы теплом матери, вскормленные молоком её, не всегда и сознаём, что от рождения уже взяты в лоно добра и красоты, созданной для нас Богом и Его возлюбленными творцами. Со "Сказки о рыбаке и золотой рыбке", со стихотворения "Буря мглою небо кроет", с колыбельной песни матери, с вешнего цветка, улыбнувшегося нам на зеленой поляне, с вербочки, распустившейся к Пасхе, с тихого слова молитвы, с музыки, звучащей поутру от полета мотылька, от пенья пташки — от всего того, что бытует, дышит и радуется вокруг нас, исходит защита от зла, и слушать бы нам повнимательнее и видеть зорче земную доброту, внимать Пушкину, в нас поселившемуся с самого детства, но не вождям и правителям, много веков размахивающим мечом и толкающим людей к битвам и кровопролитию ради укрепления трона тиранского и сомнительной антибожеской славы воина и поработителя. За Пушкиным путь наш, за ярким факелом сгоревшей его жизни, за мученическим и путеводным словом его — за титанами, подобными ему, украсившими и обогатившими человеческую жизнь, а не за выродками, стремящимися эту жизнь погасить и сделать землю пустынной и немой.
(Из несостоявшейся книги «Русский век)