- Ножом или вилкой, вилкой или ножом. Выбирай.
- Ножом.
- Хочешь легкой смерти, без мучений и борьбы за жизнь.
- Хорошо, вилкой.
- Хочешь мучиться и страдать. Хочешь, чтобы мучился и страдал я.
- Я больше не буду
- Вчера ты тоже это говорила. Ты самое неловкое изобретение на этой земле. Это моя самая любимая рубашка. Официант, будьте добры, салфеток. Спасибо. Завтра в знак протеста, я буду голым, идеально голым. И пусть те женщины, которые зевали и брезговали мной, поймут и оценят, и с восхищением сделают свое черное дело.
- Не зарывайся. Я что-нибудь на тебя накину из своих запасов.
- Мне не нужны ни твои запасы, ни боеприпасы. Я буду принципиален и тверд. И докажу, что являюсь человеком нешуточной воли и избыточной твердости.
- Я знаю, знаю, но позволь мои боеприпасы? Еще вчера ты их страстно желал. Значит, врал, как всегда, что скучаешь без них.
- Боюсь, я не уверен, что мы говорим об одном и том же.
- Уверен, уверен. Ты самый уверенный из умеренных.
- Что значит из умеренных? Я умерен только в накапливании жира и разведении кроликов. Ты только что жестоко, по иезуитски, надругалась над моим пионерским летом, над ощущением мирного неба над головой. Ты публично в грубой форме….
- Да, я публично в грубой форме.
- Знаешь, я вот сейчас подумал, огляделся по сторонам. Официант, Вы что-нибудь слышали? Нет, он ничего не слышал. Не гордись, совсем и не публично, еле-еле в грубой.
- Да, я не публично и не в грубой.
- Когда мы поднимемся на шестой этаж, ты мне за все ответишь. Ответишь на полную катушку, исподтишка целуя мое гордое ухо.
- Хорошо я отвечу. Я вчера тоже отвечала за что-то страшное. Я привыкла.
- Ты привыкла подниматься на шестой этаж? О горе мне! А я вот в отличие от тебя, считал и до сих пор считаю, что подниматься на шестой этаж это откровение, новость, которая не дает спать соседям.
- Ах вот почему, ты так громко кряхтишь, пыхтишь, шаркаешь ногами, по десять минут гремишь ключами. Значит, ты каждый раз лезешь на шестой этаж за славой? Я правильно тебя поняла?
- Неправильно. И не сбивай меня с толку, тем более, я уже принял окончательное решение.
- Интересно какое?
- Когда ты улетишь, я стану путешественником. Отращу бороду, ногти и босым один одинешенек пойду искать смысл жизни в пустыню на край земли.
- Живописно. Я знаю, куда ты пойдешь. Ты пойдешь в ближайший погребок, и не один, а в компании таких же запотевших путешественников.
- Ты права, я буду не один. Я буду в компании мужественных ассистентов, - докторов, различного рода аспирантов. Мы будем жить в продуваемой всеми ветрами палатке и в бесчисленных переходах по верблюжьей колючке, философски смотреть на перманентность жизни.
- Я тебе верю. Особенно, если аспиранты окажутся толстозадыми аспирантками. Философские откровения вульгарными попойками и совместными спальными медитациями на грязном полу.
- Грязный пол? Никогда! Я вообще не буду спать. Я буду физически неустрашимым эквилибристом. Так сколько должно быть аспиранток?
- Боже мой. Да ты никогда не мог толком справиться с одной, начинаешь храпеть, заслышав шум воды в ванной. А во сне путешественник похож на маленького кенгуренка, под двумя одеялами большая ушастая голова, поджатые ножки палочки.
- Я больше никогда не пойду с тобой на шестой этаж. Никогда. Я соглашусь на аспиранток, на сиротливо забытого кенгуренка. Но ты посягнула на самое главное, на мое неистребимое физическое образование, которое я получил, еще будучи несовершеннолетним. Придется тебе в последнюю ночь, рыдая, оценить свою вопиющую бестактность или пригласить этого клоуна с третьего, которому ты постоянно строишь глазки.
- Когда, когда я ему строила глазки?!
- Строила, строила. Я видел, как он черной пастью хватал твои духи и вытягивался в струну, как спаниель перед охотой. Я не пойду на шестой этаж.
- Ты пойдешь со мной на шестой этаж. Ты побежишь впереди, кланяясь и подмигивая, открывая потными ладошками двери.
- Да хорош портретик. Прямо бычок в собственном соку. Никуда я не пойду. Я буду сидеть здесь и ждать. Буду смотреть на часы и ждать. Ждать, когда улетит твой самолетик. Когда ты сядешь на колени начищенному до рвоты воздухоплавателю, и начнешь теребить, на синим кителе золотые пуговички. Он, конечно, скажет, что идеальный, материально от мамы независим и она в детстве всего два раза крутила ему ухо. А когда на крыло самолета опустится ночь и любопытные птички прильнут к иллюминатору….
- Хватит, я хочу доесть десерт, а потом мы поднимемся на шестой этаж.
- Официант, счет, пожалуйста! Спасибо.
- Смотри, какое красивое грустное небо. Звезда упала. Милый, а я успела загадать желанье.
- Я даже знаю какое.
- Знаешь? Скажи, скажи.
- Ты хочешь, чтобы я после твоего бегства, остался невостребованным женским полом и только горько себя жалел и плакал ночами.
- Прекрати. Какой же ты зануда.
- Любимая, ты должна полюбить меня заново, с новой силой, я нашел мел. Хочешь, нарисую тебя на асфальте? Буду приходить сюда каждый день с самого утра, и отрабатывать свое восхищение к твоему очарованию. Как большой художник я сделаю его незаметным для чужих мужчин.
- Да ну тебя. Разве ты умеешь рисовать? Я хочу быть красивой. Ты уже столько выпил, что можешь испортить линию моих ног.
- Я не умею рисовать, но выпил ровно столько, что сейчас легко соответствую среднему уровню мировой живописной элиты. Тебе, кто ближе вялый Мане или мятежный Гоген? Только посмотри из треугольной юбочки отличные прямые ножки, гладенькие робкие. Хочешь подлиней? Я могу вести эту линию хоть до рассвета. Ресницы, как лепестки ромашки или может подсолнуха. Не соображу. Голливудские девочки от злости, будут зеленеть пупырчатыми огурцами. Особое восхищение у потомков будет вызывать возвеличенная мною одухотворенная грудь. Можно без лифчика? Спасибо. Обращу твое внимание, что это все-таки Гоген, я узнал его добрый стиль.
- Ну и чудовище. Я понимаю, глядя на это можно, будет напиваться с самого утра.
- Да ты не очень красива, ну и что? Зато чувственна и деликатна, а эти качества для утонченных ценителей и я решил их увековечить.
- Милый сотри эту гадость, это какой-то таракашка с мозолями вместо глаз.
- Не могу! Я единственный раз в жизни горжусь собой, а ты, ты…., впрочем, есть выход, я подпишу портрет, незнакомку звали Светланой.
- Кто это Светлана?
- Светлана!? Как бы тебе изысканно напомнить, что это твоя подруга, которой плевать на мужчин.
- Ах ты, гад! Ножки гладенькие робкие, одухотворенная грудь. Так, скажи так!?
- Ладно, не закипай. Ну, ее, эту Свету. Я вообще считаю, что она тебе не подходит, какая-то протертая в миксере кошка.
- Не смей! Это моя лучшая подруга!
- Хорошо, хорошо, поэтому оставим ее лежать на асфальте. Лучше, скажи главное, когда ты начнешь страдать. Неужели в самолете?
- Если ты будешь продолжать так на меня смотреть, то сейчас.
- А куда я дену свою природную невинность. Ты мне напишешь?
- Я не смогу написать. Я хотела сказать, то что чувствую.
- Тогда позвони.
- Хорошо. О чем мы будем говорить?
- О погоде конечно, как два сомнительно знакомых человека.
- Я не уверенна, что знаю тебя сомнительно. Я не хочу тебя здесь оставлять! Ножом или вилкой?!
- Вилкой! Буду умирать медленно со значением. Я не буду больше храпеть, я не буду ни отважным путешественником, ни тонким живописцем. Я буду маленьким заботливым кенгуренком с большими одинокими глазами. Я буду всегда любить тебя. Не улетай.
- Я плачу, ты довел меня, грубый неотесанный мужлан. Поцелуй меня. Еще.
- Не плачь. Я не буду больше так смотреть на тебя.
- А как? Как на куклу? Нет уж, смотри. Я хочу запомнить твои глаза. Пойдем на шестой этаж. Я хочу запомнить твои руки, губы, твой голос. Не будем выключать свет, я хочу запомнить тебя.