Сигналы точного времени.
Память избирательна. Глубже заталкивая печальное и постыдное, она удерживает наплаву очаровательный флёр приятных эпизодов. Даже тех, которые в момент свершения вовсе таковыми и не являлись. Но происходили во времена, которые имели неоспоримое достоинство. Во времена молодости.
... Стояло лето московской эрзац - Олимпиады. Над столицей самолёты разгоняли тучи, и короткие сильные дожди проливались за полторы сотни километров от спортивных арен. С телеэкрана пошловатая рыжая деваха мотала подолом, открывая ноги «иксом» и бесконечным припевом множила заклинание: «Улетай, туча, улетай!» В провинции смотрели в хмурое небо и тихо матерились - на дачах стремительно догнивал будущий урожай.
Толику* урожай был по фигу. Он отождествлял себя с передовым отрядом рабочего класса и колхозного крестьянства - народной интеллигенцией, а потому на дачу принципиально не ездил. Хотя жена, отбывая с ребёнком к морю, составила для него подробное расписание предстоящих сельхозработ. Толик угрюмо покивал, проводил жену и отправился пить пиво. Через неделю ему захотелось тёплого человеческого общения, и утром он позвонил Саве*, который находился в аналогичной ситуации: поднимал благосостояние семьи, пока та отдыхала.
- Маэстро, - спросил Толик, - не желаешь посидеть вечерком? Тут у нас кафешка открылась, приезжай. Я премию получил.
Толик уже дорос до мастера отделочников. Сава ответил, что ценит внимание, но поскольку Толик, женившись, разменял замечательную родительскую квартиру в центре города на пролетарскую окраину, до которой и за час не добраться, то лучше бы он позвонил накануне.
- Почему? - удивился Толик.
Сава объяснил, что завтра - рабочий день, вставать спозаранку, а посиделки с другом обычно затягиваются за полночь. Толик подумал и спросил, с каких пор проектный институт, в котором трудится Коля, работает по воскресеньям. Коля ответил, что институт по воскресеньям не работает, а подтверждением служит факт, что Францыч застал его дома. Тот подышал в трубку и спросил, с какой целью его обманывают. Сава не понял, что он имеет в виду. Тогда Толик спросил, правда ли, что субботу, по решению Политбюро ЦК на основании многочисленных просьб трудящихся, отменили, как иудейский праздник, и за пятницей теперь непосредственно следует воскресенье.
- Я понял! - сказал Сава и спросил, как Францыч отмечал премию.
- Посидели после работы, - поскромничал тот.
Сава не стал деликатничать, моментально доказав собеседнику, что пока тот пропивал премию до исчезновения целого дня недели, страна жила по напряженному графику построения общества развитого социализма. Суббота, следовательно, пропала сугубо индивидуально.
- Значит, сегодня воскресенье... Я подозревал, - вздохнул Толик и сказал, что он живое подтверждение теории относительности, точнее, преобразований Лоренца, где координата времени есть величина переменная. И время способно сжиматься. А почему именно на нём, и спрашивать не надо!
Коля и не спрашивал, а просто констатировал, что, хотя с Лоренцем не знаком, но абсолютно уверен, что тот столько не выпьет.
- Ты, всё-таки, приезжай. Девочек снимем.
Снять девочек вкупе с Толиком было утопией. Томас Мор, Томазо Кампанелла и построение коммунизма вместе взятые! Нет, он был приятным молодым человеком двадцати семи лет. Весьма молчаливым. До принятия первой дозы, после чего становился болтлив не в меру. Казалось, что закон сохранения массы вещества относится и к количеству произнесенных Толиком слов. Они копились втуне, чтобы вылиться безостановочным потоком. Количество слов возрастало пропорционально выпитому. Ладно бы, оно приводило к качественным изменениям на пользу общего дела. Так нет! Монолог Францыча был уныл и однообразен, как ноябрьский понедельник, и сводился к перечню очередных несчастий, с ним произошедших. Брифинг завершался выводом:
- Я старый и больной человек.
При слове «больной» девочки напрягались. Из предполагаемых болезней собеседника в голову настойчиво лез единственный вариант - триппер. Триппера девочки боялись и тихо исчезали.
- Ладно, приеду. Давно не виделись, - сказал Сава.
Каждый человек имеет свой «пунктик», таковым его не считая, а у другого называя «заскоком». Кто-то постоянно даёт советы, о которых не просят, кто-то хранит старые вещи, которым место на свалке или собирает одноразовую пластиковую упаковку, кто-то не находит себе места, пропустив программу «Время».
Был такой «заскок» и у Савы. У него в голове находился циферблат. По циферблату, как и положено, ползли стрелки. Поэтому он никогда не опаздывал, возведя это достоинство в ранг абсолюта. Привычку в нём никто не воспитывал, а он не взращивал. Очевидно, она досталась от каких-то далёких предков. Жена спрашивала, не было ли среди них железнодорожников, и называла его поездом, который ходит по расписанию. Поэтому Колин папа, получив ответ о времени возвращения: «В двенадцать», был за сына абсолютно спокоен.
Кафешка находилась на первом этаже жилого дома и являлась таковой только после семи вечера, а в дневное время служила рядовой советской столовой. Запах щей и котлет к вечеру выветриваться не успевал, но на столиках появлялись меню с расплывшимися фиолетовыми буквами в папочках из кожзаменителя. Официант старшего среднего возраста в стоптанных лакированных туфлях и с бегающими глазами жулика поставил на стол триста граммов в графинчике и два салата. Салат назывался "Нежность". Закусив, Толик спросил, какой поэтической натуре пришла идиотская мысль столь издевательски назвать мешанину грубого помола, которая еле лезет в глотку. Коля ответил, что, очевидно, она мягко проделывает обратный путь и, если дело пойдет обычными темпами, Францыч сможет в этом убедиться.
Говорили о разном: жёнах, друзьях, работе. Потом Толя сказал, что Москва во славу мирового спорта и торжества социализма до неприличия забита жратвой и тряпками, и там легко можно купить фирменные джинсы. Джинсы были больной темой поколения. Рабочая одежда золотоискателей, которую век назад сварганил предприимчивый Леви Штраус, в своём первозданном виде в страну официально не поступала. В магазинах продавались квёлые серо-фиолетовые брючата стоимостью восемь рублей из Торжка или Иванова. Из сомнительных достоинств они имели простроченные оранжевой ниткой карманы и клеёнчатую нашлёпку "Ну, погоди!" на заднице. Кто их носил, оставалось загадкой. "Фирма" тоже продавалась. На барахолке. И обходилась в месячную зарплату. С полгода назад Толик где-то ухватил арабские штаны замечательного цвета индиго. С расстояния метра в четыре они катили под "Ливайс". К сожалению, ткань была не прочнее сатиновых трусов, и Толик ломал голову над рецептом улучшения качества.
- Очень просто, - сказал тогда Сава. - Клей!
- Какой клей?
- ПВА. Разведи в тазу водой и замочи на сутки. Потом посуши. Стоять будут!
Когда речь зашла о джинсах, Сава простодушно справился о судьбе арабского ширпотреба. Толик помрачнел и наполнил рюмку.
- Они стоят? - спросил Сава.
Толик опрокинул в себя рюмку и выдохнул:
- Как вкопанные!
- Чего ж не носишь?
- Мон шер, это невозможно, - ответил Толик, понюхав хлебную корочку.
Он добавил, что не родился человек, способный их надеть. Он честно пытался это сделать, но сильно поцарапал ляжки, так как даже согнуть штаны о колено - занятие совершенно бесполезное, ибо ...
- ... ибо они приобрели свойства доски - пятидесятки. Их можно пилить ножовкой!
Да, он их отмачивал шесть раз и полдня кипятил. Даже бил молотком! Только мягче они не стали. На потраченный червонец ему плевать, но всё же интересно, почему именно он постоянно становится жертвой сомнительных экспериментов? Заодно Францыч взгрустнул о своей замечательной акустической гитаре, подарке родителей, которую семь лет назад растоптали лошади.
- Кони, - поправил Коля.
- В чём разница?
- В первичных половых признаках, - ответил друг и спросил, кто заставлял его брать гитару, если она могла спокойно полежать на даче, покуда они под покровом ночи крали колхозных коней.
- Не крали, а взяли покататься.
- Это одно и то же, если поймают, - сказал Сава и заказал по двести и антрекоты.
Зал был полон. Появились музыканты, и после непродолжительной настройки зазвучала музыка. Толик посмотрел на них с презрением профессионала:
- Лажа!
Принесли антрекоты. Толик предположил, что их готовят из сэкономленного днём сырья.
- Мон шер, это мясо должно было лежать в котлетах.
- Давай, вернемся к джинсам, - предложил Сава и объяснил, что ему неприятны инсинуации в свой адрес, так как технология проверенная, а Францыч сам напортачил.
- Как это напортачил! Я взял ПВА...
- Где?
- В бочке, а где ж ещё?
- В какой?
- В какой, какой... На работе. У нас в «Отделстрое» хоть залейся! Им плитку клеят. Да я немного взял, пол-литра. Разбавил один к трём.
- Дубина ты, - сказал Сава, - а ещё мастер!
Далее он доходчиво объяснил разницу в концентрации клея промышленного и потребного для детского творчества. И, что последнего было достаточно одного тюбика на ведро, а первым Францыч может клеить всех девочек района. Францыч прикрыл один глаз, обвёл вторым мутным зал и сделал очевидный вывод:
- Здесь некого клеить!
После чего заказал по двести.
- Я хотел спеть «Латиноамериканскую», - сказал он после паузы.
- О чём ты?
- О лошадях. Или о конях, если ты такой привередливый. Маэстро, видишь ли, я хотел доставить вам удовольствие. Спеть в ночных лугах.
Удовольствие было бы сомнительным. Толик, обладая прекрасным слухом и прилично играя на различных инструментах, голоса был лишен начисто. Однажды в колхозном клубе, куда он нёс высокую самодеятельную культуру в составе ансамбля «Пилигрим», местная публика закидала его помидорами за исполнение песни «Эх, загулял в красной рубашоночке!»
Эх, загу-загу-загулял, загулял,
Парнишка, да парень молодой, молодой!
В красной да рубашоночке,
Хорошенький такой!
Когда друзья выразили сомнения, что помидоры могут оставить такие ужасающие последствия на лице, он ответил: «Возможно, там были и камни».
- А помнишь, что ты сказал маме? - спросил Сава.
- Когда?
- Когда вернулся домой. После коней.
У Францыча была спортивная сумка. Замшевый вещевой мешочек с белым шнурком. Размером с кошелёк. Ну, немногим больше.
«Толенька, - спросила мама, открывая входную дверь сыну после его двухдневного отсутствия, - а где гитара?»
«В сумочке», - мрачно ответил Толенька, выуживая оттуда обломок грифа и моток струн.
… - Мон шер, почему я такой несчастный?
- Нерешаемая задача.
Неприятности липли к Францычу поодиночке, слетались стайками и вили гнёзда, отдельные эпизоды годились для рубрики "Очевидное невероятное". Однажды Сава купил в столице стакан. С виду обыкновенный стеклянный стакан, который имел неположенное хрупкой посуде свойство - был небьющимся. Коля демонстрировал его друзьям, с размаху швыряя на пол. Стакан оставался целым! Друзья тоже попробовали и восхитились. Утилитарный элемент научно-технического прогресса достойно сносил надругательство.
До Нового года оставалось меньше часа, когда появился Францыч с женой. Счастливое время! Пора разводов ещё не наступила, жёны были молоды и красивы, мужчины веселы и исполнены надежд. Толика позвали на кухню и наполнили уникальную посуду каберне.
- Для разминки, - напутствовал Слон*.
Францыч заглотил.
- Брось! - сказал Сава.
- Что? - спросил Толик.
- Стакан, - сказал Слон.
- Зачем?
- Брось - и всё!
- Куда?
- На пол, - сказал Пята*.
Толик покрутил пальцем у виска и разжал пальцы. Стакан полетел на пол... и разлетелся десятками осколков.
- Разбился! - ахнул Слон.
- Вы идиоты? - спросил Францыч.
- Похоже, - сказал Сава.
- Ты феномен, - сказал Пята.
Толик снова покрутил пальцем у виска.
... В кафе гремела музыка, висел гул голосов, кто-то танцевал.
- Ещё по чуть-чуть? А то скоро закроют. Уже пол-одиннадцатого.
- Только действительно по чуть-чуть. Завтра на работу.
Официант обсчитал средне, на восемьдесят копеек.
- На ботинки копит, - сказал Толик, поднимаясь, - козёл. На стройке-то не хочется работать!
- Не заводись, - рекомендовал Сава и отправился в туалет.
- Я - на улице.
Когда через три минуты Сава открыл дверь в кромешно - тёмный уличный тамбур, там кого-то били. Он сразу догадался кого, мысленно пожалел светлый польский костюм и полез в гущу событий, сразу получив в "пятак". Возня продолжалась пару минут, потом открылась дверь, и свет из кафе осветил побоище.
- Стой! - заорал кто-то из нападавших, которых было четверо. - Обознались! Это не те!
- Как не те?! - возмутился Францыч и чудом засветил ближайшему в ухо.
Всё завертелось с удвоенной энергией, пока снаружи не заскрипели тормоза. Так они могли скрипеть только у единственной машины Советского Союза. Милицейского «уазика». Хулиганы мигом рассосались, а Толик попросил отыскать очки:
- Они у меня последние.
Очки странным образом нашлись на тротуаре. Потери были невелики: пара пуговиц на рубашке, да качающийся зуб. Фингалов не намечалось. Над тёмным городом в тёплой духоте ночи висел дождь, пришедший с юга. Капли катились по изумрудной листве и, падая, вспыхивали под фонарём.
- Мне через час надо быть дома, - сказал Коля.
- Пойдем, на трамвай посажу.
- Трамваи не ходят, - раздался голос из темноты.
- Точно, - сказал Толик, - я забыл.
По ночам энтузиасты из стройотрядов меняли пути.
- Автобусы?
- Автобусы? - хмыкнул голос. - Их и днём хрен дождёшься!
Голос смачно плюнул и зашлёпал по лужам. О такси можно было не мечтать.
- Оставайся у меня, - сказал Толик, - утром здесь всё пойдёт.
- Я обещал, - сказал Коля.
Толик не спорил, он знал, что это бессмысленно.
- О! - сказал он, подумав. - Позвони!
Сава удивился, что эта простая мысль посетила не его, и направился к телефонной будке. Трубка автомата была вырвана с кишками. Продвигаясь по улице, они навестили ещё три. С тем же успехом, вернее, с полным провалом.
- Позвонить ты мне не сможешь, чтобы тихо извиниться, нету телефона у меня, - грустно заблеял Францыч затёртый шлягер.
- Ну, - произнёс Сава, - ты меня сюда заманил!
Толик опять подумал.
- Мон шер! Я верю, что эра всеобщей телефонизации наступит ещё при нашей жизни. Но! У моих соседей телефон имеется. Сейчас.
- Сейчас полдвенадцатого. Спят.
- Они поздно ложатся.
... Соседи, действительно, не ложились. Более того, они сидели в подъезде на лестничных ступеньках, заставленных сумками. Женщина средних лет, оказавшаяся тёщей низкорослого молодого человека, пожаловалась.
- Сорок минут ждём. Из Москвы, вот, вернулись. Не открывает.
- Кто? - спросил Коля.
- Дочка. Доченька моя. Нахлопочется за день. Видно, заснула.
- Ага!- сказал зять со зловещей иронией нетрезвого. - Хлопочет она! С любовником!
- Дурак! - с сердцем произнесла тёща и пояснила. - Как выпьет, так мерещится ему.
- Стучали? - снова спросил Коля и посмотрел на часы. До двенадцати оставалось двадцать минут.
- И звонили, - сказал зять, грохнув в дверь ногой. - Во, затаились!
- Любовник - давно бы с балкона, - поразмыслив, сказал Толик, - со второго-то этажа... Элементарно!
Зять посмотрел на него исподлобья.
- Точно! - сказал Коля. - Залезем через балкон.
Мысль пришлась по душе.
- Вы не убейтесь там! - порекомендовала тёща и осталась стеречь сумки. - Ведь еле на ногах стоят, - добавила она, но её уже не слышали.
Обогнув дом, трое в темноте вышли к уличному фасаду панельной пятиэтажки. Дождь не прекращался. Ближайший фонарь мерцал так далеко, что проецировался в точку. Было темно, но оконные проёмы чернели на общем фоне. Дом спал. Район был рабочим, и вставали здесь рано.
- Где твой балкон? - спросил Сава.
Зять показал.
- Лезь! - сказал Сава.
- Не-а, - сказал зять, - не полезу. Я высоты боюсь.
- Какая здесь, на хрен, высота! Метров пять! Мы тебя подстрахуем, - предложил Сава, с тоской подумав о польском костюме.
Зять энергично помотал головой. Коля снял пиджак и протянул его Толику:
- Не урони!
Францыча заметно покачивало.
- Маэстро, ты того... - это было напутствие.
Сава подёргал костыль водосточной трубы, обхватил её руками и полез. Лезть было - сущая ерунда, но водосток не рассчитывался на динамическую нагрузку в восемьдесят с лишним килограммов. Труба болталась и ходила под ладонями. К тому же, она была мокрой и скользила в ладонях. Оставшиеся внизу с интересом наблюдали, как Сава подтянулся за край балконной плиты, потом за прутья ограждения и перенес ногу через перила. Он спрыгнул внутрь, попав ногою в кастрюлю, и выругался.
- Это не наш балкон, - сказал зять снизу.
- Как? - удивился Сава.
- А так, - сказал зять, - я ошибся!
Сава опять выругался, но гораздо проникновенней.
- А твой где?
Зять показал. До него было три простенка и два окна влево.
- Точно?
Зять сказал, что узнал занавески. Сава посмотрел на часы, вспомнил о кратчайшем расстоянии между двумя точками и решил двигаться по горизонтали. Каким-то чудом, балансируя на тонких перилах, он поставил левую ногу на оцинкованный отлив ближайшего подоконника и ухватился за переплет окна. Каким-то чудом он перенёс на скользкую плоскость правую ногу и тяжело выдохнул в открытую форточку, за которой спали неведомые люди. Потом, хлопая прикрепленным на «соплях» металлом отлива, Коля очень желал, чтобы они не проснулись. В городе оружейников спросонок запросто могли пальнуть из дробовика. Ещё он желал, чтобы на земле лежал очень толстый и широкий надувной матрац. Наконец, он желал добраться до цели. Труднее всего было, обхватив всем размахом рук простенок и прилепясь к нему грудью, животом и прочим, дотянуться левой ногой до следующего подоконника и сильно постараться, чтобы правая не соскользнула с предыдущего. А потом надо было присоединить её к левой. Нормальная физическая форма к этому трюку отношения не имела. Когда наутро Сава визуально оценил свой путь, он не поверил глазам. Непонятным образом всплыла фраза - фраза, характеризующая внутреннее состояние от увиденного: «И смертельный ужас объял его!» Никогда и ни за какие посулы он не повторил бы этот путь. Но вчера-то добрался!
Благополучно оказавшись на балконе, он хмуро поинтересовался у зятя:
- Этот твой?
Зять, пораженный эквилибристикой, утвердительно помычал.
- Я ж тебе говорил, долезет! - радостно сказал Францыч.
Сава понял, что эти суки на него поспорили, и подёргал балконную дверь. Удивительно, если бы та оказалась открытой! Он уже привычно вскочил на перила и заглянул через форточку в комнату. За тюлем находилась общая комната типовой «хрущёвки», называемая в народе «залом». В комнате горел ночник и тихо работал телевизор. Гандбольный комментатор сообщал, что «…нашим замечательным девушкам осталось сделать один шаг до финала». Сава с тоской подумал, что до звонка Францыча планировал этот матч посмотреть. У противоположной стены на разложенном диване - кровати спиной к окну спала девица.
- Ну, как она? - спросил зять.
Сава отлично помнил его ошибку с балконом.
- С негром! - сообщил он.
- С каким негром?! - ужаснулся зять.
- С Берега Слоновой Кости, - ответил Сава. - Судя по позе.
- Какой?
- Шестьдесят девять.
Зять заметался, как помешанный. Толик его успокоил, сказав, что друг так шутит. Зять сказал, что за такие шутки... Толик снова его успокоил, объяснив, что сам терпит их второй десяток лет. Зять спросил, что это за поза такая - «шестьдесят девять». Толик ответил, что она характеризует высшую ступень разврата, а зять слишком молод, и ему, Толику, заниматься растлением малолетних не позволяет воспитание и мораль.
- Вот поживёшь с наше...
Зять обиделся, был он моложе всего-то года на три. Колю зять не интересовал. Его интересовал телефон в квартире зятя. Конечно, можно было влезть в форточку, но с прогнозируемым ущербом. Цветочные горшки плотно уставили подоконник. И телевизор! Он шатко стоял у окна на длинных паучьих ножках. Оставался путь через закрытую балконную дверь.
- Эй! - позвал Сава. - Эй!
Девица зашевелилась и повернулась на другой бок. Лицом к окну. Была она чёрненькой с длинными волосами, раскинувшимися на подушке. Она сладко сопела.
- Эй! - рявкнул он громче. - Проснись!
Через три минуты он сообщил зятю, что жена на голос не реагирует, потому что в его отсутствие прикончила всё спиртосодержащее. Вместе с любовником.
- А он там? - спросил Францыч, входя во вкус.
- Ушёл. Сразу, - сказал Сава, - как допили.
Зять снова заметался. В его голове смешались негр, любовник и безвозвратная утрата запаса спиртного. Он не знал, от чего больше огорчиться. Потом зять остановился.
- Что ты, - донеслось снизу, - она не пьёт!
- Забудь, - сказал Сава. - Всё имеет начало.
- Её надо пошевелить, - сказал Францыч. – Толкнуть!Чем-нибудь длинным.
На балконе ничего подобного не оказалось.
- У меня есть, - озарился Францыч, - подожди две минуты.
Сава посмотрел на часы. Без десяти. На соседнем балконе появился Толик.
- Держи!
Он с трудом протягивал шестиметровый брус. Сава рассмотрел с десяток.
- А полегче ничего нет? На кой они тебе?
- Балкон стеклить.
Сава принял брус. Дело оставалось плёвое - просунуть его в форточку. Стоя на перилах, он сделал и это! Даже не порвав тюль, но засадив в ладонь здоровую щепу.
- Ты сегодня много ругаешься, - констатировал Толик.
Сава не ответил, а засунул руки по локоть в комнату, тяжеленный брус мотало. Он смог остановить его в районе лобка девицы. И туда же упереться. Толкнул пару раз и рявкнул:
- Встанешь ты когда-нибудь!
Произошло чудо! Девица открыла глаза. Пару секунд они были бессмысленными.
- Добрый вечер! – сказал Сава, чтобы завязать разговор.
Глаза резко увеличились в размерах и выразили непередаваемый ужас. Сава понял, что станет свидетелем того, как люди сходят с ума. Потом девица вскочила на диване, забыв о простыне. Напрасно! Потому что спала, в чём мать родила. С минуту она стояла напротив, открыв сведённый безмолвным воплем рот, и фигуру Сава оценить успел.
- Прелесть какая, - сказал он, - открывай быстрей!
Позже девица рассказывала подругам, что в этот момент у неё была альтернатива. Стоя на диване, описаться перед неизвестным мужиком в форточке. Либо стать заикой. Но вместо этого она, нечеловечески взвизгнув, прыгнула в кладовку и закрылась изнутри. Сава постучал брусом в дверь кладовки и попросил немедленно выйти, поскольку очень спешит. Девица в панике соображала, как ей прорваться наружу, не получив по голове ужасной палкой. Ей хотелось бежать на лестницу, звать на помощь соседей... У входной двери зазвенел звонок, а потом в неё заколотили. Зять приложился от души! Девица поняла, что окружена насильниками. Насильники неведомым путём дознались про её одиночество, скоро ворвутся и станут глумиться. Она понимала, что обречена, и прикидывала, сколько продержится.
- Ну что?
Зять вновь появился под балконом. Коля обрисовал ситуацию и почувствовал, что мозг заработал лучше.
- Как её зовут? - спросил он.
- Кого? - спросил зять, мозг которого, напротив, ослаб от пережитого.
- Жену твою, твою мать! - стараясь сохранять хладнокровие, пояснил Сава.
- Дина, - сказал зять. - А тебе зачем?
- Хочу познакомиться.
Все причинно-следственные связи в зятевой голове окончательно разомкнулись. Тем временем, собрав в единое целое безупречную логику и великолепное красноречие, Коля через дверь кладовой объяснил Дине, что не насилует женщин и не грабит квартиры, а на балконе оказался совершенно случайно. На первый взгляд. Но, вообще-то, по делу, которое не терпит промедления. И объяснил, по какому. Он старался говорить спокойно. Он называл её по имени. Он сказал, что во дворе беснуется муж. Из-за негра. Кладовка приоткрылась, Дина выглянула.
- Какого негра? - спросила она.
- Африканского.
- Сумасшедший дом, - сказала Дина. - Отвернись, я оденусь.
- Чего уж там ... - проговорил Коля, но отвернулся.
Он вдруг подумал, что телефон запросто может не работать. В такой вечер это было бы естественным. Телефон работал! «Передаём сигналы точного времени», – вякнуло радио, когда он набирал домашний номер. – «Начало шестого сигнала соответствует…». Куранты грохнули полночь.
... Потом он вышел из душа и попросил у Францыча свежую рубашку, в которой не стыдно показаться на работе.
- Завтра, - сказал Францыч, хотя «завтра» уже наступило.
Он открывал на кухне бутылку грузинского коньяка.
- Каков аромат, маэстро!
- Откуда?
Францыч был не из тех людей, у которых мог храниться коньяк.
- Сосед принёс. Пока ты мылся. Проспорил, ведь.
- Скотина, - сказал Сава, но ласково, - наливай.
- Погоди, я тебе кое-что покажу.
Они прошли в спальню, Толик включил свет и предложил заглянуть за шкаф. Коля заглянул. За шкафом в полном одиночестве стояли джинсы. Стояли вполне самостоятельно и уверенно, даже несколько раскованно. Красиво стояли! Хотя были безобразными арабскими штанами замечательного цвета индиго.
* Один из героев повести «Короткая проза жизни».
Январь 2008