О Старосе и Берге
Представляю выдержки из интервью, взятого мною у профессора Самария Баранова в 2006 году. Полностью это интервью было опубликовано в «Окнах» приложении к русскоязычной газете «Вести», издающейся в Израиле. Это интервью интересно широкому читателю тем, что в нем Баранов рассказывает о своих впечатлениях от совместной работы с Филипом Георгиевичем Старосом.
Зачастую, когда хотят показать свое отношение к тому или иному человеку, говорят «Он настоящий профессионал и достоин всяческого уважения». Однако не всегда «хороший профессионал» одно и то же, что и «хороший человек». Разные начальные условия требуются, чтобы быть мастером своего дела или просто хорошим человеком. Для того чтобы из подростка, юноши или девушки, получился профессионал необходимо, чтобы в определенный момент жизни он (она) попали в руки хорошего мастера наставника. И это не зависит от специальности: будь то хороший портной, пекарь или физик-теоретик. Конечно же, если у профессионала-мастера еще и хороший характер и человек он открытый, и интеллект у него выше среднего, то с таким человеком хочется общаться как можно больше, и я представляю читателю результат этого общения, в основном, за чашкой кофе, в перерывах между лекциями. Вот что Самарий Баранов рассказал о себе.
- Я полный профессор Института Технологии в Холоне. И в качестве профессора работаю еще в Университете Бар-Илан. Если говорить о том, чего я добился в профессии, я написал девять книжек, семь из них вышли на русском языке, одна на французском и одна на английском. Все эти книги относятся к теме, которую коротко можно назвать «чип-дизайн» или проектирование систем на сверхбольших интегральных схемах. Для проектирования систем на чипах сейчас есть очень модное название - SOC (System-on-a-Chip), когда на одном чипе реализуются целая система или даже совокупность систем. Нужно сказать, что этим я занимаюсь почти всю свою жизнь, т.е. разными аспектами этой темы. Был руководителем проекта, когда делалась первая в Советском Союзе сверхбольшая интегральная схема. Сейчас заканчиваю новую книгу, в которой хочу обобщить результаты своей работы за последние десять лет.
- Давайте поговорим о том, как вы дошли до жизни такой, что стали ведущим специалистом в своей области. Поговорим о том, как вы начинали в Ленинграде.
- Я считаю, что мне в жизни повезло, не просто повезло, а исключительно повезло. После окончания Ленинградского электротехнического института Ульянова-Ленина я попал в ЛКТБ – Ленинградское конструкторское технологическое бюро, которым руководил
Филипп Георгиевич Старос (1918 – 1979 г.г.) – человек необыкновенной судьбы. Это американский ученый Альфред Сарант (Сарантопулос), подозревавшийся в сотрудничестве с советской разведкой и бежавший из США в Чехословакию, а затем в СССР. Он считается отцом российской микроэлектроники, входящим в двадцатку крупнейших изобретателей страны.
Филипп Георгиевич родился в Греции, окончил университет Купер Юнион (Торонто, Канада) по специальности инженер-электрик и магистратуру этого же университета по специальностям математик и электроник. С 1940 по 1950 г. работал над созданием самолетных радиолокаторов и системы управления синхротроном в должностях инженера, начальника лаборатории, главного конструктора в компании «Вестерн Электрик» и на предприятии в Торонто (Канада), а также в Корнельском университете (Нью-Йорк, США). В США работал с супругами Розенберг. В 1955 году приглашен в СССР для создания нового направления науки и техники – микроэлектроники. С 1959 года главный конструктор – начальник Ленинградского конструкторского бюро (ЛКБ) МЭП. После конфликта с партийным руководством Ленинграда уехал во Владивосток. С 1973 г. член президиума, заведующий отделом Дальневосточного научного центра АН СССР во Владивостоке. Баллотировался на вакантное место члена–корреспондента АН СССР, но умер в Москве за несколько часов до предстоящего голосования. Автор более 100 открытых и ряда закрытых научных работ, в том числе 50 патентов и изобретений. Награжден орденом Трудового Красного Знамени (1958).
Он обладал замечательной коллекцией поп-, рок-музыки и классики. Играл на гитаре, банджо и флейте. Был яхтсменом и поэтом. Во Владивостоке создал не только лабораторию в Институте автоматики и процессов управления (ИАПУ) и кафедру на физическом факультете, но и музыкальный и английский клубы на филологическом факультете ДВГУ.
-Чем еще ваше КБ отличалось от других сов. учреждений?
- Самое главное отличие состояло в том, что начальником его был Старос. Он был, что называется инженер с большой буквы. Как в Германии иногда пишут на дверях «Гер Инженер». Он и сам генерировал огромное количество новых идей, и на лету схватывал предлагаемые ему идеи. Кроме того, был он человек необычайного обаяния. Без преувеличения могу сказать, что все женщины в КБ были в него просто влюблены, а все мужчины его обожали. Конечно, как начальника и как старшего товарища. Когда я пришел в КБ, Старосу было 43 года.
Он умел работать не только головой, но и руками. Первые сверхбольшие интегральные схемы, для которых технология еще не была отработана, были очень чувствительны к электростатике и, несмотря на то, что у нас был достаточно большой монтажный цех, была только одна девушка, которая умела эти схемы паять. И вдруг эта девушка заболевает, в самый ответственный момент, когда мы уже кончали по существу проект. И кто нас выручил? Старос! Вечером он приходил в лабораторию со своим паяльником, с очень тонким жалом, и паял лучше, чем та единственная монтажница. Он приходил, садился и говорил: «Марэк, ну дайте мне работу». Говорил он почти без акцента и русский язык знал очень хорошо. Знал русские поговорки, и даже сам придумывал, например, «рвет и метит». Когда вечером приходит начальник и работает вместе со всеми, это создает особый настрой в коллективе
В КБ работало огромное количество евреев. За это Староса ненавидел товарищ Романов, первый секретарь Ленинградского обкома. Никакого разрешения брать евреев Старос, естественно, не получал. Во всех организациях подобного типа существовал заместитель директора по режиму. Кроме того, и директора предприятий, зная негласные установки, что они должны соблюдать процентную норму, сами не брали евреев. Могу рассказать такую историю. У нас работал Марк Гальперин, участвовал он в оборонной работе, даже орден получил за нее, был членом партии, и, вообще, у него все было хорошо, кроме того, что он был на половину евреем. И должен был этот Гальперин поехать в командировку в ФРГ. Старос подписал ему все необходимые документы на командировку. Приходит к Старосу Николай Дмитриевич, зам. директора по режиму и говорит: «Филипп Георгиевич, вы посылаете Гальперина в командировку в Западную Германию?». «Да, ну и что?». «Но он же не коренной национальности!». «Николай Дмитриевич, немедленно выйдите вон, и, если вы еще раз придете ко мне с чем-то подобным, то для вас это будет последний день пребывания в нашей организации». И он мог это сделать, хотя присылали этих людей соответствующие службы.
- Почему Старос мог так поступать, а какой-либо другой директор нет?
- Понимаете, Старос, он был не советский человек. Он не был воспитан в таком страхе как большинство советских людей. Про него говорят о том, что он был шпионом в пользу России. Может быть, может быть, но я не хочу этого утверждать. Со Старосом мы об этом не говорили. Старос и Берг были коммунистами в период маккартизма. То есть они были очень смелые люди. Не многие могли себе позволить быть коммунистами в то время. И, кроме того, как мы знаем сейчас из книжек, которые все чаще появляются, в Америке было очень много людей, которые искренне симпатизировали Советскому Союзу. Они просто толком не знали что это такое. Они считали, что Союз оплот мира, социализма, и будущее - все там. Социалистические идеи - они сами по себе может и не плохие, но их практическая интерпретация всегда ужасна.
Старос вел себя в соответствии с его представлениями об обществе развитого Социализма, и его до поры до времени терпели, поскольку наверху было известно, что он каким-то образом связан с ведомством на Лубянке. Единственное, чего Старосу не позволяли никогда в течение всей его жизни, так это стать начальником какого-нибудь крупного научно-технического объединения. Даже когда возникла идея создания советской Силиконовой долины, и он организовал научный центр в Зеленограде. Староса не сделали директором этого центра, хотя проект его был разработан им и Бергом. Директором назначили заместителя министра электронной промышленности Лукина, а его лишь научным руководителем.
В нашем КБ была совершенно необычная обстановка для советского учреждения. У нас работало очень много молодежи, и нам, молодым, доверяли больше, чем мы бы сами себе доверили. Климат в КБ определился с момента создания организации в 1959 году. Старос беседовал с каждым, кого принимал на работу. По-видимому, это была единственная организация, где директор предприятия беседовал с каждым кандидатом, выяснял, чем он хочет заниматься, и рассказывал ему, что от него лично ждет директор. Когда я пришел в КБ, ядро его уже было сформировано. Очень важно то, что в него вошли не случайные люди по знакомству, не выдвиженцы по партийной или профсоюзной линии, а действительно люди с головой, которые хотели работать и понимали, что задачи, которые перед ними ставят, совершенно уникальны. А задачи стояли по тем временам невероятные – сделать компьютер величиной с современный монитор. Для этого разрабатывались специальные блоки памяти, о которых прежде вообще даже никто не мыслил. Мы сделали приемник, который просто вешался на ухо. Это был 1962 год! Тогда такого чуда никто не видел, тогда все приемники были стационарными, не было таких приемников, которые можно было бы положить в карман.
Организация была совершенно уникальной и с точки зрения организации научной работы. У нас была своя аспирантура, хотя в конструкторском бюро - какая там аспирантура? И я думаю, что из нашего конструкторского бюро вышло около ста кандидатов наук и около двадцати докторов наук. Доктор наук довольно серьезное звание было в Союзе. Мы занимались и научной работой, которая весьма поощрялась, и практической инженерной деятельностью, поскольку это все-таки было КБ. Работали мы не восемь часов, а минимум по двенадцать, а когда было что-то срочное, то оставались на работе допоздна.
- Как вы попали в команду Староса?
- У Староса была команда молодых ребят, которым он доверял безгранично, и я могу сказать, что я в этой команде был третьим – из молодых, я не беру в расчет Берга, его первого помощника. Первым был мой большой друг Эрик Фирдман, он сейчас в Америке. Вторым был Марк Гальперин, о нем я уже упоминал. Мы делали первую вычислительную машину, которая должна была лететь в космос. С этой машиной произошло некоторое недоразумение. По заказу Королева делался по существу первый бортовой компьютер. У американцев тогда не было еще на борту компьютера, более того, тогда они еще об этом и не думали. А Королев хотел завязать все системы космического корабля через компьютер. Кода уже все было согласовано, и даже больше того, уже реализовано, нас попросили добавить еще около двух десятков входов для управления системами корабля и в результате вместо одного корпуса, на самом деле очень небольшого, меньше чем обычный монитор для современного компьютера, получилось два, и места на корабле не хватило. Компьютер в космос не полетел. Через два года американцы запустили космический корабль с компьютером, и их компьютер работал в режиме советчика. Он не был завязан в систему управления.
Когда я пришел, первый вариант компьютера был разработан. Но надо было повысить степень унификации отдельных его частей. Я стал смотреть схемы. Там на плате были небольшие модули, включающие несколько точечных бескорпусных транзисторов, примерно по восемь транзисторов в одном модуле. И было 256 типов разных модулей. Меня поразило, что некоторые модули удивительно похожи. Я занялся унификацией этих модулей, и вместе с коллегой мы сократили число типов модулей с 256 до 8. Правда, потом для следующего образца для того, чтобы платы сохранили свою функциональность, пришлось добавить 4 типа и получилось 12. Когда на Научно-техническом совете я докладывал об унификации модулей, я в начале пытался какую-то науку подвести под это дело: систему машин, семейства, то-се… Старос слушал минут 15, потом ему это надоело, видимо слушать всю эту науку, и он говорит: «Ну что, товарищ Баранов, если вы нам скажите, что вам удалось уменьшить число типов модулей до 30, я немедленно пожму вам руку, и мы дадим вам большую премию». И я ему отвечаю: « Не 30, а только 12!». Это был первый случай, когда Старос меня заметил. Через короткое время я занялся вещами, которыми потом всю жизнь занимался – формальными методами проектирования. Я чувствовал, что все инженеры лучше меня, ребята уже работали года два, и у них был свой особый жаргон описания схем. Они говорили: вот здесь единица идет нулем, здесь единицей и так далее. На третьем переходе единицы в ноль, я уже переставал что-либо соображать: почему единица должна идти нулем, а не единицей. И тогда я решил, что должна же быть все-таки какая-то теория под эти делом. Я занялся булевой алгеброй, прочел классическую монографию по теории релейных контактных схем, затем я прочел книжку Глушкова, это была лучшая книжка по тем временам по теории автоматов. Потихоньку я почувствовал, что становлюсь специалистом в области формального проектирования. И дальше меня всю жизнь это интересовало, я занимался разработкой методов проектирования очень сложных цифровых систем формальными методами.
- Народная молва гласит, что Старос подарил Никите Сергеевичу маленький приемничек, и именно его размеры поразили Хрущева.
- Я не могу сказать точно каким образом, но вот как-то наша организация оказалась связанной непосредственно с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Я думаю что, кто-то обратил внимание Хрущева на наши изделия, которые демонстрировались на выставке министерства электронной промышленности. Было назначено посещение Хрущевым нашей организации. Встреча прошла довольно таки интересно, особенно для Хрущева. Кода Старос привел его в очень небольшую комнату, причем это было сделано сознательно, и сказал: «Вот в этой комнате находятся два компьютера». Никита Сергеевич оглядел всю комнату, пытаясь отыскать привычные шкафы, напичканные электроникой, но кроме двух сравнительно небольших приборов на одном из столов ничего не обнаружил. Хрущев был совершенно сражен тем, что увидел в нашем КБ, и после этого Старосу была обеспечена его полная поддержка. На самом деле наибольшее впечатление на него произвели эти компьютеры. Уже потом, ему подарили приемничек, который он засунул за ухо и был очень поражен, когда в последних известиях ему сказали «на ухо», что он находится в Ленинграде. А приемничек был действительно очень маленький, наподобие современного слухового аппарата. И сотворили у нас это чудо, потому что у нас были уже бескорпусные транзисторы, были уже разработаны соответствующие пленочные схемы, было неплохое оборудование, но самое главное были у нас непревзойденные умельцы, великолепные инженеры.
Хрущев был страшно доволен, всем, что он увидел. Насколько я помню тогда же, во время этого визита Хрущев утвердил проект о строительстве в Зеленограде Центра микроэлектроники. Старос предполагал, что центр не будет представлять собой расположенные в одном месте совершенно самостоятельные институты, как это оказалось впоследствии, а будет представлять собой одну организацию с единой программой. Институты же, которые там планировались, должны были быть, как отделы в организации. Он хотел, чтобы направления их работы были жестко скоординированы и определялись той идеологией, которую он мечтал воплотить в жизнь в области микроэлектроники, компьютеров и в области искусственного интеллекта.
Никита Сергеевич был настолько потрясен тем, что увидел в нашей организации, что сказал Старосу: «Если что, то обращайтесь прямо ко мне», т. е. не через министра, а напрямую. И началось строительство центра. Я работал там в самом начале, вел определенный проект, кстати, вместе с Мишей Алексеевским, который теперь тоже в Израиле. Все шло хорошо, но в какой-то момент Старос и Берг почувствовали некоторое противодействие в работе со стороны министра. Берг, как более эмоциональный человек уговорил Староса написать письмо Хрущеву, что, мол, не дают нормально работать. Старос долго собирался, но, в конечном счете, написал такое письмо. Письмо попало прямо к помощнику Хрущеву, который положил его в сейф Хрущева, поскольку Хрущев был на отдыхе в Пицунде. Как раз в это время в октябре 1964 года группа заговорщиков во главе с Леонидом Ильичем Брежневым отстранила Хрущева от власти. И когда открыли его сейф, там обнаружили письмо Староса. Письмо было немедленно отправлено министру на проверку. После этого была коллегия министерства в Москве, на которой Староса изгнали из Зеленограда. Потом была выездная коллегия в Ленинграде в нашем КБ. Все думали, что Староса снимут и с должности директора КБ. Однако дело ограничилось тем, что нас влили в одно из ленинградских производственных объединений, и КБ потеряло в какой-то степени свою самостоятельность.
- Вы первыми научились делать настольные компьютеры, как случилось, что в СССР так и не смогли сделать персональный компьютер?
- К этому времени мы уже не были впереди. Почему? Во-первых, не было достаточно хорошей технологической базы. Технология, можно сказать, обеспечивается определенными технологическими машинами, а качество машин определяется общим уровнем развития машиностроения в стране, который был весьма низким. Это касалось всего машиностроения, не только прецизионного машиностроения для создания сверх больших интегральных схем.
Отсутствие хороших машин стимулировало создание в Советском Союзе совершенно небывалой школы в области автоматизации проектирования цифровых систем. Причем было несколько направлений. Я занимался автоматизацией логического проектирования или цифрового проектирования. До сих пор работы советских специалистов в области логического синтеза цифровых систем намного опережают американские. Я могу похвастаться, например, тем, что система проектирования, которую я сделал сейчас, и для которой большинство программ по моим алгоритмам написали студенты, работает в двести раз быстрее, чем все американские системы, а число элементов в сложных схемах в два раза меньше, чем у лучших американских систем. У нас была такая «Всесоюзная школа по теории автоматов», которой руководил член корреспондент АН СССР Гаврилов, а когда он занемог, мне поручили руководство этой школой. В эту школу входили суперспециалисты. Когда лет пять тому назад я делал доклад по нашим работам в университете Беркли, то там мне пришлось объяснять такие вещи, которые казались тривиальными с нашей точки зрения.