(Благодарю Виталия Слюсаря за блестящую редакторскую работу)
Когда Дмитрий Владимирович вышел из купейного вагона, было только семь часов прекрасного южного утра. Видимо, ночью прошёл дождь, да и дворники с другими коммунальными службами не экономили ценную на юге пресную воду – асфальт тротуаров и проезжей части дороги был умыт и чист, в воздухе совсем не ощущалось пыли, столь обычной для этого времени года.
Дмитрий Владимирович повесил на плечо нетяжёлую кожаную сумку, а пиджак решил не надевать, чтобы успеть насладиться прохладой. По привычке он направился к пешеходному мостику, который выводил на троллейбусную остановку, но уже на середине моста понял, что экономить уже не обязательно – денег было достаточно и на такси. Крякнув с досады, он махнул рукой и решил ловить частника, не ехать же ему в таких туфлях, в таком костюме и с такими часами в общественном транспорте? Но посмотрев на часы он снова изменил решение. Проводив глазами пустой, по раннему воскресному времени, троллейбус, он свернул направо и двинулся по узкому тротуару пешком.
Был конец мая. Курортный сезон ещё не начался, и набережная была свободна от своеобычных раскладок с ракушками, можжевеловыми бусами и прочей дребеденью, которую покупают одуревшие от жары туристы со «средней полосы». Дмитрий Владимирович прошёл мимо неработающего дельфинария, миновал морской музей – тоже закрытый – и вдруг увидел, как в приоткрытое нутро «буханки», зелёного УАЗа с красным крестом, загружают носилки с тёмным мешком. В мешке явно находилось тело недавно умершего человека.
Когда Дмитрий Владимирович поравнялся со зданием, из которого вынесли труп, машина, подвывая мостами, тронулась с места. Автоматически глянув на двери, Дмитрий Владимирович с удивлением увидел вывеску: «Отделение областного краеведческого музея». Надо же, а он и не подозревал, что такой здесь есть.
Самое интересное, что дверь была едва приоткрыта.
Совершив променад до конца набережной, Дмитрий Владимирович посмотрел на часы и со вздохом понял, что до заселения в гостиницу ещё целых шесть часов (заселяли с четырнадцати, а выселяли – в двенадцать), и делать ему совершенно нечего до завтрашнего дня. Да и завтра, откровенно говоря, встречи не имели особой важности, а вот ужин – к нему надо быть готовым.
Дмитрий Владимирович снова вздохнул и зашагал обратно. Снова прошёлся мимо приоткрытой двери «отделения музея» и – совершенно неожиданно для самого себя – поднялся по двум невысоким ступеням, отрыл тяжёлую высокую дверь и вошёл внутрь.
В просторном пыльном зале, как это принято в провинциальных музеях, вдоль стен тянулись большие поясняющие панно с выпуклыми буквами. Алели цифры «1917» и «1941-45». К удивлению Дмитрия Владимировича, «1812», «1854», «1942» отсутствовали – видимо, были отданы другим музеям. Здесь же, в подтверждение советского происхождения, вдоволь изобиловали плуги и бороны, на фотографиях теснились турецкие князья, а в стеклянных витринах плоско горбились близлежащие пещерные города.
Дмитрий Владимирович осмотрел большой зал, занимавший здание почти целиком, быстро обошёл всю экспозицию, убедившись в том, что амфоры в итоге заменили манифесты, а красивые слова – газеты и фотографии с изображением тракторов и комбайнов. Неравноценная замена, подумалось ему, или скрытая инфляция – одна амфора вина в его понимании вполне заменяла стенд с фотографиями.
Усмехнувшись своим мыслям, Дмитрий Владимирович вдруг осознал, что во всём помещении музея, кроме него самого, разумеется, нет ни души. Этим ранним утром он оказался один на один со всей историей территории, равной по площади половине Швейцарии или десяти Люксембургам. Сторож – а именно его тело Дмитрий Владимирович, скорее всего, увидел закутанным в чёрный непрозрачным полиэтилен - явно отсутствовал, за окном – воскресенье. Надо было что-то делать, как говорил его знакомый еврей, Михаил Михайлович.
Дмитрий Владимирович осмотрелся по сторонам, и понял, что всё это интересно только ему и его поколению. Ну ни боже мой, чтобы его неродившиеся дети понимали значение Османской Империи в освободительном движении Махно… Да и вряд ли, кто-то из них смог бы связать вдоль одной стены Пушкина и Фонтан, будь тот хоть трижды… байроновским!
Он ещё раз обошёл экспозицию, подошёл к окнам, убедился, что серо-голубое утро вполне сменяется оранжево-белым днём и задумался.
Вообще-то нельзя сказать, что Дмитрий Владимирович имел склонность к воровству. Он и не украл в своей жизни ничегошеньки! Был, правда, момент, когда он в начальных классах отобрал у девочки маленький сосательный шарик, но до и после – никогда!
Он был хорошим менеджером, чутко и свободно принимающим желания агрессивных собственников, включая его отца, Владимира… Владимировича. Но сам – не крал никогда и ничего! Ему давали или предлагали взять.
А тут появилась такая возможность… получить которую мог только он. Никто из проезжающих мимо в троллейбусах или десятилетних иномарках, а уж тем более в «калинах», не смог бы оказаться в его положении фланирующего занятого эрудита-бездельника в брошенном историческом активе.
Дмитрий Владимирович осмотрелся более внимательно. Подошёл к двери и запер её на внутренний засов. Как он и предполагал, сигнализация оказалась крайне примитивной, и провода шли только к окнам и двери. Проследив линии сигнализации до правого дальнего угла зала и отыскав щиток времён Брежнева на стене, Дмитрий Владимирович успокоился.
Теперь его интересовали древние века. Все эти монеты под стеклянными колпаками с сургучными печатями по углам. Все эти фибулы и пуговицы, камеи и фрагменты ожерелий. А что его могло интересовать из современного? Маузер с «Кордона-2»?
Совершив обход и порядком напихав отяжелевший, надетый по случаю пиджак, Дмитрий Владимирович решил рассортировать богатства между вещами весеннего гардероба и сумкой.
Двухсотграммовых гривен оказалось целых три, в разных исполнениях. Монет и безделушек – просто не перечесть. Вызывали ощущения потенциальных возможностей вставки, выполненные будто из бутылочного стекла зелёного и янтарного цветов.
В сумке оказалось ещё вдоволь свободного места, а искательный зуд Дмитрия Владимировича до сих пор не был удовлетворён. Он снова и снова пробегал вдоль стен, шнырял между центральных рядов со спрятанными под стеклом реконструкциями битв, пока его не осенило: где-то должна быть дверь в запасники! У музеев ведь они есть? И он нашёл её – выкрашенную в серую грунтовку, за большим бархатным знаменем в левом дальнем углу.
Знамя, как ширма, скрывало уголок героического прошлого на рубеже двадцать третьего и двадцать девятого годов. Интересное время для одной шестой части суши. Интересное время и интересная дверь. На двери не было ни замка, ни замочной скважины. Складывалось впечатление, что её вообще нельзя открыть изнутри. Где-то на той стороне, возможно, существовал засов.
Но воспитанный на действительности, данной нам в ощущениях, а также на противопожарной безопасности, Дмитрий Владимирович понимал, что дверь просто обязана была отпираться изнутри.
Он напряг воображение и сдвинул с места рамку, что висела слева, в метре от двери. В рамке была заключена фотография турка и турчанки. Оба в колпаках с фесками.
Дмитрий Владимирович не удивился, когда за рамкой обнаружилось круглое отверстие. Заглянув туда, он увидел внутреннее пространство трубки, в конце которой мерцал рассеянный свет дня. Где–то посредине темнел рычажок или кнопка.
Усмехнувшись, Дмитрий Владимирович запустил левую руку по самое плечо в стену, стараясь большим пальцем сдвинуть выступающий рычажок.
Сразу сделать это не получилось. Дмитрий Владимирович решил повторить попытку, но вдруг почувствовал, что выдернуть руку не в состоянии – она оказалась зажата в стене.
В понимании Дмитрия Владимировича, эйфория всегда должна заканчиваться кошмаром – доказательств тому он наблюдал за свою жизнь немало. Не раз видел он, как прекрасные пары несколько дней спустя после свадьбы превращались в сильных индивидуальностей? Но одно дело философски наблюдать за этой неизбежностью со стороны, а другое – оказаться зажатым в стене.
В своей попытке нащупать рычажок открытия дверей, он сунул руку очень глубоко, прижавшись щекой к раме одной из картин-экспонатов, и теперь, чтобы рассмотреть западню, ему приходилось отклоняться от стены так, как если бы он целился с левой руки.
Никаких краёв отверстия уже не было видно. Его рука торчала из стены (или входила в неё) без малейшего зазора.
Дмитрий Владимирович крутился вокруг своей левой руки до тех пор, пока не вывернул её. Тогда он повис на лоскутке мышц, кожи и сухожилий. Это было очень больно и очень страшно. Он закричал, взвыл от боли. Он должен был потерять сознание, но вместо этого боль приподняла его на цыпочки и заставила дёрнуться таким образом, чтобы вправить плечевой сустав на место. Ноги у него тотчас же подкосились, возникло ощущение, что во второй раз сустав вывернется ещё проще, и это заставило Дмитрия Владимировича снова стать в позу стрелка и не дёргаться.
Он, наконец, успокоился и начал думать, соображать, как ему выпутаться из нынешней ситуации.
Понятно, что из ловушки ему не вырваться. Он прислушивался, но не слышал ни воя сирен, ни голосов. Может быть, это и хорошо. А может быть, и плохо. Хорошо потому, что в его карманах распихано скифское и османское серебро, и если бы спасатели проявили к этому интерес, ему пришлось бы несладко. Сумка далеко. Дмитрий Владимирович на всякий случай попытался достать её ногой, получил вспышку боли в плече и успокоился. Оставшиеся ценности в сумке можно объяснить тем, что грабители решили прихватить её с собой в качестве тары, а потом бросили.
Свободной правой рукой Дмитрий Владимирович начал извлекать из карманов брюк и пиджака монеты и разбрасывать их как можно дальше от себя.
Ему вспомнилась древняя индийская ловушка, которая представляла собой кувшин с орехами. Вороватая обезьяна засовывала лапу в узкое горлышко кувшина и хватала орех. Выйти лапа с зажатым в ней орехом уже не могла. А обезьяна не могла отказаться от украденного ореха. Так и застревала, пока какой-нибудь сикх не отшибал ей голову.
Дмитрий Владимирович не был жадной обезьяной – он был согласен отдать всё за свободу. Однако, после того, как он выгреб все монеты из карманов, ничего не произошло. Видимо, украденное серебро и бронза, которые остались в сумке, не позволяли «высшим силам» освободить его. От пережитого потрясения Дмитрий Владимирович впал в бредовое забытьё и даже вроде бы увидел сон.
Первый сон Дмитрия Владимировича.
Привиделось ему, что он голый на площади, и отец его, Владимир Владимирович, оказывается рядом и указывает на его промежность пальцем. А у него там – эрегированный член. Все смотрят на них, и Дмитрию Владимировичу ничего другого не остаётся, как взять собственный член в руки и попытаться его успокоить. Да только спрятать его не получается, и Дмитрий Владимирович вынужден дёргать его при всех туда-сюда – и больше ничего.
Отец смотрит на него с укоризной и показывает, как прятал собственный член во время второй чеченской кампании.
Дмитрий Владимирович начинает повторять эти манипуляции, как папа, и все вокруг успокаиваются, смотрят на его растущий член с ласковым вниманием чего-то ждущих или наоборот – уверенных в своём ожидании людей.
Вот только закончить Дмитрию Владимировичу не удаётся. Раньше заканчивает Владимир Владимирович, и он просыпается от неприятного ощущения мокрых пятен на лице.
Дмитрий Владимирович снова пришёл в себя. Его слегка знобило, он смахнул со лба набежавшие капли пота. В здании музея за время его забытья сделалось очень жарко. На рукаве осталась кровь, видимо, он повредил голову во время истерики, после чего и потерял сознание.
Потоптавшись возле стены для большего обзора, он обнаружил, что сумка с телефоном недосягаема, а вокруг нет ничего, что могло бы помочь ему освободиться. Только монеты и украшения, разбросанные кругом, блестели издевательски в лучах обеденного солнца. Так как пиджак Дмитрий Владимирович нёс, перекинув через руку, то портмоне и всё прочее, включая телефон, переложил в наружные карманы сумки. Карманы нового костюма он никогда ничем не набивал принципиально. Ну, разве что напихал в них давешние монеты.
Кому бы он позвонил, кроме спасательной службы? Друзьям?.. Друзей у него нет. Всю эту жрущую братию, которая приглашает его на дни рождения и которую приглашает он сам, Дмитрий Владимирович про себя называл попутчиками. Подчинённым?.. Он всегда старался от них избавиться, не хотел быть зависимым от них и тем более – отвечать за их работу. В конце концов, вокруг него остались лишь какие-то странные молодые личности: безликие и безэмоциональные, они обрывали разговоры между собой при его приближении. А с недавних пор он стал замечать, что они не берут трубку мобильного после шести вечера в пятницу и до девяти ноль пять утра понедельника. Именно эти пять минут до того бесили Дмитрия Владимировича, что он даже был готов уволить их всех за эти пять минут. Но их это не пугало.
Оставалось стоять и ждать, пока завтра к нему не придут на помощь работники музея. Дмитрий Владимирович почти успокоился и начал прикидывать, что расскажет своим спасателям. Скорее всего, надо будет просто дать денег – тогда подойдёт любая версия.
Прошло ещё какое-то время, и Дмитрий Владимирович почувствовал себя хуже. Что-то не так было с ноющим плечом. Дмитрию Владимировичу удалось снять свободной рукой пиджак, и тот повис вдоль стены. Расстегнув на груди рубашку, Дмитрий Владимирович обнажил плечо и в ужасе уставился на какой-то некий лиловый шар с кровяными прожилками, в который превратился его плечевой сустав.
От увиденного отёка боль, как ему показалось, сделалась ещё сильнее, и он заплакал.
- Боже! – закричал он. – Господи Боже мой, иже еси на небеси, да святится имя Твоё, да пребудет царствие Твоё…
А что дальше – Дмитрий Владимирович забыл. Он помнил только эту формулу признания и подчинения, как в своё время вычитал в Википедии, а вот что там дальше – вспомнить не мог.
Он снова и снова начинал кричать, но молитва не хотела продолжаться. Он начал повторять её всё тише и тише, пока она не превратилась в бормотание, а потом и вовсе ушла куда-то внутрь него.
Второй сон Дмитрия Владимировича.
Ему приснилось, что картина Малевича «Красная конница», ожила. Будто наяву видел он, как скачут конники, алые от заходящего солнца. Видел он их крайне отчётливо. Смог, наконец-то, сосчитать, что скачут они по четыре в ряд.
Вот они развернулись и направились к нему. Приблизились и остановились, невыносимо высокие на своих лошадях.
Их командир, татарин или монгол, в высоком островерхом шлеме-будёновке, посмотрел своими бронзовыми глазами с отблесками кровавого огня заката в них, взмахнул саблей и отсёк ему левую руку.
Дмитрий Владимирович упал на колени и заплакал от благодарности к освободительной Красной Армии.
Солнце зашло, в зале музея стало прохладней. Дмитрий Владимирович пришёл в себя и, скосив глаза, осмотрел отёк. Ноги у него подгибались, ступни болели. Подумав, он снял туфли и ступил ногами в тонких носках на крашеный дощатый пол. Но без высоты каблуков положение тела изменилось, стало больно, и ему пришлось надеть туфли заново.
«Отче наш» так и не вспомнился. Что-то там было про долги и грехи… как-то просто и красиво… но точную формулировку он забыл.
И тут Дмитрий Владимирович вдруг с ужасом понял, что до утра не доживёт.
Он посмотрел на стену и увидел, что напротив его головы и чуть выше висит рама, о которую он разодрал лоб. Внутри – какая-то газета. А правее, возле самой двери – маленькая репродукция «Киммерии» Волошина.
Вспомнились глаза татарского конника, и Дмитрий Владимирович сдёрнул репродукцию со стены. За ней, как он и предчувствовал, оказалось ещё одно отверстие, подобное тому, в которое он сунул левую руку.
Изогнувшись и вытянув шею, Дмитрий Владимирович заглянул туда и увидел в отблёскивающих стенах трубки тёмное пятнышко кнопки-рычажка.
Первым делом Дмитрий Владимирович снова разулся и засунул в отверстие обе своих туфли, надеясь, что они заденут кнопку. Этого не произошло. Понять, нажали они кнопку или нет, было невозможно, как Дмитрий Владимирович ни заглядывал.
Потом он начал правой рукой проталкивать туфли дальше в отверстие.
Это тоже ничего не дало.
- Выбора у меня, по сути, нет, - размышлял Дмитрий Владимирович вслух. - До утра я всё равно не доживу.
Левая рука сильно болела, и ему приходилось приподниматься на цыпочки. Он прижался всем телом к стене, наклонил голову так, чтобы не мешала висящая выше рама, и начал как можно интенсивнее толкать правой рукой туфли в отверстие. Каждый раз, когда рука плотно прижималась к стенкам дыры, сердце его испугано замирало, но рука освобождалась. Немного переждав, он засовывал руку в отверстие снова.
Вначале по локоть, а потом и глубже. Он уже чувствовал, что его пальцы вот-вот коснутся кнопки. Туфли, по-видимому, вывалились по ту стороны стены, потому что, заглянув в отверстие, Дмитрий Владимирович их не увидел. Он даже немного покричал, надеясь, что с той стороны может быть не комната запасника музея, а улица.
До кнопки оставалось совсем немного. Он решительно сунул руку по самое плечо, и она тут же застряла в стене навсегда.
Тогда Дмитрий Владимирович закричал так, как не кричал он никогда в жизни. Ему казалось, что вместе с ним кричит весь музей, все предметы и экспонаты, собранные здесь, стены и окружающий воздух, – всё это превратилось в его крик. Он ударил головой о стену, ещё раз рассёк лоб и потерял сознание.
Последний сон Дмитрия Владимировича
Приснилось ему, что он идёт по облаку. Где-то впереди возвышается стол тёмного дерева, а за этим столом сидит Бог – глава небесной канцелярии.
Дмитрий Владимирович и хочет подойти к нему, и не хочет. Боится Бога – и не верит в Него одновременно. Хотя, казалось бы, – вот Он сидит там! Подойди, потрогай – и сам убедишься!
Вместо этого Дмитрий Владимирович решает изобразить из себя писающего мальчика из заставки Dreamworks Pictures. Расстегивает ширинку и начинает мочиться на белоснежное облако. Но следов от мочи, какие бывают на снегу, не остаётся. Дмитрий Владимирович всё писает и писает, старательно выводя слово «Дима», но жёлтые линии тотчас затягиваются туманом.
Тогда он в бешенстве срывает с себя брюки, разворачивается к столу спиной и какает на белоснежную поверхность облака.
Дмитрий Владимирович пришёл в себя. Как это ни странно, но после того, как в капкан угодила вторая рука, его телу стало легче. Обе руки сняли нагрузку с ног. Что-то мешало обзору, и Дмитрий Владимирович отклонился от стены, насколько мог, покрутил головой и понял, что на носу у наго запеклась кровь.
Картина, о рамку которой он вторично разбил голову, свалилась ему на руки. И прямо перед собой он увидел старое рисованное изображение Европы; кровь его расплылась пятном и испачкала картину где-то в районе Азовских степей.
Несколько секунд Дмитрий Владимирович в отупении рассматривал изображение под разбитым стеклом, а потом прислушался к своим ощущениям.
Что-то изменилось. Дмитрий Владимирович не мог посмотреть, но, попытавшись пошевелиться, почувствовал, что правая штанина мокрая. Слегка подвигав ягодицами, он ощутил тяжесть чего-то лишнего в трусах.
Видимо, разбитый нос не позволял почувствовать запах.
Он представил, как его найдут работники и посетители музея – обоссанного и обосранного, упёршегося разбитым лбом в карту Европы. А ведь среди них могут оказаться иностранцы с видеокамерами. Потом выложат это всё на ютубе. Было от чего сойти с ума.
Если он не сошёл уже давно.
Вдруг в голове Дмитрия Владимировича забрезжила спасительная мысль: ему просто надо снова потерять сознание! Только для этого нужно сбросить картину на пол так, чтобы не повредить какую-нибудь вену на лбу о разбитое стекло. Иначе, вместо того, чтобы потерять сознание, он истечёт кровью. Надо добраться до чистой и ровной стены. Твёрдой. Как раз для его головы.
Дмитрий Владимирович принялся двигать плечами, пытаясь сбросить раму. Та упорно не желала сдвинуться с места, картина будто намертво застыла у него перед лицом.
Помогая себе головой, Дмитрий Владимирович вскоре нашёл нужный ритм. Миллиметр за миллиметром картина начала крениться вправо и, наконец, упала.
Прямо перед глазами Дмитрия Владимировича оказалось отверстие, которого раньше не было. Круглая ниша диаметром сантиметров в тридцать и глубиной около двадцати. На задней стенке, ровно посередине, торчала большая красная кнопка-грибок, какие обычно используют для остановки станков и прессов, если в них по неосторожности попала часть тела.