Толку от этих предвидений

Вячеслав Вячеславов
1987 год 5 ноября с ночи выпал первый снег. Температура – 0. Сумбурный нравственный сон-кошмар на тему — преступление и наказание.

Я и Леня Тененбаум угрожаем двум преступникам отдать нам большую сумму денег. В руках у меня револьвер.  Они не отказываются, но тянут резину. Я держу их под прицелом, готовый спустить курок, если они начнут сопротивляться или нападут, чтобы защитить свои деньги, вернее, награбленные. Неожиданно из моего револьвера раздается оглушительный выстрел в потолок.
Я начинаю опасаться, что соседи услышат выстрел и придут в квартиру, а это на руку парням, но никто не идет. Парни, наконец, соглашаются вечером при встрече отдать деньги. Чтобы снова случайно не выстрелить, кладу револьвер в карман, и он тяжело оттопыривается, а я непрестанно размышляю, что если парни отдадут нам деньги, то этим они перекладывают свое поступление на наши плечи, а если это дело раскроется, то нас посадят, а нужно ли это мне?
Зря я связался. Жить потом в вечном страхе. Оставшись один,  решаю не приходить вечером к парням. Леня останется один, и парни ему не отдадут деньги. Лучше жить в бедности, но со спокойной совестью. Рядом сидящая девица рассказывает про Венгрию, что там сплошные расходы, хотя и всё есть.

Проснулся удивленным, сон   далек от моих стремлений, и все же, какая-то связь есть: желание разбогатеть и страх обладать ими, даже пусть и выигранными по лотерее — появляются новые возможности, и меняется уклад жизни. Так денежные люди живут совсем по-другому, чем простые рабочие.

Поговорил с Никоновым насчет устройства Влады. Сказал, что набраны сверх штата, если и примут, то лишь ученицей и придется полтора года работать по второму разряду. Пообещал навести справки, примут ли сейчас, в конце года, когда идет сокращение штатов?

6 ноября. Сижу у иллюминатора самолета и с восторгом наблюдаю за проносящейся внизу землей, высота небольшая, только взлетели и летим  над побережьем моря. Маленькие участки вскопанной земли и рядом зеленые лужайки с загорающими, вот одна парочка обнимается!

Перед невысокими горами самолет поворачивает и снижается над морем все ближе и ближе, я понимаю, что скоро сядем на воду. Я кричу про аварию на самолете, но мне не страшно, а интересно, как все это будет происходить? Хочется всё прочувствовать. Здесь мелко, мы не утонем, да и невозможно представить, что тебя не станет, постигнет смерть. Иду к своим, за чемоданами.

Просыпаюсь с тяжелой головой, сердце учащенно бьется. Постепенно успокаивается. Небо чистое. Температура +2.

Съездил на гальвано-грязь, хорошо помогает, даже от сердца немного отлегло, все-таки неприятно становится калекой, жить не хочется. И думаешь, а как же Вольтер? Жил и терпел, так и мне надо,

К четырем часа дня снова пошел снег.

Ночью ехал на стремительно мчащемся поезде, на самой крыше, и боялся свалиться.

Вероятно, эти сны последствия сосудорасширяющего Ибупрофена. До этого таких снов не видел.

Небо в тучах. Температура – 0.

Власте поставили диагноз — тромбофлебит. Невероятно! Разве может быть, у такой молодой? Но им виднее, они специалисты, но, в то же время, нет доверия, потому что постоянно ошибаются в диагнозах. Пожалуй, нет такого человека, которому сразу правильно определили заболевание, хотя бы взять меня, в карточку записали пять диагнозов, и лишь в платной клинике за два рубля мне сказали правду, что у меня шейный остеохондроз, отсюда и вторичная невралгия тройничного нерва, здешние врачи этого не понимали.

87 10 октября. Суббота, но пришлось выйти во вторую смену по приказу. Однако некоторые цеха не работали, в других же сказали: по желанию, кто хочет.
На Главном конвейере работала только первая линия, собирали 08, по которой было отставание из-за недопоставок смежниками. Для работы второй и третей линии не хватало комплектующих изделий, и многие машины уже несколько суток сиротливо стоят перед вставками под открытии небом. Благо,  погода отличная, солнечная +10.

С начала месяца перевели на барабан, будем работать по три месяца, меняться местами, чтобы никому не было обидно, что кто-то получает по группе "А", а кто-то — нет.  Я беспрекословно согласился, сил не хватало на второй демарш, который устроил несколько месяцев назад, сказав Никонову, что уйду в производственники, так как теряю в зарплате с переводом на другую группу.

Он ответил, чтобы я спокойно работал, никто меня не собирается переводить. Сейчас я уже чувствовал, что работать у производственников мне будет очень трудно, и буду жалеть; надо плюнуть на эти 20 рублей, отнестись философски, уже не мальчик, чтобы гоняться за деньгами.

Все подвески конвейера забиты барабанами, в заделе тоже много, и непонятно зачем заставили нас работать, если барабаны не нужны, и с понедельника рабочие будут работать спустя рукава, и то, что мы сейчас сделаем, ухнет в эту пропасть безделья. Все, рабочие, мастера, начальники, видят, что этот приказ глупый, но ничего не могут поделать, спорить не с кем. Сделали 1240 барабанов,  намного меньше нормы.

 В половине десятого вечера остановили линии, и все ушли домой. Всего вышло работать примерно 50%. Некоторые ушли домой сразу после ужина.

Бесхозяйственность и неразумность никто не волнует. В  "комсомолке" Шаляпин пишет: "Что нам мешает в перестройке?

Отвечаю: Страх. Страх, копившийся годами, десятилетиями. И пока мы не изживем в себе этот страх; ни о какой перестройке не может быть и речи". Похоже, это и не собираются понимать люди, сидящие в креслах. Их это не колышет, им и без перестройки хорошо.

8 октября в соседней девятиэтажке, за хозблоком хоронили Владину одноклассницу, повесилась в лесу, забеременела, а он не пожелал жениться, стала употреблять то ли наркотики, то ли таблетки, чтобы избавиться от плода. Мать запретила это делать, тогда она…

Я в это время выбегал в лес, слышал плачь, видел белый гроб, но ничего этого не знал. Безымянное горе не трогает. Горе всегда адресное. С 12 октября иду в отпуск.

В 1938 году Эрнст Генри выпустил книгу о Гитлере, где описывал предстоящее нападение на Россию, в точности описал план Барбаросса. В 1939 году наше правительство стало изымать эту книгу и уничтожать, так как  заключили договор с фашистской Германией, которая любезно уступила Бесарабию и Прибалтику, взяв взамен Польшу, Чехословакию, Францию, а Молотов сделал заявление, что Советский Союз заинтересован в сильном Германском государстве.

Я не верю, что политическая слепота простирается до таких границ, это было преднамеренное и запланированное вредительство продолжающее политику уничтожения старых большевиков, которые мешали создать равноправное общество, взамен этого им подсунули диктатора, объявив это диктатурой пролетариата.
Не смешно ли, рабу, закованному в оковы, говорят:  Ты, как никогда, свободен. И он, услышав это в тысячный раз, верит в свою свободу, и сопротивляется, разбивающим его оковы.  Поистине, слово обладает величайшей силой воздействия: свободного делает рабом, и наоборот.

9 ноября. Ямполец заметил, что лицо у Горбачева на трибуне было печальным, если не слезливое, у Громыко тоже настроения не было. Ельцин будто бы пригрозил подать в отставку, если перестройка будет идти столь медленно. Лигачев, наоборот, считает, что перестройка излишне разогналась.

Праздничная речь была чересчур мягкой, сглаженной, мол,  репрессированных — тысячи, их же на два порядка больше, если одних нквдешников 20 тысяч уничтожено. Снова подумалось, что силы реакции опять возьмут верх, и в стране начнется невообразимое. Люди разуверятся во всех хороших начинаниях. Лихоимцы снова поднимутся во весь рост, как пример для подражания, и начнется разгул негативных явлений.

12 ноября неожиданное сообщение — Ельцина сняли со всех постов, вероятно, чтобы неповадно было грозить своей отставкой, облили грязью с ног до головы, и народ будет вынужден этому поверить, хотя некоторые и понимают, что противники перестройки взяли верх, и возможно, навсегда. Поэтому и Горбачев был печален на трибуне.

Месяцем позже Хазанов в юмореске говорил:

— Бей своих, чтобы чужие боялись.

В точку попал. Ельцин был самим ярым приверженцем перестройки. На пленуме, когда он произносил свою речь в защиту перестройки, ему подавали записки: "Ты с нами ничего не сможешь сделать, а мы тебя съедим". Он зачитывал эти записки, но ничто не могло ему уже помочь, слишком многим он насолил, снял с многих постов взяточников, и у многих не было уверенности, что они удержатся на теплых местечках, поэтому они договорились и начали саботаж.

В Москве начали исчезать продукты, то есть они были, но лежали на складах, стояли в заброшенных тупиках, якобы забытых. Когда товар портился, о них вспоминали, но это было на руку лишь толстым, потом начали распускать слух, что Ельцин не справляется с руководством, коль довел москвичей до такой жизни, возникли разговоры недовольных, которые не понимал и, что творится, и истинную подоплеку событий. И  они добились своего.

17 октября. Утром сильный туман. Температура - 0. Не бегаю шестой день, болит левая нога и кисть правой руки.  Я, было подумал: перетренировался. Но Вика правильно определила: болезнь, как и у нее. Еще одна напасть.

Вчера вечером пошел к Тененбауму, узнать новости, так как в четверг я не пошел, начал смотреть фильм "Записки мертвого человека" с участием Ролана Быкова, который оставил гнетущее впечатление, сильно действует на психику. Для человека с неустойчивой психикой это грозит неприятными последствиями, даже для здорового тяжело смотреть, и большое благо, что атмосфера страха сейчас перестала нагнетаться искусственно, как это делалось в годы правления Брежнева.

Новости невозможно и неинтересно слушать, каждый комментатор говорил о растущей угрозе США, об их усилении военной промышленности. Одна и та же тема кочевала из одного выпуска новостей в другой, слушать бессмысленно — это меньше всего походило на выпуск новостей. Это было запугивание населения, чтобы они радовалось тому, что ещё живы и не сетовали на нехватку продуктов, проникались сознанием, что страна готовиться к обороне, и большая часть средств идет именно на защиту населения, поэтому надо быть патриотом и не возмущаться нехваткой молока, мяса и плохим качеством товаров. 

Видя нависший меч над головой, кто будет сетовать, на отсутствие масла, слава богу, что хлеб есть. И вот, оказывается, государство может жить и без запугивания населения, и гораздо успешнее и производительнее, а те же комментаторы отложили в сторону шаблон об атомной угрозе и взяли другие шаблоны, более разнообразные, но все же шаблоны.

Особенно  неприятно смотреть на подергивающегося, самодовольного журналиста Потапова, десятилетиями живущего в Париже, сколько еще лет он там проживет?
Что же у нас осталось от социалистических завоеваний, если более полувека народ запуган до икоты, наше воспитание и психология извратились, мы перестали понимать очевидные вещи, и продолжаем белое называть черным.

Ещё в сентябре, Леня назвал Сталина человеком с кристально чистой совестью. Это, он сказал на первом четверге в лито, когда вышли в туалет на перекур. Мы изумленно воскликнули:

— Как можно такое утверждать, зная всё, что он натворил?!

Доказывать что-либо бесполезно: имеющий уши да слышит. Вчера он сказал:

— На Брежнева обижен больше, чем на Сталина, хотя и знаю, что их преступления несоизмеримы, но тот творил, когда меня на свете не было, поэтому и не так трогает.

Следуя его логике, надо признать, что Гитлер был хорошим человеком только потому, что он не сделал мне ничего плохого, умер до моего рождения. Странные заскоки логики.

Брежнев ввел в 1966 статью 190 прим о наказании за ложное измышление на советский строй, то есть по этой статье можно привлечь любого гражданина, высказывающего недовольство, хотя бы отсутствием  нужного товара в магазинах. Так, рассказывали, что двое арестовали в автобусе мужчину, громко возмущающегося создавшимся дефицитом. Возможно, ему сделают внушение и отпустят. Возможно.

Я спросил:

— Как ты думаешь, когда руководство нашего завода перестанет валять дурака?
Леня не понял:
— Как это, валять дурака?
— Когда они поймут необходимость перестройки?
— Никогда. Ты наивный человек. Этой перестройки во всем Союзе нет.
— Нет, кое-где идет. Белорусский эксперимент — 15 тысяч человек, машинистов, освободили на железной дороге.

— Это всё неправда, ложь. Всё только на бумаге, как уже неоднократно было, отрапортовали. Без базиса и надстройки, ни о какой перестройке не может быть и речи. Я же знаю Пугина, его биографию, это обыкновенный человек, как ты, без технического понятия. Они же полные бездарности, нули, без меня ничего не могут; я составляю им докладные записки, с которыми они выходят наверх. Он же угадывает по твоему лицу, как должно быть. А это для чего? А это как? А почему нельзя так? Значит, сделаешь вот так, и в срок. То есть всё переворачивает, твое же решение выдает за свое.  Это же великолепные имитаторы, приспособленцы. Пустышки, которые прикидываются значительными величинами. Показывают по телевидению, такие импозантные особы, а я же знаю, что они собой представляют.

Прочитал новое стихотворение: лунный свет из окна, он же отражается стеклом обертки в "прижитой клетке". Не ясно, с кем жил и для чего? Он не замечал вторичности, был под впечатлением того настроения, когда проснулся ночью, в окно светила полная, яркая луна, и он не смог заснуть, и в пять минут записал эти строки.

Я сказал, что некоторые строчки, чуть ли не плагиат.  Он всё пытался ещё и ещё раз прочитать, но память подводила.  Я несколько раз переводил разговор на другое,  но он не поддавался, пока я прямо не сказал, что далек от поэзии, и она меня не волнует, больше интересует проза.

Только тогда он снизошел и начал многословно  говорить о своих героях задуманных повестей. Включил новый диск "Машины времени", и спрашивал мое мнение, ждал восхищения, но я не слышал слов Макаревича, трудно разобрать за громкой музыкой, и не мог восхищаться текстом, а музыку была хорошей.

— Ты же знаешь, шлягеры я ни за что не куплю, — хвастался он своим изысканным вкусом.

Он был выше низменных страстей и пошлых шлягеров.

Я промолчал, что уж, по крайней мере, диск итальянских шлягеров уже давно лежит на его полке. Он говорил без остановок, пришлось невежливо открыть дверь, только тогда он замолк.

Похоже, ему тоже не с кем выговориться. Его жена Наташа была в группе "здоровья". Он же остался с сыновьями, и меня мутило от его униженного тона, каким он разговаривал с ними. Они не слушались его, а он несколько раз повторял одно и то же, пытался торговаться, купить за что-то:

— Ты прочитай дяде стишок, а я вечером расскажу сказку. У него такая память, враз запоминает. Ну, прочитай. Стесняется.

Я было сказал, что нельзя так воспитывать.

— Я понимаю, что не прав, — ответил он, и продолжал унижаться.

Как-то он высказывал недовольство Наташей, своей судьбой. Наташа, в свою очередь, недовольна им. Но вынуждены жить вместе, она работает инженером в отделе, чертит, выполняя заказы, и получает добавочные деньги.

Сегодня по телевидению передача об академике А. Б. Мигдале, который сказал:

— Вы не представляете, каким праздником было для нас возвращение Сахарова. Это совершенно бескорыстный человек. Кант удивлялся звездному небу и нравственности внутри себя. Красота спасет мир — писал Достоевский. Мы считаем сейчас наивным разговор с Алешей Карамазовым, где он отказывается от счастья, построенном на гибели одного ребёнка.  Мы же сейчас допускаем гибель не одного, а нескольких миллионов в атомной войне.

Я же думал, что Сталин,  не моргнув глазом, уничтожал людей не ради общего счастья, а чтобы самому спокойно спать. Из первого Советского правительства в живых остались только Коллонтай, Муранов, и высланный за границу Троцкий, которого же он убил позже в сороковом году, руками испанца Романа Меркадера. Все остальные убиты.      

Продолжение следует: http://proza.ru/2012/08/01/830