Толстый плюгавый человечек перерезал ленточку, и всё вокруг взорвалось аплодисментами. Засверкали вспышки, в воздухе мелькнули две брошенные шапки, несколько голов выкрикнуло что-то восторженное, и всё стихло. Замерло даже жиденькое небо, приняв в себя этот порыв, и в недоумении остановившись. Зачем собрались эти люди? Что им нужно? И почему толстячок так мерзко улыбается?
- Ура, товарищи! – с надрывом крикнул он, и тут же к нему подбежал ассистент, чтобы забрать ножницы.
И вновь народ захлопал, сильно, громко, но непродолжительно, не в порыве чувств, а потому, что надо. Даже по звукам аплодисментов можно понять, что начинал хлопать кто-то один, и только потом включались все остальные, совсем как по команде.
Сонно-унылое зрелище.
Толстячок усыплял и так скучающий народ, говоря о знаковом событии – установке памятника лучшему жителю города. Ведь все должны знать, кто не жалея себя отдал душу обществу, положил все свои силы на дело становления гражданственности, на духовные скрепы нашего великого государства. Канцелярские формулировки, они так и сыпались на площадь, как снег под ноги согнанной сюда толпе. А небо всё ещё не могло оправиться от недоумения, и стыдливо остановилось, пропуская сквозь себя яркое солнце.
Сонно-унылое зрелище.
И вот представили сам памятник – гранитный камень с вмурованной табличкой, где значилось, что Курочкина Вера Павловна лучший житель города. Выглядел он не помпезно, без какой-либо претенциозности, что никак не соответствовало размаху и торжественности церемонии. Но никого это не смущало, все думали о чём угодно, только не о памятнике. Да и кому он сдался, кроме местной администрации и этой Курочкиной?
Сонно-унылое зрелище.
А толстячок-то разошёлся! Он говорил и говорил, всё больше надсаживая голос, извергая весь запас своей лексики в толпу. Совсем не повезло первым рядам, потому что до некоторых даже долетали слюни оратора, настолько тот старался, от натуги даже покраснев. Это был его бенефис, его звёздный час, и он точно не собирался отдавать микрофон так быстро.
Ужасное зрелище, погружающее в сон.
Но регламент поджимал, ещё нужно дать слово самой Курочкиной, на чью долю выпала честь иметь памятник при жизни. Как же, памятник поставили, а высказаться не дали? Вот и ассистент опять появился, незаметно тронул толстячка за руки, и жестами постарался убедить его закончить. Сделать это сразу не удалось – он то и дело отстранялся, отмахивался от надоедливого помощника, но настойчивость и целеустремлённость взяли верх. Микрофон перекочевал из рук оратора в старческие женские ладони самой Курочкиной, которую торжественно вывели на всеобщее обозрение.
- Ура, товарищи! – так же надсадно прокричала она, механически поправляя свою седую шевелюру, и в ответ толпа опять рукоплескала.
Но уже не было так скучно, как вначале, потому что виновница торжества сама по себе была забавной особой. Она до неприличия накрасилась, одела самоё пёстрое платье, и своей нелепой мимикой могла вызвать улыбку даже у самых скучающих зевак. И это прочувствовали все в толпе, оживились и задвигались, ожидая чего-то нестандартного. Даже небо побежало чуточку быстрее, хоть и осталось настороженным и безрадостным.
- Я очень благодарна нашей администрации за всё! – вещала Курочкина, сильно картавя. – Мне всегда казалось, что правильная жизнь должна быть чем-то обычным, и ставить памятники тем, кто старается быть полезным обществу, не следует. Ведь это нормальное человеческое стремление – помогать ближним. – было абсолютно понятно, что Вера Павловна читала заранее заученный текст. – Но в наше время, когда люди утратили элементарные нормы общежития, стали холодными и равнодушными, а главное – расчётливыми в своей корысти…
Она сделала паузу, видимо собираясь с духом, а я не выдержал и засмеялся во весь голос. Громче, чем было допустимо на таких мероприятиях. И неуместно, как минимум, по мнению всех, кто обернулся и с негодованием посмотрел на меня. Остановилась даже Курочкина, и откуда-то издалека сверкнули гневные очи толстячка. А я не мог ничего с собой поделать, всё смеялся и смеялся, пока на меня не зашикали со всех сторон.
- Извините – только и смог выдавить я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы снова не хохотнуть.
Ох, если бы они все знали, сколько на самом деле выделили денег на установку памятника, сколько из них было заплачено фирме-установщику, а какая часть (несомненно, большая) превратилась в небольшую сумку для толстого плюгавого человечка, набитую сами знаете чем. И что чествование пенсионерки – всего лишь предлог, притянутая за уши статья расхода областного бюджета. Притом очень и очень немаленькая. А фальшивый праздник с комическим чествованием – ширма и никому не нужная бутафория.
А смешно мне стало потому, что я увидел, сколько серьёзности было в лице Курочкиной, и насколько она ликовала, упивалась этим мигом. Ох, что бы с ней сталось, расскажи ей это кто-нибудь…
И вопреки регламенту, я развернулся и зашагал прочь, просачиваясь сквозь толпу. Мне не хочется видеть это безумие. Мне не заплатили денег, как всей этой массовке. Я волен делать всё, что угодно, потому что самолично организовал здесь всё.
Я – менеджер «Общественной мемориальной компании», командировочный специалист для оформления клоунады с памятником. И, судя по всему, это далеко не последний мой вояж в турне, которое приурочено к программе поощрения гражданской активности «Лучший житель города».
Я больше не хочу ничего о себе рассказывать. Кроме того, что мне по-настоящему стыдно. И смех всё-таки был не весёлым, а нервным и истеричным. Это отчаяние. Я – винтик в механизме, который вращает колёса машины, перекачивающей государственные деньги в частные карманы. И я получаю за это зарплату и ежеквартальные премии, а также оплачиваемый отпуск и полис Добровольного Медицинского Страхования.
И не могу ничего изменить. Поверьте на слово. Обстоятельства сильнее человека, в них оказавшегося.
И запомните – это не исповедь, я не ищу сочувствия или понимающих кивков. Когда пишешь – проще разобраться и в себе, анализировать, притупить душевную боль, как бы взглянув на себя отрешённо, со стороны.
Я просто хочу всё проговорить на бумаге, с самого начала.