Предположим, что человеку, желающему открыть для себя истину, свою и общую, сообщили по большому секрету, что на самом деле существует некий «Бог», «светлая сторона силы», который и есть тот самый, настоящий Бог, а всё то, чему человека учили раньше – ложь и полная ерунда, следствие «комплексов» тех людей, кто учил, и человек мог верить, а мог и нет. Кто поверил, мол, тот сам дурак, - а на самом деле всё не так. А как же на самом деле?
Чему бы не «учили» человека до этого, а в поклонении такому новому «Богу», внешнему и неизвестному, но при этом «пресветлому» и «пресильному», тем более если «все» вокруг так считают (а особенно значимые для выживания этого человека другие люди), рядом с которым я – нет ничто, и заключается поклонение Сатане. Пусть даже поклонение Сатане здесь только символ, самого принципа поклонения неизвестному, которое меня устрашает и заставляет благоговеть. Заставляет забыть ту идею, что я создан по образу Божьему и подобию, унизить эту сторону моей природы.
Раз неведомое, то каждый человек и не представляет себе его никак, но рисует себе различных призраков. «Где-то что-то есть». В детстве он представлял неведомых страшилищ, а во «взрослом» - богов. У каждого это свои особенные страшилища, разные. Представим теперь, что людям сказали, что существует один Бог, а остальных нет. Следует верить только в одного. И вот человек отвергает всех этих правящих в его мире страшилищ и оставляет только того, кто стоит за ними всеми, да и вообще за всем, сильного и непреодолимого, непонятного и невыразимого. Но в то же время он страшен для неверующих, а тем, кто следует его законам, он даже может покровительствовать. Теперь людям говорят те, кто до этого говорили, что Бог – только один: «этого Бога зовут…» и называют имя. Такие «верующие» теперь думают, что верят в одного какого-то Бога, на деле же представляя себе множество призраков, столько же, сколько таких «верующих» самих. И могут даже спорить друг с другом, какой из этих призраков более реален, или какой «Он» более реален, кто его знает, а кто нет. Забыв при этом о своём Боге, не то что поставив его ниже этого «единого Бога», но просто не веря в Него.
Из сказанного видно, что многобожие происходит от неверия, что поклонение Сатане и многобожие – по сути своей одно и то же. И то, что могут говорить, что поклоняются единому Богу, а не многим, и даже так думать – этой сути не меняет. Чем же отличается от этого вера в своего Бога, в «моего»? Ведь там вроде бы тоже у каждого своё представление? Да, но именно своё, а не взятое у других. Как относительно самого Бога (когда человек впервые услышал от других о «Боге», он не отверг того, которого только одного до этого чувствовал и не побежал к другому, хотя бы посмотреть, а может быть там есть ещё что-нибудь, а вместо этого решил, что люди, наверное, говорят о том же, что он сам чувствует и знает, если же они говорят о чём-то другом, это их дело, но никак не повлияет на его веру), так и относительно представлений о нём - как именно сам человек представляет себе Бога, как он слышит его, как чувствует. Созданный по образу и подобию Божьему, человек содержит в себе всё это. Именно этому Богу, «моему», следует поклоняться. Разные люди видят по-разному, но всегда именного его, единого Бога. Представления о нём не нужно «синхронизировать», они отличаются у разных людей, но именно потому, что так задумано Богом. Если же человек считает, что есть некая более значительная неизвестная ему сила, пусть даже очень светлая, к которой следует приобщиться и получить от неё что-то, стать сильнее, то он тогда склоняется к Сатане. Итак, нужно поклоняться своему Богу и нельзя поклоняться неведомому.
А зачем вообще ему поклоняться? Не правильнее ли было бы положиться на самого себя? В некотором смысле поклонение Богу – это и есть положиться на себя и только на себя. В том, что Бог – мой, то, что у меня на самом деле внутри, это моя основа. В другом же смысле положиться на себя могло бы означать, что, несмотря на это чувство, моего Бога, я отвергаю его, отвергаю свою основу. И принимаю основу другую, внешнюю. Итак, в этом смысле «положиться на себя» - снова поклонение Сатане.
Видно, таким образом, что многобожие происходит от неверия, это возведённое в принцип поклонение в то, чего человек не знает. И отвержение, того, что человек знает и того, что у него есть – как не заслуживающего внимания и доверия. Итак, любые вероучения, ведущие не к «Богу моему», а к Богу иному – всегда ведут к многобожию, даже если на словах декларируют веру в единого Бога и несут единого Бога. Собственно, что такое единобожие, как не поклонение «Богу моему»? Какому-то другому?
Об этом нельзя забывать педагогам. Соблазнительно порой увидеть в ребёнке несовершенство, что могут, как кажется, усовершенствовать они. Каким прекрасным может быть для вас, дети, этот новый Бог, если вы его примете! Стоит только принять, согласиться наконец, что ты сам – маленький ребёнок. Ведь что тебе стоит? Это раньше было трудно учиться, не было возможностей, а сейчас всё есть. И рядом взрослые, они поддержат и помогут. Ребёнку огромных, невероятных (но он хочет жить!) усилий стоит удержаться при «Боге его» в условиях постоянного такого давления со стороны «взрослых», всей окружающей среды, и разных соблазнах. Он ошибается, хотя бы из страха, и педагог может впасть в заблуждение, что ошибка вызвана несовершенством самой природы этого человека, что следует «исправить» эту природу, «улучшить». Добавить что-то от педагога, на самом деле же - от Сатаны, развращению которым и этот педагог поддался, и которому, незаметно для себя самого служит, рабом которого является. Такой педагог уже готов заменить «собой» для этого ребёнка Бога, а на самом деле покорить его Сатане. Вот что значит не видеть в ребёнке человека, а видеть лишь «ребёнка». Следует же помогать удержаться человеку при «Боге его», родители же этого человека чаще всего (если не всегда!) здесь не в помощь, а только во вред. Иначе – путь к развращению человека. И идущим по этому пути «врачам» душ следовало бы сначала исцелиться самим, прежде чем начинать учить чему-либо детей.
Теперь о второй основе, необходимой для того, чтобы стоять твёрдо и не «строить дом не на песке». «Возлюби ближнего своего». Безусловно, каждому хочется по-доброму относиться ко всем людям, и, можно так выразиться, всех любить. Но можно ли основываться на этом? Очевидно, что это не основа, а некое «благое» состояние, в котором человек хотел бы оказаться и пребывать, быть таким. И, возможно, даже, как он может думать, что это состояние выводится из «Бога моего», происходит оттуда естественно - раз я принял эту истину, то теперь естественно будет и любовь ко всем. Разве может быть иначе? Мы видим тогда, что это не самостоятельная основа, а следствие, она выступает характеристикой, мерой правильности действий человека.
Об этом ли речь в заповеди? И где же здесь подобие двух заповедей? Любить Бога твоего и ближнего своего. Если ближний – это каждый человек, неужели подобие в том, что у меня может быть много богов, что все боги – это Боги? Но Бог один, я это знаю, так может быть и ближний тоже один? Разве это не подобие? Тем более что речь идёт о одном ближнем, а не некоторых или многих ближних. И если Бог мой, то, может быть, и «свой ближний» означает подобное? Тот, кого знаю я? Но ведь мой Бог – это Бог единый, а мой ближний – разве единый, один для всех? Нет, потому что свой. Мой Бог – может быть Богом ещё для кого-то, а свой – только мой. А в то же время мой – часть меня, свой же отделён от меня.
Кто же это, ближний? Мы могли бы представить себе, что это муж и жена, вспомнив для примера союз неких людей. Но каким образом возник этот союз? На чём он основан? Если он основан на чём-то, то не сам является основой, а то, на чём он основан, что бы это ни было. На этом чём-то пытаются основывать свою жизнь люди в случае такого союза. А не на ближнем, который сам в основе, а кроме того, как неизменен Бог, так, по подобию, неизменен и ближний. Далеко не каждый союз таков.
Суть правильного бракосочетания в этом. Люди обманывают себя дважды. Сначала, когда говорят себе, что правильно, что их брак – это не выявление этого, приведённого выше, действительного состояния, а союз лишь, например, для рождения и воспитания детей, потому что так надо. И потом, говоря, что раз они вступили в этот брак, значит, он и есть это действительное состояние, оно происходит из него. Даже третий раз - говоря себе, что всё это сделали они сами. Если мы представим «настоящую мужскую дружбу», тянущуюся с ранних лет, когда «он – это я, а я – это он», то в некоторых случаях это, как бы это ни было странно, вполне может оказаться оно, то самое. Здесь важно, как сам человек всё это чувствует, именно – кто его ближний, ближайший его душе человек. Не просто дорогой, а как Бог – который вот он, один-единственный – и есть человек такой же, в котором заключена его собственная жизнь.
Тогда торжествует «вечная жизнь». А иначе торжествует «вечная» смерть, она, по-видимому, проявит себя через обычную тогда, когда для физического выживания индивидуума не станет хватать ресурсов, и он станет пытаться выжить за счёт тех, кто недавно был ему «близок». В масштабе человечества это означало бы, что при возникновении нехватки ресурсов оно вдруг столкнулось бы с невероятной, поражающей всякое воображение нравственной катастрофой, которая, однако, была бы всего лишь проявлением действительного положения вещей. И, возможно, более нравственными существами, чем люди, были бы тогда признаны разумные машины, которые могли быть запрограммированы на выполнение нравственных установок: не убий, по-доброму относись к другим и так далее; а живой человек подвергся бы осуждению. Пока же ресурсов достаточно, и в избытке, эти проявления мало заметны.
Вот в этой связи высказывание академика Сахарова: «Я глубоко убежден, однако, что огромные материальные перспективы, которые заключены в научно-техническом прогрессе, при всей их исключительной важности и необходимости, не решают все же судьбы человечества сами по себе. Научно-технический прогресс не принесет счастья, если не будет дополняться чрезвычайно глубокими изменениями в социальной, нравственной и культурной жизни человечества. Внутреннюю духовную жизнь людей, внутренние импульсы их активности трудней всего прогнозировать, но именно от этого зависит в конечном итоге и гибель, и спасение цивилизации». Как можно заметить, Сахаров, несмотря на то, что считал, что научно-технический прогресс не главное, всё же отводил ему «исключительно важную и необходимую роль» в достижении счастья и в спасении человечества. Утверждения, что подобный прогресс не играет здесь никакой роли, сделано им не было. Даже напротив, ему, как следует из приведённой цитаты, отводится ведущая роль пусть не в избавлении от гибели цивилизации, но хотя бы в «достижении счастья». Ничто, таким образом, не имеет самостоятельного значения для достижения счастья, жизни отказано в самостоятельной ценности, что открывает дорогу подобным машинам. И хотя Сахаров заметил далее, что «человечеству угрожает упадок личной и государственной морали, проявляющийся уже сейчас… мне кажется, что наиболее глубокая, первичная причина лежит во внутренней бездуховности, при которой личная мораль и ответственность человека вытесняются и подавляются абстрактным и бесчеловечным по своей сущности, отчужденным от личности авторитетом», но, каким бы верным это суждение не казалось, даже здесь – «вытесняются», стоящее рядом с «подавляются», - говорит о сомнениях автора, что в человеке есть зерно истины, способное устоять перед внешними влияниями и могущее их все преодолеть. Когда внутри уже только «бездуховность», остаётся ли тогда внутри ещё что-то кроме неё? Если нет, то что же тогда есть в человеке, чего нет в разумной машине, над которой бы не довлел «внешний авторитет», а она руководствовалась бы собственной программой, в которую была бы внесена и личная ответственность? Не означает ли отказ от этого зерна принятием смерти как принципа? Что же в этом случае могли бы означать последующие действия и суждения, как не утверждение его?
При торжестве же вечной жизни, не только в экстремальных ситуациях, но всегда была бы и проявлялась жизнь. Вот что значит закон, на чём он стоит, зачем он нужен, и что следует за его нарушением или соблюдением.