2010
Здесь луна решает, какой, какой звезде сегодня стоит упасть.
Здесь мои глаза не видят, чем она больна.
Мое тело уже не мое, только жалкая часть, жалкая надежда.
Но во мне всегда жила - истерика!
Какое дикое слово, какая игра, какая истерика!
Истерика, но я владею собой, просто устал, просто устал, но я владею собой.
Какое дикое слово, слово - истерика!
Что со мной - может, может, это волнение, не чувствую ритма в висках,
Словно это сердце отказало мне во всем.
Где-то между камней город держит в тисках, а усталый ветер воет только о своем.
Здесь мое тело подтешут костру, я слышу бешеный, бешеный, бешеный, бешеный смех, и любое дело сразу валится из рук.
Бледненькая Дина была чрезмерно бледненькой уже неделю с лишним, но в обморок упала лишь во вторник - без звука сползла по стенке, тишком, пока никто не видел. Будто бы стеснялась своей слабости. Медсестры, как обычно, не было. И тогда Дину увезли в больницу - Женя помнила только судорожно сжатые узкие губы классной руководительницы Лидии Петровны, неровно закрашенные кирпичного оттенка помадой, опрокинутое личико сестры и белый фургончик.
У мамы и папы их было трое: Диночка, Женечка и Яночка. Три дочки. Янка была самой младшей. Дина была старше Жени на семь минут. Но была. Дальнейшие шестнадцать лет показали, что она действительно самая старшая. Самая умная. Разумная. Рассудительная.
Взрослая.
Женя боготворила свою старшую сестру.
Наутро родители сказали взволнованной Жене, что Дине уже хорошо, что ничего страшного не случилось, что не стоит беспокоиться.
Женя обрадовалась. Заулыбалась. Едва не рассмеялась: наверное, Диночка не выспалась! Или просто покушала недостаточно плотно!
А потом папа сказал, что Дине всё равно нужно будет провести в больнице неделю.
И Женя расстроилась. Любимая Диночка целую неделю будет где-то там, в царстве белых простыней и белых медсестёр, а она что же - её не увидит?!
И Женя в среду в школу не пошла. И в четверг не пошла. А вот в пятницу... Лидия Ивановна даже не спросила её, почему она пропустила два дня, лишь по-матерински сочувственно посмотрела на Женю сквозь толстые линзы очков. Женя, помнится, вздрогнула тогда, будто под тонкую ткань рубашки пробрались чьи-то ледяные пальцы и замерли на лопатках. Неприятно, мучительно, странно и неудобно.
- Диночка, так ты скажи же мне: что с тобой случилось?
Женя сидела на стуле рядом с кроватью сестры, нежно гладила коротеньким пальцем тыльную сторону ладони Дины. Бледной, узкой, похожей на снулую рыбину ладони.
Дражайшая Диночка какое-то время тупо таращилась на Женю, а потом вздохнула кротко и, не проронив ни слова, отвернулась к стенке.
Женя печально вздохнула. Всё утро любимая сестричка молчала и не желала с ней, с Женей, разговаривать. Женя опечалилась. Женя надулась.
Кашлянула женщина напротив.
Узкая больничная палата была поделена стеной на две неравные части. У окошка находилось четыре кровати. За стеной, во власти полумрака, таились другие две - одну из них занимала Дина, вторую - усталая, опухшая женщина с маленькими глазками.
Женя отвернулась и уставилась на спину Дины. Тонкая светлая ткань чётко обрисовывала торчащие лопатки, выступающие позвонки. Какая она хрупкая. Какая он красивая.
Женя задумалась: а что такое красота? А красива ли она? А красива ли Дина? Нет, конечно, красива, но это говорит Женя; а что на этот счёт скажут мировые стандарты этой самой красоты?.. И так задумалась, что не сразу поняла, что стройный поток её мыслей будоражит мелодия, непонятная и низкая. Женя очнулась.
То напевала Дина. Не разжимая губ, поняла Женя. Острые плечи подрагивали.
- Диночка, Дина, ты что, плачешь? - немедленно всполошилась Женя и привстала со стула. А Дина перевернулась на другой бок. Глаза её были сухими с виду; они были полуприкрыты. Дина мычала, выводя известную для себя одной мелодию. Женя села обратно и тупо уставилась на белые губы. Дина поджала их точно так же, как и Лидия Ивановна несколько дней назад. Лидия Ивановна смотрела, как бесчувственное тело Дины укладывают на носилки, и вместо рта у неё была нарисована кирпичным цветом тонкая ниточка.
И теперь эта ниточка дёргалась, вертелась, сминалась на лице Жениной сестры.
- Дин...
И тут Дина проронила первые за день слова. Они были странными, рваными, немного напевными. И тихими. Женя машинально наклонилась вперёд, почти что коснулась щекой Динкиной щеки, стремясь различить звуки.
- Сила... Моя... любовь... Свобода...
Женя отстранилась. Посмотрела в пластмассовое, безразличное, глупое лицо. Это была не сестра, а грубая подделка под неё. Что же это такое происходит? А? Женя никак не могла взять в это толк, глядя на шевелящиеся губы Динки-клона. В тот миг он показались ей необыкновенно мясистыми.
- Какой за мной грех?!
Какой надрыв, какой срывающийся шёпот!
- Да никакого, Дин, - осторожно вклинилась Женя в поток бессвязных слов, вставая со стула. - Давай я сестру позову, ты не нервничай, ага...
Динка привстала на локте, потянулась к Жениному запястью, грубо дёрнула, и Женя покорно уселась обратно.
- Страшная мука... Страшная боль...
Пластмассовые губы, пластмассовые глаза-пуговички, пластмассовая Динка. Может, сестру Жене купили в магазине?
- Меня бьёт...
- Ну Дин, - необычайно жалобно не то попросила, не то спросила Женя, - Ты заканчивай давай... А?
Бесцветные губы шевелились. Женя сидела, не смея двинуться, наблюдая, как лицо её любимой сестры уродует маска безумия и отупения.
- Какой удачный исход... как долго длилась...
И тут Динка вцепилась сама себе в лицо! Длинные ноготки сестры были, как всегда, безупречны, покрыты бесцветным лаком и аккуратно подточены... Теперь эти самые ноготки, в этот момент напоминающие акульи зубы, полосовали пластмассовые щёки, желая разодрать их, пробраться вглубь, глубже, глубже... Динка заплакала, по покрасневшим щекам прошла волна, между бровей залегла складочка, но ноготки раз аз разом впивались в скулы, скользили по губам, обрушились на тонкий нос - сквозь всё лицо Динки пролегли широкие красные полосы.
- Я знаю... скоро пройдет... Оставит лишь раны...
Но Женя уже почти не слышала лепета Динки - она отшатнулась к стене, прижалась к ней, будто бы пытаясь пройти сквозь бетон. Ноготки ударялись о порозовевшую кожу раз за разом, будто бы гневные волны.
И Жене показалось - ещё немного, и она услышит треск. Она зажмурилась, прижала кулачки к груди. Интересно, а как это выглядит со стороны?
Нет, совсем не интересно: Женя бы не нашла в себе сил повернуть голову в сторону женщины с маленькими глазками-буравчиками. И уж точно бы она не смогла выйти из-за стены и ринуться к двери - не было сил.
- Глубокие раны... Я не верю, что всё так легко...
В воображении Жени кожа Динки осыпалась, будто припозднившиеся по осени и дотерпевшие до первого снега листья, и выступала кровь, расчерчивала красные дорожки на рубашке Динки и белоснежной простыне. Ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать кошмарного треска. Но она не могла и лишь сильнее жмурилась...
- Тише, тише... Ну-ка... Вот так...
Незнакомый Жене лепечущий голос. Люди! Она мигом распахнула глаза во всю ширь - так, что узкая полоска света, пробивающаяся со стороны освещённой части палаты, на мгновенье её ослепила. Глаза жгло. Но Женя таращилась.
Над Динкой ворковала медсестра, шептала что-то успокаивающее, осторожно убрала её руки от лица. На столике лежал шприц.
- Вот он... вы... ход... - выдавила полусонная, успокоенная стараниями медсестры Динка. Взбухали красные полосы на лбу и на скулах, кое-где действительно проступила кровь. И лишь тогда Женя смогла двигаться - подхватила сумочку и рванула к двери. Её мутило. Женя едва успела добежать до туалета, и там её вырвало, а перед глазами долго плыли кроваво-красные круги.
Дома Женя всё выложила родителям. Естественно, утром она не планировала рассказывать матери и отцу о том, что решила прогулять школу ради Динки, но стоило ей вспомнить тёмные глаза-пуговицы сестры... А она не могла их не вспоминать. Мама долго успокаивала дочь - даже не ругала за прогул, отпаивала валерьянкой, говорила, что у Динки всего лишь нервный срыв: переучилась бедняжка, она же отличница, везде первая, всегда первая... Папа сидел рядом и кивал. И Женя поверила. Они были так убедительны, а она так любила Динку... Женя перестала всхлипывать. Пообещала маме, что больше не будет прогуливать. И отправилась спать.
На утро она опять пошла в больницу. Шла крадучись, с замирающим сердцем; как очутилась на этаже - попыталась удержать рвущееся из груди сердце. Замерла перед дверью в палату - едва не задохнулась. Но зашла.
Женя долго топталась за стеной, не решаясь заглянуть к Динке. Спустя десять минут на неё с удивлением косились две молоденькие девчонки, а грузный мужчина - и вовсе не сводил хмурого взгляда. Четвёртая кровать пустовала. Одна из девушек уже собиралась что-то спросить, но Женя быстро юркнула в мрачный закуток. И перевела дыхание.
Дина полусидела на кровати и читала какой-то толстенный том. Спустя несколько мучительных мгновений Дина оторвала взгляд от страниц и перевела его на Женю.
- О! Женька! Привет! - немного удивлённо проронила сестра, сдержанно улыбаясь. А Женя чуть не рассмеялась, едва не прыгнула на кровать, дабы расцеловать сестричку, но сдержалась: Дина не оценила бы такой страсти.
Глаза Дины было водянисто-голубыми, умными, живыми - не пластмассовыми. И Женя улыбнулась.
- Жень, сходи в буфет, возьми мне сока, в горле пересохло…
Абсолютно счастливая Женька вприпрыжку понеслась искать неведомый буфет, путаясь в длинных коридорах и безликих палатах, неприлично широко улыбаясь. Буфет отыскался лишь через двадцать минут. Лишь через полчаса вернулась Женька, сжимая пакетик. Сияя, она нырнула в мрачный закуток – и застыла. Пакетик жалобно чавкнул и упал под ноги девчонке.
Динка сидела на кровати, опираясь тощими лопатками на равномерно-персиковую стену со слегка осыпавшейся краской. Чудные овальные ноготки сестры снова мяли щёки, пробовали их на прочность, растягивали в разные стороны… На левой скуле уже наметилось несколько тонких царапинок, взбухших вереницей капель крови.
- Спасибо… ветер… - бормотала Динки себе под нос, но Женя слышала каждое слово, каждый вздох или запинку сестры. – Я с тобой…
Сбросив оцепенение и не дожидаясь развития событий, Женька метнулась к двери, чудом не наступив на пакет с соком.
- И я… с тобой!
Хриплый выкрик сестры толкнул её в спину, выдворяя в коридор.
Очнулась Женя тогда, когда почувствовала на запястья толстые жгуты. Они давили, оставляли болезненные рубцы. Но Женька могла лишь трепыхаться – никак не избавиться от этих пут.