... И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
Иосиф Бродский, "Остановка в пустыне"
-Короче, я те завтра позвоню, скажу, она придет или не придет!
-Давай, звони, потому что сам я тебе завтра звонить не буду, однозначно!
Два друга в запачканных краской футболках перешли Лиговку, бурно жестикулируя банками джин-тоника, и направились в сторону Ковенского переулка.
Голый бронзовый красноармеец в буденовке, сидящий у ступеней БКЗ Октябрьский, молча проводил их взглядом, стараясь не думать о жажде.
Ему лет двадцать на вид, и он все еще надеется, что когда-нибудь его отпустят с этого постамента, и переплавят во что-нибудь хорошее.
Никто и не догадывается, как ему здесь надоело!
Вот уже полвека сидит он голышом, и ветер не сдувает с головы нелепую буденовку!
Вот уже полвека его напарники, такие же голые и поджарые пролетарий и крестьянин, не предлагают закурить, а только смотрят с застывшей уверенностью в светлое будущее, расположившееся по чьему-то замыслу в районе дома 17 по Лиговскому проспекту.
Вот уже полвека пьяные и не очень люди равнодушно проходят мимо, лишь изредка удивляясь тройке раздетых мужчин, оставленных кем-то на страшную вахту.
Они хотели бы заснуть, но открытые глаза не знают усталости!
Они хотели бы замерзнуть, но ни одной мурашки не пробежит по литой спине...
Два друга в запачканных краской футболках идут обратно по площади, гремя полными авоськами.
-Да мне батя рассказывал, как они тут три дня после взрыва кирпичи убирали!
-А че тут взрывали?
-Че-че? Бродского читал?!
-Не читал и читать не буду, однозначно! Давай выпьем лучше! Вот около этих, голожопых...открывай давай!
Растрясшийся от ходьбы джин-тоник брызгает из недр алюминиевой банки. Горько-сладкая капля, щипнув правый глаз уставшего красноармейца, скатывается по скуле, чтоб омочить запекшиеся губы.