Поехать в небывалое

                ПОЕХАТЬ  В  НЕБЫВАЛОЕ


      Часто ловлю себя на мысли: как люди раньше жили без телевизора? Просто невозможно представить такую жизнь… ты пришел с работы и, поужинав, а то и во время еды, включаешь этот зомбоящик. Да-да – зомбоящик – так окрестили граждане наше телевидение. И хотя форма телевизора вовсе уже и не похожа на ящик, он стал плоский, почти как фанера, но, тем не менее, он в нашем представлении остался – ящиком. Ну и пусть будет так. Ну а если он кого-то зомбирует, то ничего страшного. Я же ведь могу оторваться, когда слышу, что точка зрения  телеведущего не совпадает с моим представлением о ситуации, и я даже соглашусь, что ему виднее. Было бы странным, если бы нас спрашивали, как им подать тот или иной материал. И вообще задача телевидения сводится к тому, чтобы заставить  нас сидеть как можно дольше у экрана, а не болтаться по улице.   Нечего по соседям ходить, сплетни собирать, заглядывая через высокий забор – кто больше наворовал, да точками зрения обмениваться, а вдруг эти самые точки зрения одного да другого гражданина сойдутся нечаянным образом?!..  Что тогда?.. Ну, это для тех, кто ещё не разучился мыслить. Для остальных же наше телевидение -  способ времяпровождения и работники культуры это прекрасно понимая, пичкают нас боевиками, и как бы сказал мой дядя – ещё всяческой дополнительной развлекательной хренью.
       Что касается моего дяди в отношении не только к голубым экранам, но вообще к человеческой морали, то здесь он доказывает однозначно: « Если бы люди, племяш, имели, хотя бы свинячью совесть!.. то наша жизнь…» Конечно, мой дядя, как всегда обобщает любые жизненные коллизии, выводя мораль на первое место и эту самую – совесть. Он даже готов был поставить за собственные средства памятник человеческой совести, в виде чего он ещё не решил, но убеждал, что никто и близко не подойдет к этому памятнику – стыдно будет. И наверно, он прав. Будет стоять огромная стела с изображением чего-то светлого, доброго, а люди десятой дорогой, десятой дорогой…
        В общем, чего тут долго говорить про наше телевидение, я скажу конкретно про своё – выключаю, когда смотреть тошно. Вот и сегодня, подтерев на полу лужу крови, пролившуюся с телеэкрана, потому как там только стреляли и стреляли, направился к дяде. Мы, когда долго не видимся, то обязательно чувствуем оба, что пора уже навестить друг дружку. Иной раз случалось так, что мы встречались на полпути к нашим жилищам и долго соображали, к кому пойти, и направлялись, куда был путь короче.
        А сегодня, когда я вышел летним солнечным утром, на центральную улицу нашего провинциального городка Тютюново, то дяди, к сожалению, не обнаружил. Даже нехорошо стало от этого. Нутро ведь подсказывало, что он тоже должен быть идти мне навстречу весело улыбаясь и ещё издалека махая мне рукой. Нутро, оно редко когда ошибалось. Обычно я слышал этот внутренний голос, который всегда говорил, как надо себя вести в данной ситуации. Но на этот раз, увы...  Потом подумав, что дядя имеет полное право на какое-нибудь заболевание, немного успокоился. Сидит он, наверное, у себя и попивает чай с малиною. Простыл, может. Хотя -  август на дворе. В общем, откинул я от себя нехорошие мысли и иду по улице, ловлю на себе взгляды прохожих, киваю на приветствия, а сам только одно представляю: сидит сейчас дядя и что-то пишет в тетрадь, планирует будущие наши походы, которые всегда носили приключенческий характер.
      Зайдя без стука в его дом на окраине городка, я ожидал увидеть что угодно, только не эту картину: дядя стоял посреди полуразрушенной комнаты с мастерком в руке и забрасывал раствором большие выбоины в стене. Я не мог сначала сообразить, что же произошло, но потом догадался: он тоже, как и я, смотрел проклятые боевики… И вот пожалуйста – результат… Как он только сам живой остался. И если у меня была только кровь под телевизором, то у дяди пули летали по всей комнате, а били, по всей видимости, крупнокалиберными… Мне даже стыдно стало, что мы, как культурные люди, смотрим, что не для ума и сердца, как говорят. Но для дяди есть оправдание – он старый вояка, но я… Я, же смотрю потому, что моя антенна выдает только мелодрамы в бесконечных сериалах, и боевики. А если случаются информационные передачи, то я очень осторожен к ним, искоса так на экран поглядываю, даже косина легкая в глазах имеется теперь. И всё от недоверия… Может, и другие тоже с косыми глазами ходят, я не могу определить, потому как сам ненормальный.
        Мы ведь долго доверяли…семьдесят лет доверяли… шли куда звали и вдруг шлагбаум!.. Всё, сказали, приехали – давайте в другую сторону. Теперь, если я проживу ещё семьдесят лет, то всё это время буду только сомневаться, потому что вдруг опять не в той стороне шарахаемся… И пусть руководящие органы на меня не обижаются и на дядю тоже – мы всегда были законопослушными гражданами и помогали своей стране, как могли. Так что моё недоверие пусть проверится временем и пусть мне, потом будет стыдно, за своё косоглазие… Ну, это потом а пока… Пока я вижу обеспокоенного дядю с мастерком в руке и целое корыто раствора у стены.
       - Два корыта уже измазал, - сказал, вздыхая дядя. – Ох, и крутой был боевик!.. Хорошо, что только пули вылетали из экрана… А если бы ещё бандиты выскочили да начали гонять меня по дому!.. А я вообще-то давно хотел эту стену ободрать, да по-новому оштукатурить, ха-ха!..
       Хорошо, что у дяди с чувством юмора всё в порядке, да и у меня тоже, иначе жизнь совсем была бы серой. И дядя не просто накидывал раствор на стену и затирал его, он, как художник мастихином цеплял месиво, как краску и, положив мазок в нужное место, отходил, любуясь творением. Всё что он ни делал, приобретало в моих глазах великий смысл, потому как проходило через его сердце и душу. И пусть не всегда у нас получалось так, как было задумано, но все равно наши всевозможные предприятия, имели благое намерение, чем мы всегда оправдывались в случае неудачи.
        Пока дядя заканчивал свое художество на стене, я присев на скрипучий старый стул, стал соображать, есть ли у моего родственника какое-нибудь любопытное мероприятие или даже целый план по нашим предстоящим делам. Ведь скука убивает наповал, как в крутом боевике. Подтачивает здоровье: адреналин не бродит, глаза не горят… Настроение ни к черту! А человек с плохим настроением, как говорят, все равно, что покойник с хорошим настроением. Да и всем известный бард напевал «… скисли душами, опрыщавели!..». Жуть просто! Хорошо, что есть я, и дядя. Точнее – дядя, потом – я. Без него я никто. Дядя идейный наставник! Застрельщик! Друг!
      Я чувствовал, что он сегодня должен был направиться ко мне, если бы не эта стена… А раз он хотел непременно меня увидеть, то естественным образом отсюда вытекало следующее: у нас назревает интересное мероприятие. Выстроив такую логическую цепочку, я даже обрадовался своим мыслительным способностям, но дядя разочаровал меня:
       - Ничего интересного, племяш, пока не имеется. Сентябрь на носу… мысли картошку копать.  Хотя, признаться… - он сделал длинную паузу. _ Признаться, я перешел на виртуальные истории, и поверь, они не хуже наших, всамделишных. Можно не выходить даже из дома.
       Я растерянно смотрел на него, ничего не понимая. Это, каким же образом, думаю, он собирается вовлечь меня в надуманные процессы? Интернет – он в самый раз для этого…
      - Литература! – улыбнулся дядя. – Она, как ничто другое, способна увести любого в неведомые дали и обстоятельства!
       У меня язык к нёбу прилип. Оторвав его, я еле выговорил: «А-а-а…»
       - Бэ-э-э! – начал развивать мою речь дядя. – Первобытные люди, скорее всего с этих звуков и начинали.
        - Но-но… - продолжил я.
        - Вот, уже выходишь из комы.
        - Но я, дядя, хотел сказать, что литература это… - я не знал, как точно выразить свою мысль, не обидев дядю. – Вы что ещё и писать стали? 
        - Пописывать, племяш, - дядя бросил последний мазок на картину. – Я это от тебя долго скрывал и вот решил сегодня раскрыться.
        «Пописывать» - у меня стало ассоциироваться прямо, сказать – сбегать по нужде, и потому его заявления об этом, даже рассмешило.
         - Писать и пописывать, однако, дядя, разные вещи! Хе-хе!.. Вы что, в самом деле, занялись литературой? И где же ваши опусы? Где? – И я стал суетливо, корча из себя шута, заглядывать под стол, стулья, комод. – Где же ваши опусы, дядя? Ведь ли-те-ра-ту-ра, извольте!.. Пописывать сейчас каждый умеет!
        - Тетрадь на столе, - спокойно, сказал он. – Возьмёшь домой, почитаешь. Может и понравится.
        И тут я обратил внимание, что на столе действительно лежит какая-то толстая засаленная тетрадь. В правом верхнем углу было криво написано: «Поехать в Небывалое». Очевидно, это было название его опуса, с которым мне и предстояло познакомиться в ближайшее время. Я, тут же распрощавшись с дядей, побежал домой, чтобы в уединении наконец-то рассмеяться от души над литературными потугами своего престарелого родственника. Я не представляю даже, как может человек всегда находящийся рядом с тобой – быть писателем. Писатель – это скорее человек с другой планеты, ну, по крайней мере – с другого села, а лучше из города, там всё-таки больше образованных личностей. Но чтобы вот так рядом!.. Тем более мой дядя!..
       Я, дрожащими от нетерпения руками, раскрыл  рукопись. И мне стало стыдно за себя, что так вот нехорошо подумал о способностях дяди. И хотя вся тетрадь была сплошь в подтеках и следов от стакана (дядя, очевидно, писал и за едой), произведение начало захватывать меня с головой, тем более там писалось от моего лица. « Это ж, надо, думаю, иметь такое воображение! Выше только Кафка»! И ещё я заметил, что местами текст исчезал напрочь, но это обстоятельство я не считаю небрежностью автора, а наоборот, его умыслом дать читателю простор для собственной фантазии. И так, я начал читать:

     « В региональном писательском сообществе, куда мы с дядей направились, царила, как всегда, сонная атмосфера. «Как всегда» - я бы не утверждал на все сто процентов, потому, что были времена, когда для пишущей братии был идеологический заказ и они, соревнуясь в восхвалении общественного строя, строчили, словно из пулемета, свои опусы. Теперь же, когда писателям была предоставлена относительная свобода творчества, они растерялись и не знали о чем теперь писать. Некоторые ударились в детективы, фантастику, в юмор, который, как говорится, стал ниже пояса. Но самое главное то, что отряд писателей заметно вырос, да так, что вопрос о количестве этих членов, стал ребром. Даже сам Гожий Аристарх Иванович, председатель местного отделения творцов от литературы, заволновался и схватился за голову. Союз стал представлять собой раздувшуюся лягушку в брачный период, которая созывает к себе самцов…
        Мой дядя тоже состоял в этом сообществе литераторов (не знаю, когда он туда просочился) и к моему удивлению, писал не только прозу, но и стихи, которые называл ласково – стишата. Когда я слышал это определение, то перед моим взором тут же появлялся хромой, старый и бескрылый – Пегасик. Эта его рифмованная проза, потерпела крупное фиаско в глазах местных знатоков этой тонкой духовной материи. Эти знатоки и сами «пописывали» очерчивая тем самым свои поэтические угодья, и охраняя их от поползновения новоиспеченных авторов стихоплетства.
        Редактор толстого журнала Семихватов Евсей махал у самого носа дяди пачкой исписанных листов бумаги, словно дохлой вороной, и сипло вопил:   
       - Милейший, ну разве это поэзия? Нет, вы только послушайте!: «Интересна наша жисть, только встал, опять ложись!..» Тьфу! А рифмы!? Какие примитивные рифмы!.. Это вообще за гранью моего понимания!
       Мне было ужасно неловко за своего родственника, которого разбивали в пух и прах, как говорится. А я ведь предупреждал его – не суйся ты с этими стишатами… Пишешь прозу – пиши. Она без всякой рифмы читается. И ещё я хотел бы подметить в связи с этим то, что этот редактор, походил внешне на дядю: тот же нос, большие до ужаса глаза за толстыми линзами очков. Правда, усов у него не было. Меня слегка передернуло от этого сходства, а когда вышел из отдела поэзии сам Соколовский, то я был удивлен чрезвычайно. Он тоже походил на дядю. Мне пришлось даже ущипнуть себя.
      Семихватов продолжал размахивать кипой бумаг перед носом дяди, а Соколовский, молча, разглядывал нас и ждал своей очереди. Вскоре редактор замолчал, и в бой вступила тяжелая артиллерия. Это была не простая пушка, это была гаубица!.. Соколовский просверлил дядю тяжелым взглядом  и выстрелил:
      - Стихи – говно! 
      - …
      Хорошо, что я и дядя - люди мужественные, да и чувство юмора у нас на высоте. Другого бы поэта в таких непредвиденных обстоятельствах просто б убило наповал вместе с его пегасом, но только не дядю. Он, конечно же, знал, что и у других дела с этой самой поэзией обстоят не лучшим  образом, потому и выстоял. Да, о чем это собственно я?.. Ведь дядя – прозаик. Ну, конечно же! Проза – его конек. И дядя тут же, бросил подыхающего пегаса и, взобравшись на прозаическую лошадку, резво поскакал по длинному коридору Союза.
      В приемной председателя правления, дядя весело толкнул в бок дремавшего поэта Почиваева., который был очень стар и уже плохо соображал, почему он здесь.
      - В очереди за медалью? – спросил весело дядя.
      - Нет, нет, проходите. Я подожду, – не понял тот.
      Я обратил внимание, что и Почиваев почему-то был похож на дядю. Если бы не родимое пятно на всю голову в виде всё того же пегаса. Это ж надо, как природа метит избранных! – подумалось мне. 
      То, что председатель правления Гожий Аристарх Иванович, являлся клоном дяди, не берусь утверждать. Я видел через полуоткрытую дверь и дядю и председателя. Сходство было конечно поразительное, но с некоторым расхождением в росте, количеством растительности на голове, и самое значительное – тембром голоса. Председатель пищал, как мышь, в то время, как дядя – басовито гудел. Правда, поначалу никто ничего не говорил. Я видел, как дядя уверенно зашел в кабинет и, неловко перекрестившись на образа, плюхнулся в кресло напротив Аристарха Ивановича. Они сидели визави, целую минуту.
       Председатель был настолько удивлен неожиданному визиту, что долго не мог ничего сказать. Первым разрядил обстановку дядя.
       - Медаль хочу! – спокойно сказал он.
       - Не, не понял… - пискнул тот, часто заморгав глазами.
       - Все, понимаешь, при медалях за ратный поэтический и прозаический труд… - продолжил спокойно дядя. – А у меня только военные.
       - Вы, извините, уважаемый, но я что-то не припомню вас. Вы собственно, кто? – И Гожий привстал, рассматривая пристально дядю.
        - Да свой я. Тоже того… член.
        Аристарх Иванович напрягся, припоминая кто перед ним. Его лицо при этом сморщилось, словно сушеный урюк, потом слегка разгладилось, потом вновь собралось морщинами. Этих новоявленных членов Союза, было настолько много, что сразу и не припомнишь, кто есть кто. «Членоносцы» - называл их за глаза Аристарх Иванович. И если бы эти члены кропали что-то достойное в литературе, то их бы не забывали, а так приходится помнить каждого не по произведениям, а по физиономиям. И хотя памятью престарелый председатель не страдал, но все равно никак не мог вспомнить кто перед ним. Мне стало даже стыдно за дядю. Сейчас, думаю, и здесь его попрут…
       Наконец лицо Аристарха Ивановича разгладилось и, как мне показалось, просветлело:
       - При-по-ми-наю!.. – нараспев начал он. – Вы как-то стихи нам приносили. Ну и как, что сказал Соколовский?
        Я чуть не поперхнулся собственной слюной, а дядя, как ни в чем не бывало:
        - Соколовский сказал, что го… годятся, если подрихтовать!..
        - Вот, вот, го… го-рдиться надо! Обычно он го… го-раздо хуже отзывается о многих поэтах. А рихтовать нет смысла! Вы я слышал, прозой увлеклись в последнее время?! Правда, я ничего не припомню написанного вами, но говорят, что терпеть можно. -  При последних словах Гожий, лукаво прищурился, потом взял ноту повыше. – Медаль ему подавай! А за что? Другие вон в поте лица мотаются по городам и весям нашего необъятного региона, сеют в народ разумное, доброе и это самое…
        - Вечное, - не растерялся дядя.
        - Вот именно! – взял ещё выше ноту Гожий. Это было уже похоже на завывание циркулярной пилы. Мне казалось, что дядю сейчас эта пила раскромсает на части. Пила эта всё набирала обороты: - Многие наши выдающиеся поэты и прозаики, не покладая рук, недоедая, в холод и в жару, наезжают в самые труднодоступные уголки нашего отечества и, работая с населением, приподнимают культурный уровень, который, как говорится, упал ниже плинтуса!..
        - Так и я готов хоть сейчас ехать и сеять это самое разумное, доброе и как его?..- не растерялся дядя.
        - Как, как его! – перекривил Гожий дядю. – Вечное, понимаешь… Как его… Вечно с вами тут проблемы!
        - Я готов на встречу с читателями хоть сейчас! – Браво выкрикнул дядя, и по-военному встал, вытянувшись в струнку.
        - Ты смотри, каков орёл! – Аристарх Иванович обошел дядю со всех сторон, как скульптор, оглядывая новое изваяние – всё ли там схвачено, верно, потом присел. – Одна-а-ко… А в принципе, почему бы и нет! Вы что никогда ещё не были на встрече с читателями? Ни разу не напивались до поросячьего визга?
        - Нет, нет – я же не пьющий! – заулыбался дядя.
        - А я пошутил. Хотя бывают у нас иногда казусы… Вроде бы и поэт хороший а то и прозаик, а как дойдет дело до первой рюмки, то не разберешь потом где писатель, а где читатель… И всё-таки, все-таки… - Гожий снова встал и подойдя к черной шторе на стене, резким движением сдвинул её в сторону. За шторой скрывалась географическая карта.– У нас тут есть одно местечко под названием мохнатая гора… мм-м…
       - Никогда не слышал о такой горе, - удивлено сказал дядя, подойдя поближе к карте. – Я человек в общем-то местный, но, но… А есть ли рядом какой-нибудь населенный пункт?
        - Село Небывалое. Там, кстати, ещё никто из нас не бывал. Я имею в виду наших уважаемых членов. И жители этого села… - Гожий заломил руки за спину и мелко стал прохаживаться по кабинету. – Жители этого села ведут себя отвратительным образом! Ни во что не верят, понимаешь. Водку пьют по-черному. Сквернословят. Власть ругают и самое главное - не верят в Бога. И кроме прочего там.. эпидемия самоубийств! Вот что! – Последнее  Аристарх Иванович произнёс шепотом, оглядываясь по сторонам. – Просто жуть!..
        - Так чего тут удивляться, Аристарх Иванович. Семьдесят лет отучали от веры, а теперь вспомнили… Ситуация, прямо сказать - критическая.
        Они какое-то время молчали, прикладывая линейку, отмеряя расстояние от одного населенного пункта до другого. Дядя нервно покручивал кончики усов, удивляясь всё больше и больше этой незнакомой местности. Я, наблюдая, за процессом, тоже не мог понять, откуда взялось это село Небывалое. Да и на слуху его никогда не было. Может Гожий шутит с дядей?
       Но судя по их виду, чувствовалось, что всё очень серьезно. Вскоре они содрали карту со стены и, начали ползать по ней буквально на животе, дотошно изучая местность. Брали лупу и увеличивали всё, что можно было увеличить. Даже под объект наблюдения нечаянно попала, волосатая рука Аристарха Ивановича и дядя вскрикнув, от радости, подумал, что это и есть та загадочная мохнатая гора. Потом они сидели за столом, и пили чай на посошок. Дядя, как всегда шутил, а председатель, все почему-то с недоверием поглядывал на него. А может мне так казалось. Но вполне возможно, что Гожий просто запутался с этими самыми членами сообщества, не зная кому доверять, а кому и нет. Наконец Гожий спросил:
       - Извиняюсь, но я почему-то никак не припомню ваших произведений в прозе?
        Дядя повернулся лицом к двери и, увидев меня, поманил к себе пальцем. Я робко вошел и протянул ему замусоленную тетрадь. Дядя передал её Аристарху Ивановичу и тот кое-как прочел неразборчивый почерк дяди: «Поехать в Небывалое». – Странно, - растерянно сказал он. – Вы ещё не поехали, а произведение готово.
         - А я вам оставляю эту рукопись, почитаете на досуге, - сказал в ответ дядя и мы вышли из кабинета.
          - Но ведь здесь ничего нет, кроме заголовка! – Донеслось до наших ушей.  И ещё до нас донеслось громкое: «Ты глянь, уже в форточку лезут! Сгинь, пропади! Сгинь, пропади!
        Мы не оглядываясь, знали, что Гожий воюет с новыми литературными дарованиями, которые лезли к нему через форточку за подписью о принятии их в члены.
        В приемной уже стало шумно: подошли два поэта и своим громким чтением стихов, разбудили Почиваева. Он разлепил веки и выкрикнул писклявым голосом: «Ударим рифмой по рутине»! и снова задремал.     Особенно выделялся Грудастый Максим, от которого сильно разило спиртным. Он шумел, словно весенняя река, грохоча, перекатывая с места на место камушки-слова, которые были местами непонятны, но патетика чувств захлёстывала берега. Он заламывал артистично руки и, вскидывая кверху жидкую бородку, декламировал:
      
                При редкой встрече я ему
                На всякий случай руку жму!..
                А вдруг, а вдруг когда-то Васе
                Поставят памятник в Миассе!

      Мне после этого четверостишия стало весело. Я представил, что памятник поставят не Васе, а мне и дяде. Естественно дядя будет большим и целеустремленным, с занесенной вперед ногой, а я маленького роста и с глуповатой внешностью стою, ухватившись за его мощное плечо, и тоже - с горящим взглядом. И памятник будет, конечно же, не в каком-то Миассе а в Москве.
      Грудастого перебивала, бледная и прозрачная, как медуза, поэтесса. Она читала сиплым прокуренным голосом:
 
                Повторенье – мать ученья,
                Так в народе говорят.
                Верьте в это без сомненья –
                Повторяйте всё подряд.
                Но в таком не легком деле
                Постарайтесь не забыть,
                Жизнь, как бы ни хотели,
                Невозможно повторить.

     Мне лично этот стих понравился. Я даже ощутил всею кожей этот быстротекущий момент под названием жизнь, и скорее потащил дядю к выходу. Если, думаю, мне здесь остаться ещё на полчаса, то запросто можно подхватить бациллу стихотворчества. А потом бы пришлось бегать за Аристархом Ивановичем, доказывая, что и я не лыком шит… Нет, нет – это не моё! Хватает у нас в стране мастеров рифмы и без меня. Я лучше буду опорой и слугой своего дяди, который напишет за нас двоих. И самое главное – я не буду внешне похож на него, как многие в литсообществе.
      Домой в Тютюново, мы ехали на старенькой иномарке дяди. Здесь не лишне будет акцентировать внимание дорогого читателя на средство нашего передвижения, потому как этих средств было два – у дяди и у меня. И можно догадаться сразу, что в сообщество литераторов мы поехали на самой добротной машине, в то время, как мой допотопный транспорт отечественного производства, стоял, как говорится, на приколе. «Иномарка» - звучало в устах наших водителей очень уважительно, в то время, как  бывший советский автомобиль не более чем ведро с гайками. И поскольку это ведро ещё могло оказать хоть какую-то пользу, то мы решили выжать из него оставшиеся соки, ведь зарубежный легковой автомобиль просто  испугается наших дорог, а то и сплошному бездорожью, куда мы и направлялись.
      Дома мы долго обсуждали, что возьмём в дорогу: сухарей – можно, даже необходимо, консервы, китайская лапша – мешка полтора, канистру бензина, воды, и… и ещё килограмма три болтов и гаек… мало ли чего…
       Как всегда в таких случаях не спалось. Даже предстоящая рыбалка лишала сна и покоя, а тут встреча с читателями и эта странная – мохнатая гора. Откуда она взялась в наших местах? А может она была всегда на своем месте, просто стали о ней мало говорить, а потом и вовсе забыли. А если о ней умышленно стали замалчивать, то вполне понятно, что этой горы как бы и нет. Но сердце подсказывало, что здесь что-то не так.
       Я ещё с вечера подкрутил все разболтавшиеся гайки на своей машине, а с утра ещё раз обошел её вокруг, пнув колеса. Чувствовалось, что это её последний путь – «Боливар не вывезет двоих»… «Шестерка» была очень старая и прогнившая основательно. Езда на таком автомобиле была экстремальной, потому я никогда не брал пассажиров, рискуя их растерять через дырявое днище. Даже автоинспекторы крайне удивлялись тому, как эта посудина проходит техосмотр!.. И притормозить на трассе старые «Жигули» было их любимым занятием и так же погоняться за каким-нибудь юнцом, рискнувшим прокатиться на этой посудине без прав и с запахом спиртного.
       Спешу скорее заверить, что мы с дядей к спиртному больше чем равнодушны, презираем даже пьянство… И если от моей машины часто разит самогоном, то это от того, что в бачке для мойки стекла оный и находится, и чаще в зимнее время. Правда, обладателей полосатых палок это не успокаивало до тех пор, пока я не дуну в трубочку на наличие паров этого самого самогона.
        В общем, рассвет уже наступил. Птицы пели свои утренние серенады, как гимн нашему предстоящему походу в Небывалое. Я насвистывая соловьем, подъехал к дому дяди, где мой родственник допивал свой чай, бросая на меня восторженный, но хитрый взгляд, проверяя меня уже в  который раз, на решительность и твердость духа к нашим предприятиям.
       Ещё раз, проверив содержимое багажника, куда с вечера мы наложили всякой всячины, мы присели на крылечко.
       - Ну, в добрый путь! – крякнул дядя вставая. Одет он был в старый выгоревший плащ цвета охры и с биноклем на груди. А на голове неизменная армейская панама ещё с туркменских песков окрестностей Небит-Дага, где дядя когда-то служил. На ногах кирзовые сапоги, как и подобает старому советскому солдату. Униформа дяди была и впрямь экзотическая, если брать во внимание мои потрепанные джинсы и кроссовки, к которым я буквально прирос, находя в этом массу достоинств.
        Прежде чем забраться во чрево моего автомобиля, мы, с дядей расстелив на капоте карту местности, ещё раз уточнили маршрут, по которому нам придется двигаться. А этот маршрут был начертан неуверенной рукой Аристарха Ивановича в виде коротких красных стрелок, убегающих куда-то на север. Дядя, поморщившись, вынул из кармана компас и, определив направление сторон света, сказал: «Поехали»!
       «Жигули» нехотя завелись, подвывая двигателем и рыча прогоревшей выхлопной трубой. Мы тронулись, и дядя во весь свой прокуренный хриплый голос затянул:

                Ста-рость меня дома не зас-та-а--нет –
                Я в доро-о-ге, я в пу-ти!..

         Ехали по проселочной дороге, любуясь красотами родного края. Ехали и искоса поглядывали друг на друга, улыбаясь при этом. Вот оно настоящее путешествие, в которое мы хоть раз в год да направлялись! Пусть мы не скопили денег на заграничную поездку – у нас тоже немало экзотических мест, где ещё никто и никогда не бывал. И если кто-то скажет, что наша страна изведана вдоль и поперек, тот глубоко ошибается. Зайдите в глухую тайгу, и вы поймёте, что это особый сказочный мир. Спуститесь на байдарке по сибирской горной реке - вы испытаете такое непередаваемое ощущение, что любая заграница покажется пустой тратой времени и средств. 
       Мы ехали часа два, трясясь на ухабах, и чем дальше отъезжали от дома, тем хуже становилась дорога. Её уже трудно было назвать таковой, потому как исчезли последние дорожные знаки и мы двигались по едва заметной колее, которая петляла сквозь молодую поросль осин и берез, но тем не менее…
        Тем не менее, нас остановили… и мы даже опешили от неожиданности!.. Хоть я никогда не жаловался на зрение, но дядя оказался зорче меня. Он увидел сквозь толстые стекла очков, как сбоку от нас мелькнула полосатая палка автоинспектора. В общем-то, эту палку заметил и я, но подумал, что это всего лишь галлюцинации… Мне эти палки всегда мерещатся, когда я выезжаю на трассу. Но здесь, в таком месте… В таком диком месте могли бегать только полосатые зебры, хотя, о чём это я – здесь не Африка….
         - Стой, стой, племяш! Не задави человека! – испуганно закричал дядя, хватаясь за руль.
         Я испугался и надавил на тормоза. Машина пронзительно визжа, резко остановилась, да так что мы чуть не вышибли головами лобовое стекло. «Главное в машине, всё-таки – тормоза» - успел я подумать, как в дверь громко постучали. Я, ничего не поняв, завертел головой, ища того, кто стучал, но его не было видно. Стук повторился с моей стороны и я опустив стекло, выглянул… Мне, конечно, надо уже привыкать ко всяким небывальщинам начиная с посещения сообщества литераторов, но здесь было нечто особенное… Хотя и ничего особенного – так, маленький человек в погонах – автоинспектор. Он был настолько маленький, что едва доставал до середины двери, от того я его и не заметил. Он так же требовательно стучал палкой по ржавому кузову машины, несмотря на то, что я уже остановился и открыл дверь.
        - Автоинспектор Козлов, – представился он, приложив маленькую ладошку к козырьку милицейской фуражки.
        Дядя, перевесившись через моё плечо, разинул рот, разглядывая это низкорослое наваждение в погонах. Наваждение было сантиметров тридцать росточка, но держалось, как и подобает нормальным служивым людям.
      - Козлов? – переспросил дядя.
      - Старший лейтенант Козлов! – козырнул ещё раз человечек в погонах.
      Я внимательно присмотрелся. Да, это был настоящий офицер, в настоящей униформе и с маленькими яркими звездочками на погонах.
       - Дядя, ущипни меня, - попросил я.
       - А чего тут, племяш, щипать-то… приехали, называется. Ты хоть права взял с собой?
         Меня даже передернуло от этой фразы. Как же я могу права дома оставить. Без прав ни один нормальный автолюбитель не выедет за ворота. И я полез во внутренний карман пиджака. Их там не было.
         - Да-да, представьте, пожалуйста, документ дающий право водить транспорт повышенной опасности, - требовательно попросил автоинспектор. – Да и вообще, я смотрю, это не машина, а ве-ведро с гайками! И как это вы техосмотр проходите? Едете без света и резина у вас лысая…
           - Лейтенант, - улыбнулся дядя во всю ширину своих железных зубов, - так и я лысый! – Он приподнял панаму, обнажив чистую, как куриное яйцо, голову. – Мы, тут, понимаете ли, уважаемый старший лейтенант… мы ведь только изображаем поездку… Ну, какая это машина. Это горе, а не машина. Мы вон только до лесочка доедем и бросим её. А права, права есть у нас. Племяш, где права?
         Я, глупо улыбаясь, продолжал нырять рукою в кармах. Прав не было. Я их забыл дома. Если бы я чаще ездил, то наверняка бы взял с собою.
        - Какие ещё права?! – начал громко возмущаться я, разговаривая больше с дядей. – Мы едем практически по бездорожью, да и автоинспектор, наверняка, не всамделишный.
       Я не успел договорить последнюю фразу, как маленький страж порядка, запрыгнув мне на коленки, в одно мгновение оказался на панели приборов. Он уселся лицом к нам, и, ткнув палкой мне в нос, заявил:
       - Я вынужден оштрафовать вас!
       Мы в упор разглядывали инспектора, продолжая сомневаться в происходящим, а дядя даже похлопал его по плечу.
        - Настоящий, племяш, он. Тут, похоже, сюрпризов много будет, пока доберемся до места. Это уже какая-то аномалия…
         - И так, ваше фио? - и автоинспектор стал заполнять крошечный протокол. – За превышение скорости, за езду без света и отсутствия прав!..
         - Козлов, – вздохнул я.
         - Извините, это я Козлов, – сурово глянул на меня старший лейтенант. За дачу ложной информации – сами понимаете…
         - Я тоже Козлов, - соврал я.
         - А этот? – инспектор ткнул карандашом в сторону дяди.
         - Козлодёров, -  не растерялся дядя.
         - Ха-ха, шутники однако! – Схватился тот за живот. – И сейчас ещё один вопросик, так сказать, на вшивость!.. И куда же это вы направляетесь, интересно знать?
         - Боюсь рассмешить вас окончательно, господин-товарищ старший лейтенант, - начал дядя, - мы едем на встречу с читателями.
         - Дядя пописывает, - деликатно вклинился я.
         - Любопытно… очень любопытно! А вы знаете, что здесь така-а-я глухомань!.. Где вы этих читателей искать будете?
         - Глу-хо-мань, говорите, - произнес вкрадчиво дядя, озираясь при этом. - Тогда давай-ка, любезный Козлов, мы с тобой и распрощаемся в таком случае.
          - Не прикасайтесь ко мне, я при исполнении! – стал отмахиваться палкой автоинспектор. Но дядя уже приподнял старшего лейтенанта за шиворот и, открыв дверь, поставил его в пыльный придорожный лопух.
          - Газуй! – скомандовал дядя.
          Я надавил на педаль, и машина, зарычав раненым зверем, дернулась с места. Мы даже успели облегченно вздохнуть, как послышался дробный грохот по крыше автомобиля, и через секунду на лобовом стекле распласталась фигура автоинспектора Козлова. Он, ухватившись одной рукой за «дворник» лобового стекла, другой стал наносить мощные удары палкой. Стекло тут же покрывалось белыми разводами трещин, после чего я решил применить последнее средство.
        - Я его смою! – закричал я, включая «дворники».
        Струя разбавленного самогона забрызгивала несчастного с головы до ног, а дворники, за которые он ухватился мертвой хваткой, мотали его из стороны в сторону по лобовому стеклу. Бедный Козлов, пачкая свой мундир, ездил из одного края в другой, умудряясь при этом так же усердно бить по стеклу. Но вскоре экзекуция с нашей стороны прекратилась, потому, как не имела дальнейшего смысла: всё стекло уже было сплошь в трещинах, словно паутина, через которое видно было только самого автоинспектора и его полосатую палку. Он зло отплёвывался и ругался нехорошими словами в наш адрес.
        Я заглушил двигатель.
        - Ну что, служивый! – дядя высунулся из окна. – Как дальше жить будем? Разойдемся по-хорошему или всё-таки – протокол. Я даже знаю от чего ты такой маленький.
       - От чего же? – Удивился тот, усевшись на капот и снимая мокрое бельё.
       - Да всё от того, что ты злой! Вот вы уважаемый автоинспектор (дядя перешел на «вы»), совсем не желаете понимать простых граждан. Мы что – преступники какие-нибудь, чтобы с нами таким вот образом?.. Штраф там и прочее… Может, вы нас и на пятнадцать суток посадите?
       - И посажу! Но если вы скажете, от чего я не расту, то обойдемся только штрафом.
        - Мило с вашей стороны, - дядя вылез из машины и присев на капот, закурил. – Кстати, как вас по имени отчеству? Давайте по-человечески лучше общаться, ведь сами говорите – глухомань…
       - Вы на что намекаете это? Я в этой глухомани на службе. Правда, дорогу домой уже не помню. А зовут меня Сергей Сергеич.
        - Ну вот, - заулыбался дядя. – Так уже теплее… Кстати, Сергей Сергеич, вы как здесь оказались?
        - Направили меня. Тестирование прохожу. Если, сказало начальство, найдешь в этих диких местах нарушителей дорожного движения, то оставим на службе и даже в звании повысим.
        - А в росте они тоже вам пообещали прибавить? – спросил я. – Ведь, как правило, люди растут от добрых дел. А вы Сергей Сергеич, кроме штрафа, однако ничего и не пытались предпринимать.
         - Не понял, - удивился тот.
         - А чего тут понимать. Видел я вашего брата, когда вы, затаившись в самых неожиданных местах, отслеживаете камерой бегущих пешеходов не по «зебре». Ну засуетился человек, ну поторопился, понимаете… А вы тут, как… И пенсионеров и бедных студентов и несчастного безработного! – И я, чуть не пустив притворную слезу, надрывно продолжал. – Бабушку одинокую штрафуете, а у неё на днях может дедушка умер, может быть, единственный, кто мог слазить в погреб за картошкой!.. А внуки не идут, проклятые!..
         - Так план же! Нам премиальные за это! – сделал скорбное лицо Сергей Сергеич. – А что же я должен в таких случаях делать?
         - Профилактика, уважаемый, Сергей Сергеич, - взял слово дядя. - Заболевание надо лечить. А то, к примеру, приду я в больницу и мне вместо лечения – штраф! Человек должен ясно осознать, что дорогу в неположенном месте переходить нельзя. Помню, в старые добрые времена… Ах, не будем лучше!..  А вот теперь к самому главному, Сергей Сергеич, какой у вас рост?
      - Эх-х, ровно сорок сантиметров, - тяжело вздохнул автоинспектор.
      - Мне кажется, что уже больше,- серьезно сказал я. – Я вижу, что вы на глазах растёте.
       - Не может быть.
       - Дядя, где у нас рулетка? Ах, вот она в кармане у меня. Снимайте свои берцы, Сергей Сергеич, сейчас замерю ваш рост. Так, так… Нет, увы, пока только сорок сантиметров.
        Мы видели, как расстроился Сергей Сергеич и как могли, пытались успокоить его. Мы даже пообещали взять его с собой, если он разделит не только нашу точку зрения по восприятию нынешней действительности, но и возьмёт на себя охрану продовольствия от внешних посягательств любителей легкой наживы. Он согласился.
       Через пять минут мы втроем, на лужайке, ели распаренную китайскую лапшу и умирали со смеха, узнав от нашего нового компаньона в погонах, что его начальство имело рост всего… двадцать сантиметров.
        - И что это начальство тоже прошло аттестацию? – хватался за живот дядя. – Ну и времена, ну  и нравы!..
         Сергей Сергеич тоже смеялся от души. В нем ничего не осталось от того бывшего обладателя страшной полосатой палки – это был хороший наш друг и компаньон. Когда же он, отобедав с нами, стал натягивать свою казенную обувь, то сделал это с большим трудом. Потом когда он надел подсохшую униформу, то и она почему-то как бы скукожилась. Мы даже удивились, не поняв в чем дело. И тут дядя сообразил – Сергей Сергеич подрос. Мы замерили его вновь – сорок три сантиметра!..
         Не буду здесь описывать восторга старшего лейтенанта Козлова Сергея Сергеевича, скажу лишь то, что «Яблочко» он отлично станцевал, хотя, по его признанию, никогда этому не учился.
         Мы почти заканчивали трапезу, как вдруг из кустов на нас вышли самые настоящие китайцы. Они были, конечно,  намного крупнее нашего старшего лейтенанта, но намного мельче нас, хотя я сам не был богатырского роста. Их было трое, и они голодными глазами смотрели, как дядя доедал последнюю порцию лапши, а когда он поперхнулся от неожиданности, то один из них учтиво постучал по его спине.
         - Мы хоцем кусать, - сказал один, и остальные закивали головами.
        Сергей Сергеич вскочил и потянулся к кобуре за своим игрушечным пистолетом, но дядя отстранил его руку.
          - Мы отастали от блигада, - пояснял всё тот же китаец, очевидно больше знающий русский язык. – И оцень хотим кусать. Не будете вы любезна, угосять нас лапса.
          - А чего вы тут делаете? – наконец-то пришел в себя дядя.
          - Мы лес заготовлять. У нас согласения на вылубку леса.
          - Ну и дела, мать вашу!
          - Нет, нет! Мать васу нам не надо, нам только лес нада. У нас согласения.
          - Во, видишь, племяш, - они нам лапшу, а мы им лес! Здорово, а! Хотя, признаться, придумали неплохо – распарил и ешь. Спасибо перестройке! Ну что же, присаживайтесь, как вас там – Сунь, Хунь..
          - Сунь, Хунь и Чай, - заулыбались гости, низко кланяясь. 
         

           Лапши у нас было много, поэтому мы от души накормили этих бедняг
и дали в дорогу ещё по две пачки на брата. Они, поблагодарив нас, отправились на поиски своей бригады.
            Потом у дяди был получасовой сонтренаж а я и Сергей Сергеевич внимательно изучали карту, чтобы не сбиться с маршрута. Но маршрута, как такового не было. Стрелки, которые рисовал Аристарх Иванович, стали почему-то еле заметными и у меня закралось сомнение – а были ли они вообще? Когда проснулся дядя и присоединился к нам, то на карте уже практически никаких пометок не было, и это настораживало.
         Мы не знали, в какую сторону направляться. Проехав несколько десятков метров в сторону наступающей тайги, мы основательно застряли в глубокой колее, из которой, похоже, было уже не выбраться. Колеса визжа, вращались на месте, далеко выбрасывая грязь, и вдруг двигатель застучал дробно и звонко своими металлическими деталями… После очередной попытки завести его я понял – заклинило. Мы опечаленные вылезли наружу и со скорбным видом оглядели наше средство передвижения. И хотя двигатель не работал, но из выхлопной трубы всё валил и валил густой черный дым, заволакивая всё вокруг. Даже пролетавшая рядом ворона глотнув едкого угара, упала замертво на горячий капот автомобиля. Это был конец моей водительской эпопее, и дядя прекрасно это понимая, прижал меня к себе и, сняв панаму, громко произнес слова утешения:
        - Да будет, племянничек, земля ей пухом! Когда-нибудь на этом месте мы поставим памятник советскому автопрому! Как ни хороши заграничные автомобили, но наши «Жигули» доказали, что они тоже имеют право называться… называться… - дядя не знал как сказать дальше.
       - Средством передвижения повышенной опасности! – пропищал Сергей Сергеич.
        - Ну, будет тебе старший лейтенант! Смотри, а то опять в корень расти начнёшь.
        Сергей Сергеевич стыдливо опустил голову, а я, сронив слезу продолжил:
        - Сколько раз я уходил от погони, петляя по узким переулкам и широким проспектам!.. Сколько раз она меня выручала, когда я, нагрузив её мешками картошки, вёз на городской рынок кормить городское население!.. Сколько раз!..
        - Ну, хватит, племяш! Я растроган очень! Я тебе дам порулить на иномарке, если хочешь, а там как-нибудь заработаешь на другую. Всё, господа – перекур. Будем думать, как двигаться дальше. Возьмём с собой только самое необходимое.
        Мы понимали, что кроме всего самого необходимого нужно было ещё определиться с нашим новым компаньоном, которого уже не бросишь, а загрузить чем-либо невозможно по известной причине. Да его самого нужно было нести в кармане или рюкзаке, пока он не вырастет. А вырастет ли он вообще, было неизвестно, хотя возможность для этого будет, в чём мы не сомневались.
       Мы нагрузили рюкзаки всё, что было под силу и, перекурив, смело двинулись в сторону плотной стены синего леса. Сергей Сергеич сидел у дяди на плече, держась за воротник его плаща, и указывал, где лучше нам обойти то или иное препятствие в виде высокой травы, или большого валуна. Мы, конечно же, сами видели, не хуже его, что у нас впереди, но молчали, отдавая дань уважения новой обязанности нашего компаньона, который пытался таким образом принести нам хоть какую-то пользу.
      Было очень жарко, и назойливая мошка атаковала нас со всех сторон, особенно доставалось нашему недорослю: он без конца отмахивался фуражкой, проклиная эту мелкую тварь бранными словами, а огромных стрекоз налетавших на него, просто отстреливал. Они, словно боевые машины, уходили в пике, прошелестев крыльями-лопастями, и исчезали в густой высокой траве. Дядя, после удачного его попадания, кричал «браво», густо дымя козьей ножкой. В общем – дым, стрельба – всё как положено в таких случаях. Правда, когда над нами пролетала крупная хищная птица, то Сергей Сергеевич, тут же прятался во внутренний карман дядиного плаща и оттуда грозил птице кукишем.
        Мы, выйдя, на небольшую поляну, сплошь усеянную земляникой, сбросили рюкзаки и блаженно растянувшись, предоставили себе небольшой отдых. Сергей Сергеевич тут же бросился, есть ягоду, в то время как мы шумно дыша, начали выяснять правильность нашего маршрута. Пресловутая мохнатая гора не давала покоя нашему воображению. Если мы её найдём, то это будет верный ориентир, что где-то рядом и село Небывалое. За рассуждениями о предстоящем пути, мы не заметили, как на нас наползла огромная черная туча, и всё вокруг стало тихо и мрачно. Мошки, как будто и не существовало вовсе и всего живого, кроме нас троих. Сергей Сергеевич едва успел заскочить под полу дядиного плаща, как тут же сверкнула молния, и  через секунду тысячью медными тазами грохотнуло сверху. Мы даже не успели перекреститься от страха, как на нас длинно и упруго, словно бич пастуха по непослушному стаду, стеганули струи холодного дождя.
      Если бы не плащ дяди… Одним словом – мы все были в безопасности. А дождь хлестал и хлестал, будто никогда этим не занимался, а теперь наконец-то ему позволили это действо. Он шел уже около получаса и мы, выглядывая из-под плаща, забеспокоились, что не успеем к ночи добраться до леса. В лесу мы смогли бы соорудить шалаш и относительно неплохо выспаться, чтобы с новыми силами двинуться дальше.
        Дождь всё струился, шумно барабаня по плащу, и казалось за этим звуком, ничего уже не услышишь, но вдруг где-то рядом послышался странный шум лязгающего железа и крики толпы. Шум нарастал и не было уже никакого сомнения, что это были люди и ещё нечто… Выглянув, мы увидели это огромное нечто. Оно пронзительно крикнуло и выпустило в долину струю горячего пара. Это был паровоз красного цвета высотой с пятиэтажный дом, с ярко светящимся символикой из серпа и молота, тащивший за собой несколько вагонов с лесом. Он шел, как говорится, на всех парах по бездорожью, и громким тревожным свистом распугивал далеко окрест всё живое.
        Но нам только казалось, что это огромное красное чудовище летит вдаль само по себе: вокруг него суетилось огромное количество людей с раскосыми глазами. Они  обгоняли паровоз с тяжелыми рельсами и шпалами на плечах, прокладывая впереди него железную дорогу, и пока передние успевали её прокладывать, то задние – разбирали, передавая передним эти нехитрые детали из железа и дерева. И это было так стремительно, что машина не сбавляя хода, летела вперед.
        Мы не успели опомниться, как вся эта шумная процессия из людей и паровоза, исчезли за пеленой дождя, лишь изредка затихая, доносился стук колес да выкрики толпы.
       - Вот это да-а!.. – не веря своим глазам, сказал я.
       А дядя:
       - По-моему, я там видел наших старых знакомых в окне машиниста.
       - Это кого же, - удивился я.
       - Сунь, Хунь, Чая.
       - Да что вы, дядя. Они ведь все на одно лицо.
       - Пусть и так, племяш, но суть в другом. Вот до чего же трудолюбивый народ! Бегут, понимаешь, впереди паровоза и рельсы прокладывают! Кому скажи, не поверят.
        - Да, не поверят, - поддакнул Сергей Сергеевич. – И ведь сами-то небольшого роста. Конечно выше меня, но тем не менее…
        - Не переживай, дорогой,- щелкнул я по крохотному носику автоинспектора. – До роста среднего китайца, я думаю, не сложно будет подтянуться. А вот какие были богатыри на Руси, увы!..

       Дождь прекратился, и из-за туч снова показалось яркое солнце. Дядя, развешивая плащ на куст шиповника, что-то мурлыкал себе под нос, а я рассматривал в бинокль дальние дали, находил, что нигде не было никакого намёка на населённый пункт – перелески, заросшие поля, а вдалеке – тайга. Логика подсказывала, что мохнатая гора, если она существует на самом деле, скрыта от любопытных глаз и находится где-то в глухой тайге. Что же касается наших читателей из села Небывалое, то возможно их там давно уже и нет, если брать во внимание – эпидемию самоубийств. Люди гибнут от водки, наркотиков в относительно благополучных местах…
         Просушив одежду, мы направились к тайге. Она манила нас в свой мир не писаных законов, где неумение читать книгу природы, сказывалось порою самым незавидным образом для человека. Самое простое – это заблудиться. И это относилось к любому, только не к дяде. Он был настолько внимательный, что мог обходиться без компаса, с легкостью определяя направление сторон света по едва заметным лесным приметам. А в тайге любая трава и ветка дерева никогда не были на случайном месте, поскольку организация всего живого носит весьма упорядоченный характер. Только для неопытного глаза тайга представляется не более чем бардак в доме, где всему нужна хозяйская рука.
         Я не осмелюсь утверждать, что дядя, словно белка-летяга, раскинув полы своего плаща, мог спокойно перелетать с дерева на дерево – это, конечно, было бы слишком… но то, что он достаточно легко ориентировался в тайге – факт. Я с ним был всегда спокоен. Вот и сейчас, продираясь сквозь густые заросли кедрового стланика, я был уверен, что так было нужно, хотя эти труднопроходимые дебри можно было обойти стороной. Дядя всегда выбирал дорогу сложнее, и я не роптал на это, потому как считаю, что закалка духа важнее во стократ, чем изодранная в клочья одежда.
        И действительно, нам приходилось на коленях и местами даже ползком пробираться сквозь этот стланик. Хорошо было только Сергею Сергеевичу - он ловко нырял между кривых веток с колючей хвоей и, подбадривая нас, убеждал, что всё не так уж и плохо. Мы измотались вконец, пока не покорили эту полосу препятствия. У большой скалы, которая вновь стала очередным испытанием, мы решили сделать привал, потому что уже вечерело, и нам нужно было подумать о ночлеге.
      - Странная скала, - бормотал дядя, стуча по ней суковатой палкой. – Что-то она мне напоминает. Но что?..
      Он взобрался по пологому склону наверх и внимательно оглядел всё окрест. До ближайших могучих сосен было рукой подать, и дядя сообщил нам, что спать придётся, скорее всего на деревьях, потому что так будет безопаснее. Поужинав и побродив немного вокруг скалы, мы отправились к соснам и, выбрав могучее старое дерево, взобрались почти на самый верх а, там найдя разлапистые ветви, устроили своеобразную кровать. Мне было уже не привыкать спать на деревьях, привязавшись на ночь ремнем, а вот нашему новичку это было впервые. Правда, особых приспособлений для него делать не пришлось – пригодился дядин капюшон от плаща, в котором Сергей Сергеевич чувствовал себя, словно в гамаке.
      - Скорее бы вырасти, - мечтательно зевнул он, сворачиваясь калачиком.
      - Странная скала, - всё бормотал дядя, засыпая. – Где-то я уже её видел.
      - Дядя, а я всё ловлю себя на мысли, что же может представлять собой национальная идея, которую так долго у нас ищут?! – Вдруг брякнул я.
      - О-о, куда тебя повернуло!.. – подскочил дядя. Ветка под ним хрустнула и угрожающе провисла. – Это, племяш, пусть там наверху разбираются. А наше дело – телячье… Ты такие вопросы не задавай больше, а то я улечу вниз.
       - А чего эту идею искать! – донеслось из капюшона. – Национальная идея – это социальная справедливость.
       Я, округлив глаза, посмотрел в его сторону, потом на дядю.
       - Однако-о… - приподнялся дядя, заглядывая в капюшон. – Это как же, Сергей Сергеич вас осенило?..
       Но тот уже спал, тихо посапывая. И вдруг опять послышался громкий треск, но уже не ветки, а материи. Это лопнула униформа на спине старшего лейтенанта.
      - Он растёт, - шепотом произнёс дядя.
    

      Мы проснулись рано, поёживаясь от утренней прохлады и веселого пения птиц. Птицы закатывали такой концерт, который и во сне не приснится. Это невозможно передать никакими словами – это нужно слышать…
      Мы, конечно же, выказали недовольство в адрес певчих пернатых и, позёвывая осторожно стали спускаться вниз. Разведя дымный костёр, немного согрелись. Дядя, сделал утреннюю зарядку с пробежкой вокруг вчерашней загадочной, по его мнению, скалы, а потом, доедая китайскую лапшу, вдруг с набитым пищей ртом, выпалил:
       - А ты знаешь, племяш, что по поводу этой скалы сказал бы Соколовский?
        Я очень удивился такому ходу мысли и чуть помедлив, ответил:
        - Я, дядя, предполагаю, конечно, что сказал бы Соколовский. Но в этом случае он был бы неправ.
        - Ещё как прав!
        - Да, ладно, дядя.
        - Соколовский сказал бы, что это самое натуральное…
        Меня чуть не стошнило от яркого представления... Мне показалось, что дядя потихоньку сходит с ума. А почему бы и нет!? Ведь здесь  можно ожидать чего угодно, вон даже Сергей Сергеевич почему-то стал меняться лицом, то принимал облик самого Соколовского в миниатюре, то Аристарха Ивановича, то редактора Семихватова… Я протер глаза – нет, вроде Сергей Сергеевич сам на себя похож. Или мне уже казаться начинает…
       - Племяш, - продолжал между тем дядя. – Это-то самое… только медвежье оно. Ну, попросту – медвежий кал.
       - Вот эта гора есть медвежий кал?
       - Да, только окаменевший.
       - Вот эта гора, дядя? Это ведь какой медведь должен быть? Больше китайского паровоза что ли?
       - Возможно, возможно, племяш. – Дядя закрутил козью ножку и прикурил от костра. Потом приставил к глазам бинокль. – А вон, ещё одна гора и скорее это тоже окаменевшие экскременты…
       -  И если оно окаменевшее, то надо полагать, - начал я развивать мысль. – Надо полагать, что медведь-монстр растерял это много-много лет назад.
        - Скорее всего… А что по этому поводу думает наш уважаемый Сергей Сергеич?
        Наш компаньон долго не мог разлепить тонкие губы, видно, что предмет разговора его потряс основательно. Наконец он произнёс:
       - Я мало в это верю, потому как это похоже на сказку. Ну, никак не может быть такого, чтобы эта куча представляла из себя натуральный навоз. Это ж, какая несправедливость в природе – я такой маленький а какой-то зверь таких огромных размеров, что может меня накрыть за один раз вот такой кучей дерьма!..
        - Да вымерли эти звери уже, - успокоил я Сергей Сергеевича. – Скорее всего, это сделал динозавр несколько тысячелетий назад, правда, дядя?
       Дядя промолчал. Он наверно не был уверен ни в том, ни в другом.
       - А что, собственно мы потеряли здесь? – вдруг испугано засуетился Сергей Сергеевич. – У меня есть своя работа. Сейчас вот выйду к тому месту, глядишь, ещё кто-нибудь правила нарушит… а мне очередная звёздочка не лишняя будет.
        - А как насчет того, чтобы вырасти до человеческих размеров? – спросил я его. И понял, что срезал. Он вопросительно поглядел на дядю, ожидая, что он скажет. А дядя в это время всё разглядывал в бинокль обступившую со всех сторон тайгу.
       - А вон и первый читатель, - воскликнул он.
       Я подскочил как ужаленный и выхватил из рук дяди бинокль.
       - Что, мы уже в Небывалом?
      - Не знаю, где мы. Да ты вон туда смотри! Вон у ближней опушки сосну видишь?
       - Мать моя! Человек висит на ветке! Прав выходит Аристарх Иванович – вот она первая ласточка эпидемии самоубийств! Слушайте, а он, по-моему, ещё живой!
       Дядя выхватил у меня бинокль.
      - Точно! Живой ещё! Вишь, как дергается!.. Надо спешить на помощь!
      И мы, схватив рюкзаки, бросились к несчастному. Мы бежали минут пять до той опушки и всё это время (уже было видно и без бинокля) висельник всё так же конвульсивно дергался а, завидев нас, стал размахивать руками. «Странный случай», - думал я, спеша на помощь. – «Неужто без мыла решил удавиться? Дожился видно, что и обмылка в доме не нашлось – голь перекатная».
         Дядя добежал первым, не смотря на свой преклонный возраст, потом я. А про Сергея Сергеевича мы даже забыли, но он никуда не делся – прибежал, когда мы уже залезли на дерево.
          Самоубийца был уже перед нашим взором и мы, к удивлению и радости, увидели, что он просто был подвешен на суку за ворот своей же куртки. Он мог бы, конечно, расстегнуться и упасть с дерева, но боязнь расшибиться, заставляла его пребывать в таком состоянии.
       - Ты, читатель? – спросил его дядя.
       - Нет, я не шитателя! Я сишкарь! Помогите! – заорал подвешенный. – Я два дня болтатся уже.
        По лицу было видно, что он - представитель Средней Азии. Широкие скулы и узкие глаза красноречиво говорили об этом.
       - А чего ту тут делаешь? И кто тебя подвесил? – спросил я, пробираясь к нему по толстому суку.
       - Хотел кедровый шишка собирать и мал-мал полетел…
       Мы с дядей недоуменно переглянулись и, сняв пострадавшего, уже  внизу выяснили, что он шишкарь и тоже, как и китайцы отстал от бригады.
        - А ты что, - спросил дядя, смеясь. – Кедр от сосны отличить не можешь?
        - Ой, шайтан, ой шайтан! – хватался он за голову. – Надо нашим сказать.
        Бригаду шишкарей мы отыскали без труда, потому что недалеко услышали шум падающего огромного дерева и крики людей.
      Когда мы подошли к этому шумному месту, то увидели совсем безрадостную картину. На земле лежало несколько огромных кедрачей, а вокруг суетилось множество народа с мешками. Это были собратья спасенного нами шишкаря. Они бегали по стволу дерева, по веткам и ловко обирали шишку, наполняя ими мешки. Недалеко стояло несколько палаток – видно они там прятались от ночной прохлады и зверья.
        Первым очнулся дядя, он снял с плеча нашего маленького человечка в погонах, и поставив того на ствол кедра, сказал:
        - Сергей Сергеич, у вас, кажется, появилось серьезное дело.
         И нашему маленькому стражу порядка объяснять, конечно же, не пришлось, что нужно делать в подобной ситуации. Сергей Сергеевич, бегая по стволу огромного кедра, и стреляя в воздух своим хоть и маленьким, но всё-таки пистолетом, ошеломил всех сборщиков шишек до такой степени, что они не видя стрелявшего, бросали мешки и поднимали кверху руки. А четверо с криком: «Ай-баяй»! в мгновение ока залетели на самый верх ещё не спиленного кедра, и оттуда с неописуемым страхом наблюдали за происходящим внизу действом. А Сергей Сергеевич всё стрелял и стрелял, нечаянно попадая в пролетавшую стаю ворон, двадцать две из которых упали прямо на головы незадачливым шишкарям, после чего они ещё сильнее засуетились, причитая: «Ай-баяй»! Азиаты, наконец, разглядев нарушителя их спокойствия, были чрезвычайно удивлены маленькому полицейскому. А Сергей Сергеевич отстрелявшись, и засунув пистолет в кобуру, взял слово:
      - Я, господа вредители леса, не буду вам рассказывать о том, как долго растёт кедр… И то, что я вижу называется обыкновенным преступлением! Сейчас все должны сдать свои бензопилы и расписаться в протоколе для дальнейшего разбирательства в органах.
       Мы стояли и наблюдали, как у нашего компаньона трещала по швам форма. Он уже выглядел довольно смешным, сам того не замечая. Даже шишкари таращили глаза на его внешний вид, который менялся на глазах. Его форма, как шагреневая кожа всё уменьшалась в размерах, расползаясь по швам. Я толкнул родственника в бок.
       - Дядя, а наш гаишник, пожалуй, подрос уже до метра.
       - Да-да, это очень впечатляет!.. Посмотри, как эти оболдуи вылупились на него. Они до сих пор не верят, что перед ними не клоун, а настоящий полицейский. Чёрт возьми, да его надо во что-то переодеть, иначе он вообще станет голым. Вон уже ягодицы блестят!..
       - Господин-товарищ старший лейтенант! –  весело обратился к нему я. – Вы поглядите на свой внешний вид!.. Надо бы сменить форму.
       И только тут Сергей Сергеевич заметил в себе перемены. Он был счастливый и сконфуженный. Я бросил ему свою старенькую майку и пока тот переодевался за стволом кедра, мы с дядей увещевали представителей некогда братского народа, чтобы они имели хоть какую-то совесть по отношению ко всему живому. Те согласно кивали головами.
       Через минуту на своё прежнее место взобрался Сергей Сергеевич и шишкари ещё больше удивились. Он был в майке почти до пят, перетянутой в поясе широким ремнём с кобурой на боку, и попросил всех предоставить ему паспорта для составления протокола. Но тут вышло непредвиденное: оказалось, что документов у них нет (забрал хозяин, а он неизвестно где) и что у них на родине семьи и много маленьких детей, которые очень хотят есть…
        - Ну что тут поделаешь, Сергей Сергеич,- вздохнул дядя. – Отпустить их – тоже акт милосердия. По-другому не выходит… а вот бензопилы конфискуем. Пускай учатся лазать по деревьям, как наши предки. Они уже хорошо отличают кедр от сосны, не то, что этот наш…. висельник. Где он, кстати?
        - Да вон он. Покоряет уже новое дерево, - сказал я.
       Бензопил было около десятка штук, и мы не знали, что с ними делать. Потом посоветовавшись, отнесли их подальше от стойбища шишкарей и, выкопав глубокую яму, забросали землёй.
       Сергей Сергеевич был очень доволен проведенной операцией, тем более что она существенно прибавила ему роста. Когда мы его замерили, то оказалось – девяносто девять сантиметров. Мы были счастливы, что наш компаньон наконец-то начал приобретать человеческий вид, а уж про его радость и описать невозможно… он сиял лампочкой в пятьсот ватт и резвился, как школьник на перемене. Увеличился в размерах и его пистолет с кобурой, и в этом была определенная логика, вот только откуда у него брались патроны, мы не могли понять.
      Мы вышли на узкую тропинку, протоптанную не то зверьём, не то людьми. Сергей Сергеевич уже не забирался дяди на плечо, а шел, как нормальный человек, болтая о том, что жизнь прекрасна и что в ней есть каждому место для подвига. А я, глядя, на неугомонного Сергея Сергеевича, думал: «Как в такой маленькой головке могла появиться такая большая светлая мысль, как – социальная справедливость? Идея-то самая объединяющая, только для кого? Бедные и так объединены в своей бедноте, а богатые в своём богатстве – ха-ха»!
       И пока я размышлял на весьма сложную тему социального обустройства, то не заметил, как впереди (а я шел первым), выросла женская фигура на велосипеде в вязаной красной шапочке и с сумкой на боку. Я оторопел, глядя ни сколько на человека, а на красный цвет шапочки. Но тут дядя, отстранив меня рукой в сторону, шагнул навстречу женщине и широко улыбаясь, расцеловал её.
       - Племяш, это Наташа, почтальонка наша, - сказал он стихами. – Пенсию мне принесла и как всегда вовремя.
       Да и я не сомневался уже, что это Наташа и в сумке не пирожки для бабушки, а пенсия для дяди.
      - Вот, племяш, доживёшь до этой самой пенсии и тебе так же на блюдечке… в назначенное время.
               
       Наташа вынула из сумки ведомость, и дядя ловко расписавшись в ней, получил полагающуюся ему сумму, потом вытащив из кармана лупу, навёл её на купюры.
       Я смотрел, как после увеличения, некоторые купюры вспорхнули, словно птицы и улетели прочь. Дядя спешно убрал лупу, а Наташа звонко рассмеялась:
       - Ну, вам же сколько раз объясняли, что нельзя сильно лупу приближать, так и весь пенсионный фонд разлетится. Вам только позволь самостоятельно увеличивать пенсию!.. надо ведь в разумных пределах…
        Я был огорчен не меньше дяди, что часть пенсии улетела неизвестно куда, но самое любопытное было, как это Наташа обнаружила нас. А она, словно прочитав мои мысли, так же улыбаясь, ответила:
        - Так у нас все пенсионеры на строгом учёте. Наша задача заботиться о каждом, где бы он ни находился. В больнице, в лесу, на клад… ой, хотела сказать – накладно не будет в любом случае. Каждый пенсионер чипирован, чтобы знать, где он.
       - Это когда и куда вы им чипы вставляете? – поинтересовался я.
       - Буквально каждый из нас перенёс любую операцию, даже вскрытие чирья – это тоже повод незаметно вставить чип, а уж про остальное можно только догадываться.
        Я, зная, что у дяди была единственная операция на геморрой, чуть не подавился со смеху, но получив увесистый от него подзатыльник, заткнулся, прыская в ладоши. Потом спросил про себя:
       - А вот я, никогда не был оперирован и вполне возможно, доживу до смерти без всяких операций, что тогда? Добровольно я не дамся, а повода не будет.
        - Ха-ха-ха! Да тебя никто и спрашивать не будет! Сейчас я тебя сама чипирую!
        И она, приставив к моей груди указательный палец, будто пистолет, выпалила: «Пиф-паф!» Увидев, как я струхнул, рассмеялась, и, вскочив на велосипед, помчалась назад по тропинке, поскрипывая педалями. Издали донеслось звонкое:
        - Шу-у-тка! Будьте осторожны: здесь медве-ди-и!
        Я испугался и посмотрел на дядю и Сергея Сергеевича. Те, казалось, были совершенно спокойны. Я тогда возмущенно сказал:
        - Здесь медведи! Вы что, не слышали?
        - А я не боюсь, - храбро заявил Сергей Сергеевич. – У меня оружие.
         А дядя:
        - А в моей повести, племяш, про них ничего не пишется.
        - А вы, господин Козлодёров, вообще писать не умеете! – донеслось из густых зарослей шиповника. – Ни одной строчки не вижу! Членоносец, понимаешь!..
        Дядя, запустив в куст увесистую корягу, выкрикнул:
        - А вы, Аристарх Иванович, дали нам ложный маршрут и никаких читателей здесь нет, кроме сплошного безобразия!
       - Ха-ха-ха! – донеслось уже из-за ближайшей к нам сосны. – Имели ли хотя бы свинячью совесть, писатели! Ну, ни одной строчки, ни одной строчки, ни одной строчки…
        - А что это было? – спросил удивлённо Сергей Сергеевич.
        - Да, так, – вздохнул дядя. – Встреча с читателем.
        - Дядя, а может Аристарх Иванович подразумевал встречу с медведями?   
        - А почему бы и нет, если они умеют читать, - ответил он.
        - Да-да, почему бы и нет! – оживленно поддакнул Сергей Сергеевич. – Если медведи умеют танцевать и ездить на велосипеде, то запросто могут и читать. По теории Дарвина это называется эволюцией.
       - Сергей Сергеевич, ты опять растёшь! – засмеялся я. – Оказывается, сила мысли никак не зависит от размера мозга.
        - Да ладно, - я это ещё в школе проходил. А что если эти медведи, медве… Медведи-и-и! – Заорал страшным голосом старший лейтенант Козлов. – Вон, они, на поляне!
         

         Да, он был прав – это были медведи. Только почему-то небольшого роста – не выше самого Сергея Сергеевича. Они резвились на поляне под звуки балалайки и гармошки.
         Мы, затаив дыхание, со смешанным чувством страха и любопытства наблюдали за происходившим весельем.
         - Во, дают! Во, дают! – восторгался дядя. – Если они после такого веселья начнут ещё и книжки читать, как допускает Сергей Сергеич, то человеку, как разумному существу, не сладко придётся.
         Мы подошли, как можно ближе, и, выглядывая из-за толстой сосны, удивлялись ещё больше. Два медведя-музыканта, бросив свои инструменты, заковыляли на задних лапах к деревянному корыту. За ними тут же последовали и остальные участники смешного действа. Дружно опустив морды в корыто и похлебав какой-то бурды, они подносили лапы к носу и шумно занюхивали её. Потом музыканты вновь брали свои инструменты и пляска продолжалась. Некоторые медведи почему-то быстро начали терять координацию и, падая в траву, долго не могли подняться.
       - Пьяные, что ли? – спросил я дядю.
       - Не знаю, - ответил он. – Давай смотреть, что дальше будет.
       А дальше было ещё интереснее: после третьего захода к корыту, медведи начали уже рычать и драться друг с другом, мощно ударяя лапой по морде. А когда они уже не подошли, а подползли в четвертый раз к корыту, то уже ни пляски, ни мордобоя не было. Они, откушав очередную порцию, тут же заваливались спать. Их было семь особей, и все они валялись в самых невероятных позах: кто, на спине разбросав лапы в стороны, кто на боку, а один даже не смог отползти от корыта, обняв посудину лапами, как нечто дорогое сердцу. Гармонь была вся изодрана в хлам, а балалайка валялась далеко от места побоища без струн и деки.
         Мы, выждав конец этой пляски и последующей потасовки, осторожно вышли к ним. Нас раздирало любопытство, что они могли, есть из корыта, чтобы вести себя в итоге, самым, как говорится, неадекватным образом.
        Первое, что нам бросилось в глаза – это их рост, который вовсе не соответствовал взрослому медведю. Они, действительно были невелики – примерно с метр. Я заметил, как у Сергея Сергеевича заблестели глаза: он разглядывал лежащих медведей, как что-то ему близкое и понятное. Возможно, эти низкорослые медведи наводили его на мысль, что он наконец-то попал в нормальную природную среду, где нет аномалий в первую очередь в росте. Дядя, поймав его взгляд и соответственно настроение, сказал членораздельно:
         - Это не-нор-маль-ные медведи.
         - Жаль, - вздохнул старший лейтенант. – А то  бы я лучше остался с ними.
         Мы, разглядывая каждого косолапого, затыкали носы от резкого сивушного запаха. А подойдя к корыту, убедились, что медведи действительно были пьяные. В корыте была водка с хлебом – такая своеобразная тюря, от которой медведи плясали и дрались. Через время они могли проснуться, и снова всё началось бы сначала.
       - Надо уходить пока они не очухались, - сказал дядя. – Очень любопытно – кто же их научил пьянствовать? Да и с размерами этих животных, что-то вовсе непонятное. Здесь кто-то усердно поработал!
        - Эволюция, - поднял кверху указательный палец Сергей Сергеевич.
        - Человек, - сказал я.
        - Нечистая сила, - буркнул дядя.
        Мы не стали спорить и доказывать своё понимание происходящего а, накинув рюкзаки на плечи, двинулись дальше. Впереди так же шел дядя, надеясь на свою интуицию, за ним я а сзади едва поспевающий за нами Сергей Сергеевич. Солнце постепенно стало исчезать в пелене тумана, который становился всё плотнее и плотнее. Шли, натыкаясь на поваленные деревья и камни. Вскоре мы уже не видели друг дружку на расстоянии вытянутой руки, но о привале никто и не помышлял. Нас могло остановить только непроходимое и непролазное препятствие, которое вскоре и появилось.
Это препятствие было настолько огромным и непонятным, что мы решили не предпринимать никаких действий по его штурму а, дождавшись, когда рассеется туман, разобраться что и к чему… Единственное, мы заметили, что от этого большого и непонятного объекта, шло тепло, от которого мы согрелись, привалившись к густой непонятной растительности. Слышалось даже что-то похожее на редкое и шумное дыхание спящего человека или зверя, а так же на трепет осиновых листьев от набежавшего ветерка. Придавать этому особое значение никто из нас уже не собирался, потому, как все были уставшие и вскоре быстрый сон погрузил нас в свои мягкие наркотические объятья. Засыпая я поймал себя на мысли, что этот непонятный объект у которого мы решили отдохнуть, нисколько не вызывал чувство тревоги, наоборот – было ощущение чего-то своего родного.
       Мне снился мой автомобиль, брошенный где-то в непролазных местах, где могли ездить только китайские поезда. Снилась почтальонка Наташа, она расстреливала меня своим тонким пальчиком, от чего я вздрагивал: «Чип! Чип! Паф! Паф!» - заливалась звонким смехом Наташа и противно скрипела педалями велосипеда. Снилось, что я стал тоже, как дядя, писать стихи длинные и глупые. Я стоял на сцене, и с выражением читал свои опусы в пустой зал. Душа ликовала, и я воспарял телом и летал, летал по залу, пока не заметил одинокую фигуру, сидящую в темном углу. К моему ужасу это был критик Соколовский. Он подпрыгнул, хватая меня за ногу, и ему это удалось. Я, махая руками, как птица, вылетел через парадную дверь на улицу, и взвился кверху, дрыгая ногой, чтобы избавиться от него. Но Соколовский держался крепко. Я видел его налитые кровью глаза и заклеенный скотчем рот, и последнее меня безумно обрадовало – он не мог дать мне устную рецензию из известных пяти букв, и потому я, как поэт был ещё жив. Мало того, я увидел летящую рядом со мной прозрачную крылатую женщину – это была муза.
       Снился Аристарх Иванович – он записывал меня в члены литературного сообщества и, пожимая руку, открывал щербатый рот: « Ну вот, ещё у нас один член появился. Поедешь в Небывалое! Ха-ха-ха!» И я от радости целовался в губы со своей музой, которая почему-то отвратительно пахла чесноком и селедкой. Потом она стала таять в моих объятиях: исчезла голова, руки, туловище – осталась только нога.  Я проснулся и обнаружил, что прижимался щекой к дядиной босой ноге…
       Я встал и, не дожидаясь, пока выспятся остальные, решил немного прогуляться вдоль большого теплого и мягкого объекта. Туман стал ещё плотнее, да так, что терялось почти пол руки, если её вытянуть вперед и это заставляло идти буквально на ощупь.
       Я, щупая длинное грубое и ворсистое, шел, осторожно прислушиваясь к редкому сопению, которое было всё громче и громче. Конечно же, я мог бы догадаться и раньше, что передо мною была та самая… та самая – мохнатая гора. Но человек, очевидно, так устроен, что пока он основательно не убедится во всем – не поверит. Конечно же, догадки были, что это гора, но то, что она живая - тут уж извольте!..
      Без всякого сомнения, это была, конечно же, мохнатая гора, о которой многие основательно подзабыли, и которая всегда бралась за основу нашего общежития. Мало того о ней не только подзабыли, но и оставили без всякого присмотра. Но, как потом выяснилось, она не была одинокой – к этой горе вело множество узких и широких тропинок, и даже прокладывалась широкая бетонная полоса, по которой можно было подвозить боеголовки, чтобы грозиться ими. И всё это мы увидели потом, а сейчас я шел, вдоль этой горы и одна догадка за другой ярко вспыхивали в моем сознании. Одна догадка говорила, что это всё-таки живое существо естественного происхождения, другая, что искусственного…
         - Пле-е-мяш, ты где? – послышался голос дяди.
          Я побежал на крик.
          - Слушай, дядя, это мохнатая живая гора! – закричал я ему, как только приблизился.
         - А я и не сомневался, - позёвывая, ответил он. – И даже скажу, что это. Вернее не что, а кто.
         Я удивился тому, что он знал и молчал. Даже Сергей Сергеевич открыл рот.
        - И кто же это? – спросил я, сгорая от нетерпения.
        - Медведь, - спокойно ответил дядя. – Если есть маленькие медведи, которых мы видели, то почему не должны быть большие. Логично?
        - В общем-то, да. Но этот выходит не большой – он гигантский.
        - Вот и давайте убедимся в этом. Кстати и туман рассеивается.
        - Мне страшно, - пролепетал Сергей Сергеевич. – Я вообще в этом мире козявкой становлюсь.
         - Не боись, старшой! Ты же офицер! – подбодрил его дядя. – Скоро ты к нашему росту подтянешься, будь уверен.
         - Да-да, Сергей Сергеич! Хоть и видуха у тебя, прямо скажем никудышная, - добавил я. – Зато пистолет есть и он, кажется, тоже растёт.
         - Форму жалко.
         - Ничего, новую сошьёшь уже по росту. И переведут тебя на высокую должность в звании майора или полковника. А дяде медаль дадут!- хихикнул я.
         - Орден, - серьезно поправил тот. – Тут на меньшее не тянет, а если мы поставим эту гору на ноги, то и к герою приставят.
         - Поставить на ноги такое чудовище? – удивился я.
         - Это не чудовище, племяш. А наш обыкновенный мишка-медведь. Добрейший из добрейших! Ну, разумеется, когда его не дразнишь. А он, похоже, сейчас спит.
         - Медведи спят зимой, дядя.
         - Согласен, но этот почему-то… Давайте не рассуждать а проверим насколько я прав.
         Мы осторожно обходили нашего гиганта, приближаясь к его морде. Уже было видно всю его огромность. Одну только лапу мы обходили полчаса, поражаясь мощным когтям, которые были по десять метров в длину. Дыхание его было настолько теплым шумным, что ближайшие деревья прогибались и куржавели, хотя особого холода не ощущалось. Подойдя к носу, обнаружили, что это нос именно медведя, а отойдя на приличное расстояние, разглядели всю его голову.
       Медведь спал, и по сухости носа было понятно, что ему нездоровится. Он дышал редко, высоко и тяжело вздымая худые бока.
       - Болен? – спросил я дядю.
       - Да, не здоров наш топтыгин.
       - И голодный, однако.
       - Всё верно, и окаменевшие экскременты, которые мы видели, есть тому подтверждение
       - А что за труба у него под шеей? – показал пальцем Сергей Сергеевич.
       Мы обошли голову и с левой стороны под шеей медведя, действительно находилась труба большого диаметра, которая одним концом входила под шкуру животного. Чтобы выяснить назначение этой трубы, мы пошли по ней, и вскоре она нас привела к невысокому зданию, похожему на огромный панцирь черепахи сверху которого было множество окон-иллюминаторов. Над низкой входной дверью висела табличка «Профессор крови Небывалов-Чипман и доктор либеральнопространственных наук Фригердаун-Лигофренов». Ниже была ещё одна табличка «Без стука не входить».
      - Вот дела-то, а!? – почесал дядя свой лысый затылок. – Да тут научный центр, однако.
      - Дядя, и вы полагаете, что нам нужно туда пробраться?
      - Не пробраться, а просто войти, да и всё.
      - А если там над нами будут производить эксперименты? – прошептал Сергей Сергеевич.
       Дядя окинул его взглядом с головы до ног:
       - Эх, Сергей Сергеич, поверь мне старому и опытному человеку, ты, как раз, уверен, их мало интересуешь. Медведь-гора – вот скорее их забота.
       Дядя уверенно постучал в дверь, и она тут же распахнулась. Первое, что бросилось нам в глаза, это стерильная сверкающая белизна огромного помещения, где были выстроены в ряд огромные реторты с разноцветными булькающими жидкостями. Все эти емкости были переплетены между собой тонкими и толстыми трубами, снабженными всевозможными датчиками показывающими состояние этого сложного механизма.
       Мы остановились, не зная, в какую сторону нам двигаться, потому как кроме огромной аппаратуры ничего больше не прослеживалось. Мы не сделали и шага вперед, как вдруг откуда ни возьмись, перед нами выросли два медведя в белых фартуках. Они были небольшого роста, как и те, которых мы видели на поляне. Они, низко кланяясь, развели лапами в стороны, приглашая нас проследовать за ними. Я ожидал чего угодно, но только не гостеприимства в виде этих мохнатых лакеев и потому не сразу сдвинулся с места. Помог дядя, он подтолкнул меня в спину (я стоял первым) и мы дружно пошли за ними.
      Мы шли между серебристыми агрегатами с прозрачными трубами, по которым бежала жидкость. Одна труба была окрашена ярко-бардовым цветом. Я толкнул дядю в бок, шепча:
      - Не иначе кровь.
      Дядя кивнул в знак согласия, тяжело печатая ногами белый кафельный пол помещения.
        У большой полуовальной белой двери наши провожатые остановились, и один из них нажал когтем на едва заметную кнопку в стене. Та автоматически раскрылась, и мы увидели кабинет с большим столом посредине, за которым восседали два человека в белых халатах. Один был лохматый, словно медведь, и с острой бородкой. Другой лысый с большими навыкате черными глазами. Было ясно, что перед нами ученые люди и скорее всего те самые, о которых и гласила табличка на входной двери.
      Мы прошли по красной дорожке к столу и нас любезно пригласили сесть в кресла. Дядя представился:
      - Дядя. Пардон – Козлодёров.
      Я тоже представился:
      - Козлов.
      Сергей Сергеевич:
      - Старший лейтенант Козлов.
      Ученые разглядывали нас, не скрывая удивления. Особенно их взоры были направлены на маленького полицейского, которого таковым и назвать было невозможно, ввиду его одеяния. Он больше походил на клоуна с пистолетом. Лохматый представился первым:
       - Профессор Небывалов-Чипман.
       Лысый кашлянул в кулак, и сипло выдавил:
       - Фригердаун-Лигофренов.
       Мы ждали начала разговора и дядя начал первым:
       - Господа ученые, мы тут пробегали мимо… - соврал он. – И решили выяснить…
        - Не надо врать, господин Козлодёров, вы шли по спецзаданию, - перебил его лохматый Небывалов-Чипман. – А именно на встречу с читателями, которые в силу самых разных причин покончили с собою, а за некоторых мы побеспокоились, превратив их в маленьких мишек.
       - Это как, превратив их? – встрял я в разговор.
       - А мы, уважаемый Козлов, это сделали попутно. И вовсе не из вреда местному населению, потому как оно деградирует и накладывает на себя руки. Пусть хоть некоторые поживут в медвежьем облике. На самом же деле мы занимаемся клонированием этого огромного, как вы уже видели медведя в более мелкую особь для её же блага.
        - Какое же в этом благо? – спросил дядя. – Это те, которые распивают спиртное и потом дерутся между собой? Мы их видели.
        Лысый, доселе молчавший начал сипеть, как дырявая автомобильная камера:
        - Вы сначала, уважаемые гости, подумайте, для чего нам нужен такой огромный медведь? Его ведь кормить надо! Да и нрав сами знаете, у дикого зверя… Мы работаем как раз над его одомашниванием, клонируя эту особь в более мелкую, выгодную с точки зрения прокорма, и безопасности в мировом масштабе.
        - И что же будет с медведем-горой? – дружно вырвалось у нас.
        Лысый ученый посмотрел на своего лохматого коллегу и тот кивнул головой в знак согласия.
        - Он, господа, сейчас под наркозом и постепенно уйдёт в кому, а потом… э-э… Вы представляете, господа, какая у него большая шкура!.. Впрочем, давайте мы вам покажем, что у нас получается с клонированием.
         Мы прошли за учеными в какую-то вольеру, где за колючей проволокой резвились медведи. Их было с десяток, но все очень маленького роста, не выше Сергея Сергеевича. Они тоже пьянствовали, но уже более культурным способом: бутылку брали в лапы, потом наливали в стаканы и пили, как настоящие мужики, чокнувшись и произнося какие-то невнятные рычания. Другие уже плясали до одури и снова хватались за бутылку.
      Пройдя в другую вольеру, мы увидели практически тоже самое, только медведи были уже совсем маленькие и, напившись, плакали, обнимаясь, друг с дружкой, рыча: «Ты-же-же уваже»?
      - А что они говорят? – спросил я.
      - Потрясающе, не правда ли? Ха-ха! Они говорят: «Ты меня уважаешь»? – засмеялся Небывалов-Чипман.
       Мы, кажется, потеряли дар речи, глядя на это представление. Потом я, придя в себя, спросил ученых.
       - Печально, господа ученые, вы, таким образом, совсем изведете весь генетический фонд. Медведь-гора умрёт, а эти, - я показал пальцем в пьяных мишек, - а эти измельчают и сопьются окончательно. И в этом ваш эксперимент?
        - Да-да, - согласился со мной лохматый профессор. – Это в интересах всего прогрессивного человечества!
        Я толкнул дядю в бок:
        - Ишь, чего болтает – всё прогрессивное человечество!.. Пойдем скорее отсюда, я не могу смотреть на это!
        Нас никто не задерживал, и мы беспрепятственно вышли, ничего не сказав на прощание. Дядя зло двигал желваками, а Сергей Сергеевич до белизны в косточках сжимал рукоять пистолета. Я тоже чувствовал себя не лучшим образом и, отойдя немного от этого страшного здания, начал лихорадочно хватать ртом воздух, словно там мне не давали им дышать.
        - Успокойся, племяш, - сказал ласково дядя. – Мы что-нибудь придумаем.
        - Что мы можем сделать против этой запущенной адской машины?
        - А хотя бы для начала перекрыть вентиль подающий снотворное медведю! – воскликнул Сергей Сергеевич. – Я знаю, где это!
         Вентиль мы обнаружили без проблем, вот только повернуть нам его никак не удавалось, слишком хитроумным был замок на нём. Тогда старший лейтенант Козлов, вынул из кобуры пистолет и раз двадцать выстрелил в одну точку толстой трубы, потом ещё двадцать два раза. Наконец в трубе появилось маленькое отверстие, и его было достаточно, чтобы в ней упало давление почти вдвое. Струя била упруго, шипя и разбрызгивая зловонную жидкость далеко окрест. Мы, успев отскочить от  неё, поспешили убраться подальше. Я спросил дядю, подняв указательный палец кверху:
          - А что там об этом не знают?
          - Там только Бог, племяш, и ему, конечно же, об этом известно. Но, думаю, что и другие соответствующие органы тоже знают, вот только…
          - Что только?
          - Время пока ещё не пришло.
          - А если медведь наш не проснётся? – с тревогой в голосе спросил я его.
          - Будет, племяш, очень плохо.
          - А если проснётся?
          - Тоже будет плохо, - ответил дядя. Потом помолчав, добавил. - Тем, кто его обижал.
         Мне было страшновато. Я посмотрел на Сергея Сергеевича, но тот был весел, а его голова была вровень с моей. Он улыбался во все свои тридцать два зуба. Дядя тоже оглядел его и приятно удивился внезапному росту служивого. Вот только он был практически голый: всё, что раньше скрывала майка, теперь было на улице, как говорится в таких случаях – в чём мать родила… и мы, упав в траву, закатились дружным смехом. Смеялись до коликов в животе, и казалось, нашему веселью не будет конца, если б не глухое рычание медведя-горы. Мы вздрогнули.
        - Снотворного меньше теперь поступает в кровь, - сказал Сергей Сергеевич. – Вот он и просыпается.
        - И что же теперь будет? – напрягся я.
        - Да ничего, племяш, всё перемелется! Поживём, увидим».

 
    Я, дочитав до конца эту нереальную историю о нас с дядей, весело рассмеялся: « Это же надо, к-какая бурная фантазия»!.. Потом посмотрев окно, увидел, что возле моего дома остановилась старая иномарка, из которой бодренько вынырнул мой дядя. Он появился на пороге с толстой тетрадью в руке:
      - Племяш, я тут на днях поэму накатал!
      Я, раскрыв рот, глядел на своего талантливого и неугомонного родственника, потом придя в себя, заикаясь, спросил:
      - А как же-же этто «Поехать в Небывалое»?
      - Какое небывалое? Ты что, племяш, заболел? У-у-у, а лобик-то горячий у тебя!.. Тебе надо того… чаю с малинкою.
      Он подошел к столу, и смахнув с него крошки хлеба,  стал что-то дописывать в тетрадь. Потом почесав кончиком ручки затылок, усмехнулся:
      - Я тебе тут оставлю рукопись, почитаешь, если интересно, а завтра отвезу её Соколовскому на рецензию.
      - А вы, дядя, разве не знаете, какие он рецензии раздаёт?
     - Понятия, племяш, не имею. В любом случае будет весьма любопытно. Кстати, а это что за рукопись? Ты что, стал тоже пописывать? «Поехать в Небывалое», понимаешь… Можно я возьму, почитаю.
      Когда он ушел, я схватил со стола его поэму и с нетерпением раскрыл первую страницу. Она была пустая, как и все остальные. Даже названия не было, что меня сильно удивило. Ну, ничего, подумал, я: авторское право остается исключительно за мной. И если дядя будет иметь претензии к этой поэме, то пусть сначала докажет это.

    А вообще-то у меня в тот день действительно была высокая температура.